И Пошло Всё Прахом

Мария Хилл не умеет наслаждаться отпусками. От слова совсем. Хорошенько повздорила с начальством, когда ни с с того ни с сего отправили на отдых. Просто потому, что пока не может подолгу стоять на больной ноге, не значит, что бесполезна, найдет, чем заняться. Самому директору Нику Чертову Фьюри в конце концов пришлось прийти и объяснить, что после того, как поймали, привязали к стулу и прострелили бедро для выведывания информации, любой работник заслуживает по крайней мере две недели отпуска. Уговорила его сократить срок хотя бы до десяти дней. Что все равно оставляет еще десять дней, которые надо чем-то заполнить. Любое дело, которым может заняться в квартире, кажется слишком утомительным и скучным, чтобы даже начинать. К третьему дню высыпается на лета вперёд, и жевалки ходят ходуном, когда видит, что аккаунт в Щ.И.Т.е заблокировали, лишая возможности лёгкого чтения о происходящем на геликарриере. (Ладно, не такого лёгкого). Марии скучно — невыносимо скучно, квартира кажется незнакомой, абсолютно чужой. Хотя удивляться тут нечему, из личных вещей здесь только пара фотографий с армии и одна старая и выцветшая матери. Могла бы уместить всю свою жизнь в малипусеньком мешочке странника. Наверняка, выглядит жалко то, как прыгает к телефону, когда он звонит и берет трубку на первом же гудке. Звонит неизвестный, что только обнадеживает. — Хилл. — Эм, привет, агент Хилл, — наступает долгая пауза, прежде чем мужчина, опомнившись, добавляет: — Ах да, это агент Бартон. Мария приподнимает бровь, уверенная, что, если понадобится Щ.И.Т.у, то ей позвонит некто другой, нежели Клинт. — Слушаю. — Прости, что беспокою, ты же в отпуске и все такое… — начинает извиняющимся тоном. — Не проблема, — резко и нетерпеливо выпаливает. — Ладно, хорошо, эм… — Выкладывай уже, Бартон, — вздыхает. Очевидно, сегодня терпения не много. — Верно, ладно. Что-нибудь слышала от Таши? Мария замирает, раздражение сменяется чем-то похожим на ужас. — Агента Романофф? Нет, с чего бы? Я в отпуске на земле, помнишь? — если и резка, то плевать. Не видела Наташу ни глазком после медотсека. Так типично для Романофф — вскружить ей голову и поцеловать, а затем пропасть с концами. Зубной скрежет только усиливается. — Да, мы тоже. Фьюри дал мне разрешение взять Наташу в город. Я должен был присматривать за ней. — И она исчезла у тебя перед носом, да? — фыркает. Наверное, неправильно, что слегка радует такая новость, но слышать, что Наташа хоть раз предоставляет проблем не только ей, слегка приятно. — Угу, — вздыхает. — У меня нет ни единой идеи, куда бы она могла пойти. Да и вряд-ли знает здесь кого-то, кроме… Мария пару раз моргает. Да, определенная логика в его доводе есть, но не может же Клинт на самом деле предполагать, что Наташа на всех порах мчиться к ней. Лестно, но Романофф в ее квартире явно отсутствует. — Ее здесь нет, Бартон. — Ладно, черт, — почти видит, как мужчина потирает шею. — Не знаешь, куда бы она могла пойти? — Это Романофф, — напоминает. — Моя догадка не точнее твоей. — Ну, я думал, ты знаешь ее… Решает перебить. — Ты проверил очевидные места? — Это займет целую вечность, — скулит. — Я бы ощущала больше сочувствия, если бы не ты упустил ее, Бартон, — знает, что обвиняет несправедливо, но сейчас ее злость не рациональна. Подобные чувства вызывать у Наташи получается лучше всего. — Верно. Не могла бы ты, эм… свяжешься со мной, если она вдруг объявится? — просит. Мария корчит гримасу. — Очень сомневаюсь, что это произойдет. Удачи, — не дожидаясь ответа, бросает трубку и хмуро глядит на телефон. Чертова Наташа Романофф. *** К тому моменту, как Наташа