Во имя короля

Укутанное тончайшим шёлком плечо короля подрагивало в крепких руках. Чимин едва дотрагивался до кожи, которая проглядывала в вырезах рубашки между атласными лентами и покрывалась мурашками, словно посыпанная мукой крупного помола. На голове Юнги вместо короны, мерцающий из-за обилия бриллиантов, была широкая, точно праздничный поднос, шляпа, откидывающая плотную тень на его изнеженное мягкими подушками лицо. Он щурился, когда жгучее солнце кусало его за розоватый кончик круглого носа, и хрипло приказывал идти быстрее, потому что ноги в толстых чулках волочились, как бархатные подолы свадебных одеяний, и он с трудом ходил сам из-за слабости: дальше пары шагов сдвинуться не мог, потому что колени тряслись и подгибались. Очарование представшего вида губил своим тлетворным духом Чонгук, который левое плечо Юнги держал с такой поразительной уверенностью, что Чимин перетирал в порошок зубы от гнева и метил в него незримыми калёными стрелами. Неужели можно уступить слуге, безмерно чинному, и отдать королевской дворняге бразды власти, принадлежащие будущему мужу короля? Чимин сдавил пальцами в перчатках ткань, ленивым волнами исполосованную, и притянул веющее жаром тело к себе, чтобы показать Чонгуку его место. Тот косо взглянул в ответ, и в глазах вспыхнуло ярчайшее пламя, подобное тому, какое с иссушенных полей, под пар оставленных, перепрыгивало знойным летом на ветхие домишки. — Мои руки не так прочны, как вы думаете. Не оторвите, — Юнги резко впился ступнями в землю, из-за чего Чимин споткнулся о каменистые выступы на дорожке. Чонгук остановился и приподнял опускающийся край шляпы короля. Примятые волосы Юнги, прижатые ко лбу, уже взмокли и сбились в прядки; они вторили ручейкам пота, стекающим по его лицу. Король изо все сил боролся с неблагодатным теплом: он томно вздыхал и оставлял губы приоткрытыми. Капельки оседали на изгибах рта и, видимо, щекотали кожу сильно, потому Юнги прикусывал губы. Невозможно утаить того упоения, с которым Чимин всматривался в жесты, отличающиеся аристократическим изяществом, и в плавные черты лица, впитавшие живительное дыхание растений и деревьев. — Прошу меня простить, Ваше Величество. Впредь я буду нежнее с вами, — пропел у его уха Чимин и вытянул запутавшуюся петельку ленты на плече. От этих касаний Юнги вздрагивал, и губы беспричинно обжигало приятным ожиданием: если тело короля так отзывалось на мелочи, то как бы он запылал от непритворной любви Чимина… — Я могу донести вас на руках без чьей-либо помощи, Ваше Величество, — Чонгук вечно рушил идиллию. Неужто он вздумал объявлять негласную войну? Ни на что больше не годится. — Не стоит, — Юнги подобрал покрасневшим от жара пальцем с губы пот, — мы уже близки. Дорожка из мелких камушков издалека напоминала встревоженный родник, поверхность которого резали шустрые мальки и липнущие к воде насекомые. От неё в стороны бежали полотна коротко постриженной травы, усеянной лилиями и китайской сиренью. Каждый лист живой изгороди напитался лучами и танцевал в такт ветру, будто радуясь появлению короля. Среди расставленных мраморных статуй, которые загорались от солнца белыми огнями, виднелась крыша беседки, обвитой цветочными лозами. Папоротник с большими, как опахало, листьями скрывал ее основание, и поглаживал прочную ограду из фигурных столбиков. Внутри, вдоль ограждения, стоял длинный диван, заставленный надутыми подушками разных цветов и форм, а под ярусной крышей крепились тюлевые шторы, затянутые позолочёнными подхватами в пучки. Плечико короля, удобно под пальцами поместившееся, вдруг соскользнуло; покалывание в ладони мигом заставило завороженного Чимина отмереть. Вскрик Юнги, точно лезвие, пронзил перепонки — Чонгук, которого природа, к несчастью, не догадалась обделить массивным станом, подхватил короля на руки, и хрупкая шляпа хрустнула и согнулась от ветра, взметнувшегося от земли. Юнги, испугом охваченный, от неожиданности вцепился в нее пальцами и соединил тощие колени. Когда он пришёл в себя, его взгляд постепенно наполнился чадом и густой злобой. — Если твоя голова тебе дорога, то немедленно поставь меня на землю. — Ваше