Ошейник на волчьей шее

..... -… И страшен лес в такие минуты настолько, что всё живое, что есть в нём, замолкает в оцепенении, дожидаясь появления негласного хозяина, трепетно обходящего ночами свои владения… Ни единого звука не издаст сверчок, не упадет лист с могучего дерева, не прошипит ворчливо Василиск, и Водяной даже не посмеет колыхнуть гладь реки, наивно полагая, что волнами привлечет тоскующих по морю русалок. Лишь кто-то в дебрях болота поприветсвует Хозяина сдавленным урчанием, да редкая ведьма, теряя в серебряном свете луны огонь волос своих, подмигнет и скроётся в верхушках деревьев. Не задержится она на месте, ведь ждёт её неизвестный, ждёт терпеливо, из века в век, перекладывая пиковых дам из руки в руку, ревнуя её, царицу ночи, к каждому лучу солнца. Говорят, не суждено ему дождаться…  — А что за тварина обитает на болоте, если не секрет? Или на этот бред фантазии не хватило? — прервал рассказ Горбача (беднягу без того едва смогли уговорить что-то поведать) Чёрный, спрашивая это безо всякого интереса, в характерной ему манере. Тяжело каждые несколько минут всем старательно напоминать о том, что они больные на голову, повёрнутые на глупых играх и порядках (и, конечно, не представляют себе жизни без всего перечисленного), но ещё тяжелее пытаться заснуть и всё это игнорировать, когда над ухом звенят бутылки, в бок пихает Табаки, а на другом конце кровати обсуждают почему рыба с человечьими ногами реальнее человека с рыбьим хвостом. Вот и приходится как-то развеивать атмосферу маразма, всё равно не спится. Из темноты на Чёрного уставились с осуждающим видом, Шакал цокнул (наверное, и глаза закатил), Сфинкс предложил Слепому хлебнуть настойки — не так обидно будет, что и уставиться нельзя, и глаза закатывать смысла нет. Один только Лэри, спавший урывками, настороженно прислушивался: «вдруг ещё про рыб скажут!» В любом случае, вопрос Чёрного не встретил ответа, потому он демонстративно дёрнул на себя одеяло, разлив по простыне содержимое бутылок. Весьма интересное, стоит отметить, Большая птица обеспечил. Послышался такой же демонстративный вздох: — Понакидали, понаставили себе под локти, поспишь тут, теперь ещё убирать… Всем было ясно, что ожидать от Чёрного возни с полотенцами и сменой белья — как ожидать от Сфинкса реакции на «дай пять», то есть, Македонский опять прошел мимо вовремя и даже поправил бывшему Спортсмену подушку, наслушавшись оханий и причитаний на несколько лет вперёд. Затем Красный Дракон присел на пол возле кровати, подогнув под себя ноги. Послышался голос Слепого: — Продолжай, Горбач. Полностью растерянный и смущённый древолаз продолжил: -… В тот день была особенная ночь. Когда дрогнули холодные звёзды в небе, из-за поваленного дерева стремительно выскочил сам Хозяин, облитый лунным сиянием, замаранный по брюхо в грязи. Внезапно он остановился на месте и принялся тревожно осматриваться. Весь Лес насторожился вместе с ним. Со стороны перелеска послышался топот, возня и собачий лай, но Хозяин не обратил на это внимания, стараясь услышать нечто другое, более опасное. Но не услышал, а почувствовал. Почувствовал обжигающее, зловонное дыхание ещё издалека. Мимо выкорчеванного пня прошёл поджатый, исхудалый волк, волоча по земле в зубах падаль. Он встретился взглядом с Оборотнем. В его маленьких, прищуренных глазах пылал ненавистный огонь. Бездонные, подёрнутые бельмом глаза Хозяина блестели холодным презрением. Среди верхушек деревьев насмешливо зашумели птицы: дескать, не на того клыки точишь, может они вместе с костями — всё, что от тебя останется после боя с Хозяином Леса. Но волк нанёс удар первым — горячая кровь брызгами полетела на землю. Завязалась битва, и повторяется она в ночь Багрового Месяца. Багровый Месяц всегда наступает в разное время, говорят, что главная его примета — клоки шерсти, принесенные ветром на порог Дома… — Так кто в итоге победил? — спросил Лэри. Горбач замялся: — Ну… Всё повторяется… Всегда по-разному… — И всегда без жертв? — Это замкнутый круг. Один умирает и снова воскресает в Багровый Месяц. — Как это? — Хозяина не отпускает Лес даже после его смерти, не признает другого владыку, тут понятно, сила там, все дела… — А на волке всё заживает как на собаке, видимо.