вновь оказывается у того же жилого дома, в нескольких квартирах уже горит свет. На этот раз ноги останавливаются, а не торопливо несут мимо, как делали на протяжении всего дня, ведя по бесчисленным улицам и площадям. Смотрит на здание, взвешивая варианты. В квартиру Клинта на Стайвесанде достаточно легко вернуться на метро, но идея провести ещё один вечер, споря, кто будет спать на диване, звучит удручающе. Все равно почти не спит, нет причин занимать кровать. Могла бы продолжать бродить по городу. Во вторник вечером здесь есть, чем заняться, но чувствует, что до жути устала от толп людей, окружающих в каждой дырке мегаполиса, и идея перекантоваться в уютной теплой квартирке звучит все лучше с каждой минутой. Но в этом здании швейцар, так что войти через парадную дверь не вариант. Может забраться на крышу с соседней постройки и спуститься по пожарной лестнице, но легче всего будет просто вскарабкаться снизу. Делает высокий прыжок и, крепко ухватившись за каменной стены, добирается до пожарныйх лестниц. Добравшись до шестого этажа, несколько минут просто сидит на лестничной площадке и смотрит в окно. В какой-то момент Мария решает включить телик, попытать удачу с каким-нибудь документальным фильмом, но тупо сидеть на заднице, ничем не занимаясь, не привыкла. Не помогает и то, что мысли часто возвращаются к беглянке. Перезвонила Бартону час назад, тот еще не напал на след Наташи и успел отчаяться. Да и правильно, толку то, она найдется, только если сама того захочет. Вероятно, ждать и уповать на ее совесть — единственный способ найти Черную Вдову. Логикой Мария понимает, что волноваться о девушке быссмысленно. Романофф может о себе позаботиться. Потому принимается за единственное, что хоть на немного может отвлечь — готовку. Возможность что-то состряпать — единственный плюс того, что застряла в квартире. Еда на геликарриере не так уж плоха, но, понятное дело, не сравнится с домашней. Да и соскучилась по готовке. Всегда имела глупое пристрастие к блюдам Дня благодарения. Глупы и слишком направлены на семейные пиршества, совместные посиделки, но все равно выложиться по полной, хотя факт того, что готовить будет только для себя, слегка печален. Это и что никогда не умела правильно рассчитывать порции, так что макаронов с соусом прокормят ее и ещё маленькую армию пару дней. *** Пахнет ошеломительно вкусно, даже если и единственная, кто ставит себе оценку. Макароны варятся, сама со вздохом садится за кухонный островок. Нога дрожит от долгого положения стоя, волосы чуть влажные от пота. — Как же жалко, — бормочет себе, закрывая глаза и откидывая голову назад, ожидая, когда приготовятся макароны. *** Наблюдать за тем, как готовит Хилл, не должно быть авораживающим. Передвигается по кухне плавно и легко, несмотря на хромату. Руки ловки и уверенны, когда нарезает, шелкует, перемешивает, обжаривает. Подносит ложку к губам, пробуя, и чуть хмурится, добавляет ещё каких-то специй. Наташа почти отводит взгляд от легкой улыбки удовлетворения, которая на мгновение освещает лицо девушки, когда ещё раз пробует соус; Романофф чувствует, будто нагло нарушает границы, наблюдая за чем-то личным, за тем, чем Хилл явно наслаждается. Но все равно не может отвести глаз: сейчас нет никаких стен, никакого притворства, только настоящая Хилл. Когда садится, выражение удовлетворенности исчезает — ему на смену приходит извечный беспокойный, нахмуренный взгляд, который так часто видит на корабле, — и Наташе тоже хочется отвести глаза. Проблема с длительным пребыванием на пожарной лестнице заключается в том, что даже наилучшие первоклассные шпионы время от времени нуждаются