И Пошло Всё Прахом

Проскальзывает в окно и крадется через комнату. Проверив глушитель на пистолете, поднимает его и делает два скорых выстрела в цель, быстрое, бесшумное убийство. Жертва тупо смотрит на неё карими остекленевшими глазами. Знакомыми. ≪Хорошо, Наталья. Ещё раз.≫ Дверь открывается со сложной серией звуковых сигналов и щелчков, и проходит в тёмное помещение. Здесь девушка, пойманная, вся в синяках и крови, привязанна к стулу, стоящему в центре. Медленно приближается, вытаскивая нож из сапога. Голос в ухе кажется знакомым. «Вытащи ее оттуда, Вдова». Заносит лезвие, но вместо того, чтобы освободить из путов, ловко и резко перерезает глотку. Голова умершей откидывается назад, глаза широко раскрыты и пусты. ≪Хорошо, Наталья. Ещё раз.≫ Дрожащие руки отчаянно хватаются за ее жилет, а родной голос кричит в агонии. Тело, согнутое пополам пред ней, бьется в конвульсиях, затем обмякает, одна конечность безжизненно падает на колени. А она просто сидит, отстраненная и холодная, не предпринимая никаких попыток спасти ее. ≪Хорошо, Наталья. Ещё…≫ Наташа резко выпрямляется в постели. Рубашка прилипла к мокрому от холодного пота телу, сердце бешено колотится даже после того, как дыхание более менее приходит в норму. Укол дурных чувств заставляет вздрогнуть, когда встает, наспех одевается и спешит в другую часть корабля. В медотсеке тихо. Наконец-то. Большую часть дня команда Марии околачивалась вокруг. Не то чтобы абсолютно ясно наблюдала их, по большей части просто засыпала и просыпалась под знакомые голоса, улавливала отрывки фраз через помутненное сознание и уносила какие-то слова и образы в сон. Странные сновидения, хаотичные, сливающиеся одно в другое, из-за чего было трудно вспомнить, кто есть кто. Сны о песке и крови, сны об огне и жаре. Кто-то будил ее каждые четыре часа, положив руку на плечо, чтобы вытянуть из дремоты, но не видела того лица, которое так хотела. Ее осматривали, а потом вновь падала куда-то глубоко. Продолжает дрейфовать в таком состоянии, даже когда Наташа бесшумно заходит в палату, разум слишком рассеян, чтобы заметить ее присутствие. Романофф сидит часовым на стуле рядом с кроватью. При других обстоятельствах могла бы позабавить такая смена ролей, но сейчас слишком отвлечена образами, все еще крутящимися в мозгу, оставленными там кошмарами. Глаза Хилл время от времени открываются, но остекленевший, невидящий взгляд мало успокаивает. Даже не сильно то доверяет ровным звукам аппаратов. Предпочла бы добрую, старомодную проверку через прикосновение к пульсу, дабы убедиться, что Мария все еще дышит и все ещё жива, но не доверяет себе прикоснуться. Не сейчас, когда ощущение холодного ножа в руке так свежо в памяти. Проходит некоторое время и пара неуверенных взглядов, прежде чем глаза Марии действительно фокусируется на человеке на стуле. Вряд-ли это реальность. Она не может быть здесь, зачем бы ей, скорее всего собственный разум просто визуализировал ее. Но все равно пробует. — Нат?.. — голос хриплый и неуверенный. — Эй, привет, — мягкая фокусировка карих очей — огромное улучшение, и узел в груди начинает ослабевать. Силится придумать, чтобы еще сказать, найти причину, почему продолжает сидеть здесь, а не бежать обратно в свой номер или в какой-нибудь другой уединенный угол корабля. — Как ты себя чувствуешь? — Как будто накачана наркотиками по самое не балуй, — не может решить, более вероятно, что придумала свою версию Наташи Романофф, которая спрашивает, как у нее дела, или настоящая Наташа действительно спросила об этом. Выражение лица Хилл смущенное, любопытное, как будто не знает, с кем разговаривает. Накачана по самое не балуй — не то слово. — Знаешь, где ты находишься? — хочется протянуть руку и прикоснуться, но не может. — В медотсеке, — морщит нос и закатывает глаза. — Мне что-то рассказывали, но все опять расплывчато. Ответ гораздо более ясный и последовательный, чем ожидала Наташа. — Помнишь, что произошло? — осторожно спрашивает. — Кусками, — признается, слегка качая головой. — Всё как в тумане, — внимание на мгновение рассеивается, прежде чем добавляет: — Ты пришла за мной. — Много кто за тобой пришёл, Хилл. Грег, Бекка, Бартон, вся команда. Они даже выполнили заодно первоначальную задачу миссии. — Слышала Бекку, — соглашается и протягивает руку, протирая глаза. На запястья наложили марлю, и лицо определенно