- пробурчал из-под одеяла Чёрный, никак не унимаясь. Внезапно, зажёгся один из светильников, освещая напряжённое лицо Табаки (долго терпел). Он набрал в грудь побольше воздуха и начал: — Так… Во-первых, клоки шерсти на пороге дома никак с этим не связаны. И, как правило, валяются на пороге мыши. Это уже другая примета — это значит, опять Сле… Шакал осёкся и решил недоговаривать своё «во-первых», переключившись далее. Он что-то доказывал, активно жестикулировал, плясал на месте, два раза чуть не свалился с кровати, а неблагодарные слушатели уже насчитали «во-сто двадцать пятых». Горбач уже сто двадцать пять раз пожалел, что вызвался быть рассказчиком. Черный что-то бухтел про включенный свет, Слепой и Сфинкс молчали. Вся пленительная атмосфера Ночи Сказок была моментально развеяна, хоть Табаки и удалось заткнуть, а Горбача — попросить рассказать ещё что-нибудь, как возмещение за испорченную минуту славы: — …Их можно заметить, посмотрев в окно в туманную погоду: как правило, высокие, поодиночке появляются крайне редко. Лица не видно. Стоят неподвижно. Не рекомендуется подолгу на них смотреть, а уж тем более, пробовать фотографировать или зарисовывать — гости иного мира не должны оставлять после себя следов, наш мир не должен принимать их как свою часть, сохранять их на фотографиях и в памяти людей. Одичалые безобидны в нематериальной форме, так что бояться их не стоит. Неизвестно, куда они уходят, могут ли думать и воспринимать своё окружение. Как фантомы, исчезающие и появляющиеся незаметно. По своей природе также схожи с Людьми Дождя, но есть и некоторые различия, например, последние не привязаны к погодному явлению, несмотря на своё условное название… Дальше слово дали Сфинску: он рассказал короткую историю про мальчика в колодце, смысл которой многие не уловили, но старательно это скрыли, внимая многозначительной тишине после сказанной последней фразы. Почти все истории Сфинкса имели странный оттенок и ощутимое двойное дно: мало просто понять, понять единожды и сразу, но поверхностно и не ища чего-то, до чего додуматься сразу нельзя. Этим Волк искренне восхищался, и те, кто побывал не на одной ночи Сказок с уверенностью могут сказать, у кого он позаимствовал манеру пересказа. Македонский косился на Волка, шаркающего руками по нагрудным карманам. Сейчас он больше походил на призрака, что ему очень несвойственно: не вставил ни слова, будто его в комнате и нет совсем. Одному Красному Дракону было известно, на кого он смотрел из темноты всё это время, и чем были заняты его мысли. Включился свет — и хищник, на глазах лысого кота нелепо болтает ногами, свисающими с подоконника и о чём-то шутит, закрывает глаза и смеётся, раскачиваясь всем телом взад и вперёд, но Македонского продолжает душить страх. Та ночь в Клетке заставила Красного дракона проживать каждый день от бури до затишья. «Да ладно тебе, ты не сделаешь ничего ужасного». Такой же шутливый тон, готовый перейти в властный, и полный внутреннего раздражения приказ, до сих пор отдается эхом в голове, и Македонскому, на своё несчастье имеющему необыкновенную силу, постоянно кажется, что этот переход произойдет вот-вот, прямо