в уборной. Наташа ерзает, но заходить в помещение пока не хочется. Мария замечает присутствие кого-то за окном, только когда снимает кастрюлю с плиты, улавливая движение краем глаза. Замирает, держа горячую посудину нарукавниками, и смотрит на Наташу. Хах. Многозначительно поднимает обе брови, глядя на шпионку, затем поворачивается к раковине, дабы вылить горячую воду. Это дает время отойти от неожиданности, убедиться, что руки не дрожат, и, возможно, уйти Наташе. Как только Хилл поворачивается спиной, прячется за оконную раму, скрываясь из виду и ожидая. Конечно же ее нет, вздыхает Мария, вновь бросая взгляд на пожарную лестницу. Сначала подумывает проигнорировать ее, но потом все равно подходит, дабы открыть окно. Мгновение колеблется, задаваясь вопросом, убежала ли Романофф. Глупо, но все же поднимает окно, создавая щель такой величины, чтобы могла проскользнуть внутрь. Так и хочется высунуться наружу и глянуть, здесь ли она, но унимает желание, отходя и вновь отворачиваясь. Наивно и, возможно, бессмысленно, но берет из шкафа две тарелки вместо одной. Начинает накладывать съестного; все равно приготовила макарон в излишнем количестве. В воздухе витает аромат стряпни Марии, от чего в животе моментально раздаётся сирена китов. Вместо того, чтобы воспользоваться молчаливым приглашением Хилл и спокойно залезть через окно, медленно возвращается в поле зрения. Наташа корчится и изворачивается под неестественным углом, прижимаясь к стеклу, имитируя существ из фильмов ужаса. Сверлит глазами затылок Хилл, желая, чтобы обернулась. Глупо. Знает, что Романофф там (вроде как). Знает и все равно заметно вздрагивает и громко ругается. — Господи Иисусе, блядь, Романофф. Тащи уже сюда свою задницу, — звучно ставит тарелки на стол. Наташа ухмыляется, чрезвычайно довольная собой, еле сопротивляясь желанию, сохранив свою искривленную позу, вползти как девочка из «Проклятия». Подпрыгивающая Хилл — вроде достаточная награда, и не хочет рисковать получить по голове горячей сквородой. Оказавшись внутри, закрывает за собой окно и молча поворачивается лицом к Хилл, скрещивая руки сзади и неожиданно чувствуя застенчивость. Мария берет вилки, кладет их рядом с тарелками, только мельком бросая взгляд на Наташу, прежде чем сесть. — В холодильнике есть пиво. Извини, вина нет. Мне пить нельзя, и просто так покупать его казалось неуместным. Захватишь мне чай со льдом. Стаканы в шкафу рядом, — говорит, начиная есть. Наташа хмурится, слыша безразличный тон девушки. Неловко переминается с ноги на ногу. — Где у тебя ванная? Мария указывает на коридор. — Вторая дверь направо, — отвечает слегка удивленно. — ≪Пасибки.≫ — быстро направляется к коридору, не утруждая себя попыткой идти спокойно. Пользуется возможностью осмотреть квартиру: деревянные полы, оштукатуренные стены, черно-белая плитка старого нью-йоркского здания. Аккуратно, минималистично, определенно не обжито. Интересно, сколько платит Щ.И.Т., если Хилл может позволить себе жилье в хорошем районе города, в котором почти не бывает. Моет руки, убирая грязь из-под ногтей. Не то чтобы занималась сегодня чем-то пыльным; просто у данного мегаполиса есть особенность залезать во все щели. Возвращается на кухню и открывает холодильник. Берет пиво — хорошее пиво, отнюдь не из дешевых — себе и бутылку ледяного чая Хилл, и присоединяется к ней за островок. — Спасибо, — Мария забирает стакан и делает глоток. Теперь изучает Наташу более открыто. — Ты знаешь, что Бартон наложил в штанишки, думая, что потерял новое величайшее достояние Щ.И.Т.