знавало лучшие дни. Странно видеть Хилл такой — растерянной и затуманенной. Наташа почти улыбается, определенно улыбнулась бы, будь она в чуточку лучшей форме. — Неплохо для кучки идиотов. — Они те еще идиоты, — бормочет. — Ты бы слышала их сегодня. В действительности не помнит все в точности, но они были здесь, и уверена, что говорили много глупостей. С другой стороны, знает свою склонность называть большинство людей идиотами. — Тебе следует обзавестись большей верой в них, — отчитывает. — По крайней мере, пришли повидаться с тобой. — Можно подумать, прониклись ко мне, — отвечает, но в словах нет злобы. Наташа действительно улыбается. — Ты бы видел Бекку, когда ее сначала не определили в спасательный отряд. — Могу себе представить, — улыбается в ответ, и, возможно, дело не столько в том, что Бекка забавляет, сколько в том, что нравится улыбка Романофф. Когда снова погружаются в молчание, Наташа начинает чувствовать себя глупо из-за того, что так разволновалась из-за сна. Ей постоянно снятся подобные кошмары; нет причин расстраиваться только потому, что у людей, которых убила в сновидениях, на этот раз лица, которые узнает. Несмотря на это, все еще не может избавиться от призрачного укола… чего? Раскаяния? Горя? — оставшегося после. Нет, это глупо. Хилл жива и в безопасности. У нее есть свои люди и команда высококвалифицированного медицинского персонала, которые о ней позаботятся. Ей следует просто уйти… — Не думала, что ты придешь, — шепчет, глаза все еще сосредоточены на Романофф. Возможно, сейчас — короткий промежуток кристальной ясности в голове за последнее время. Наташа знает, что она имеет в виду, и не удивляется, слыша это. Но удивляется тому, как больно ранят слова. Точно так же, как это сделала на квинджете, умышленно неверно истолковывает ее. — Меня назначили в спасательный отряд. Это моя работа, — голос нежный, хотя не без холодности. — Но не сейчас, — мягко указывает Мария, встречаясь с изумрудным взглядом и ожидая, что увидит в нем. Наташа осторожно держит зрительный контакт. — Если не хочешь меня видеть, уйду. — Я никогда не хотела, чтобы ты ушла, — девушка звучит устало и слегка настороженно. Вдова слегка усмехается и качает головой. Это просто болтовня, подпитываемая наркотиками. Хилл, наверняка, уже в другом году и говорит с какими-то человеком из прошлого, хотя и правильно обратилась. Может показаться, что то, что говорит сейчас — правда, но когда голова прояснится, вспомнит, что между ними все иначе. Тем не менее, не может не пробормотать: — Почему? — Мне нравится думать, что причина та же самая, по которой ты сейчас здесь, — мягко предполагает, затем пофыркивает, пожимая плечами. — Хотя, возможно, обезболивающие играют с моим воображением. Было бы не впервой. — Видимо, оба наши сознания играют с нами злую шутку, — шепчет. Мария долго молчит, лицо уже более замкнутое, чем было минуту назад. — И какую злую шутку мое играет по поводу тебя? Наташа мысленно проклинает себя за то, что заставляет Хилл даже в таком состоянии вновь нахмуриться, нервничать, но после минутного раздумья проклинает уже ее вслух. — Черт возьми, почему ты всегда ожидаешь от меня наихудшего? — шипит, стараясь не повышать тона. — Я здесь, потому что хочу убедиться, что не убила тебя, ≪дебилка≫! — сон слишком ярок и свеж в памяти, фантомные ощущения только усугубляют воспоминания о том, каково это на самом деле — убивать. Вопреки своему здравому смыслу, пальцы находят предплечье девушки и крепко сжимает его чуть выше повязки. Такой небольшой физический контакт однажды помог отогнать кошмары; Наташе остается надеяться, что это сработает и вновь. Шок от слов Романофф невозможно скрыть, и Мария вздрагивает, когда касаются руки, но это не имеет ничего общего с последней встречей в спортзале. Никак не похоже на то, как пальцы шпионки впивались в тыльные стороны ладоней, удерживая, и перехватывает дыхание. — Конечно же ты не убивала меня, — выглядит смущенной, но кладет ладонь поверх ее руки, прежде чем успеет отстраниться. Даже не готова думать обо всем остальном, что она сказала; еще никогда не видела Наташу такой. Обычно закрыта и нечитаема, каждый раз надевает новые маски, а сейчас… Разозлена и открыта, позволяет увидеть ее настоящую, ее чувства. — Как я уже говорила, иногда сознание играет со мной злые шутки, — Вдова глубоко дышит, позволяя рукам