при всех, Волк с жадностью сомкнет клыки на горле Слепого, да так, что никто даже не поймет, что произошло. Вот только это будет не сказание, в котором смерть равняется комариному укусу, это нечто куда более ужасающее- реальность, в которой для покойника всё обрывается раз и навсегда. Кажется, что Мака давно не трогали, и возможно, больше не тронут, да и Слепой с Волком порой вечерами устраивают дружеские посиделки, зовут Валета, всё хорошо. Обстановка в четвертой постепенно разглаживается, чему остаётся только втихоря радоваться. Македонский, переживший слишком многое для своих лет, рад плыть по течению в спокойствии, сливаясь со стенами, хранить покой этих стен и их обитателей. Хранить незримо, невидимо для других. Но подходящее под образ жизни прозвище «Ангел» продолжает вызывать тошноту. Как и у других Ангелов, которым не положены вилки и ложки, не всем из которых приходилось обливаться лимонным соком, но оттого их бремя легче не становилось. Ещё казалось, что с приходом в Дом это бремя может и не пропало, зато убавилось в весе. Но Македонский никогда не почувствует себя в полной мере свободным. Новые оковы приходят на место уже ржавым. Натирай цепь до блеска сколько душе угодно — она всё равно не даст оторваться от земли. К небесам есть доступ только у мыслей. Они, конечно, могут ещё сильнее прибить вниз, но порой здорово выручают. Вот как сейчас, например. Увлеченный размышлениями о своей жизни, пусть, и не самыми греющими сердце, Красный Дракон забыл о всех этих придуманных сказках, осколках стекла на простыни, ненависти и кривой, до невозможности безобразной ухмылке Волка. Мак спокоен. Шум, голоса, воспоминания- всё растворяется. Медленно, но верно, поднимаясь дымом к облакам. «Наверное, Одичалые чувствуют тоже самое, когда уходят вместе с туманом. С ними у меня больше общего, чем с ангелами.» — подумал он, не замечая ничего вокруг себя. Состайники его тоже не замечают в такие моменты. Да и зачем? Сейчас он — часть другого мира. Своего. Македонский знает, Дом — обитель таких миров, высший их концентрат в одном месте. Чего только стоят видения, бредни и сны домовцев. Так и должно быть. Холодный ветер треплет волосы, а белое тусклое солнце совсем не греет. Ангелы, подобно птицам кружатся рядом, бьются крыльями о спину и горящие щёки. Их крылья жёсткие, посеревшие, теряющие перья день ото дня. Порой их настолько уродует время и уличная копоть, что они становятся неотличимы от вороньих. Реальность Македонского вполне бы сгодилась для очередной сказки. Он всё чаще об этом задумывается. Морозный воздух, шёпот тысяч Потерянных, таких как ты, Сквозь заросли и листья тиса Зовут из мира суеты В обители своей красы. Не бойся, разорви колодку, Взметнись как птица в небосвод, Стервятник дал тебе наводку — Там для крылатых путь свобод, Для них свобода — кислород. … .....  — Уже всё? Конец? — Все уже успели рассказать. — Почему это все? — голос Волка заставил прийти в себя и осмотреться. Обитатели Четвертой заливали последние капли настоек себе в горла, некоторые уже вышли из стайной. Ночь Сказок подходила к концу. Многочисленные мошки кружились вокруг лампы. На полу были раскиданы чьи-то вещи, пластинки, бумага, и в целом комната выглядела захламленной, тесной, к тому же душной клеткой. В темноте этого хотя бы не было видно. В темноте можно было от силы напороться на гитару и упасть, шоркнув полиэтиленовым пакетом, нет, полноценной горой этих пакетов и различного мусора (хотя бы падать на пол не так больно). В шкаф лучше не заглядывать. Никогда и ни при каких условиях не открывать его самостоятельно. Завалит. Чего только стоят запасы Шакала на зиму (зимой шкаф полон его запасами на лето, причём под