И Пошло Всё Прахом

Когда Наташа приходит в себя, сначала думает, что вернули в камеру. Но вскоре несмотря на туман в сознании от обезболивающих понимает, что, вероятно, просто находится в медотсеке. В правой руке капельница, на левой толстый слой бинтов, Хилл сидит в кресле у двери. По крайней мере, на этот раз девушка кажется более телесной и реальной, чем когда стояла в дверях зала заседаний. - <<Привет.>> Мария моргает и вглядывается в ее лицо, будто ей требуется некоторое время для убеждения, что Наташа действительно говорит с ней. - <<С возвращением,>> - тихо приветствует, опираясь локтями на колени и придвигаясь вперед. Наташа улыбается, стараясь не много думать о том, как сильно это знакомо и как сильно это успокаивает. - Что произошло? - Ты решила покинуть нас, - сообщает. - Оказалось, это была не просто царапина. - Точно, - события последней миссии помаленьку всплывают в памяти, почти как отрывки сна, но образы хотя бы четкие и в правильном порядке. Левая рука ещё в онемевшем состоянии, но может двигать пальцами. Есть вероятность того, что это не просто ссадина, но, похоже, из строя выйдет ненадолго. - Значит, потребовалась ты, Бартон и твоя команда идиотов, чтобы вытащить меня? - Ага, - усмехается Мария, протягивая руку и легонько проводя пальцами по костяшкам девушки. Глупо, сентиментально и немного странно, что пользуется шансом прикоснуться только сейчас, когда Романофф в сознании. – Думаю, из них начинает что-то получаться. Это сюрреалистично – наблюдать, как Хилл тянется к ее руке, видеть, как пальцы соприкасаются с кожей, но ничего не ощущать. Так хочется дотянуться до Хилл другой рукой, просто чтобы избавиться от странного, призрачного ощущения, но не хочет показаться слабой. - Ты же понимаешь, что я ничего не чувствую? Мария замирает и мгновение колеблется. Вроде, Вдова не отстраняется, но может сделать это позже. Здесь тихо, и тишина приносит смелость. Протягивает руку и кладет ладонь на щеку Романофф. - Теперь чувствую. - Наташа льнёт к прикосновению, и даже от этого легкого движения головы перед глазами плывет. Так сильно хочется обвинить потерю крови и обезболивающие в своем поведении, но соответствующее увеличение темпа сигналов, поступающих от аппарата, отслеживающего жизненные показатели, выдает с потрохами. И все же не отстраняется. Мария приподнимает бровь, но не комментирует и не убирает руку, проводя большим пальцем по скуле. - Хорошо, - лишь тихо говорит, не находя других слов. Они заполняют тишину так, будто она совсем обычная и привычная сегодня. Может быть, в жизни других людей это и так, но не в ее жизни, и сомневается, что в жизни Наташи. Впервые с тех пор, как начала свои игры, Романофф не в том состоянии, чтобы обострять их. В кои-то веки Хилл удается инициировать контакт, который оказывается настолько неожиданно интимным, что не знает, как реагировать. Не может не задаться вопросом, возможна ли когда-нибудь в будущем другая ситуация и другие обстоятельства, и Хилл будет к ней прикасаться также и не только потому что лежит на больничной койке, едва не истекшая кровью. Вместо того, чтобы прикоснуться к физически, встречается взглядом с Марией и просто смотрит. Собственные глаза слишком затуманенны, чтобы гореть вызовом, но не настолько, чтобы не могла не следить за следующим шагом девушки. Рука Хилл на мгновение замирает, будто ожидает, что Наташа скажет убрать ее. Когда та этого не делает, пальцы вновь двигаются вдоль линии скул к другой стороне лица. Теперь в глазах Вдовы определенно нечто меняется, и сомневается, что многим людям доводилось их подобное выражение, и еще не готова отпустить его. Не до тех пор, пока Наташа позволяет ей его видеть, даже если странно быть зачинщицей, даже если привыкла быть той, кто отталкивает. Кожа Романофф теплая и нежная под кончиками пальцев, гладит по щеке, касается большим пальцем уголка рта. Наташа закрывает глаза, хотя это последнее, что следует делать. Не должна отводить взгляд, не должна позволять Хилл победить в этом раунде, не должна просто лежать здесь, уязвимая и чувствительная, но обезболивающие в организме позволяют просто наслаждаться прикосновением. Это не ощущается, как победа; соперничества не осталось. Больше облегчение, и Мария касается лба девушки, когда та прикрывает очи. Прошло много времени с тех пор, как касалась так кого-то. Ещё больше с тех пор, как чувствовала подобную заботу о ком-либо, хотя это все не имеет смысла, ведь этот человек может убить ее и глазом не моргнув. Какая-то часть испытывает искушение наклониться и сократить дистанцию, но Мария все еще та, кем является, даже если слишком отчётливо помнит вкус горячих губ в темноте. Романофф приходится изо всех сил концентрироваться на том, чтобы поддерживать ровное дыхание и сердцебиение, несмотря на растущее чувство напряженного ожидания, которое медленно пробегает по позвоночнику. Она ждет. Ждёт, когда губы Хилл заменят кончики пальцев на лбу, щеке, губах. Ждёт, чтобы отвернуться и отвергнуть поцелуй, который так жаждет, но не признает этого. Это не может произойти здесь. Не сейчас. Не так. Но поцелуй так и не следует. И я не собираюсь быть охранницей, которая использовала тебя. Хорошо. Мария ждет, когда дыхание девушки выровняется. Уже знает разницу, между Наташа выжидающей и Наташей по-настоящему спящей. Это странное знание, убирает рыжие локоны со лба, теперь наблюдая за раненой более внимательно. Остается до тех пор, пока ночная смена не сменяется дневной, реальность медленно настигает палату вместе со входящими медсестрами, сплетничающими у кофеварки. Это возвращает к обязанностям, толкает в новый день, полный брифингов и неудовольствий Фьюри, и Мария тихо выскальзывает из помещения. Когда за собой закрывает дверь, возникает ощущение, будто проснулась от сна, который не может до конца вспомнить, но все еще помнит краем сознания и кончиками пальцев.