Бенгальский огонь

Для чего тебе огонь — сварить ужин или сжечь целый город? - Эрнест Хемингуэй

Колокольчик на нитке цветных бусин-птичек, не слишком добросовестно прикреплённый к потолку, нежно зазвенел и провозгласил этим приход Мориарти в парикмахерскую. Она толкнула стеклянную дверь и с приветливой улыбкой проследовала по узкому проходу между креслами, зеркалами, передвижными столиками, мельтешащими в воздухе фенами и щипцами. Сохранять расслабленное выражение лица и не подпрыгивать при каждом шаге давалось ужасно трудно, но что такое требуемые для этого крошки сдержанности по сравнению с тем количеством неестественного для Джин терпения, которое приходилось проявлять последние три недели перед Майкрофтом! Но теперь всё почти кончено – два часа на окрашивание и полтора на дорогу не в счёт. Разумеется, она слышала, не слушая, по привычке не оставлять ничего без внимания все «Какая красота!» шёпотки в свой адрес, скрытые за просьбами передать ножницы и утюжок, пока выбирала – с таким же знанием дела, с каким Майкрофт мог бы оценивать формы для выпечки, - из стоящих на полочке пигментов с замысловатыми французскими названиями подходящий. Сидя в кресле, пропускала мимо ушей комплименты волосам и вкусу в одежде, просто вставляя время от времени поддельно-смущённое «спасибо». Отвечала невнятным кивком на вопросы о том, всё ли нравится и не обжигает ли кожу фен: сейчас она вряд ли почувствовала бы, облей её кто-нибудь ледяной водой. В её воображении уже почти месяц главенствовала одна-единственная галлюцинация. Бесконечно высокая стена содрогалась и осыпалась миллиардами прозрачных обломков с бритвенно-острыми режущими краями, царапавшими небо, а перед глазами прыгали ряды бинарного кода, образуя причудливые ломаные и вылезая за границы экрана. Последнее нажатие клавиши на ноутбуке – несчастные чёрные клеточки едва не выпрыгивают из своих гнёзд, с такой силой и напряжением бьют по ним кончики пальцев. Осталось только запустить программу. Неделя, три дня, два, одна ночь… Вчера, посмотрев в зеркало, она только усмехнулась: красно-синяя цветовая гамма глаз выглядела настолько странно и неуместно на всегда свежем и красивом лице, что казалась не заработанной ночами бессонницы, десятков чашек кофе и неустанного программирования до самого рассвета, а неумело и аляповато нарисованной детскими красками и мелками. Бордовый карандаш по слизистой, свинцовые и фиолетовые разводы акварели на коже век. Губы, в основном бледно-розовые, как под слоем мела, были искусаны до состояния кровоподтёков. Косметика, если уметь ей пользоваться, скрывает всё даже от бдительных глаз Холмса – потому тревоги Мориарти не были ведомы ни одной живой душе. Относительно мёртвых тем более не существовало никаких сомнений. Волшебные ярко-розовые пряди струились по плечам, уложенные в имитацию творческого беспорядка, и вокруг юной клиентки кружился весь персонал салона. Джин бросила беглый удовлетворённый взгляд на собственное отражение, рассчиталась и, с огромным удовольствием представляя себе физиономию британского правительства, выпорхнула на улицу. Ожидания относительно комичных гримас Майкрофт Холмс с лихвой оправдал, прослушав даже первую не слишком почтительную просьбу отправиться в Шерринфорд в процессе разглядывания причёски Мориарти. Берген, как оказалось, пользовался правом на отдых от трудовой деятельности, поэтому, ожидая другого шофёра, политик счёл нужным позлорадствовать, расспрашивая о причинах внезапной смены оттенка волос посетительницы. Джин не была бы собой, если не перевела бы разговор на способы приготовления человеческого мяса – Холмс выслушал абсолютно все возможные варианты для каждой части тела, которые где-либо значились до этого, и соображения на этот счёт самой Мориарти. После ему пришлось удалиться в ванную комнату, сполна поплатившись за нелюбовь к неформальной внешности. - Вы запомните сегодняшний день, мистер Холмс, - не поднимая глаз от ноутбука, зачем-то взятого ею с собой, и продолжая печатать со страшной скоростью, с улыбкой заявила