Завтра обещают конец света

      Чифую сильно нервничает и ходит из стороны в сторону у подъезда. Что, чёрт возьми, это было? Его не было вчера на собрании, но весть о том, что Баджи ушёл из Свастонов и примкнул к Вальгалле дошла и до него. В голове у него лишь один вопрос: какого хуя?!       На следующее воскресенье прямо после попойки было собрание, на котором к ним присоединился какой-то Кисаки, а Баджи, наоборот, ушёл. Ещё какой-то чувак со стрёмной причёской врезал этому Кисаки, за что его немного побили. Всё это Чифую рассказал Доракен, и тот всё ещё охуевал от происходящего. Назревал полный пиздец, а Мацуно ни разу не видел Кейске с тех пор, хотя они, мать его, живут в одном доме!       Чтобы обсудить случившееся с Баджи, Чифую решил подкараулить его у подъезда. Он же в конце концов не будет сидеть целый день дома и рано или поздно выйдет? Устав кружить, Мацуно плюхнулся на скамейку во дворе, нервно облизнув губы. Он готов ждать столько, сколько потребуется, хуй вы теперь его с этой скамейки сгоните.       Согнали его с этой скамейки довольно быстро, всего через два часа. И скорее даже не согнали, а он сам упорхнул, заметив, что бабульки вышли подышать свежим воздухом во двор и покормить голубей. Старушек Мацуно уважал и уступил им скамейку. Буквально через пять минут позвонила мама и попросила его сходить в магазин за продуктами, раз он всё равно ерундой мается и помирает от скуки во дворе. Чифую вздохнул, но послушался. Правда была на её стороне. Скорее всего Баджи избегает его специально и вряд ли появится во дворе, пока он тут будет торчать. Парень тяжело вздохнул, отправившись в магазин. Видимо ничего с этим не поделать.       Проходя мимо какого-то переулка по направлению к магазину, Мацуно был полностью погружён в свои мрачные мысли, вплоть до того момента, как кто-то дёрнул его за капюшон толстовки и затащил в этот самый переулок. Переулок отлично подходящий для совершения какой-нибудь преступной хуйни — тёмный, узкий, безлюдный. Парень от неожиданности даже не ответил наглецу, и его прижали спиной к кирпичной стене, где-то за мусорными баками, чтобы с улицы видно не было. Дыхание всё напрочь вышибло, когда неизвестным нападавшим оказался, мать его, Баджи Кейске. Хмурый и серьёзный как никогда. Чифую тяжело сглотнул.       — Баджи, какого хуя... — начал было он, но его затыкают весьма грубым образом — прикладывают ладонь ко рту. «Какого хуя?!» — это вообще универсальный и проверенный способ начать разговор в подобной ситуации, но у Баджи, видимо, нет времени на все эти формальности.       — Тихо, — недовольно шипит Кейске, убирая наконец ладонь от лица недовольного друга. Он всё так же прижимает его к стене, не даёт отпрянуть и врезать Баджи, хотя он вполне логично заслужил этого. И после того, что скоро сделает с Мацуно, тот наверняка должен будет избить его до полусмерти, запинать ногами в живот, и лишь после этого они будут в расчёте содеянным друг с другом. Но пока Чифую ничего не знает, и в глазах его плескается беспокойство, злость, непонимание. — Нас не должны видеть вместе, мы теперь в разных группировках, — после этих слов глаза его бывшего зама расширяются от удивления. Одно дело, когда тебе об этом говорит кто-то со стороны, а другое — когда ты слышишь это лично от Баджи. Сомнений нет, что это не какое-то недопонимание или тупая шутка. — Точнее, совсем скоро меня примут в Вальгаллу.       — Но, Баджи, зачем ты...       — Мне нужно будет избить тебя, — Кейске вновь перебивает его, хмурясь, но после этих слов Мацуно теряет дар речи, уже не находя силы вновь попытаться что-то выяснить. Что Баджи только что сказал? Ему точно не послышалось? — Нет, придурок, тебе не послышалось. И не смотри на меня так! Это всё... Очень сложно, — парень отстраняется, устало ущипнув себя за переносицу, и Чифую наконец отлипает от стены, растирая ушибленное плечо. — Ударился? Извини, я не хотел быть грубым, — Баджи замечает это движение, чувствуя себя жутким мудаком. Ну и кашу он, конечно, заварил. От его благих намерений вновь страдают самые близкие люди. Он будто предал Чифую, ранил его, хотя вовсе не хотел этого. — В Вальгалле существует "проверка на вшивость", если ты вступаешь в неё, послав нахуй свою прошлую группировку. Надо доказать свою верность — прилюдно избить близкого человека из той группировки. Я не хотел впутывать тебя в это, но не могу же я избить Майки. Он может и поймёт, если я его попрошу, но другие не поверят, что я так просто взял и избил главу Свастонов! — Баджи срывается на рык, психуя. Злясь на самого себя. Ну и за что он такой мудак?       — Но зачем тебе это, Баджи? — голос Чифую тихий, он пытается переварить услышанное. Ему предстоит быть избитым Кейске?       — Слышал про Кисаки? — кивок в ответ. — Я пару недель назад подслушал, что он является главой Вальгаллы и таким способом хочет взять Майки под контроль, втеревшись в доверие, чтобы проворачивать свои дела. Он заранее знает, что Свастоны выиграют и из всего этого он выйдет как герой, завоюет доверие других членов. Он ещё впутал в это Казутору, натравил его на Майки, — при упоминании знакомого имени Мацуно дёргается, вспоминая. Вспоминая и наконец понимая, что Кейске опять хочет разобраться со всеми мудаками в одиночку. Опять не хочет принимать помощь и желает справиться со всеми свалившимися на него проблемами сам.       — Тот самый друг по переписке? Уже вышел? — Кейске кивает. Чифую единственный, кому он рассказал про Казутору и про письма к нему. Правда на письма тот перестал отвечать уже как год, но Баджи всё равно пишет. Не теряет надежду. Вышел Казутора совсем недавно, и он ещё не успел его выловить в шумной толпе Токио. Тот будто специально прячется, не хочет видеться со старыми друзьями.       — Чифую, — Мацуно дёргается от того, как странно его имя звучит из уст Баджи. Так его называет только мама, остальные — никогда. Парень, пытающийся хоть как-то анализировать рассказ Кейске, бросает это занятие, ведь из головы напрочь вылетают все мысли. — Не загружай себя этим, это не твоя война. Я лишь хотел предупредить тебя и заранее попросить прощения, — Баджи неожиданно склоняется перед ним в поклоне. — Прости за то, что мне придётся сделать с тобой лишь за то, что ты мой друг, — Вальгаллы суки, знают больное место. Если бы ему надо было избить какого-нибудь ноунейма из низов Свастонов, которого он бы даже в лицо не знал, это было бы проще. Баджи бы ничего не почувствовал, может лишь лёгкое угрызение совести, но не более. Этот ноунейм был бы никем для него, но вот Чифую — совершенно другое дело. В нём сейчас царят такие противоречивые чувства и он ещё не успел оправиться после ссоры с матерью, так что Кейске чувствует себя просто ужасно. Он просто, блять, самый отвратительный и хуёвый человек на земле. Как Чифую выдержал всё время их дружбы и не пустил себе пулю в висок? — Ты теперь, наверно, жалеешь, что когда-то подружился со мной, — негромко замечает парень, горько усмехаясь и всё так же не поднимая головы. Так больно от осознания этого. И почему судьба-сука просто не даст пожить ему спокойно?       — Не смей, блять, так говорить! — растерянный и ошеломлённый секунду назад Мацуно взрывается. Такие взрывы происходят редко, но сейчас Чифую весь на нервах. Удивлённого Кейске грубо хватают за ворот и дёргают вверх, заставляя выпрямиться, а после толкают и прижимают спиной к стене, как сделал сам Баджи буквально пару минут назад. Теперь ситуация отзеркалилась. Парень больно ударяется лопатками о стену и слегка жмуриться, шипя. Какого чёрта нашло на Чифую? Но тот выглядит крайне сердитым, когда крепко прижимает Кейске. Может с виду Мацуно и выглядит тощим и невысоким, но этот образ создаётся лишь из-за вечных безразмерных свитеров парня. Баджи прекрасно осведомлён, насколько сильным может быть его друг, если того потребует ситуация. — Вечно что-то не договариваешь, молчишь, делаешь вид, что всё нормально, а потом я какого-то чёрта узнаю, что ты ушёл из Свастонов в Вальгаллу! И теперь это! — голос Чифую дрожит под конец, и парень на секунду переводит дыхание. — Говоришь, что мы друзья, но разве друзья поступают так в одиночку, даже не посоветовавшись?! — Кейске молчит. И так знает, что он полное дерьмо, что причинил Чифую моральную боль своими словами. А совсем скоро причинит и физическую. — И не смей так говорить, будто все эти годы между нами ничего не было и я просто терпел тебя и ждал, когда ты наконец отстанешь от меня! Я не говорю, что ты самый, блять, лучший человек и друг в этом мире, но каждый из нас делал и будет продолжать делать всякое дерьмо, которое вовсе нас не красит. Никто здесь не свят, Баджи! И это не тебе решать, буду я жалеть о нашей дружбе или нет, ублюдок! — Мацуно наконец замолкает, пытаясь привести в порядок сбившееся дыхание. Кейске так и застыл у стены, удивлённо рассматривая друга. Кажется он задел своими словами Чифую за живое, раз тот так разгорячился. Обычно того не просто вывести из себя. Баджи слабо улыбается. Ему всё-таки удалось сделать это.       — Как всегда слишком много берёшь на себя, — он осторожно касается щеки Чифую, вспоминая ощущения двухгодичной давности и вглядываясь в лицо напротив. Да, скулы определённо стали острее. Веснушек поубавилось, шрамов, наоборот, стало больше. Крашеная чёлка отросла и теперь мешалась. Мацуно давно пора уже подстричь её, но он каждый раз забывает про это. Однако насколько бы не поменялись его черты лица, глаза всегда оставались прежними. И сейчас в них бушевало море, метали грозы. Кажется эта буря сейчас захлестнёт и самого Баджи. Что ж, он вовсе не против. — Знаешь, мне придётся избить тебя до полусмерти. Избить так, что ты подумаешь, что сейчас сдохнешь. Иначе не поверят. Никому из нас не поверят, — голос Кейске в этот момент мягкий, успокаивающий. Большим пальцем поглаживает кожу на скуле Чифую. Молчит, даёт обдумать свои слова и принять решение. Мацуно сглатывает и едва заметно кивает, в тайне наслаждаясь теплом чужой руки. Сердце отчего-то гулко стучит в груди. Он согласен. На всё согласен. — Будет больно, очень больно, — Баджи, заметив реакцию на свои слова, кивает в ответ со слабой улыбкой на губах. Чифую никогда не жалел себя. Такой ответ был ожидаем. Парень на секунду замолкает, всматриваясь в лицо напротив, и представляя его избитым, всего в крови. Зрелище ужасное в своей извращённой красоте, демоны в голове ликуют. — Ещё раз прости, я никогда в жизни не искуплю свою вину, — рука Кейске скользит с щеки на затылок, слегка надавливая и заставляя Чифую склониться, придвинуться ближе. Они легко соприкасаются лбами, став чрезвычайно близко, дыхание — одно на двоих. Года два назад происходило то же самое, но эмоции стали сильней, чувства тоже. Кому-то покажется, будто Мацуно на коротком поводке у Баджи, но они никогда не поймут, что всё, что происходит между ними, происходит лишь с позволения Чифую. Не будь желания, и командир первого отряда был бы не у дел. Вот и сейчас он вновь позволяет. Позволяет другу прильнуть к своим губам, слегка посасывая их. Это медленно, нежно, чувственно. Баджи ведь после первого раза выяснил насчёт теории в делах романтических, чтобы так больше не позориться нахуй. Вот теперь на практике применяет.       Зато Мацуно ощущает себя словно в слезливой сёдзе-манге. Слегка ослабляет хватку на вороте футболки Кейске и вцепляется в плечо. В голове проносится мысль, какого хуя Баджи в одной футболке и ветровке, когда на улице такая холодрыга, но эту мысль быстро перебивают волны приятной дрожи, посылаемой по всему телу, стоит тому скользнуть языком по губам Чифую. Ощущается необыкновенно. Необыкновенно приятно. Чужие холодные пальцы поглаживают пульсирующую венку на шее, отчего Мацуно слегка ёжится, прекрасно ощущая это ласкающее движение. Он сейчас так, блять, слаб в коленях из-за этого долбанного Баджи Кейске. Боже, кто-нибудь застрелите его, чтобы он забыл этот позор в своей жизни.       Проходит минута, прежде чем они отлипают друг от друга. Какое блядство — засосались прямо в переулке у мусорных баков. Хорошо хоть не потрахались. Но зато всё теперь предельно ясно. Объяснятся через рот у них всегда получалось плохо, зато вот с помощью губ — как выяснилось, весьма недурно. Горячее дыхание смешивается на губах, и Баджи был бы не прочь продолжить, но Чифую отстраняется. Им ещё дела делать надо, выяснение отношений можно оставить и на потом, хотя он, честно говоря, всё ещё немного в ахуе.       — Придурок, снова засосал, а признаваться ссышь, — недовольно ворчит Мацуно, несильно ударив Кейске кулаком в грудь. Тот лишь засмеялся.       — Обязательно потом это сделаю, чтобы было прямо как в манге! Обещаю, — Чифую поднимает глаза и внимательно всматривается в улыбающееся лицо Баджи. В глазах кристальная честность и ещё кое-что разъедающее душу.       Боль.       Чёртова сука-судьба, как же ты заебала.

* * *

      Баджи бьёт ещё раз. Ещё. И ещё. А в голове повторяется лишь одно слово с каждым ударом, становясь всё громче: «прости».       В слух он этого сказать не может — вся Вальгалла сейчас смотрит на него вместе с этим белобрысым придурком Такемичи. Ни один мускул на его лице не должен дрогнуть, иначе всё — пизда всему их плану. А так, блять, сейчас хочется рыдать, выть как последняя сука и спросить наконец у, похоже, вырубившегося Чифую: «Ты там жив хоть или уже нет?». Баджи очень надеется, что всё-таки жив.       Хотя он всё же рад, что Мацуно вырубился — в блаженном бессознании не будет чувствовать всю боль происходящего. Этот груз теперь полностью на плечах Кейске.       Кулаки в крови, а демоны в голове воют и требуют продолжения. Ум в кой-то веке не застилает пелена, как при избиении противника раньше. Сейчас такого нет, и он, сука, в полной мере чувствует себя последним уродом. И страх от этого пробирает до мозга костей.       Ему страшно, ведь его мальчик-звезда не горит.       Зато яркий звёздный свет хорошо освещал грязный тёмный переулок вчера после поцелуя. Теперь это нельзя назвать засосались и разбежались в разные стороны — Баджи использовал все свои знания и опыт, чтобы было приятно. Прямо как в манге. Даже откопал в пыльных ящиках старющую сёзде-мангу, когда-то принадлежавшую его матери, и со всей своей внимательностью прочитал её. Ему бы так уроки учить.       Тогда в переулке он рассказал Чифую, что не должен был знать про то, что будет во время его проверки на вшивость, но ему всё-таки удалось раздобыть эту информацию. Он сказал, что в ближайшее время Мацуно силком притащат в логово Вальгаллы и там предоставят Баджи на растерзание. Им повезло, что насчёт испытания они узнали заранее, иначе весь этот спектакль Кейске был бы коту под хвост — не смог бы от неожиданности даже пальцем притронутся к удивлённому и ничего непонимающему Мацуно. Духу бы не хватило предать.       И вот они здесь. Чифую всё так же пришлось изображать удивление, а Баджи делать каменное ебало. Он всё всматривался в лицо парня, когда избивал его, но боли там почти не было — только спокойствие и какая-то обречённая умиротворённость, будто Мацуно и правда приготовился здесь помереть от рук Кейске. Каждый удар — пронзительная боль в сердце. Им обоим в этот день было нестерпимо больно: Чифую физически, а Баджи душевно.       Когда лицо перед ним стало больше напоминать кровавое месиво, Кейске решил, что хватит. Последние несколько секунд он ударял чисто механически, пребывая разумом где-то далеко отсюда. Встал на негнущихся ногах и попытался скрыть дрожь в пальцах, стягивая резинку с волос, и позволяя патлам упасть на плечи. Давит улыбку и надеется, что никто не заметит боли в глазах.       — И ты смог это сделать? Он же всегда был на твоей стороне, — слышится удивлённый голос со стороны. Баджи оборачивается, ища взглядом говорящего, но ничего не может разглядеть — в заброшенном помещении стоит полумрак, а прокурено настолько, что дышать нечем. Первые пару минут, когда Чифую затащили сюда, подросток всё никак не мог унять кашель и казалось мог выблевать собственные лёгкие. Запах курева он никогда не переносил, и у Кейске возникло острое желание врезать каждому дымившему здесь кулаком, услышать, как ломаются их кости и нос. Залить весь пол кровью.       — Я сюда, блять, не проповеди пришёл слушать, — раздражённо рычит Баджи, подходя к этому высокому уроду Ханме. Казутора лыбиться где-то сбоку в новенькой куртке с эмблемой Вальгаллы. Точно такую же выдают Кейске спустя несколько минут, после подтверждения того, что он прошёл проверку на вшивость. Всё это больше напоминает бред безумного или самый худший кошмар, но никак не реальность.       Однако теперь всё кончено.       И есть ещё два человека, прощения перед которыми Баджи должен молить на коленях.       Перед мамой Чифую, за то что не сдержал обещание и всё-таки не уберёг её сына. За то, что сегодня Мацуно приползёт домой весь побитый и наверняка с переломом. Выглядящий хуже, чем даже после самого жестокого забива. И он позволил ему добровольно на это согласиться. Он такой урод.       Ещё Баджи должен извиниться перед собственной матерью за то, что в последний раз так сильно облажался и нарушил своё слово. Но другого выхода не было. Он такой хуёвый сын.       Чифую уже заранее принял его извинения, ведь после они ещё неделю не смогут увидеться, вплоть до финальной стычки между Свастонами и Вальгаллой. Но Баджи всё равно чувствует себя отвратно, наблюдая, как кровь заливает лицо самого дорогого на свете человека.       И всё это по его вине.