а? Наташа открывает бутыль и делает глоток прямо с горла. Приходится приложить усилия, чтобы не застонать от освежающего наслаждения; не помнит, когда в последний раз оброняла кружку отменного холодного пойла. На вопрос Хилл пожимает плечами. — Это была его идея. — Чтобы ты пришла сюда? — приподнимает бровь, совершенно уверенная, что Бартон к этому отношения не имеет. Это определенно была не его идея. — Упустить меня, — поправляет, пока оставаясь как можно более загадочной. — Почему же он тогда мне позвонил? — спрашивает, сомневаясь в том, что догоняет. — Ешь, пока не остыло. — добавляет, не в силах удержаться, потому что незаконно давать макаронам остывать. И это не имеет никакого отношения к беспокойству о Наташе, которая ничего не ела с тех пор, как сбежала от Клинта. — Это была его идея поиграть в прятки на Бродвее. Он не учел, что я гораздо лучше прячусь, чем он ищет, — Наташа втыкает вилку в еду и делает пару глубоких вздохов. Слюнки текут от восхитительного запаха. Кто предполагал, что Хилл умеет готовить? — А он весьма наивен, — Мария удивляется, но ситуация не может не забавлять. — Ладно, это не только его вина, — говорит с полным ртом. Почему-то кажется, что никогда не сможет заставить себя полностью подставить Бартона. — Я реально его кинула, — беззастенчиво улыбается, делая еще большой кус. — Неужели, вот это поворот, — говорит с сарказмом, усмехаясь и откидываясь назад. Разминает затекшие мышцы. Реакция Наташи на еду нравится и улыбается. — Съедобно? Наташа кивает с легкой улыбкой признательности. — Где ты научилась готовить? — По большей части из необходимости. Немного от бабушки. — Вкусно, — простой, откровенный комплимент, поэтому, конечно, прикрывает его. — Хотя после кафетерия Щ.И.Т.А всякая стряпня покажется вкусной. Мария щурится. — Не жди второй порции, — бросает, щурясь. Наташа только вызывающе приподнимает бровь и запихивает в рот еще еды. После, наверное, вечности, которая уходит на то, чтобы разжевать это все и проглотить, меняет тему. — Как нога? — Хреново, — честно говорит, хотя вопрос застает врасплох. Дотрагивается до струпьев на запястье и корчит гримасу. — Ты пришла, чтобы справиться обо мне? — Просто поддерживаю разговор, — это правда; Наташа не совсем уверена, почему здесь, но не для того, чтобы проведать больную. Не говоря уже о том, что Хилл обязательно вздыбится, если будет думать, что кто-то беспокоится о ней. Подбирает другую тему. По какой-то причине просто сидеть и есть в тишине кажется неправильным, хотя когда-то часто этим занимались. — Когда ты в последний раз была вне корабля, вне миссий? — Мм, ещё не доводилось, — спокойно отвечает. Молчала бы и дальше, но Наташа прикладывает усилия, и обычная беседа не должна быть чем-то сложным. — Ты была моей первой миссией на геликарриере, и с тех пор я живу там. Я перехала туда из базы в Мадрипуре. — Держу пари, тебе здесь до безумия скучно, — в этом похожи. В Нью-Йорке стольким можно заняться, но ничего не удерживает ее внимания надолго. Мария морщит нос, делая глоток чая. — Уроды заблокировали мой аккаунт, — жалуется, очевидно, принимая это близко к сердцу. — У дочери маминой подруги нет никакого захватывающего хобби? — дразнит, отпивая алкоголя. — Как будто у меня есть время на хобби, — фыркает. — Бокс мне все заменяет и абсолютно устраивает. Но, черт, сейчас и им не могу заняться. Наташа хихикает. Даже если странно видеть Хилл без униформы и вне службы, ее шило в одном месте и вечная возбужденность определенно знакомы. — Если бы ты могла сделать что угодно — прямо сейчас — что бы это было? — Хочешь честный ответ или клишированный? — спрашивает со смехом. Наташа с любопытством поднимает бровь. — Честный, конечно. Фыркая, взбалтывает