Мориарти. - Подобный эксперимент с внешностью действительно не скоро изгладится из памяти, - в привычной колко-дипломатичной манере ответил политик. Девушка усмехнулась. Холмс вновь и вновь проигрывал этот момент еженедельной поездки к Эвр, сидя перед безжизненным матово-чёрным экраном, ничего уже не отображавшим. Когда всё обернулось катастрофой? Он не мог сказать точно. Должно быть, когда средняя Холмс и Мориарти надолго замерли друг перед другом – или в тот момент, когда обмякший и обессиленный после капризных упрашиваний девочки политик вяло кивнул, от нервного напряжения едва различая коварную улыбку собеседницы. Как давно это было – вот Мориарти повзрослела, поражая сочетанием рациональных логических расчётов и сумасшествия, столь заметного уже годы. Три минуты назад он совершенно не тревожился, а сейчас сидит у кусков искорёженного металла, обломков вдруг взорвавшегося сейфа, хранившего самую важную и страшную его тайну. Три минуты назад… Посетительница не прошла в камеру, села на пол в приёмной и продолжала свои компьютерные изыскания. Резко ударила по клавише «Enter», не опасаясь, очевидно, за судьбу хрупкого чёрного пластика, столь же порывисто захлопнула крышку и наконец-таки вошла в дверь. Она ступила на порог – и вся мыслимая автоматика, поддерживавшая секретность и жизнедеятельность Шерринфорда, что-то коротко и недовольно прогудела, затем жалобно пискнула и окончила своё существование в микроскопических серебристых фейерверках сотен коротких замыканий. Стекло полетело на пол, устроив снегопад из мелких осколков, на которых оставила единственный сопровождавшийся лёгким хрустом след Эвр Холмс. - Пойдём, дорогая, - беззаботно прощебетала Джин и приглашающе указала рукой на зиявший дверной проём. - Пойдём, - серьёзно отозвалась вторая девушка, бережно придерживая холодные пальцы Мориарти в своей ладони. Стройная мелодия простенькой скрипичной пьесы, играемой маленьким кудрявым мальчиком, оборвалась. Из-под закрытой двери комнаты девочки, читавшей книги не по возрасту и всё больше пугавшей своего флегматичного старшего брата, потёк серый дым, напоминавший клубы грязной шерсти. Добротный и красивый дом ярко пылал, выбрасывая горячие красные языки в небо цвета дешёвой тёмно-синей гуаши. За этим наблюдали двое взрослых, один подросток и два ребёнка, завёрнутые каждый в своё одеяло поверх пижам, халатов, одного ночного пеньюара и одной вязаной кофточки, выцветшей от стирального порошка. - Боже, боже, какой-то ужас… - шёпотом причитала высокая стройная женщина, обнимая за плечи кудрявого мальчика. - Красиво, - серьёзно отозвалась девочка, сжимая во влажной от пота ладошке обгоревшую, с чёрной головкой спичку. Холодным и ранним мартовским утром другая девочка, сжавшись в комочек у бетонной стены и перебирая складки чёрного платья негнущимися пальцами, молча смотрела огромными полными слёз глазами на труп своего отца. Вокруг суетились полицейские со стаканчиками от дешёвого кофе в карманах, что-то разглядывали, записывали, фотографировали, аккуратно и бережно клали в полиэтиленовые мешочки, бормотали проклятья в адрес мелкого моросящего дождика. С молчаливой жалостью поглядывали на девочку. Ей не нужна была жалость – внутри она заливалась счастливым смехом и перебирала имена тех, кто скоро должен был преждевременно оставить этот мир по её прихоти, последовав за отцом и любителем маленьких девочек из стран Аравийского полуострова. Полицейские наконец-таки закончили и убрались вместе с молодым человеком, надутым, как павлин, в дорогом полосатом костюме. Смерть родственника не нужно было доносить до школы в виде записки, скоро об этом заговорит весь район, и сплетни сами справятся с уведомлением директора. Вокруг девочки уже начинали собираться местные. «Пойдём, дорогая», - сказала она себе и направилась домой. Ярко-розовые волосы и юная красота одной, белое подобие смирительной рубашки на другой и их крепко сцепленные руки - эти девочки, давно выросшие, шли по улице, купавшейся в золотых лучах, и собирали на себе взгляды прохожих.