* * *

      Чифую уныло сидит на качелях, ожидая белобрысого Такемичи. В одиночку рыть информацию на Вальгалл сложно, а тому, кажется, тоже не нравится, что Кисаки вступил в Свастоны, так что он должен помочь Мацуно.       В тот злополучный день ссоры с матерью он не избежал. Кое-как приполз домой под вечер, чувствуя себя побитой собакой. Всё тело болело, но больше всего ныла душа, хотя он и знал, что сам на это согласился. Мама как увидела его, то чуть в обморок не упала. Всё пыталась узнать, кто его так, но он упорно и мрачно молчал, не желая говорить. Баджи не виноват в том, что ему пришлось сделать. В тот день Мацуно-старшая сдалась, так и не добившись имени обидчика от сына.       Мацуно от мыслей отвлекает чей-то голос, и он наконец видит этого парня со стрёмной причёской.       — Эй ты, иди сюда, — зовёт он указывая на соседнюю качель. Такемичи выглядит испуганным и растерянным. Значит узнал. У Чифую сейчас не лучший видок — весь в пластырях и кровоподтёках, а правый глаз скрыт повязкой.       — Это же тебя вчера избил тот парень! — в глазах блондина узнавание. Мацуно хмыкает, усмехаясь.       — Баджи крут, не так ли? — в словах парня полная уверенность и скрытая угроза, а единственный открытый глаз поблескивает, отливая опасностью. Такемичи сглатывает.       Это вовсе не тот ответ, которого он ожидал.       Он точно не псих?       Однако истина проста, как и во все времена.       Нет, он просто влюблён.

* * *

      Вальгаллы дерутся как бешеные псы, которые сорвались с цепей. На заброшенной свалке происходит какая-то дичь, а Чифую все пытается глазами выцепить Баджи из толпы. Получается заметить только Доракена с Ханмой, да Майки с каким-то парнями из Вальгаллы. Других примечательных лиц не видно. Они с Такемичи решили объединится, но последний уже давно носом роет землю — так хорошенько его отделали парочку ребят. Мацуно тоже досталось, но у него нет настроения драться, старые раны он ещё не зализал, а беспокойство за Кейске нарастает.       Наконец в толпе виднеются чёрные патлы — он их узнает из многих других. Ловит взгляд Баджи и тот едва заметно улыбается ему в ответ, губами шепчет, что всё в порядке. Всё под контролем. Это немного успокаивает Чифую — он привык доверят своему командиру.       Сердце ёкает, когда Казутора пырнул Кейске ножом в спину, но тот лишь улыбается и вновь говорит, что всё хорошо. Это просто царапина. Мацуно хмурится, но всё же верит — Баджи никогда его не обманывал. Бывало шутил по-идиотски, но никогда не лгал.       Времени нет приглядывать, ведь парню заряжают кулаком в щёку. Во время драки ворон лучше не считать, а то рискуешь уйти с разбитым носом. Вот и Чифую отвлекается, давая сдачи, а в следующий раз, когда вновь ищет Баджи взглядом, то находит его на коленях истекающим кровью, а рядом стоит этот урод Кисаки.       Это была не царапина.       Сердце останавливается. Мацуно бросается к нему, однако плотная толпа окружила Майки и Казутору — между ними назревает серьёзная драка. Все они уже похоронили Баджи, но Чифую не мирится с этим. Парень не может протиснуться сквозь толпу, и в первый раз за всю свою жизнь жалеет, что       никогда не берёт на забивы мобильник.       Скорую вызвать не получится.       Подросток задыхается.       Однако Кейске встаёт, едва держась на ногах и бросает на Мацуно взгляд. Этот взгляд прошибает Чифую насквозь, словно его обдали холодной водой, и следующее действие Баджи он уже знает.       Знает, но ничего поделать с этим не может.       От этого в разы больнее.       Казутора и Майки вновь пиздятся из-за умирающего на этот раз точно Баджи. Всё, никаких повторных воскрешений не будет. Он же в конце концов не Иисус, он неубиваемый, блять, Баджи Кейске. Почему-то никто никогда не задумывался, что неубиваемые тоже умирают. И каждая такая смерть — шок, сенсация, перевернувшееся мировоззрение, маленькое откровение для каждого.       Чифую такой ерундой себя не тешит.       Он то знает, что ничто во Вселенной не бесконечно.       Даже чёрные дыры.       Кейске всегда хотел сделать что-нибудь такое, чтобы все охуели. Мацуно его, блять, поздравляет. Охуели точно все, когда он пырнул сам себя ножом.       Парень наконец подскакивает к истекающему кровью Баджи и падает на колени, не жалея одежду и себя. Из Кейске струится жизнь, покидая его алой жидкостью. Будь тот вампиром, Чифую отдал бы всю свою кровь, лишь бы тот ожил. Ему совсем не жалко, пусть живёт чуточку подольше.       Но Баджи никоим образом не вампир. Клыки только острые, а в остальном среднестатистический мудак. Мудак, в которого Мацуно умудрился влюбиться. Мудак, который засосал его целых два раза, но так и не признался. А ведь он обещал.       На глазах скапливается влага, и Чифую обтирает слёзы об плечо, руками держит холодеющее тело. Странно, он никогда раньше не плакал. Держался даже во время драмы в манге.       Кейске смотрит на его слёзы и усмехается. По доброму так, слегка озорно и с огоньком в глазах. Совсем как обычно.       Вот только нихуя обычного в этой ситуации нет, ведь где-то на периферии Вселенной среди блуждающих планет, взрывающихся звёзд и исчезающих цивилизаций медленно растворяется в пустоте чёрная дыра, затихая мирно и совсем незаметно для других. Лишь одна маленькая звезда, которая отдавала все эти годы чёрной дыре свои жизненные силы, теперь плачет где-то рядом, скорбя.       — Ты ублюдок, я тебя ненавижу, — смаргивает слёзы, наблюдая за Баджи. Тот смотрит на него, а в его красновато-карих глазах — вся Вселенная и даже больше. Мацуно опять нагло врёт. Любит он его, правда, хоть убей, не поймёт почему.       Наверно, потому что дурак. Они оба последние дураки.       Пойми чувства они хоть раньше и времени было бы больше. А так между ними было то всего два поцелуя и ласковые улыбки. Чифую плачет и не знает из-за чего больше: из-за потерянного времени, которое могло бы принадлежать им, или из-за того, что Баджи всё ещё пытается улыбаться и говорит, что всё нормально. Чтобы Мацуно не переживал, и всё будет хорошо.       Ничего уже не будет хорошо.       — Знаешь, я всё хотел кое-что спросить у тебя, но вечно забывал, — хрипло начинает Кейске, кашляя кровью. Чифую обеспокоенно придерживает его под спину, чтобы тот не задохнулся раньше времени. — Кем ты хочешь стать?       — Пилотом. Как папа, — Мацуно шмыгает носом, не понимая к чему всё это. — А ты?       — Всегда хотел иметь собственный зоомагазин. Просто обожаю животных. Бездомные кошки ко мне так и липнут, — Кейске улыбается искренне и так, как умеет лишь он один. Улыбка задорная и слегка поддразнивающая. Он мог бы сказать: «Ну и чего ты так разревелся, Чифую? Совсем как девчонка, сопли вытри», но не может, ведь сил почти не осталось. Мацуно на слова парня тоже слабо улыбается, давясь слезами и горем. Кажется, в груди у него зияет дыра, иначе почему так больно?       — Круто, — вновь утирает слёзы. И сам удивляется: сколько можно реветь?       — Ещё кое-что, наклонись, — голос Баджи становиться тише, но Чифую его понимает. Всё прекрасно понимает. Сам впивается в чужие ещё горячие губы, не утруждая капитана сделать усилие и приподняться. Это их третий поцелуй, не то чтобы его сильно волновал их счёт.       Третий поцелуй, но так сильно отличается от предыдущих двух. Он обжигающий со вкусом крови Баджи и слёз Чифую. Просто отвратительно. Но Мацуно всё равно никак не хочет отстраняться, будто этим самым движением губ вдохнёт жизнь в Кейске, как было однажды. Глупые мечты, но всё же.       А ещё у поцелуя вкус поля битвы, на котором один проиграл, а другой — выжил. Чифую, блять, словно стекло жрёт.       Мацуно не выдерживает подкатывающей к горлу истерики и отстраняется, последний раз мазнув своими губами по чужим. Ресницы дрожат, а слёзы текут не переставая. Смотреть на умирающего Баджи нет сил — утыкается тому в грудь, рвано ловя ртом воздух. Он такой, блять, жалкий.       — Ты мне нравишься, Чифую, — голос Баджи едва слышный и шелестящий, словно опавшая листва под ногами. Он шепчет эти слова Чифую на ухо, чувствуя, как тело начинает неметь, и зарывается из последних сил рукой в чужие волосы. Они такие мягкие, прямо как он и представлял.       — Взаимно, блять, Кейске, — голос дрожит, пока Мацуно всё так же прячет лицо. Не хочет, чтобы Баджи видел его таким. Раздаётся тихий смешок.       — Видишь, я же обещал, что признаюсь, — парень всё ещё пытается шутить, но Чифую молчит, никак не реагирует на его слова. — Посмотри на меня, блять, хватит уже лицо прятать, как последний трус, — раздражается Кейске, заходясь в кашле.       — Знаешь, это не так как в манге, — всё же отвечает Чифую и с заминкой слушается, отрывая лицо от чужой груди. Очень хочется добавить, что в манге не умирают, но язык не поворачивается произнести это слово. Он глотает слезы и всё пытается успокоится, обзывая себя тряпкой. Чего это он так разнылся сегодня?       — Ну мы же не в манге, мы ведь в чёртовой Вселенной. Ты какую-то хуйню говоришь, Чифую, динозавры же ещё только вчера охуели от метеорита, а ты кому-то про свою мангу затираешь. Динозавры ведь в разы интереснее, — в груди Баджи безутешно хрипит кровь и воздух, но он борется до последнего, держа смерть за горло. Хули он должен так быстро сдаваться? Смерть сегодня сосёт.       — Ага, чего это я, — Мацуно утирает слёзы плечом, а на губах его дрожит улыбка, расцветая словно что-то хрупкое. И в этот момент Кейске действительно согласен умереть — мальчик-звезда перед ним горит так ярко, словно взрыв сверхновой, затмив собой обломки гибнущих цивилизаций вокруг, оставив их только вдвоём. Вдвоём в этой бесконечной Вселенной. Ну что ж, Баджи действительно не против провести пару-тройку вечностей вместе с Чифую. — А на прошлой неделе начался какой-то пиздец и появилась Земля. Тогда, правда, ещё охуевать некому было, но я всё ещё фигею с этих мувов от Вселенной, — Мацуно несёт какую-то ахинею, но ему самому легче от этого. Легче от того, что Кейске его всё ещё внимательно слушает, хотя пульс его едва прощупывается. Мацуно знает, что с таким пульсом люди не живут. У него всё-таки мама врач.       — Охуеть не встать, — Баджи прикрывает глаза, чувствуя во всём теле слабость и смертельную усталость. Ему действительно уже не встать. — Я не знаю, что будет завтра. Может все охуеют ещё раз от метеорита или Вселенная схлопнется, но давай разделим лапшу напополам. Как тебе такая идея? — язык еле ворочится, а тело уже не слушается Кейске. Но ещё не время. Ему обязательно надо услышать ответ.       — Апездохуительная идея, — Мацуно чувствует, как чужая жизнь цепляется за тело едва-едва, уже готовая улететь далеко вместе с ветром и перелётными птицами. Туда, где лучше, чем здесь, и где каждый день взрываются тысячи солнц, а новые галактики рождаются по щелчку пальцев. Это, наверно, так блядски красиво. Чифую даже немного завидует Баджи. Но тот всё ещё ждет его ответ. — Обязательно разделим лапшу завтра, прямо во время конца света. Всегда хотел увидеть его собственными глазами.       — Хорошо, договорились. С тебя лапша, с меня — конец света, — Кейске делает последний сиплый вздох, силясь договорить. — Ты только не забудь, я буду ждать, — и всё. Время застывает, затихает взрыв сверхновой, замирает жизнь, тихо покидает тело вместе с последним выдохом, устремляясь куда-то вверх далеко-далеко к звёздам.       — Обязательно, — голос Мацуно срывается, и он теперь не сдерживает себя. Рыдает взахлёб, цепляясь за чужую окровавленную куртку. Баджи такой тупой. Сегодня холодно, а он снова в ветровке и футболке. Сколько раз ему можно повторять? И так совсем замёрз, но никогда не признает этого.       Иначе почему Кейске такой холодный в его руках?       Слышится вой полицейских машин где-то вдали и все бегут. Как всегда. У них всего пять минут на краю этого чёртова мира.       Пять минут.       Чифую не двигается с места, хотя слёзы уже не текут. Майки хватает его за куртку, кричит что-то, обзывает дураком. Побитый Такемичи тоже что-то говорит, но Мацуно не слышит их, хотя догадывается.       Нет, он никуда не пойдёт, не оставит Баджи на поле битвы. Тот тоже никогда не бросал его.       Похоже те по глазам всё понимают. Больше не пытаются уговаривать его. Кивают, хмурятся, но уходят, сказав на прощанье, чтобы Чифую не простудился сидя тут, обдуваемый всеми ветрами. И чтобы не задерживался. Обязательно возвращался.       Мацуно кивает, хотя не уверен, что сможет выполнить это обещание.       Они остаются одни. Он, труп Баджи и парень, которого все зовут Казуторой.       Он подходит ближе и плюхается рядом с Чифую. Они смотрят друг на друга. Рожа у того побитая, а глаза покрасневшие и слегка слезящиеся. Тоже, значит, плакал.       Хоть он и пырнул Кейске, но Мацуно знает, что Баджи дорожил Казуторой. Доверял ему. Значит и Чифую тоже будет доверять. Злобы почему-то на него нет, только бесконечная усталость и горе. Баджи всегда говорил, что Чифую слишком добр к этому грёбаному миру и прощает там, где не стоит. Быть может он был прав. Время покажет.       — Куришь? — Казутора достаёт дрожащими руками пачку и закуривает сам. Кашляет и пялится в чистое холодное небо. Порывы ветра уносят дым, ероша волосы на голове. Они у него крашенные отдельными прядями в жёлтый, создают хаос, от которого у Мацуно рябит в глазах. А парень ёжится, но продолжает травить себя никотином. Сирены звучат ближе.       — Ни разу не пробовал, — говорит Чифую и сам удивляется своему голосу. Он охрип от слёз и крика и сейчас звучит очень разбито. Казутора протягивает ему сигарету, и Мацуно неумело затягивается. Давится дымом, а ублюдочный Казутора невесело лыбиться. Улыбка у него выходит какая-то ломанная и больше походящая на гримасу отчаяния. Чифую бы тоже улыбнулся, будь у него силы, но не так. Улыбаться так холодно и неискренне он не умеет. Наверно, у Казуторы мало опыта в искренних улыбках, вот теперь и скалится.       Так они и сидят, курят рядом с телом Баджи прямо на пронизывающим до мозга костей ветре. Никого нет, только они, а где-то воют полицейские машины. Что-то в этот момент крепко объединяет их, хотя парни почти не знакомы друг с другом.       Наверно, их объединяет смерть.       Может так и становятся друзьями. Становятся, пока куришь сигарету на краю Вселенной рядом с умершей чёрной дырой и ждёшь. Ждёшь пять минут, пока сигарета дотлеет, и приедет полиция. Ждёшь, пока все эти взрослые дядьки охуеют.       А завтра уже конец света.       Кейске ведь обещал.       — Сколько тебе дадут? — негромко спрашивает Чифую, чувствуя, что жопа скоро отвалится сидеть на холодной земле. Парень с татуировкой тигра вновь смотрит на него слегка удивлённо, но вместе с тем в его глазах смирение и обломки цивилизации. Мацуно думает, что это красиво — видеть остатки чего-то гордого, но уже умершего в чужих глазах. Словно находишь останки богов, называвших себя бессмертными. Глупость всё это. Даже гордые боги смертны.       — Не знаю, может лет двенадцать или больше, — Казутора выдыхает сигаретный дым, а после вновь глубоко затягивается. Ему нравится думать, что таким образом он умирает изнутри. Что таким образом он скоро подохнет. — Мне не привыкать. Я до этого в исправительной школе пару лет отсидел, — усмешка на его губах горькая и самоуничтожающая. От глаз Чифую это не укрывается. Мацуно думает, что этот парень словно яд — едкий, кислотный, токсичный. От него глаза щиплет и выступают слёзы, от него лёгкие обжигает кислотой, разъедая всё живое. От такой отравы дохнут крысы и другие люди. Наверно, тяжело быть человеком-ядом, тяжело убивать близких к тебе людей, когда они обнимают тебя и одновременно задыхаются ядовитыми парами. Перед собой Чифую видит смертника и похоже самого несчастного человека в мире. Как брошенный под дождём тигр в коробке — забитый, но опасный. Как бы Чифую Мацуно не сопротивлялся, в нём снова возникает это желание — желание помочь тем, кто в беде.       — Вся молодость... — задумчиво замечает Мацуно, и тоже думает, что он смертник. Завтра всё же конец света, а он даже не пытается спастись. Сидит и вдыхает ядовитые пары, дым сигарет — занимается этаким пассивным самоубийством. — Не смей подыхать в тюрьме, — резко бросает Чифую и сверлит взглядом кошачьи глаза Казуторы. Тот слегка удивлён и не понимает к чему всё это. Следующие слова вырываются у Мацуно прежде, чем он успевает подумать: — Я тебя подожду.       — Нахуя? Двенадцать лет это жесть как много, — Казутора разводит руками, пытаясь показать эту хуёвую тучу времени. — Ты уже и думать забудешь про меня.       — Не пизди, я всегда помогаю тем, кто в беде — ага, конечно. Баджи может подтвердить, Чифую ему тоже помогал. Вот тот теперь лежит рядом с ними холодный, бледный. Мертвый.       Херовая какая-то помощь получается       — Я не в беде, я просто отбитый на голову, — парень усмехается, качая головой. О да, Чифую в этих его словах нисколько не сомневается, но есть одна поправочка:       — Я тоже, — Мацуно выдерживает тяжёлый взгляд Казуторы. Тот первым отводит глаза, пожимая плечами, как бы говоря: «делай, что хочешь» .       — Ну, дождёшься ты и что дальше? Сделаем вид, что всё нормально и пойдём к психологу? Будем каждый год ходить к Баджи на могилу и вести нормальную жизнь? — в голосе Казуторы слышится неверие и лёгкое раздражение. — Я к тому времени полжизни проведу в тюрьме. Я больше отсидел, чем жил. Нормальная жизнь просто сожрёт меня, я, блять, не вынесу этого! — голос начинает дрожать и в нём слышится зарождающаяся истерика. Чифую выслушивает весь поток слов молча, прекрасно понимая, что Казутора в ужасе, просто пытается скрыть это. Он в ужасе от своей предстоящей жизни, он чувствует, что стержень внутри даёт трещину.       — Не, хуйню какую-то несёшь, — фыркает Мацуно и ловит на себе непонимающий взгляд. О, сейчас он ему всё объяснит, диссертацию, блять, сделает, на тему того, почему Казутора Ханемия сейчас такую хуйню спизданул. — Сядем в охуенную тачку, подожжём её и вылетим с обрыв на ней, — на губах пляшет опасная улыбка, в голубых глазах — чёртики. Пиздец, кажется он заразился ебанутостью от Баджи. Интересно, это лечится или уже безнадёжный случай, типа как при раке? — А ты что ли не знал? Вчера динозавры охуели от метеорита, а завтра вечером обещают конец света. Совсем за новостями не следишь? — Казутора растерянно моргает и думает, что парень перед ним поехал кукухой из-за смерти Баджи. Но тот улыбается так ярко, словно звезда на ночном небе, и Казутора наконец понимает. Всё на свете понимает. И тоже улыбается. Искренне так, и смеётся заразительно впервые за долгое время. Его смех подхватывает Чифую.       — Мне нравиться твой план! Ты пиздец какой чокнутый, прям как я! — и они так и ржут, когда фитиль сигареты догорает. Сидят рядом с трупом самого дорогого человека и ржут вплоть до прихода полиции. Ржут с того, что все эти серьёзные дядьки и вправду охуели от их вида. Думают, что у парней едет крыша. Что надо было сразу психушку вызывать, а не ментов.       Но они совершенно ничего не понимают и не поймут.       Завтра всё-таки конец света.       Но об этом известно лишь Чифую и Казуторе.       И Баджи.       Они обязательно съедят лапшу на останках этого чёртова мира, а потом разъебут охуенную тачку вместе с собой.       Апездохуителный план.       Именно то, что им нужно.