запасами подразумевается абсолютно всё: от грецких орехов до ожерелий из скорлупы этих же орехов. Много монет и безделушек которые, видите ли, берегутся до особенных меняльных вторников, в которые любой сломанных плеер оценят по достоинству.) Оттого говорят, что в Четвертой нет скелетов в шкафу — они бы там просто не поместились. Хотя, если сравнивать эту комнату с Крысятником… Всё очень даже неплохо. Сфинкс стоял в дверном проёме с сигаретой в зубах и, немного приподняв брови, смотрел на Волка. Заметив, что второй по важности (после Слепого, конечно) человек в стае застыл на месте, все остальные тоже устремили взгляды на гитариста. Табаки — с куском жирной колбасы (чёрт знает, откуда он её достал. Запасы у него явно не только в шкафу) в руке, Черный — падая с общей кровати, Лог Лэри — осторожно пряча за расстёгнутой кожаной курткой найденную на полу пластинку. Слепой вдохнул ртом, как бы пытаясь распробовать на вкус наполненный запахами крепкого алкоголя накалившийся воздух. Македонский смотрел на Сфинкса. В нём он всегда видел незримую защиту. Фараон не обманет и не воспользуется. Ему этого не нужно, он и так обладает достаточной властью. — Кто ещё остался? — неуверенно, но даже как-то радостно спросил Лэри. Сейчас все его мысли были заняты поиском нового повода выпить и продлить сие мероприятие. Волк шаркнул ногой по дощатому полу: — Македонский. Он никогда ничего не рассказывал во время Ночи Сказок. Да ему и не предлагали никогда… Эй, Мак, ты там не уснул часом? Доброе утро? Тебе есть что поведать? Могу даже под гитару наиграть что-нибудь подходящее… Волк резким движением руки показал на обделенного рассказчика. Его костлявый, весь в пластырях и цыпках указательный палец в этот момент показался Македонскому прицелом снайперской винтовки. Скрип пола под ботинками — глухим звуком перезарядки. Пары глаз состайников, устремленные на него смотрели, как из засады. Готовые растерзать при первом сигнале, они изучающе его разглядывали. Будто бы Красный Дракон минутой ранее палил дотла целые города, был чем-то бесчеловечным и лишенным какого-то человеческого начала. Маленький чёрт, предоставленный на обозрение. Он знал: если поддаться на провокации Волка эти ужасные ассоциации не будут иллюзиями животного страха. Не хотелось быть убийцей или применять Дар-Проклятие в ужасных целях. Этот полуседой Цербер не остановится на Слепом. Он будет брать всё. Лучше уж Ангелу вообще не быть на этом свете, чем так. Сейчас Македонский был словно на мушке. Вот-вот должен прозвучать выстрел… Что если его мучитель решит выдать тайну прямо сейчас? Что если это — очередное запоздалое напоминание о «дружеской просьбе»? «Я ведь не дурак, Македонский». Но и Македонский дураком не был. «Дебил», «слабак», «истеричный и припадочный» — не дурак, в конце концов. С чего бы вдруг, под самый конец внезапно схватить Ангела за крыло и показать перед всеми? Нет, большая часть состайников глубоко плевала и ни о чем не догадывалась. Для них всё описанное ранее — просто шутка полупьяного зачинщика приключений, самые обычные слова. Хотя, удивление на лице того же Чёрного все же проскользнуло: чтобы Мак да и что-то рассказывать! Сфинкс пренебрежительно глянул на Волка, но через секунду его взгляд потеплел. Наверное, он тоже что-то заподозрил, но потом успокоил себя. Зря. А может оно вовсе и не так. Горбач одобрительно кивнул: — Волк прав. Может, ему тоже есть, что рассказать. Македонский задрожал. Воображаемая цепь больно сдавила ногу. Это обычная, самая обычная ситуация… Страх делает даже не человека открытым к тревоге со всех сторон. Может, попробовать быстро ускользнуть через дверь? Или притвориться, что не слышишь? Можно ещё спящим