Величество, палящее солнце навредит вам, — Чонгук расширил шаг и отмерял ногами по метру. Его тень заострилась и металась по камням, будто ударяясь о них и ломаясь. — Нужно поторопиться, пока оно не сожгло вашу… — Нужно поторопиться выполнить приказ, пока чью-то шею не поцеловала гильотина, — Чимин не сумел скрыть улыбку и язвительно прошипел у уха Чонгука. Как он пересилил желание свернуть ему шею, оставалось загадкой. — Ваше Величество, позвольте, лучше я помогу вам, — с трепетом обвил пальцами локоть Юнги узкий, как стебли гипсофилы. — Мои руки повидали непосильные ноши и ваше тело легкое, словно куколка шелкопряда, для меня… — Хватит. Вы оба, — у короля в зрачках трескались обугленные брёвна, ветви голубых вен на руках поползли по коже, похожие изгибами на лозы, которые, благодаря стараниям Чимина, отмирали и бледнели. Юнги от гнева свёл пушистые брови, которые на концах выгорели и посветлели, точно кошачьи хвосты. Разве Чимин был виновен в том, что Чонгук, подобно морской твари, клешнями цеплялся за всё, что привлекательно сияло? Проворному любовничку королевской семьи на дно океана вернуться бы и лепетать угрям и осьминогам заботливо всё, что ему вздумается, глотая горсти солёной воды, а не Юнги, утомлённому симптомами лихорадки, лживые оды петь. — Я пойду сам. — Ваше Величество, вы еще слабы, — Чимин придержал опускающегося с рук Чонгука на ноги короля, но тот был непреклонен. Юнги накрыл шляпу ладонью и двинулся вперёд, выпятив грудь. Со спины он смотрелся гордо: его юношеские плечи, способные вынести на себе проблемы целого королевства противостояли ветру, завившиеся волосы сплетались в ореол и темнели от горящего над ним светила, словно небо указывало Чимину на земного ангела, раскрывало сакральную тайну, обличая прятавшееся годами среди людей божество. Но после первых пяти шагов Юнги пошатнулся. Он остановился, опуская голову, и из-за высокого воротника проглянули позвонки. Манжеты шуршали, перетирались от потоков тёплого воздуха, рубашка прилегла к талии бегающими полосами и сделала ее узкой и точно вылепленной под ладони. Чимин обхватил талию с осторожностью, побаиваясь разозлить уже разгневанного короля, но Юнги опал на него, слабо цепляясь за край шляпы, чтобы она не взлетела с пылью к солнцу и не осела на далёком дереве. — Ты прав, — вымученно и неохотно признал Юнги, — я пока слаб. — Это поправимо, — смелость, вызывающая зависимость, объяла застывшее сердце, и оно начало колотиться бешено, — доверьтесь моим чудотворным рукам. Вы скоро излечитесь, — произнес возле мочки, вытянув голову из-за плеча. Под пальцами на талии проминались мягкие бока Юнги, словно взошедшее на дрожжах тесто. Удушающая лихорадка лечилась не только травяным отваром и ваннами для ног, но и обыкновенными прогулками по саду, где необъятные лёгкие природы вдыхали в тело жизнь. Учитывая то, что вокруг короля кружилась тьма коршунов, желающих обратить на себя его внимание, в комнате плодилась духота и мешала уличному ветру прорваться в туман из-за смешения сотен запахов. Тот же Чонгук, будто из недр океана вызволенный, на всю округу распространял отвратительнейшее морское зловоние. У Чимина ноздри прожигало и лишь легкость запаха Юнги не давала ему задохнуться. Затылок овеяло холодом чужого взгляда. На плечо легла рука Чонгука, сжавшая его до хруста мышц. Чимин наклонил голову назад и задержал дыхание. Гнилостный запах близь шеи всё равно морозом ударил по носу. Чонгук яростно прошептал: — Не прикасайтесь к Его Величеству без дозволения. — А мне разве не дозволено спасти от падения моего будущего мужа? Ты же этого сделать не удосужился. Слово «муж» дошло до Чонгука мгновенно, и его брови прижались к векам, скрывая под тенью ресниц помутневшие глаза. Шалость удалась. На щеках Чонгука щетина встала дыбом, и он впился ногтями в плечи Чимина, будто подтверждая догадки об особых и скрытых от людских глаз отношениях с Юнги. Нагретый солнцем воздух между ними стал настолько горячим, что мог разразиться пламенем и испепелить кости. Казалось, если бы не Юнги, нуждающийся в поддержке, то Чонгук снял бы маску благородства и вызвал на кровавую дуэль Чимина. — Ещё