* * *

      Чифую смотрит на ночное небо и ищет. Ищет теперь уже две звезды. Уверен, что те ищут его в ответ среди семи миллиардов людей. Когда-нибудь они встретятся. Чифую не сомневается в этом.       Прошло восемь лет и он ждёт. Завтра обещают конец света. А ещё завтра выходит Казутора. Мацуно же говорил ему, что дождётся. Ждать он всегда умел. Кажется, что всю жизнь он только и делал, что ждал: ждал целый год, пока Баджи поймёт свои кривые чувства к нему, теперь вот восемь лет ждал Казутору. У него это теперь на уровне виртуоза получается, потому что опыт большой. Только Хатико его, наверно, обыгрывает в ожидании, ну ничего, Чифую ещё поборется с этой собакой за титул лучшего ждуна Вселенной.       Парень прикрывает глаза и вспоминает тот день. День, когда умер Баджи, и когда он принялся ждать конец света.       Полицейские скрутили их обоих — не знали, кто пырнул Баджи ножом. В участке уже разобрались, кто есть кто. Казутора убийца, Чифую свидетель       Мацуно морщится от этого слова, ведь Ханемия вовсе не убийца, он просто отбитый на голову. Как и он сам.       Проводили допрос обоих. Казутора признался сразу, полиции давить на него даже не пришлось. Чифую допрашивали как свидетеля и он рассказал, что знал сам. Осторожно не упоминал имена ребят из Свастонов. Это не их война. Про Казутору он рассказал как знал. Знал он лишь, правда, только то, что парень не какой-то серийный псих или маньяк, и ему надо сходить к психологу. Кажется его показания слегка ослабили меру наказания.       Казуторе дали всего десять лет.       Однако это всё равно почти целая жизнь.       Мать Мацуно в тот день плакала на руках сына, когда пришла в полицейский участок. Чифую уже плакать не мог — все слёзы он обронил рядом с телом Баджи. Никто так и не понял из-за чего она рыдала: из-за смерти Кейске, из-за того, что Чифую во всё это вляпался, или ей просто было больно смотреть на своего ребёнка. Мацуно тоже целый год не мог смотреть не себя в зеркало. Глаза были словно не его. Голубую радужку заменило море. Море, так похожее на мёртвые рыбьи глаза Майки. Пустое с извечным штилем. Мёртвое море, не выражающее ровным счётом ничего. Одну лишь боль.       В тот же год буквально на следующий день он ушёл из Свастонов — не мог больше смотреть на лица друзей. Прекрасно знал, что и они теперь не могут смотреть на него. Каждый видел рядом с ним Баджи, ведь они всю жизнь были неразлучны. Теперь Баджи нет, есть только он. Лишь одна половинка целого. Он словно нёс за собой невидимого призрака Кейске, и напоминал о нём. Больно от этого зрелища было всем.       У Чифую остался лишь Казутора. Он один не застал эту парочку не разлей вода. Поэтому он не видел Баджи рядом с Мацуно. Он видел только Мацуно. А Чифую не видел Баджи рядом с Ханемией, и не видел этот болезненный взгляд, направленный на него. Будто он смертельно больной, волочащий последний год своей жизни — видимо в тот раз всё же слишком много вдохнул ядовитых паров. После смерти Кейске все почему-то смотрели на него только так. Жалели видимо. Пускай идут к чёрту со своей жалостью.       Поэтому он отдалился от Свастонов, стал посещать Казутору в тюрьме каждые месяц. Садился с утра пораньше на автобус, идущий до колонии, втыкал в уши капельки наушников и закрывал глаза. Солнце в такие моменты часто облизывало его кожу, пока автобус почти пустой стоял в пробках. Мало кто направлялся в сторону тюрьмы утром в выходной. Для Чифую же это стало привычкой, пока у всех был праздник жизни, и семьи направлялись в парк развлечений, чтобы отдохнуть. Он в это время направлялся к другу.       Казутора никому не признавался, но было видно: каждый месяц в выходной он его терпеливо ждал. Хотя сам в шутку говорил, что Мацуно это скоро надоест. Говорил, а сам в глубине души надеялся, что этот момент настанет как можно позже. Чифую это видел по его глазам. Казутора редко говорит то, что думает. Чаще говорит то, что считает правильным. И правильным он считал то, что Чифую скоро перестанет его посещать. У того ведь своя жизнь, учёба, друзья, экзамены, а он пускай и дальше гниёт здесь в колонии.       Мацуно в такие моменты просто называл его дураком.       Первые пару таких свиданий в тюрьме Чифую всё никак не мог привыкнуть к этой серой безликой форме на Казуторе. Такой же, как и у всех здесь. Никак не мог привыкнуть к толстому стеклу разделяющему их. К стыдливому виноватому взгляду Ханемии. К телефону с завитком провода. К жесткому неудобному пластиковому стулу, на котором Мацуно постоянно отсиживал себе жопу буквально за первые десять минут. К охране, которая каждый раз проверяла его металлоискателем.       Всё это было странно, непривычно. Первые пару месяцев мама Чифую была категорически против таких встреч. Не хотела, чтобы её сын якшался с убийцей, чтобы ездил раз месяц к нему в колонию. Но вскоре она сдалась. Если Мацуно что-то взбрело в голову, то он настоит на своём до последнего. И никакой Казутора не убийца, он просто тупой.       Свиданий всего разрешалось двенадцать в год: восемь коротких и четыре длительных. Чифую не был уверен, что ему удастся написать заявление на длительные свидания, потому что Казуторе он никто. Ни родня, ни семья. Но Мацуно никогда не видел, чтобы Ханемию навещал кто-то из его родителей. Ни матери, ни отца. Только сам Чифую и больше никого.       Мацуно часто смотрел на Казутору и думал, что ему, наверно, очень одиноко.       Их разговоры по первости были очень неловкие с затяжными паузами. Они совсем не знали друг друга. Не знали о чём говорить. Объединял их только Баджи, его смерть. А хотелось бы, чтобы объединяла жизнь. Однако, несмотря на это, Чифую упорно приезжал каждый месяц, а Казутора терпеливо ждал, каждый раз бесполезно уверяя, что Мацуно может и не навещать вовсе его. Ага, конечно, кому он врёт?       Спустя пару месяцев они попривыкли друг к другу и находили о чём болтать во время отведённого им часа. Чифую привык к охране, привык к серой одежде, к телефону и разделяющему их стеклу. Привык даже к противному неудобному стулу. А взгляд Ханемии к тому моменту стал не таким обречённым, так что к этому он тоже привык.       Кажется, ко всему в этом мире можно привыкнуть, и не важно что это: война каждый день или колония по выходным. Разве не чудо?       Вот он каждый раз приезжал и спрашивал как дела. Казуторе ответить было толком нечего. Пару предложений — вот и вся его жизнь за прошедший месяц. Тогда Мацуно начинал рассказывать про себя, про экзамены, про школу. Других друзей кроме Баджи у него так и не появилось. После смерти Кейске что-то сломалось в Чифую и заводить новые знакомство ему становилось неуютно. Он всё цеплялся за прошлое, не хотел выходить за рамки своего маленького мирка. Чифую словно оставили вдребезги разбитым, разбросали режущие осколки по полу. А он собирал эти осколки голыми руками, резался, проливал кровь, и дрожащими пальцами пытался склеить, пока они вновь не выпадали из рук. А потом всё по новой.       Однако даже так, Казутора всякий раз слушал его с интересом. Впитывал в себя все новости о том, что происходит в мире, в стране, в их родном Токио. Навёрстывал полное отсутствие информации за целый месяц, старался не отставать от жизни. Так незаметно Мацуно втягивал парня в обычную жизнь, не давал полностью отстраниться от нормального мира и уйти в себя. Всё ещё помнил страх в глазах Ханемии и описание его безвыходного будущего после выхода из колонии. Теперь будущее было бы не таким безвыходным.       Чифую действительно нравилось это общение и каждый месяц он с нетерпением ждал свидания, чтобы встать утром рано и сесть на первый автобус. Чтобы ехать там почти полчаса зимой даже до того, как солнце встанет. Чтобы потом прийти, скинуть куртку, усесться на неудобный стул, а напротив увидеть уже ожидающего Казутору. Чтобы рассказать ему все новости. Сказать про то, что он каждый месяц навещает могилу Баджи, прибирая её. О том, как Мацуно теперь стыдно встречаться с матерью Баджи из-за того, что он не уберёг её сына. Про то, что его кот Пеке Джей каждый раз напоминает ему Кейске. А подготовка к экзаменам уже достала, и Чифую готов на стену лезть и волком выть, лишь бы больше не притрагиваться к учебникам. Казутора каждый раз посмеивается на такое заявление. Конечно, Чифую надо много учиться, он же в концов хочет стать пилотом, а это не так просто сделать.       Первые несколько лет заявку Чифую о длительном свидании отклоняли, и виделись они лишь восемь раз за год. Получалось, что не каждый месяц. Это напрягало. Мацуно старался обязательно навестить друга перед самым Рождеством и перед днём рождения Казуторы. И передавал ему две посылки с подарками на эти праздники. Правда со временем желание встретиться и увидеть друг друга не через стекло с телефоном, а в живую нарастало. Оседало где-то зудом под пальцами, нервным постукиванием по столу, усталыми вздохами в воздухе.       — В следующем месяце вновь пойду писать заявление на длительное свидание, — бормочет Чифую, со всей возможностью максимально удобно развалившись на стуле и скинув обувь. Здесь в помещении жарко, а он только с улицы, где недавно выпал снег и не прекращается метель. Зима в этом году особо холодная.       — Который год подряд тебе отказывают? Кажется, уже четвёртый? — Ханемия хихикает в трубку, и Мацуно бросает на него обиженный взгляд, вглядываясь в каждую чёрточку лица. В конце концов они не виделись снова два месяца, а Казуторе уже девятнадцать. Он на целый год старше Чифую и в последнее время ему взбрендило в голову отращивать волосы. Вот теперь сидит и лыбится по ту сторону стекла, собрав волосы в короткий хвост, а отросшая чёлка лезет в глаза. Так и хочется прибавить, что выглядит он как девчонка, но парень себя сдерживает.       — Ну и что? Им в конце концов надоест, тем более сколько можно? Подумаешь, что я не родственник, но мне ведь уже восемнадцать, и я не проносил ничего запрещённого на короткие свидания в течение всех этих лет. Меня уже каждый охранник в лицо знает! — Казуторе смешно с того, как Чифую ругается на запрет длительных свиданий. Он бы и сам рад хоть как-то помочь, чтобы увидеть наконец Чифую рядом с собой и обнять его, но что он может сделать? Лишь вести себя тихо и не встревать в конфликты. — Ты же мирно себя ведёшь, поведение просто отличное, им давно бы пора разрешить эти грёбаные свидания! Или ты кому-то рожи бьёшь, вот они и не могут подписать это долбанное разрешение, а я про это и не знаю? — парень подозрительно сощуривается, в своей извечной привычке наматывая провод от телефона на палец. Ханемия спешит уверить его, что всё нормально, ведь это действительно так. Чифую в последнее время всегда взвинченный — сказывается сильная нагрузка по учёбе и приближающиеся экзамены. В общем, нервы у него ни к чёрту.       — Да ладно тебе, забей уже на это. У тебя выпускные экзамены на носу, а ты о какой-то ерунде беспокоишься. Не надоело ещё бодаться с начальством исправительной колонии? — хмыкает Казутора, лениво интересуясь. Ему самому жуть как хочется, чтобы эти длительные свидания им разрешили, но парень всегда строит бесстрастное лицо во время обсуждения этой темы. Чифую учится надо и сдать хорошо экзамены, иначе он не поступит в университет своей мечты и не станет пилотом. И всё это будет из-за Ханемии. Из-за того, что отвлекал его.       — Да знаю я, хватить бубнить прямо как моя мама, — недовольно ворчит подросток, вздыхая. Устало трёт глаза, ущипнув себя за переносицу. На лицо Мацуно падает тень, и Казутора замечает, насколько сильно залегли тёмные тени у него под глазами, сколько бы Чифую не строил из себя полного энергии и сил человека. — Просто понимаешь, мы уже столько лет общаемся, а будто вживую без этих телефонов ни разу и не разговаривали. Знаешь, в последнее время стали популярны друзья по переписке. Это когда люди общаются через соц сети, а потом начинают дружить и приезжают друг друга навестить. Иногда такие люди могут быть из разных стран или даже континентов. Так вот, у меня такое чувство будто мы эти самые друзья по переписке, хотя мы, блять буквально в метре друг от друга! И тогда я задаю себе вопрос: какого хуя!? — Чифую матерится редко, но когда всё же делает это, то повод действительно есть.       Казутора опять смеётся, а потом прикладывает ладонь к разделяющему их стеклу. Стекло холодное, неприветливое и очень толстое. Стекло не хочет, чтобы Ханемия прикоснулся к другу. Ханемия за это очень хочет ёбнуть стекло. Однако Чифую во все глаза уставился на этот жест и тоже прикладывает свою ладонь в том же месте, но с другой стороны стекла. Создаётся ощущение будто они и вправду касаются друг друга.       — Ты зачем такие грабли отрастил? — насмешливо интересуется Мацуно, замечая, что пальцы у Казуторы тощие и длинные. Ему бы на пианино играть с такими руками. А вот у Чифую рука немного меньше. Такая несправедливость всегда обижала его.       — Специально, чтобы ты спросил, — парень по ту сторону стекла вновь поддразнивает его. Мацуно показывает ему средний палец другой рукой, хмурясь и зажимая телефон между плечом и ухом.       Вот и поговорили.       На самом деле вот так прикладывать ладони к стеклу им обоим нравится. Если так долго держать руки, то стекло всё же нагревается и создаётся ощущение, что это тепло чужого тела. Будто под кожей и вправду ладонь другого человека. Это обман, но обман, на который они раз за разом хотят вестись. Хотят быть одураченными.       Сегодня Казутора хотел подбодрить Чифую этим жестом, чтобы он так сильно не расстраивался. И, кажется, у него это получилось.       — Похуй, будь что будет, — в итоге отмахивается Мацуно, вздыхая. Но ладонь со стекла не убирает. Ханемия по ту сторону стекла шевелит мизинцем, отодвигая его вправо. С этой стороны Чифую отвлекается от своих мыслей, повторяя это движение. Они оба вновь поднимают глаза и по-идиотски лыбятся, переглядываясь. — Когда-нибудь я их заебу и они разрешат нам длительные свидания, — теперь голос парня спокоен и он полностью уверен в своих словах. Таким словам хочется верить. По крайней мере Казутора очень хочет. Мацуно бросает взгляд на часы, тяжело вздыхая и отнимая ладонь от стекла. Сердце Ханемии обрывается и бухает теперь где-то внизу. Точно. У них всего лишь час. — Мне уже пора. Увидимся в следующий раз только перед Новым годом. Я приду с подарками, так что не смей хандрить! Пока, — Чифую кладёт телефон на стол, улыбаясь, и, помахав рукой на прощанье, скрывается.       Казутора тяжело вздыхает.       Всё таки общение с Чифую — единственное развлечение здесь.       До следующей встречи остался месяц. Надо только немного подождать.       И он ждёт, и какого же его удивление, что ему назначено длительное свидание двадцать пятого декабря. Длительное свидание на целые сутки. Мацуно сдержал обещание и всё-таки заебал начальство колонии. Ему разрешили. Им разрешили. Казутора тяжело сглатывает, а сердце хочет вырваться из груди от радости. Ну и как ему теперь не умереть от нетерпения и дождаться следующего месяца?! Чифую чёртов садист!       Но он наконец-то дожидается. Чуть от нетерпения не подпрыгивает, когда охрана ведёт его в корпус для свиданий. Там есть тесная кухонька, общий душ и комнаты с двумя кроватями: для заключённого и визави. Некоторые посетители остаются здесь на три дня, ведь сейчас самое время для посещений. Сегодня уже Рождество, а до Нового года рукой подать. Многие навещают до или после праздников. В воздухе пахнет счастьем и совсем немного плесенью.       Чифую в это время прётся к охране с тяжёлой спортивной сумкой. Он внимательно изучил вопрос длительных свиданий и узнал, что лучше всего взять с собой. Один охранник проверяет содержимое сумки, пока другой осматривает Мацуно с металлодетектором. У обоих охранников слегка приподнимаются уголки губ, когда они видят как счастлив мальчишка, который почти каждый месяц упорно таскается в колонию к своему другу уже на протяжении четырёх лет. И теперь они действительно рады, что ему разрешили эти длительные свидания, ведь парень сейчас светится как звезда. Они даже не досматривают его как-то жёстко, попросив просто снять курточку. И никаких раздеваний до трусов, про которые Чифую читал в интернете.       Наконец его пропускают в корпус для свиданий и охранник проводит подростка до невзрачной двери, кивнув на прощанье и скрывшись. Сердце бьётся в груди Мацуно как бешеное и из-за этой пульсации он не слышит даже собственное дыхание. Пиздец как волнуется, хотя, казалось бы, и переживать нечего. Радость волнами прокатывается по телу, покалывая в кончиках пальцев, а он сам будто под кайфом — настолько его штырит от этой ядерной смеси предвкушения и бешеной радости. Наконец глубоко вдыхает полной грудью и негромко стучится, не дожидаясь ответа, входя в небольшую комнатку и прикрывая за собой дверь. И тут же замирает.       Комната сама по себе небольшая: с двумя одноместными кроватями, маленьким столиком и кухонным уголком. Но внимание привлекает растерянный и удивлённый взгляд по-кошачьему жёлтых глаз. Парень стоит посреди комнаты в этой дурацкой серой тюремной форме, которая уже просто достала Чифую своей невзрачностью. Они так и застывают, во все глаза пялясь друг на друга. Спортивная сумка с грохотом выпадает из рук Мацуно, и от этого звука оба вздрагивают.       