прикинуться. Или до потери рассудка нетрезвым (но Македонский не пил.) А лучше мёртвым. Точно! Умершим во сне после двух капель настойки. Горбач представился Красному Дракону таким же враждебным существом, что и Волк, хоть ни тот ни другой не сделали ничего неестественного. Македонский продолжал молчать, с каждой секундой все сильнее вдавливаясь в спинку общей кровати. Как тогда в мягкую стену Клетки. Оцепенении охватило его с головы до ног. Истинный ужас читался в его неподвижном лице. Волк медленно направился в его сторону. Шаг, второй, шаг ещё один, и ещё, контрольный — пятый. Состайники опять заговорили кто о чём, пока Ангел считал мгновения до своей смерти. Притворяться не придётся. Ощущение, будто сердце трескается, как кожа на морозе. Кажется, Табаки пытается вставить свои пять копеек, но его не слышно. Волк осторожно, с каким-то внутренним пренебрежением и при этом, до невозможности добродушной рожей, тронул выбившуюся из свитера Македонского нитку, присев на корточки перед ним. Его злые, голодные, узкие зрачки будто буравили отверстие в грудной клетке, продираясь сквозь кости и мясо к тёплому, сострадательному сердцу Мака. Этого не ощущал никто, кроме них двоих. По крайней мере, так оно и выглядело. Снайперская винтовка никчему на ближней дистанции в бою с таким никчемным противником.  — Я не… Не знаю ни одной истории. — сквозь зубы и сглатываемые от волнения звуки проговорил Красный Дракон. Волк вздохнул: — Очень жаль. Надеюсь, до следующей такой Ночи ты что-нибудь да вспомнишь… Поведаешь нам всем, Македонский, о известных тебе «чудесах». Цепь, сковывающая шею, стала захлопнувшимся капканом. Македонский кивнул и стал оглядываться: не станут ли стервятники делить его тело между собой? «Чудеса» — удар под дых перочинным ножом. Добивающий. Сейчас Волк от него отвяжется. Вот сейчас… Отойдет и оставит доживать Ангела в страхе свои мирские деньки до следующего «напоминания». Но мучитель не торопился отходить и продолжал испытующе вглядываться в веснушки на лице.  — Нельзя вспомнить того, чего не знаешь. — внезапно заговорил Слепой, нащупывая пустой рукав футболки Сфинкса. " Спаситель…» — только и успело пронестись в голове Македонского. Это была обыкновенная, быстро брошенная фраза, значащая очень многое. Красный Дракон привык себя обманывать, вещи сами собой преувеличивали своё значение. Он сразу привязывался к людям и так же сразу разочаровывался в них. Лицо Волка на некоторое время перекосило раздражение, мол, так и бы молчал дальше как крот, но потом он вновь расплылся в беспечной улыбке, переведя взор с ненавистника на рядом стоящего оруженосца детства. Сфинкс выглядел беспокойным и отстранённым. Он перебросился парой слов со Слепым, старательно высвобождая свой несчастный рукав, и приоткрыл дверь Четвертой, готовясь молча выйти. Может, чтобы проветриться. Слепой повернулся следом. Лэри распахнул форточку, Горбач стряхивал мусор из-под ног, Табаки руководил процессией. Один только Волк продолжал сидеть на корточках рядом с Македонским, косясь на дверь, из которой уже давно вышли оба состайника. Он мог бы пойти с ними, особых приглашений никто не в Четвертой никогда не слал. Несмотря на это, мучитель Македонского почувствовал укол ревности. Не сколько к другу, который и без того почти всегда рядом, сколько к Советнику, который между тем также всегда крутился рядом с бессловесным главой стаи. Волк наклонился чуть ниже и шепнул короткое: — Времени в обрез, Чудотворец. «Чудотворца» будто с головы до ног обдали кипятком. Он снова молча кивнул, как вдруг почувствовал, что Волк силой пытается поднять его с пола и вытолкнуть из Стайной. Македонский уже знал, что предстоит явно неприятный разговор напрямую, но сил воспротивиться не было. Его тащили, как тряпку, покуда он сам не встал на ноги от грубого толчка в бок, дескать, делай вид, что идёшь по своей воле. Табаки преградил путь своим мустангом: — Куда идём-с? — поинтересовался он, откупоривая очередную флягу. Пробка отлетела в угол, задев по пути Черного.  — Да так… Македонскому плохо стало, думаю проводить его воздухом подышать. Мне и самому не помешало бы. Заодно зайду в Шестую к Валету, заберу свою рубашку. Оставил её там после вечернего концерта. А то эта уж очень постарадала — и Волк указал на пятно от недавно разлитого вина, стекающее алыми каплями с незаправленных пол. Шакал мигом спохватился: — Я могу дать что-нибудь Македонскому, у меня тут… — Не нужно. Знаем мы твои чудо-зелья. Здоровее будем. — Волк явно был недоволен вмешательством и торопился. Отмазка — бредовая, повод — не лучше, затея — провальная, а уж если и Шакал решит увязаться следом то ничего не выйдет и подавно. Красный Дракон смиренно стоял в дверном проёме, наблюдая за тем, как Шакал рыщется в куче склянок и вязанок с травами.  — Вот же она! — он покрутил в поднятой руке блестящую баночку с разодранной этикеткой и мутным стеклом, чуть больше спичечного коробка. Удивительно, но внутри даже ничего не плавало и не шевелилось, кроме какого-то осадка на поверхности жидкости. С тем, что обычно плавает и шевелится в находках Табаки какой-то осадок и вровень не идёт. Волк сразу выхватил банку из рук и сунул в нагрудный карман, понимая, что отказаться не получится:  — Спасибо. Ладно, мы пош…  — Да погоди ты, дорогуша! Мне тоже не помешало бы прогуляться, мало ли, чего пропущу. Зачем попусту здесь торчать? Тем более, ты идёшь к Валету. Я давно его не видел. — Табаки развернулся на Мустанге и перевалился через порожек в коридор.- Чего стоим? Я вас ждать не стану! У Волка уже дёргался глаз. Македонский благодарил небеса и мысленно отвечал Шакалу: «Сейчас, идём!».  — Постой, Табаки. — Волк толкнул Хранителя Времени в плечо, — Вот Валета ты как раз и увидишь. Можешь пока съездить в Шестую за моей рубашкой, а мы с Македонским сами разберемся. Встретимся в Большом Коридоре этого этажа и дальше продолжим прогулку. Идёт? Табаки довольно закивал и скрылся во тьме коридорных стен, кричащих, даже сквозь потёмки, вульгарными надписями и посланиями. Лишь вдалеке послышался торопливый стук колёс о пол. Дверь Четвертой захлопнулась и Македонский снова оказался на прицеле. Снова захотелось убежать куда подальше, но «Ослушаешься, кинешься от меня, своего верного друга, и я не стану нагонять тебя. А когда ты вернёшься, каждая шавка, каждый чёртов Фазан будет знать о тебе даже больше, чем ты сам. Так что хорошо подумай, надо ли оно тебе». После этих слов, Красный Дракон тенью следовал за своим Мучителем, куда бы он его не вёл и что бы не говорил. Это обеспечивает ему безопасность в стенах места, из которого ему некуда бежать. Снаружи — жадная паства, она найдет его, где бы он ни был и выпотрошит, перебирая среди вывернутых внутренностей драгоценные «чудеса». Стены обступали слева и справа, потолок нещадно давил вниз. Волк шел молча. Он знал, куда вести. Македонский догадывался, куда ведут. Вскоре, из темноты выступили очертания неиспользуемого лестничного пролета, самого далёкого от «жилых» комнат, шумных столовых и кофейников, мест тайных сборов любителей азартных игр, тишины Могильника, мягких стен Клетки. Но эта каменная лестница, полузваленная и изрисованная следами грязи, когда-то давно вела к оберегу детства — комнате Лося, а чуть выше — чердаку, чуть выше, чем чуть выше — крыше с обвалившимся шифером, где, впадая в припадки неконтролируемого счастья Волк и Кузнечик заливались самыми