остатки чая со льдом, как если бы это было вино. Делает вдох и допивает, мечтая, чтобы это действительно было алкоголем, и ставит кружку на стол. Наверное, не следует этого говорить, но не хочет отступать теперь, да и Наташа разоблачит ее блеф. Смотрит прямо в изумрудные глаза, пару мгновений изучая их, будто желая убедиться, что она действительно имеет это в виду. Хотя, возможно, просто тянет время, пытаясь придумать нечто другое взамен образам, вспыхивающим в голове при этом вопросе, но Романофф попросила честности и может дать ей ее. Может притвориться уверенной; может притвориться, что не замечает, как сжимается горло при следующих словах: — Я бы прижала тебя к стене, сняла бы эти штаны, встала на колени и хорошенько отлизала, — ухмыляется, наклоняя голову, вся бравада. Что ж, это определенно не тот ответ, которого ожидала. Пульс учащается, горячая пульсация между ног длится секунду или две, пока шок проходит. Потягивает пиво, задумчиво разглядывая Хилл. — Не думаю, что твоя нога будет рада долго находиться в таком положении. Почему бы нам не пропустить момент у стены, и я просто уложу тебя на ковер в гостиной? — предлагает непринужденно. Мария смеется, часть напряжения покидает. Должна была знать, что не сможет шокировать Наташу. Это неприлично, но картинки, появляющиеся перед глазами, удовлетворяют. — Ты сказала что угодно, — подчеркивает, — но так тоже неплохо. Романофф пожимает плечами. — Просто пытаюсь быть практичной, — тон остается небрежным; с таким же успехом могли спорить, какой фильм посмотреть. Как обычно, в основном пытается расколоть блеф Хилл, пытаясь понять, как далеко зайдут, прежде чем даст заднюю, но на этот раз игра как-то отличается. Они не на работе. Они не агент Романофф и не агент Хилл. Просто Наташа. Просто Мария. Сейчас ситуация в корне отличается от всех других взаимодействий. Следующий вопрос задумывался как насмешка, но когда задает его, обнаруживает, что действительно хочет знать ответ. — Скажи, ты хочешь именно меня или подошла бы любая другая? Дерзость ускользает из голоса Наташи, и взгляд Марии смягчается. — Как далеко убежишь, если скажу, что хочу именно тебя? — Зависит от обстоятельств, — выражение лица настороженное. — Говоришь это всерьёз или просто пытаешься снять меня на ночку? Почему-то Мария сомневается, что любой ее ответ будет всерьёз воспринят, потому и не пытается. Медленно наклоняется, давая время на отступление, и легонько целует, не обрывая зрительного контакта, наблюдая за реакцией. Наташа отвечает на поцелуй, подаваясь вперёд. Просто прижимается губами, проводя пальцем по щеке Хилл, задерживаясь ненадолго и отстраняясь. Глаза мягки, когда смотрит в ответ, и, убеждается, что уже слушает, когда предлагает: — Давай сначала доедим и приберемся тут. Губы Марии еще покалывает и молча кивает, пытаясь заставить мозг снова работать. Долго глядит на неё, все еще чуть наклонившись вперед, и понимает, как глупо — как нуждающеся — должно быть, выглядит. Нормально усаживаясь на стуле, слегка касается плеча девушки, и говорит первое, что приходит на ум, дабы заполнить тишину и не дать застенчивости захватить себя. — Итак, когда ты в последний раз ела домашнюю еду? Наташа моргает несколько раз, силясь вспомнить. Сдаётся. — Не помню, честно говоря. Возвращение к непринужденной беседе за ужином почти сбивает с толку, но служит приятным сюрприз. В глазах Хилл еще, определенно, горит желание, но тушит его терпением, которого Наташа ещё не видела. Наблюдая за тем, как Мария возвращается к еде, задумывается, как бы все сложилось, встреться при других обстоятельствах. Словили бы взгляд друг друга с конца