В следующую секунду в Казутору со всего маху врезаются, так, что дыхание на мгновение сбивается. Его крепко обнимают и утыкаются куда-то в плечо. Блять, Чифую низкий. Ханемия опускает взгляд вниз, обнимая в ответ. Мацуно, наверно, прекрасно слышит как блядски быстро бьётся его сердце. Это слегка смущает.       — Привет, — бубнит Мацуно где-то внизу, всё никак не желая отлипать от Казуторы. Чужое тепло ощущается так непривычно, но уютно. Отпускать друга совсем не хочется, ведь в следующие несколько месяцев этого тепла вновь не будет. Чифую после смерти Баджи почти никого не касается, только время от времени обнимает маму, чтобы она так сильно не плакала. И всё. В течение четырёх лет они общались только на расстоянии, через чёртово стекло и телефон. Тактильный голод неожиданно проснулся в них обоих. — Почему ты не сказал, что пиздецки высокий? — поднимает голову и заглядывает в лицо. Глаза всё такие же кошачьи, родинка на щеке, а дебильные заколочки зацепляют отросшую чёлку.       — Извини, как-то забыл предупредить. Вчера ведь динозавры охуели от метеорита, а ты говоришь о таких пустяках, — начинает Казутора, и Чифую вздрагивает. Это уже стало их игрой: один начинает, а другой заканчивает.       — Да, точно. А на прошлой недели Вселенная решила выебнуться и появилась Земля, — дурацкие улыбка на лицах обоих, но они ничего не могут поделать с собой.       — А завтра по прогнозу облачно и конец света во второй половине дня, — протянул Ханемия, отстраняясь и осматривая Мацуно со стороны. Тот и вправду ниже его на пол головы. А раньше это и не заметно было, пока они оба сидели.       — Верно подметил. Завтра уже всё человечество будет охуевать от очередного метеорита, а мы сядем на невъебенную тачку и сиганём с обрыва.       — Как и всегда апездохуительный план, — заканчивает Казутора. Они оба долго молчат. Чифую не выдерживает, и дотягивается до заколок в волосах парня, снимая вместе с ними и резинку. Волосы мягко спадают на плечи, а отросшая чёлка мешается. Ханемия заправляет мешающиеся волосы за ухо, бросив взгляд на Мацуно. Что тот скажет на такой его вид? При людях Казутора волосы никогда не распускал — не любил, когда над ним ржали придурки, ведь тогда появлялось очень сильное желание врезать им хорошенько. Но нельзя. Он же обещал Чифую не буянить в колонии. Это только усугубило бы ситуацию.       — Пиздец, как девчонка, — выносит вердикт Чифую и похлопывает друга по плечу, улыбаясь. Ему вообще очень хочется тактильных ощущений. — Но знаешь, тебе идёт. Мне нравиться, — на последних слова Казутора лишь хмыкает, пряча улыбку. — Сколько там тебе осталось? Шесть лет? За это время можно отрастить патлы до пола. Успехов тебе, — Мацуно поднимает с пола спортивную сумку и кидает её на ближайшую кровать. Снимает с себя курточку и вешает на крючок, оставаясь в джинсах и тёмной водолазке. Раздеваться особо не хочется — здесь нет отопления и прохладно.       — Такой фигнёй я страдать не собираюсь, — Ханемия отводит взгляд, качая головой. Плюхается на соседнюю кровать и внимательно прищурившись наблюдает оттуда за действиями Чифую. Совсем как кот. — Ты всего на сутки?       — Да, — Чифую кивает, роясь и вытаскивая вещи из сумки. — Мама не отпускает на дольше, да и в школу надо пиздовать в понедельник. До каникул всего несколько дней, но прогуливать нельзя. Так что завтра в полдень я уеду. Ровно сутки, — Казутора припоминает, который сейчас час. И вправду ровно сутки, а завтра уже воскресенье. Парень вздыхает. Ну и что они успеют за сутки? Однако это разительно больше, чем час в месяц, а то и реже. Подождите? Мацуно же разрешили длительные свидания, а их можно проводить четыре раза в год плюс восемь коротких. Получается видеться они теперь будут каждый месяц. Ханемия от собственных мыслей улыбается. — С Рождеством тебя, держи подарок, — в лицо парню прилетает запакованный кулёк. Казутора моргает, потирая ушибленный нос. Чифую, закончивший разбирать сумку, прыгает к нему на кровать, подсаживаясь ближе. — Ну же, открывай.       — Что там? Порнушка что ли? — недоумевает подросток, глядя на то, как хитро поблёскивают глаза друга. Тот отчаянно мотает головой.       — Да нет, её запрещено тебе проносить, — Мацуно хмурится, сморщив нос. — Тем более я не могу понять, что в этом интересного? Меня как-то не впечатляют голые незнакомки.       — Ты просто ничего не понимаешь, эти голые девчонки гораздо красивее, чем здешние обитатели. Иногда хочется посмотреть на что-нибудь такое, — Казутора неопределённо махнул рукой. С объяснениями у него всегда было туго.       — Ну вот и насмотришься, — ворчит Чифую, поймав удивлённый взгляд друга. — Не смотри на меня так! Я чуть, блять, от стыда не сгорел, когда покупал это!       — Хорошо, я просто обязан это посмотреть до того, как ты уедешь, — делает выводы Казутора усмехаясь и снимая цветастую обёртку с подарка. Достаёт сложенный вчетверо плакат и задумчиво разглядывает его. Мацуно где-то за его спиной вновь ловит сердечный приступ, но мужественно сдерживает себя, чтобы не заматериться. — Да ладно, она же просто в бикини, — с недоумением замечает Ханемия, оборачиваясь на парня. С плаката на них смотрит улыбающаяся девушка европейской внешности с загорелой кожей. На ней раздельный купальник, а где-то на заднем фоне виднеется тёплое море и райский пляж. Казутора с радостью бы оказался на её месте — уже несколько лет мечтал оказаться где-нибудь на Гавайях, потягивая мохито из трубочки и загорая. Он, блять, уже намёрзся в колонии.       — Ну, знаешь, для кого как, — пожимает плечами Чифую, злобно щурясь и показывая красотке с плаката средний палец, поясняя: — Из-за неё продавщица очень странно на меня смотрела. Ну я уж не стал пояснять ей, что это не для меня, а для моего друга из колонии! — Мацуно падает спиной на кровать, выглядя очень рассерженным непонятно на кого больше: на девушку или на Казутору с его дебильными предпочтениями. Того и гляди сейчас подерётся с плакатом, выясняя отношения. Ханемия ехидно посмеивается на такую реакцию подростка, аккуратно складывая плакат.       — Представляю, какими бы глазами она смотрела на тебя, если бы ты ей это сказал, — Ханемия наконец доходит до последней вещи, и это оказывается толстовка с леопардовым принтом. Тёплая такая, мягонькая. Ему очень нравится. — Спасибо, — выдыхает парень, натягивая толстовку и тоже опрокидываясь на спину. Они так и лежат молча на одноместной кровати, немного маловатой для двоих. Соприкасаются плечами и слушают в повисшей тишине дыхание друг друга.       — Казутора, — шёпотом зовёт Чифую, почему-то боясь нарушить это спокойствие.       — М? — поворачивает голову и встречается с голубыми глазами. Те смотрят со всей серьёзностью в ответ. А потом Чифую слегка вытягивает раскрытую ладонь, и парень всё понимает. Протягивает свою в ответ, впервые за четыре года чувствуя не жестокий холод стекла, а человеческое тепло. Этот жест до дури личный для них обоих заставляет на секунду задержать дыхание. В это совершенно не верится, но глаза Мацуно горят восторгом. Точно так же, как и глаза Казуторы. Таким детским наивным восторгом, словно ты увидел в первый раз бабочку необыкновенной красоты — прекрасную, но такую хрупкую в своей прелести.       — Ты никогда не думал подать апелляцию? — интересуется Чифую, а пальцы его слегка подрагивают, дёргаясь. Он боится сломать крылья бабочки, но взять её в руки так хочется. Кожа зудит от этого желания.       — Не знаю, по здешним меркам я отсидел не так уж много. Для этого ещё рано, — бормочет Ханемия, замечая это неуверенное движение чужой руки. Замечая необоснованный страх и неловкость. Такой сидит и глубоко в нём, но Казутора уже успел понять, что иногда боятся не стоит. Стоит просто действовать. И Чифую кажется, будто он попал в какую-то чёртову ловушку, когда чужие длинные пальцы сжимают его ладонь, полностью обхватывая её и согревая. — Знаешь, что я подумал в тот день, когда все убежали, а ты один с красными глазами, как идиот, остался сидеть у трупа Баджи?       — Что я жалкий? — выдыхает Мацуно, отчего-то не желая встречаться с Казуторой взглядом. Чувствуя что ещё чуть-чуть и его пальцы вновь задрожат и из рук выпадет то, что он с такой кропотливостью собирал целый год — его разбитое сердце. Будто если не разговаривать про Баджи с другими людьми и в одиночку только навещать его могилу, то все забудут про это, что станет легче, если он будет один нести это бремя потери.       — Что ты отбитый на голову, раз решил остаться и попасться в лапы полиции. Я подумал: «Да он грёбаный смертник, каких поискать. И тупой ко всему этому. Точно такой же, как и я». Но знаешь, прошло уже более четырёх лет с того случая, а ты всё так же цепляешься за прошлое. Я не могу понять почему. Почему не заводишь новых друзей и не продолжишь жить дальше? Почему почти каждый месяц упорно навещаешь меня, хотя именно я был тем, кто убил Баджи. Зачем тонешь во всём этом болоте. Я-то в тюрьме, но ты никак не скован тем событием, — опускает взгляд на руки Чифую. Они все в царапинах и мелких порезах — парень как-то упоминал, что работает в зоомагазине, и что некоторые животные бывают слишком агрессивными. Наверно, это неприятно — получать раны от тех, о ком заботишься. На подушечке указательного пальца правой руки пластырь — неудачно нарезал овощи. Казутора переводит взгляд на лицо напротив. Мацуно и вправду изменился за эти четыре года внешне: перестал краситься и позволил натуральным чёрным волосам отрасти, однако всё так же выбривая затылок. Глаза будто стали глубже, напоминая теперь не бушующее море во время шторма, а какой-то водоворот, утягивающий тебя на дно. Этот водоворот Чифую ненавидел, Ханемия — обожал. Казутора обожал всё, способное убить его, захлестнуть большой волной в Канагаве. И Мацуно Чифую выглядел тем, чьи глаза-океаны способны разлиться, затопить всё вокруг, и Ханемия задыхается в них непонятно уже от чего: от чувств или от боли.       Но внутри Чифую всё такой же сломленный, словно и не проходило эти четыре года. Говорят, что время лечит раны. Что ж, это отчасти правда. Глубокая, кровоточащая рана после смерти Кейске затянулась, и все видели лишь шрам — лёгкая отстранённость от коллектива, снижение общительности. Однако внутри рана не излечилась, осталась такой же уродливой и начала гнить. Как у Чифую вырвали кусок сердца в тот день, оставив зияющую впадину, так пустота внутри и осталась. Временами от этого больно. Очень больно.       — Я просто не могу, — Мацуно улыбается, а в глазах — пульсация погибающих сверхновых. В волосах где-то затерялся космос и бесконечность, зацепившись за непослушные пряди. На носу больше нет россыпи звёзд. И теперь Казутора задыхается в космическом вакууме без скафандра. — Мне всё напоминает о Баджи. Его бывшие одноклассники, которые постоянно шептались о задроте на последней парте. Мои собственные одноклассники и учителя, которые думали, что я оказываю плохое влияние на Кейске. Это так глупо, ведь всё было совершенно наоборот! Школьные коридоры, знакомая дорога до дома, подъезд, лестничные пролёты. Обои в моей квартире, и качели во дворе. Всё это заляпано воспоминаниями, связанными с ним. Порой просто хочется закрыть глаза, чтобы не видеть всего этого. Не вспоминать, забыть наконец парня с пятого этажа. Но я же не слеп, — Чифую переводит взгляд в потолок, разглядывая облупившуюся штукатурку. Пустота в груди вновь начала ныть, кровоточить, болеть. Ханемия с беспокойством смотрит на друга. Ему больно слушать Мацуно. — Я смотрю на своего кота, и думаю, что кличку ему дал Баджи. Вспоминаю все смешные и неловкие ситуации, связанные с этим фактом. Смотрю на свою маму и вижу, что с того дня она очень похудела и будто стала в разы старше. Вижу мать Кейске и думаю, насколько же он был похож на неё. Знакомый запах, знакомый звук — всё вызывает ассоциации и в голове всплывают новые воспоминания, — парень отворачивается от Казуторы, перевернувшись на бок и поджав колени к груди, свернувшись в маленький клубок. — Ты верно говоришь, что я мог бы завести новых знакомых и они бы совершенно не напоминали мне о Баджи. Мог бы начать встречаться с девушкой, но это было бы не то. Она бы не поняла, почему я каждый раз на грани слёз, когда ем лапшу. Почему не могу осилить больше половины, даже если жутко голоден. А что бы я ей рассказал о себе? У меня толком и нет каких-то событий не связанных с Баджи. Знаешь, мы со средней школы были неделимы, а до этого друзей у меня и не было. Я бы мог ей рассказать тысячу и одну историю о том, как мы опять сделали какую-то дурость, а потом ржали с этого целый день. Как мы били морды каким-то парням после школы, и как после этого делили эту чёртову лапшу напополам, сидя во дворе на качелях. Если бы я ей это всё рассказал, он бы посчитала меня чокнутым и послала куда подальше. И была бы права, потому что по мне с такими мыслями психушка плачет, — Чифую зевнул, чувствуя, что жутко устал за весь этот день. Что как только пришёл домой со школы сегодня, то только и успел, что переодеться, схватить сумку и едва не опоздать на автобус. Он слишком устал сидеть до глубокой ночи за учёбой, а потом вставать рано утром и переться в школу, не желая ничего делать. Сил не было заниматься чем-то. Единственное, что он мог — передвигать своё тело, прекрасно имитируя зомби и механически пялить в учебники, делая домашку. До выпускных экзаменов осталось всего-то две недели...       — А я напоминаю тебе о нём? — Казутора, заглядывает другу через плечо, моргая. Такое откровение произвело на него очень сильное впечатление. Чифую вдруг показался одиноким и беззащитным перед несправедливостью этого мира, всё ещё пытающийся казаться сильным и стойким. Но чувствовалось, что внутри он на грани полного слома и ему нужна поддержка, пусть Мацуно и давит улыбку через силу. Другие этого не видят и с лёгкостью ведутся на обман, но Ханемия чувствует. Чувствует, что Чифую на грани. Чувствует, что все эти счастливые улыбки — ложь.       — Нет, — тихо говорит подросток, отрицательно покачав головой. — Совсем не напоминаешь. Я ведь тебя, можно сказать, и не знал до смерти Баджи. Впервые познакомились, когда сидели у трупа. А общаться толком начали лишь через пару месяцев. Но ты сильно отличаешься от того, если бы был просто новым знакомым, который никак не причастен к тому событию. Ты понимаешь, — на выдохе говорит Мацуно, прикрывая глаза. Он так устал. Так чертовски устал. — Ты тоже знал Баджи, был ему лучшим другом. Ты не будешь смотреть на меня как на идиота, если я вдруг вздрогнут от рёва чужого байка только потому, что он напомнил мне мотоцикл одного человека. Не посчитаешь меня сумасшедшим, ведь ты тоже знаешь этот рёв двигателя, — Чифую наконец открывает глаза, поворачиваясь к Ханемии лицом и оказываясь в непосредственной близости. Всматривается в лицо парня напротив. Нет, совсем не похож. Глаза широкие с песочной радужкой. Ресницы пушистые, а на щеке родинка. Совершенно не напоминают острые скулы и тёмный с прищуром взгляд Баджи. Тогда почему пустота в сердце отзывается такой же пульсацией, как и тогда? — Ты сломан так же, как и я, и это прекрасно, — последние слова звучат полушёпотом в повисшей тишине и оседают горячим дыханием на чужих губах. Поцелуй несмелый, когда Казутора склоняется над лежащим Мацуно. Несмелый, но приятный, тёплый. От него веет уютом и чем-то родным. Солнечным, летним, мягким, пахнущим корицей и домашней выпечкой. Поцелуй сладкий, нет этого металлического вкуса крови, как это было с Баджи. Нет остроты и дикости. Всё плавно, нежно, будто им торопиться некуда и весь мир может подождать. Совершенные противоположности, но Чифую нравится. Он чувствует себя в полной безопасности, а внутри как и раньше разливается тепло, заставляющее всё трепетать. Пустота в груди будто зарастает на секунду, а его израненные руки, собирающие осколки сердца, наконец за долгое время перестают дрожать.       Волосы Казуторы приятно щекочут ему лицо, а когда Ханемия углубляет поцелуй, Мацуно наконец избавляется от мысли о Баджи, сцепив руки на чужом затылке и просто наслаждаясь. Чувствуя будто он плавится от удовольствия и облегчения. Чувство вины и стыда не преследует его как тогда, когда два года назад ему призналась одна девчонка и неожиданно поцеловала. После того случая он долго клял себя, а какая-то вина перед покойным Баджи очень долго грызла его. Будто бы засосавшись с левой девчонкой, Чифую забыл Кейске, забыл их чувства. Будто бы он предал его. Но сейчас этого нет. Единственное, что чувствует Мацуно — чужое тепло и уют. И своё громко бухающее в груди сердце. Немного криво собранное из осколков, но целое.       Говорят, что потеря любимого человека — словно разбитая тарелка. Один кусок с идентичными краями потерялся, оставив другую часть без пары. Оставив её не цельной. К этим разбитым краям вряд ли подберёшь половинку с таким же сломом. Сделать это очень сложно и не всегда возможно. Но иногда такое происходит, и два куска разного целого соединяются в единое. Соединяются уже в своё целое, отличное от изначального. Складывают что-то своё из-за своих собственным обломков и продолжают жить дальше. По другому, но дальше.       И Чифую Мацуно наконец позволяет себе отпустить Баджи Кейске и не цепляться больше за прошлое. Позволяет себе двигаться дальше, не чувствуя за это больше вину перед покойным. Вину за то, что он выжил.       И это прекрасно.