одна выходка за моей спиной — и вы отправитесь голыми руками чистить рыбу к вечерней трапезе. Стоит ли мне говорить, что свое слово я держу? — Юнги приподнял кофейные ресницы и посмотрел на Чимина. — Не смею допустить и мысли об обратном, Ваше Величество, — губы сомкнул плотно, чтобы не поцеловать ненамеренно королевское плечо в порыве свойственной ему горячности. У дивана, закрывающего рядами подушек выступы ограждения, стоял столик. Он отражал склонённые к нему лучи и покрылся тонким слоем пыльцы, часть которой налипла на перчатку, когда Чимин дотронулся до его поверхности. В центре стола из плетённой корзинки свисала просвечивающаяся до косточек гроздь винограда, привлекавшая толстую пчелу с остатками желтых крошек на тельце. В чём-то она повторяла образ короля — милая, бесконечно трудолюбивая и добродетельная, но хрупкая в сравнении с затмевающей солнце опасностью. Вместе с Чонгуком они опустили на подушки Юнги, и тот потонул в них. Вязанный плед растаял у его бёдер, прибавивших в весе за последние дни, и укрыл торчащие в изгибах тела кости, за которые едва не цеплялись нитки. Юнги напряг спину так, что предплечья затряслись, и выпрямился, не давая себе заплыть пухом и шелками. Взор воспалённых глаз насыщался блеском стекла, и в нём фальшь роняла небеса. Для чего король собирал крупицы сил и держался тогда, когда осуждать его слабость было некому? Когда рядом с ним сидел Чимин, прибывший в замок его исцелить, и Чонгук, мерзавец конченный, но тоже заботливый? Неподалёку от Юнги цвёл жасмин, ясными звёздами обрамляющий его нежное лицо. Тёмные листья, как страусиные перья, реяли и создавали позади движение, украшая сползшую набок шляпу. У Юнги волосы от пота завились, особенно у висков. Он сидел, сводя плечи, и рассматривал корзинку с фруктами, карабкающуюся по яблокам пчелу, и улыбался. По-королевски, конечно, — так, словно открывал по щелчку дверь в другой мир, полный страстей и благодати, из которого явился на землю сам. — Ваше… — Чимин растерялся вдруг, ненадолго замирая кончиками пальцев на теплом колене, — Величество, давайте я подам вам что-нибудь? Вы ничего не ели с самого утра. Слабость покинет ваше тело скорее, если… — Убери, — Юнги схватил его за запястье, и по спине Чимина будто начали стекать тугие капли раскалённого воска. Как побороть страх и воюющее с ним желания покорить неспокойное и великодушное сердце короля? Чимин сглотнул, но ком в горле стал лишь больше. Два сузившихся зрачка оглядели его лицо пристально и скрылись за солнечными оазисами. — Подай мне нектарин, — что-то переломило сталь в голосе, и Юнги кивнул в сторону стола. В перчатках руки запрели, и кожу пекло липким теплом. Пальцы дрожащие откинули накрывающую корзинку клетчатую ткань, под которой лежали дивные плоды. Чимин никогда таких прежде не видел: разных цветов и оттенков, белые сахарные персики и трескающиеся от спелости ягоды. Их чарующий запах навевал воспоминания о годах рабской жизни, когда язык пересыхал от жажды и горло драло от голода желчью пустующего желудка, когда он хищно заглядывался на еду, для него запретную, на заморские деликатесы, на сочную свинину и вина и зажимал нос, чтобы не сорваться из-за искушающего запаха и за проступок не заплыть кровью со спины, разорванной хлыстами. Чимин шмыгнул носом громко и отвёл глаза, вкладывая в раскрытую ладонь короля нектарин. Юнги, чуткий донельзя, заметил его смятение. Он натёр блестящий бок и без того чистого плода манжетом и протянул к губам Чимина, чуть касаясь их. — Попробуй, — как бы тень, от шляпы падающая, не приглушала цвет лица, Чимин всё же заметил рдеющие щёки Юнги, перекликающиеся с сахарными персиками. — Мой любимый сорт. Сладкие, но без приторности, и кожура мягкая. Чимин надкусил нектарин с рук короля и запоздало подтёр запястьем сочащийся сок, стекающий по подбородку. Для него в этом бескрайнем саду они существовали только вдвоём, но он никогда не был и не станет Адамом. И всё равно было на Чонгука, который плавил его смертоносным взглядом и мысленно сносил мечом ему голову, всё равно на злостно обжигающее солнце, которое пробиралась под крышу беседки и слепило. Рядом с ним