дикими, истошными, но такими радостными воплями, что от них дребезжали омытые дождем окна. Потом они спускались на чердак, забивали просветы крыши мокрыми тряпками — ещё час назад их новыми, выглаженными куртками и жилетками. Затем сохли возле батарей в комнате Лося, выслушивая ворчание вора детских душ. Понимающее, заботливое ворчание. Что осталось? Ничего. Кузнечик стал Сфинксом, Волку снится Лось, а забавы и игры в королей- священников-рыцарей-оруженосцев перешли в издевательства и жестокую борьбу за первенство, где «во всем виноват слепой Король», самый благородный Рыцарь сжигает Кодекс Чести и просит привелегии у затравленного Священника, Безрукий оруженосец видит авторитет только в Короле. А лестница превратилась в забытый всеми памятник беззаботным дням. Волк, сросшийся с Домом и ставший с ним единым целым, мог понять это, как никто другой. И острее почувствовать перемены. Но он всё равно не прав. Македонский понимает его чувства и проникается жалостью, но не может понять его поступки и проникается недоверием и страхом. Волк всегда прикрывался дружбой: дружбой с Кузнечиком, «дружбой» с Красным Драконом, дружбой с Валетом, дружбой с Табаки. И стремился её сохранить, сохранить то, за что можно цепляться. Но ещё сильнее, он цеплялся за позицию Лидера…  — Тебе не стоит так меня бояться, Македонский. Я когда-нибудь измывался над тобой, может, бил? — осторожно начал Волк, присев на каменную плиту, отколотую от лестницы. Эта «опера» уже была знакома Македонскому. Ясно, чего стоит ожидать. В последнее время, даже такой как наш Чудотворец, чувствует, как от этого мерзкого, притворного тона в груди вскипает ярость. Её хочется излить, всю разом, но он не решается. Слишком страшно. Слишком совестно выпустить беспощадного дракона наружу лишь затем, чтобы он опалил огнём и эту испорченную рубашку, и эти цепкие руки, и это смазливое лицо… -… — Так да или нет, Чудотворец? — вскинулся Волк. " — Бес бы тебя побрал, Ангел! Так готов или не готов, а?» -… Нет. — Так почему ты игнорируешь мои просьбы и не хочешь помочь мне? " — Так почему бы тебе не помочь мне заработать на своей божественной натуре, а, Ангел?» — Я… — Я очень много тебе рассказал о устройстве этого места, я делился с тобой своими мыслями и мечтами, я доверился тебе. Почему ты не отвечаешь мне тем же? " -Я посвятил тебя в *****, объяснил, что нужно для того, чтобы оставаться ИХ идолом, я поверил в твоё божественное начало больше, чем все остальные. Почему ты не можешь, чёрт возьми, просто наставить ИХ на истинный путь, а, Ангел?» — Правда хотел бы… В шепелявом голосе Волка начало слышаться гневное рычание: — Мало хотеть. Я тоже хотел стать наравне со Слепым. И что с того?! Мало хотеть, понимаешь! Я… Мы должны действовать вместе! Ты и я! Я дам тебе всё, всё, что тебе только вздумается получить! Но тот, кто не может чем-то пожертвовать, никогда не получит желаемого сполна! " -Чего ты там хотел? **** Тоже хотели жить обычной жизнью, все *****. Но с судьбой быть не в ладах, тебе же хуже, чёрт возьми! Оспаривая свой долг перед *************, Ангел, ты споришь с самим Богом! Понимаешь, что ты творишь?! Паства и ты должны стать единым целым… Ты никогда, запомни, никогда не сможешь стать счастливым, отвергнув Божий дар!» Волк вскочил с места и, тяжело дыша, схватил Македонского за худые плечи:  — Убей. Убей Слепого! Отправь его в Наружность. Пусть он никогда больше не вернётся. Пусть он живёт в радости и покое, но не здесь! Ты же понимаешь, что Слепой совсем не достоин быть Вожаком? Я столько раз тебе об этом говорил! Я рассказал тебе, как он взобрался на самую вершину, играя нечестно!.. М-молчи! Не говори ничего, просто слушай меня! Я ОДИН смогу сделать