Where’s my home?

Пару месяцев назад. «Поезд KTX Сеул-Пусан отходит с платформы номер три через пять минут, просьба всех пассажиров занять свои места». Паренёк прижимает к груди билет: вроде бумажка, а сколько всего способна изменить. Тысяча вагонов отправляются в путь, ещё тысяча замыкают чей-то круг сансары. Хёнджин со своего только сошёл: междугородний, разрубивший связи со старым. Уже изменила. Пальцы потряхивает, пусть это и не впервые — перед глазами столица, в которой ему уже доводилось бывать. Огромный вокзал с яркой вывеской «Seoul Central City», несколько Starbucks под одним куполом и ещё каких-то брендов. Приятный запах выпечки, поток людей — всё так современно и… Очень по-столичному. Эскалаторы вместо ступенек, стеклянные панорамные окна. Находясь здесь как в центре всех возможных событий — чувствуешь себя правильно. На своём месте. В родном посёлке(городского типа!) Хвана никогда не было такого количества сетевых магазинов, сладостей на любой выбор, одетых по последнему писку моды случайных прохожих и так далее… Но самое главное — там никогда не было настолько чистых общественных туалетов. Он протирает глаза сжатыми в кулаки ладонями, рассматривает своё отражение в до блеска натёртых зеркалах уборной. Хёнджин приезжал в Сеул лишь пару раз прежде и за короткое время пребывания успел окрестить его «раем». Стоит ли учитывать, что тогда он находился с семьей — в определённости, любви, тепле и при деньгах родни? Кто бы мог подумать, что в одно и то же место будешь чувствовать себя настолько по-разному? — Ур-ур-ур, — но звук, по громкости равный человеческому голосу — не принадлежит ни телефонному рингтону, ни пожарной сирене, ни, собственно, самому человеку. Почему, тогда, такой громкий? Хёнджин успевает усомниться: не его ли это живот урчит? Сияющие комфортом двери тянутся от пола до самого потолка: даже в туалетной кабинке можно было бы жить — настолько инфраструктура хорошо устроена. И мысли могут тянуться всё дальше по линии абсурдности, только вот… — Ай, — чертыхается он, почти спотыкаясь о колесо тележки. Она, стоящая возле одной из кабинок, гармонична и не вызывает никакого диссонанса: в ней большой пакет Starbucks. И Хёнджин не обращает внимания. Он запирается, прокручивает дополнительный замок. Меняет пропахшую потом после долгой поездки одежду, хладнокровно выбрасывает окровавленные пластыри; мозоли ещё никого не щадили. От обуви пахнет просто отвратительно, от футболки не лучше. Сейчас краше еды в его жизни мог бы быть только тёплый душ, но такие простые земные вещи довольно быстро начинают казаться роскошью. jinnie: джисон, слушай, у меня осталось триста тысяч вон*. хватит на месяц в каком-нибудь кошивоне. для начала найду себе крышу над головой, а потом уже подумаю о еде. скажи маме, что со мной всё нормально, и что я буду выходить на связь немного позже, когда она успокоится. Как бы живот ни урчал, самое опасное сейчас — надолго оставаться на виду у толпы. Поэтому Хван, будучи более голодным, чем брезгливым, садится сверху прямиком на захлопнутую крышку унитаза. И достаёт из своего рюкзака упакованный хот-дог, купленный в каком-то круглосуточном. «И когда я докатился до такой жизни?» — подумал бы нормальный человек. Не всем нравится жевать под звуки чужих испражнений, но Хёнджин настойчиво слышит только своё собственное оглушительное чавканье, вглядываясь в лишенную смысла глубину железной двери. sonson: блять, всё очень не очень. может украдёшь у кого-нибудь кошелёк? Хёнджин вчитывается в сообщение повторно. За свою короткую, но не богатую жизнь он, кладя руку на сердце — не крал ни разу. Даже романтизированная среди подростков кража жвачки отталкивала его своей абсурдностью. Проще голодать, чем своровать — это