сидел Юнги возвышенно и статно, и за стеной недоверия и предубеждений прятался мальчонка, однажды протянувший ему руки, дарующие покойную вечность страждущему. Юнги и сам надкусил плод, отрывая мякоть от красной косточки. — Мне нужно отойти, Ваше Величество, — неожиданно Чонгук, растерявший всю грозность, вскочил с дивана. Он опасливо озирался на стены величественного подстать королю замка и оттягивал укороченный синий камзол. Теперь и Чимин разглядел мельтешащий силуэт у чёрного входа, подобный по пропорциями Мунхо. — Мы ведь только пришли, — Юнги вытянул тонкую шею, и шляпа, слабо державшаяся на его макушке, слетела назад. — Прошу прощения, — быстрым шагом спустился со ступенек, ведущих к беседке, и на прощание окинул Чимина взглядом, на этот раз пропитанным волнением и безмолвной просьбой до того искренней, что внутренняя ненависть к Чонгуку совестливо застонала. Нектарин сполз из руки Юнги, и он зажался, как будто невидимая сущность стиснула его с обеих сторон мясистыми лапами. Тень от век сгустилась, и они опустились низко, оставляя крошечный просвет и полудугу карюю. Юнги созидал, даже будучи немощным: вокруг него рисовалась аура, не оскверненная греховными помыслами, и сверкала притягательно, потому что, раненный светлой печалью, он оставался мальчонкой, трогательным и чувственным. Неужели надоедливый слуга, опекающий словно отец, ему настолько дорог? Чонгук, пахнущий, как сырой лосось, с небрежной укладкой и непроницаемым лицом? И этот-то расстраивал неприступного и гордого лебедя? Чимин неосознанно обхватил перчаткой ослабшую руку Юнги, и придержал выпадающий нектарин. — Осторожно, иначе замараете ваши белоснежные кюлоты, Ваше Величество, — заглянул в затуманенный глаза, которые заволокло пеленой тоски. — Знаю, вы не любите сладострастные речи… но, клянусь, не могу смолчать… Ваша улыбка точно лавандовый жемчуг, и, будь я пиратом, исплавал бы весь океан, исколесил бы всю сушу, только бы отыскать нечто подобное, нечто, так же ласкающее глаз. — По́лноте, — полушёпотом произнес Юнги. Его губы дрогнули, будто бы он намеренно не дал им растянуться. — Смотрю, моим просьбам ты не внимаешь. — Я не боюсь наказаний за непослушание — мое тело повидало их немало. Я боюсь солгать вам, Ваше Величество. Нет сил таить мое восхищение вами! — Раз так… Раз ты так честен со мной, тогда почему, скажи мне на милость, твое лицо мне до боли знакомо? — смял слезающую кожуру нектарина и надкусил его, не сводя глаз с Чимина. Они незаметно потемнели, напитались всевластием и непоколебимой уверенностью. Шелковые волосы трепетали от ветра, даже брови склонило, и освещенная солнцем щека порозовела. — Приглядитесь, может быть, вспомните, — усмехнулся вполголоса, и уголки рта поднялись. Чимин улавливал мельчайшие изменения в лице короля: его покачнувшиеся зрачки, пробежавшиеся по ногам встревоженно, его ноздри, раздувшиеся от глубокого вдоха, и резкий взмах ресниц. Конечности пронизывало прочными нитями, ощущение вседозволенности поддерживало замершую в томлении душу, ищущую утешения в глазах дара небес. Белая рука ласково взяла его за подбородок — и лицо короля оказалось так близко, что внутри, под рёбрами, воскресало забытое чувство, которое дымящимся рассветом грело. Чимин услышал человеческое дыхание в шуме природы. Он видел приоткрывшиеся губы, пахнувшие сладостью, он видел карие глаза, пророчившие ему погибель от забирающего в глубины океана тепла, и видел, как они колебались, оббегая его скулы и нос. — Уже влюбились, Ваше Величество? — Что? — Юнги одёрнул руку и отстранился резко. Его брови застыли в приподнятом положении, и от волнения он уперся в подушки спиной. Из-за болезни любая неосторожность обессиливала его. — Не гневи меня, малец. — Я вас лет на восемь старше: «негодник» подходило мне больше. Не сочтите за наглость, но я люблю слышать свое имя из ваших уст. — Совсем меня не боишься? — вместо злобы в голосе слышалось лишь любопытство. — Ты всё же по грани ходишь… то ли мой любимейший муж, то ли слуга, которого пока минует моя строгость. — Нисколько не боюсь, — выдохнул Чимин. — Вы прекрасны, когда по-доброму злитесь на меня, Ваше Величество.