Хилл, прикосновениям успокоить себя, на этот раз. Мягкое биение ее пульса под кончиками пальцев и тепло кожи помогают. А еще более обнадеживающим является факт того, что ее конечности не холодеют медленно в собственных. — Сон, — говорит, понимающе. Обоснованное предположение, и боится пошевелиться, чтобы снова не спугнуть Романофф. Однако мучает мысль о том, что именно дрёмы привели ее сюда. — Иногда они слишком реалистичны. — Скорее кошмар, — уточняет. — Еще хуже, когда основаны на воспоминаниях. — Расскажи мне его, — Мария невесомо гладит большим пальцем запястье. Небрежный жест, такой же небрежный, как и слова, просьба. Легкое сочувствие, без давления, чтобы его либо просто приняла, как таковое, или восприняла как приглашение поделиться, если захочет. — Лучше не надо, — видения убийцы и видения солдата могут отличаться в некоторых деталях, но, если судить по выражению лица Хилл, когда вернулась на квинджет, не так уж сильно отличаются по своему ужасу. Почти приятно, что может понять. — Справедливо, — на мгновение замолкает, слова Романофф о кошмарах эхом отдаются в голове. Все слова. Ей снится, как ее убивают; сейчас сжимает ее руку почти так же крепко, как когда проснулась от плохих снов в камере. — Я не ожидаю от тебя наихудшего. Опять она за свое.. У них этот спор раз за разом, но когда Романофф уже хочет выпалить что-то, желая возразить, нечто в тоне Хилл заставляет подумать дважды. Нет ни раздражения, ни высокомерия, ни защиты или упрямства, только простая констатация факта. — ≪Спасибо.≫ Пальцы раненной сжимаются вокруг руки Наташи, когда не слышит незамедлительных опровержений. — Я не утверждала, что хорошо разбираюсь в людях. Да и я «ослиха», в конце концов. — О да, та ещё, — мягко поддразнивает Романофф. Невольно начинает улыбаться, но улыбка быстро исчезает и голос вновь мрачнеет при следующих словах. — Я рада, что в самом деле не убила тебя. Мария криво усмехается, немного удивленная тем, насколько искренне звучит Наташа. — Ага, я тоже, — шутливо соглашается, но потом тоже становится серьезной. — Ты не убила меня даже в тот первый раз, с тех верю, что не сделаешь этого. — Тогда я тоже не пыталась тебя убить, — сжимает холодную руку сильнее. Если бы являлась кем-нибудь другим, жест мог бы посчитаться нежным, но привязанность — отнюдь не то, что естественно Наташе. — Да, — кивает, касаясь ее запястья. — Теперь я это знаю. Если бы ты пыталась убить, я была бы мертва. Мне больше нравится, когда ты на моей стороне. — Не знаю, не знаю… — ухмыляется. — Если я на твоей стороне, с кем мне тогда драться? — задумчиво постукивает по подбородку. — Может с Беккой? Мария красноречиво приподнимает бровь. Единственный «спарринг», о котором может с ней думать — Наташа, прижатая крепко к стене, собственные руки уже под ее футболкой и так далее, но сомневается, что у Романофф в голове то же самое. Не то чтобы это останавливало от ревности. — Разве у тебя нет Бартона для этой цели? — Бартона? — хихикает. — Хилл, я тебя умоляю, — совершает ошибку, глядя ей прямо в глаза. Ее взгляд наконец начинает проясняться, возвращаются свет и ясность, и узел в животе немного ослабевает. — Что? Он тебя больше не удовлетворяет? — дразнит. Наташа пожимает плечами. — Отдам ему должное, старается изо всех сил, — следующие слова покидают уста, непрошеные и неконтролируемые, и не знает, поражена ли больше тем, что взаправду произносит их, или тем, что они на самом деле правдивы. — Я просто скучаю по тебе. — Я… — Мария замолкает, пару раз моргает, глядя на нее. На губах появляется тень улыбки, но как-то сдерживает полноценную и широкую. — Скорее скучаешь по надиранию моей задницы. — Конечно, — ухмыляется, быстро скрывая смущение, беря голос снова под контроль, — никто здесь не дерётся так, как ты. — Чертовски верно, — довольно кивает, немного трезвея. Старается не выглядеть нетерпеливой и уж тем более не показывать того, что ждала удобного случая для следующего предложения: — Мы могли бы что-нибудь придумать. Ты встаешь довольно рано. Не должна проговориться, что знает о ее привычках. Также не следует думать о том, что на следующей неделе пойдет в спортзал, чтобы встретиться один на один с Наташей Романофф. — Да, я почти все время на ногах, — соглашается. Мгновение просто смотрит на свою руку, все еще лежащую между ладонью и предплечьем Хилл. — Найдёшь меня, когда разрешат