бара. Столкнулись бы на улице. Ошиблись бы чемоданами в аэропорту… Но размышления бессмысленны; нет ни единого шанса, что существует какая-нибудь параллельная вселенная с подобным развитием событий. Ответ не удивляет Марию, кивает. — Полагаю, во всей этой истории становлении киллером не было места подобному? Романофф пожимает плечами. — Да просто и «дома» как такового не было для «домашней еды». — Ну да, — тихо соглашается, взгляд блуждает по гостиной. — Это место, наверняка, мой «дом», но больше ощущается как отель, учитывая, как часто здесь бываю, — признается. Легче открыться самой, рассказать, что думает, нежели пытаться что-нибудь выудить из Наташи, и, возможно, одна откровенность послужит приглашением к другой. И если быть с собой честной до конца, то обнаруживает, что на самом деле не против поделиться с Романофф мелочами о себе. — Я думала над этим. Сейчас, когда тема беседы вернулась на безопасную территорию, Наташа неожиданно осознает, что это самая комфортная «болтовня ни о чем», которая на самом деле «не болтовня ни о чем». Ведь говорить о себе никогда не было безопасным. Снова обращает внимание на Хилл. — Это хорошая квартира; жаль, что так часто пустует, — хочет сделать очередной глоток, но бутылка уже пуста. — Не возражаешь, если возьму еще одну? — Можешь не спрашивать, — машет рукой в сторону холодильника и пожимает плечами. — Я ушла в армию подростком. Своего дома не было, да и он был не нужен. В Мадрипуре Щ.И.Т. разместил нас на базе. Я начала ворчать по этому поводу, так что… Не знаю. Наверное, просто хотела четыре стены, в которых могу скоротать время на земле хотя бы раз в год. Наташа встает и относит пустые тарелки в раковину, скользя одной рукой по столешнице и шкафчикам по пути. — Предполагаю, тебе здесь комфортно, — достает ещё порцию пива, которое пришлось так по вкусу. — Не совсем верное слово, — честно отвечает, наблюдая за тем, как Наташа гуляет по кухне. В этом есть некая меланхолия. На ум приходит мысль, что надо бы помыть посудку, но решает посидеть ещё минуту, не отрывая взгляда от девушки. — Здесь непривычно. Наверное, привыкла к тому, что вокруг постоянно люди. — В этом есть смысл, — Романофф открывает бутыль алкоголя и делает глоток, одновременно открывая кран и тянясь за средством для мытья посуды. — Ага, — соглашается, невольно улыбаясь уголками губ тому, как это все выглядит глупо, а затем смеётся. — Полагаю, я вытираю? — Правильно полагаешь, — шпионка хватает кухонное полотенце и играючи бросает его в Хилл. Смеясь, Мария ловит, но встает только тогда, когда приготовлена стопка тарелок. Подходит к Наташе, прислоняясь бедром к столешнице, и начинает орудовать полотенцем. — Наверное, следует позвонить Бартону и сказать, что ты больше не пропавшая без вести бедолага. Девушка корчит гримасу, передавая последнюю посудину. — Не надо, пускай еще немного помучается, — предлагает, подходя ближе и забирая кухонное полотенце из рук. — Эй, я не закончила, — протестует, моргая пару раз, когда перед ней внезапно оказывается Наташа. С каких это пор стало трудно соображать рядом с ней? — Высохнут как-нибудь, — подходит еще ближе, поднимаясь на цыпочки, дабы легко поцеловать Хилл. Трудно спорить, когда губы Романофф прижимаются к собственным, протягивает руку, касаясь пальцами ее щеки, нежно целуя в ответ. Наташа не отрывается до тех пор, пока не начинает кружиться голова, отстраняется, скользя руками по бедрам девушки. Резко отступает назад, упираясь в островок, и делает еще глоток пива, возвращаясь к прежнему разговорному тону, стараясь твердо стоять на ногах. — Если бы ты могла что угодно — прямо