стало чем-то вроде принципа. Именно поэтому Хван так странно косился на кредитную карточку слева от него. Она лежала прямо на уровне глаз — на полке внутри кабинки, так и маня: «возьми меня, это же твой живот скручивался в трубочку буквально секунду назад». Видимо, кто-то обронил, другой человек нашёл и положил на видное место. Владелец сможет найти её снова, если никто не заберёт. Да и Хёнджин пока что не на уровне какого-нибудь бомжа, чтобы спуститься до такого: хотя на карте может быть достаточно денег, чтобы протянуть дольше месяца. Хёнджин называет Джисона инфантильным дураком прежде, чем выйти из кабинки — карточка лежит на месте. jinnie: заработаю сам. Зато тележка, что заслоняла собой одну из кабинок — слегка сдвинута, а изнутри сочится тонкая линия света. Наконец-то, чья-то рука выглядывает из-за двери. Копошится в тележке. — Х-ха, — слетает с губ Хвана удивленное, просто от неожиданности, и он как назло громко скрипит подошвой. «Чёрт…Спугнул». Дверь захлопывается снова, а в голове помимо желания поесть селится ещё и любопытное «что за а фигня?». Хёнджин скитается по вокзалу и, возвращаясь в ту же общественную уборную уже вечером, понимает: тележка никуда не делась. Как и человек внутри кабинки. Он там. Но почему? В таком вычищенном месте, в центре столицы Южной Кореи, в этом огромном потоке богатых и молодых — некто без дома живёт в кабинке общественного туалета? Впервые доводится видеть Сеул, о котором мечтал — с такой вот паскудной стороны. Некто живёт в привокзальном туалете, в то время, как меньше, чем в метре — в соседней кабинке — лежит чья-то карточка с деньгами. Может быть, она бы спасла этому загадочному незнакомцу жизнь? Он здесь совершенно один, пока вокруг — миллионы обеспеченных, сытых, тепло одетых и ни разу не одиноких. Это ли причина, по которой так важна сила случайности? Места и времени? Он буквально не дошёл до соседней кабинки. Хёнджин оставляет в тележке пару пачек желейных конфет и просто уходит. Он делает это так же просто и естественно, как если бы подкормил бездомного кота. И Джинни сейчас совсем не в том положении, чтобы звонить в полицию. Сейчас он сам прекрасно осознаёт, насколько это плохо и не ко времени — оказаться пойманным. Рука, на удивление, лишенная морщин, выплывает из-за приоткрывшейся двери снова и методично выуживает появившиеся в тележке сладости. *** Сейчас. «Пусть мама услышит…» Слова из старого мультика крутятся в голове с силой какой-то мантры. Ресницы Хёнджина дрожат, а кости неприятно щекочет холодок. Рассвет из коробки не увидишь, но все кошмары, как правило, приходятся именно на пять-шесть утра.

«Пусть мама придёт…»

По ним можно сделать вывод, который сейчас час, даже не глядя на циферблат. Сырое и мутное время. Именно в этот период каждая клеточка тела подростка во владении озноба и разум ищет пути отступления в виде попыток показать хорошие воспоминания — через сны. В садике он часто напевал себе эту песню под нос, когда скучал по родным.

«Пусть мама меня непременно найдёт».

Даже не зная полного текста. Джисон всегда говорил: песня отврат, потому что тем, у кого есть семья — её посыла не понять. А тем, у кого её нет — как дополнительным махом ножа по незаживающей ране на сердце. Сон, где все вокруг счастливы — всего лишь самообман, от которого Хёнджин просыпается. Без звонка будильника, с импульсом в стократное «тебе срочно нужно взять себя в руки» — глаза раскрываются сами по себе, беспричинно переводя в режим «дерись или беги. или и то, и то». Хван сжимает губы в тонкую линию и всё же неестественно быстро для только что спавшего подкидывается с места. Так происходит довольно часто, но почему-то именно сегодня тревога особо сильна. Потому что…

Мама всё-таки находит Хёнджина.