тренироваться, и надеру тебе все что можно и все что нельзя. — Не исключай того факта, что могу тебя измотать, застать врасплох и отправишься спать, как и один из нас, смертных, — дразнит. Мария не уверена, почему Наташа так на нее смотрит, и медленно приподнимает руку, давая возможность отстраниться. Романофф забирает конечность, когда Хилл отпускает. — После сегодняшнего, думаю, предпочту придерживаться бессонницы. Прохладный воздух заменяет тепло прикосновения Наташи. — Полагаю, я ценю то, что не хочешь видеть меня мертвой, — размышляет, не совсем преуспевая в том, чтобы превратить это в шутку. — Я бы никого не хотела видеть мертвым, — бормочет, — но сейчас такого варианта нет. Мария мало что может ответить. Розовых очков не носит, Щ.И.Т. рано или поздно попросит ее убить. Но это не меняет того факта, что часть нее отчаянно хочет защитить эту девушку, даже не смотря на то, что Наташе Романофф не нужен кто-то, чтобы ее защищать. — Ты обеспечиваешь безопасность гражданских, — тихо предлагает, прекрасно зная, что эта единственная положительная сторона не служит оправданием всему плохому, но в любом случае благодарны этому. — Да, эта часть не так уж плоха, ты права. — без сплетённых рук начинает закрываться. Похоже на отступление на более безопасное расстояние. Слегка ерзает на стуле, раздумывая, не разумнее ли отступить еще дальше. Перемена в Наташе почти неуловима, но теперь, когда видела ее открытой, искренней, знает разницу. Появляется острое желание вновь потянуться и поймать пальцы девушки. Желание вернуть ее обратно, но даже не знает, с чего начать. — Наташа, — зовёт едва слышно, потому что это имя — самое личное, что у нее есть. — Тебе надо отдохнуть. — Романофф поднимается, но затем резко склоняется и поддерживающе сжимает предплечье Хилл. Конечно, это неубедительное оправдание, но чем дольше здесь сидит, тем больше вероятность, что скажет или сделает что-нибудь опрометчивое. Итак уже наговорила достаточно. Мария вновь кладет руку на пальцы, желая не отпускать ее, пока позволяет. — Мой сон ещё не был более крепок с тех пор, как вернулась с армии, — признается. — Значит, плюс от этой обезболивающей херни все же есть, — улыбается, позволяя руке задержаться, говоря себе, что это Хилл ее удерживает. — Да, надо оказывается давать себя связать и прострелить ногу, — шутит, удивленная тем, что Наташа не исчезает мгновенно. — Только не прибегай к этому способу каждый раз, как захочешь хорошенько выспаться, ≪ослиха≫, — убирает конечность и несильно ударяет по руке пострадавшей. — Ауч, — жалуется, корча гримасу. Не то чтобы это было больно, но может притвориться. — Перестань меня так называть, а то подумаю, что тебе понравилось. — Заставь меня, ≪ослиха≫, — смеется. Снова легонько ударяет ее, а затем, прежде чем успевает опомниться, наклоняется и прижимается к губам Хилл. Мария напрягается на долю секунды, но потом полностью расслабляется, прижимаясь чуть сильнее к горячим губам в мягком поцелуе. Ни гнева, ни отчаяния, только нежность, которую так давно не чувствовала. Прекращая поцелуй, Наташа улыбается ей уголками губ. — Поспи немного, ладно? Поворачивается, уходя, в глубине сознания опять начинает звучать голос. Ты что наделала? ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ? Мария не находит слов, чтобы ответить. Просто смотрит, губы покалывает, не может не задаться вопросом, находится ли ещё под кайфом. Но вряд-ли мозг придумал бы такое. — Спокойной ночи, — все, что может выдавить. Романофф останавливается в дверях и оглядывается через плечо. — Спокойной, Хилл. Не просто не повторить вновь слова в ответ, как какой-нибудь недалёкий подросток, но Мария справляется. Даже удается ухмыльнуться. — ≪В следующий раз принеси жвачки.≫ Наташа качает головой, улыбка становится шире, когда лезет в карман, доставая потертую пачку и бросая ее на колени Хилл. Мария фыркает, поднимая знакомую упаковку. Не комментирует, почему она все еще у Наташи. Довольно кивает. — Спасибо. Романофф не говорит больше ни слова; просто выходит из медотсека и направляется обратно в номер. Тепло губ Хилл, скользящих по ее губам, кажется опасным, еще скручивает желудок, но это предпочтительнее того колющего липкого ощущения, с которым проснулась. Хотя и вопрос времени, когда все аукнется, но сейчас не может не чувствовать себя легче и счастливее, чем за последние недели.