сейчас, — повторяет, — что бы это было? Несправедливая игра, и Мария откидывается на прилавок, жадно наблюдая за Романофф. Этой шпионке слишком легко удается заставить ее потерять контроль. Делает вдох, выдавливая легкий смешок, опираясь на стойку позади себя, снимая часть веса с повреждённой ноги. — Хочешь именно меня или подошла бы любая другая? — спрашивает, поднимая бровь. — ≪Сволочь, ≫ — Наташа смеется, решая оставить оба вопроса без внимания. — Так хочешь этого или нет? Часть ее не колеблется; «Да» висит на кончике языка, картинки уже всплывают в голове. Вот снова подходит и целует Наташу, не останавливаются, пока не выдыхаются. Эта ее часть еще ощущает вкус секрета Романофф и хочет снова его попробовать, попробовать ее. Но сдерживает себя, не дает слову сорваться с языка. Пальцы крепче сжимают прилавок, будто нужна физическая поддержка, дабы не впасть в это, как в прошлый раз. Слишком все быстро и незатейливо, будто Романофф спрашивает только потому, что высказала эту мысль вслух и теперь их секс неизбежен, ожидаем. Уже действовали сгоряча и безрассудно, и не думает, что сможет снова справиться с последствиями. Сегодня они в ее квартире, «дома», и хочет большего, чем просто бурный секс, после которого Наташа сразу же собирает свою одежду. Хочет большего, потому что в каждом их сегодняшнем прикосновении была нежность, чувства, и не будет все портить глупой нетерпеливостью. — Давай посмотрим, как всё пойдёт, хорошо? — спрашивает мягко, осторожно. — Хорошо, — немного нерешительно соглашается Вдова. Не может понять, разоблачила ли ранний блеф Хилл или она просто передумала. В любом случае, перемена в воздухе между ними недвусмысленно говорит, что сейчас нужно действовать осторожно. Берет пиво и теребит на нем этикетку, чтобы легче было держать руки при себе. — Чем бы хотела заняться вместо этого? — О, есть парочка захватывающих вариантов, — ухмыляется и снова подходит ближе, дотрагиваясь ее руки. — Можем посмотреть телевизор. Там целая куча каналов, показывающих такую чушь, что мозг вытечет из ушей меньше, чем за пятнадцать минут. У меня также могли заваляться DVD-диски. Где-то лежит колода карт, но почему-то не думаю, что было бы умно решиться играть с тобой в покер. После некоторого раздумья Наташа берет ее за руку, поднимает и крутится разок под. Останавливается, кладет вторую кисть на плечо Хилл, будто танцуют вместе. — Ты права, все это звучит ужасно захватывающе. — Должно вызвать выброс адреналина, — соглашается Мария, улыбаясь, хватая девушку, как и положено, за талию. Наташа прижимается к руке, лежащей на спине, и покачивает бедрами, ноги выделывают базовую румбу на месте. — Жаль, что ты на больничном. Могли бы потанцевать, — поддразнивает. — Может, когда выздоровею, — тихо смеется. Собственный танец малоподвижен, но то, как Наташа пританцовывает, держа ее за руку, очаровательно. Ради этого с радостью поигнорирует боль в ноге. Романофф приподнимает бровь, в то время как ноги продолжают двигаться. — Ты танцуешь? — Немного, случается время от времени, — слегка удивляется. Если понадобится, точно не ударит в грязь головой, но у нее такое чувство, что кто угодно будет выглядеть на танцполе глухим бревном, если рядом Наташа Романофф. — В это так трудно поверить? — Я возьму тебя на тест-драйв, когда обе будем в отпуске в следующий раз, — ещё раз крутится под рукой и в итоге прижимается ближе, щекой касается щеки Хилл. У Марии перехватывает дыхание не только от близости, но и от того, что не совсем понимает, как получилось, что вдруг заговорила о следующем разе, когда у них едва состоялся первый совместный отпуск. Пальцы сжимаются на спине