так, чтобы вся стая, да что стая, весь Дом был в ладах друг с другом, везде царило спокойствие, никаких драк и ссор впредь не будет… От тебя не требуется чего-то ужасного! Я жду уже третий месяц твоего Чуда! Сотвори его, Чудотворец! И всё встанет на свои мес… " -Сотвори! Сотвори нам Чудо! Наставь ИХ на истинный путь. Пусть ОНИ никогда с него не собьются! Ты же понимаешь, что на тебе возложена важнейшая миссия? Я столько раз тебе об этом талдычил, вбивал в голову как только мог, чёрт возьми! Я рассказал тебе о цели этой миссии… Ч-что ты только что сказал?! Не смей перебивать меня, просто продолжай слушать! Ты ОДИН способен сотворить величайшее Чудо, сделать так, чтобы в мире царил мир, в пастве — благодать! Это совсем не сложно, Ангел! Я жду уже несколько лет, пока ты осознаешь это. Я повторяю: СОТВОРИ ЖЕ ЧУДО!» Волк продолжал трясти за плечи, лаял в жуткой истерике. **** такой же. Их подогнула под себя жажда власти и величия. И погубит их тоже одно. Прямо сейчас за спиной Волка стоит **. Они не знакомы, но неотделимы друг от друга в мыслях Македонского. Волк дышит тем же запахом спиртного, он корчится той же яростью, даже это несчастное пятно на рубашке — оно точно такое же, как на рясе ****.  —... Чудотворец, ты вообще слышишь, что я говорю? — Я… — Что? Что «я»?! Ответь мне наконец! — Я хотел бы, чтобы ты закончил и как и Он! Чтобы оставил меня! Ушел вместе с Ним из моей головы! Македонский из последних сил держал себя в руках, но его теплые руки не смогут долго держать холодную рукоять ножа правосудия без применения. С этими словами он с силой ударил по челюсти Волка. Удар был несильный, неуверенный, робкий и самый первый в жизни Македонского, но вместе с тем неожиданный и резкий. Если бы не его Дар, этот хлопок Волк бы даже не почувствовал. Но и это неважно. Только спустя время Красный Дракон понял, что натворил. Только когда его Мучитель, сжимая пальцами пораженное и неестественно посиневшее место удара, поднял глаза. Ах, если бы Македонский смог описать, что он почувствовал в этот момент! Ах, если бы он пару минут до этого, знал, насколько ужасен будет этот взгляд, то нисколько бы не испугался злобно, даже игриво, сверкающих глазок! Вот сейчас Волк по-настоящему готов был рычать. Он, отойдя на шаг для разбега, с силой схватил Ангела за воротник вязаного свитера и начал трепать и раскачивать его в разные стороны, как последнюю драную мышь. Он не бил, не оставлял синяков и ушибов, но моральные раны гораздо больнее физических.  — Ты у меня зубы выплёвывать будешь! — продолжал Волк. Сейчас он не боялся проклятия Чудотворца, был слишком уверен в том, что ему ничего не угрожает. Свитер буквально расходился по швам. Ох, Македонский, несчастный Македонский, который чувствует вину даже за то, что дал заслуженный отпор! Неожиданно, Волк отпустил его и медленно опустил на пол: — Ты врал мне. Ты не боишься использовать свой Дар кому-то во вред. Я рад, что ты набрался решимости, так что… Не забывай, что будет, если ослушаешься, кому-то пожалуешься, и до рассвета не вытравишь Слепого к чертовой матери. Слишком уж долго у тебя получалось притворяться святым, а, Чудотворец?.. Постой, кажется, я слышу Мустанга Шакала. Поторопимся, плохо заставлять друзей ждать, верно? Сердце Македонского билось раненой птицей. Нитки порванного свитера он собирал в раскрасневшуюся ладонь. Ей же закрыл лицо, чтобы не заплакать. Теперь Ангел всё понял. Он никогда не расскажет Волку, за что его боится и ненавидит, зато наберётся смелости рассказать обо всем Сфинску. Так будет правильно. Впервые Македонский решил, как ему поступить, впервые прислушался к своей же воле. " А всё-таки, надо было ударить этого гада посильнее» .....