девушки, и прижимается к теплой щеке, закрывая глаза, удерживая ее на мгновение. Подобные моменты для нее не обыденность. Не для неё, и сомневается, что для Черной Вдовы. Ощущается странно, но и почти нормально; больно осознавать, насколько нормально. Они не обычные, не нормальные люди, не «среднячок», но все равно кладет руку Наташи себе на плечо, проводит по ней пальцами вниз, в итоге обхватывая ее обеими конечностями за талию. — Договорились, — тихо соглашается. — Договорились, — повторяет Романофф. Обнимает Хилл за шею. Ноги замедляются, и просто покачиваются, прижатые друг к другу, стоя в тишине, Наташа — это мышцы и убийственная плавность. Она слишком проворна и опасна, но прямо сейчас мягка и расслабленна в ее руках. Мария едва ощутимо скользит пальцами по костяшкам позвоночника, когда под только им слышный ритм вместе покачиваются, обнимаясь. Слегка поворачивает голову, вдыхая аромат рыжих волос, и мягко косасаясь губами ушка. Намек на прикосновение заставляет Наташу вздрогнуть и шепчет Хилл на ухо: — Если бы ты могла сделать что-угодно… Горячее дыхание Романофф посылает муражки по спине. Чуть отстраняется, поворачивает голову и целует ее. Наташа резко вдыхает и запускает пальцы в волосы девушке. Тягуче отвечает, стараясь не анализировать тот факт, что не убегает несмотря на то, как бешено колотится сердце в груди. Здесь нет камер, о которых нужно беспокоиться, нет униформы, нет оружия, нет крови, нет игр. Ничто не встанет на пути того, что последует дальше. Пальцы Наташи в волосах заставляют простонать в поцелуй. Руки скользят вниз по ее к бедрам, хватают и притягивают ближе, в то время как язык дразнит полные, слегка обветренные губы. Ни о чем не думает. Размышления только запутывают ситуацию, а Мария хочет просто наслаждаеться чувствами, ощущениями. Ещё чуть-чуть. Губы Романофф инстинктивно приоткрываются, углубляя поцелуй. Ей приходится напоминать себе дышать; все, о чем может думать, — горячее тело Хилл, прижимающейся к ней. Это так отличается от всего, что было в ее жизни, и все же кажется знакомым, как будто скучала по этому невыносимо, хотя никогда не чувствовала подобного раньше, не обнимала и не целовала так. Марии сильнее сжимает ее ягодицы, сильнее обнимает. Это усиливает боль в ноге, но эта боль дрейфует на краю сознания, никак не в силах отвлечь, оторвать от губ напротив. Боль, пронзающая тело Хилл, не остается незамеченной. — Тебе надо слезть с этой ноги, — бормочет Наташа в поцелуй, но не отстраняется. — Знаю, — шепчет в ответ, утыкаясь носом в щеку, проводя большим пальцами по ее бедру, не желая отпускать ее. Романофф цепляется за пояс брюк Хилл, медленно тянет. — Гостинная или спальня? Простой рывок посылает горячую тянущую волну вниз по животу, и Мария улыбается и наклоняет голову, крадя нежный поцелуй. — А что, хочешь посмотреть со мной телик? — в глазах играют веселые искорки. — Ага, очень, — смеется Наташа, пытаясь немного отдышаться. Нежность — не то, к чему привыкла, но не хочет останавливаться. Проводит по скуле Хилл пальцем, ещё раз чмокая. Та улыбается ей в губы. — Сильно разочарую тебя, если признаюсь, что мне действительно не помешало бы присесть? — Вовсе нет, — задевает зубами ее нижнюю губу. Успокаивает укус кончиком языка — странное сочетание привычного ощущения губ между зубами и почти нежного движения языка. — Хочешь, понесу тебя? У Марии перехватывает дыхание, и выглядит порядком ошеломленной, обдумывая вопрос. — Думаю, справлюсь, — наконец говорит со смешком, позволяя своей руке медленно соскользнуть, чтобы Наташа могла отодвинуться. Наташа улыбается, вновь прижимась к ее щеке. — Показывай дорогу.