Завтра обещают конец света

      — Чифую, — тихо зовёт Казутора, разрывая поцелуй. Мацуно открывает глаза, пялясь в ответ. Руки с затылка Ханемии не убирает, перебирая пальцами отросшие чёрные волосы и не позволяя отстраниться. Потому что нехуй, потому что Чифую жаждет любви и ласки. Сам подросток молчит. У них ведь телепатия, ментальная связь, зачем слова, если есть космос? Старший парень тяжело вздыхает. Видимо всё-таки разбирает что-то в этом спутанном клочке чужих обрывочных мыслей, что-то понимает. Может вообще всё на свете понимает. Но от этого не легче. — Скажи честно, ты видишь во мне Баджи?       — Нет, ты совсем другой, — Чифую мотает головой, и его волосы в беспорядке стелятся на кровати, спутавшись. Синие бездны смотрят внимательно, изучающе. Чифую сам по себе вообще беспорядок импрессиониста — сначала широкие грубые мазки ярких солнечных цветов, потом штрихи мельче, холоднее. Та же спутанность на первый взгляд, блеск, контраст. Казутора честно никогда не интересовался художественными направлениями, но от такого искусства ему хочется задыхаться. — У тебя голос выше, глаза теплее, характер мягче. Ты тоже бешеный и чокнутый на голову иногда, но это есть во всех нас. Эту ебанутость не отнять, — назидательно замечает Мацуно. Со знанием дела говорит — сам тоже ебанутый на голову. Как больной больному о своей болезни вещает.       — Тебе нравятся парни? — интересуется Ханемия, отчего-то чувствуя себя виноватым и совсем немного коварным соблазнителем. Встречайте, блять, секс-икону — Казутору Ханемию. Хотя нет. Глупо. Он чувствует себя ужасно глупо. И лишь самую малость верит в заинтересованность Чифую в нём, подавляя наглые надежды, душа их на корню. Пусть задыхаются, как он сам от своих чувств, нечего тут расцветать теплом в сердце и сладостью чужих губ на языке. — Или ты просто решил поэксперементировать? — он на секунду задумывается, пытаясь подобрать верное слово. Подбирать верные слова — ещё один навык, отсутствующий у Казуторы. Слова всегда вылетали невнятными бессвязными обрывками мыслей, от которых людям, кажется, становилось только хуже.       — Мне просто нравишься ты, — Мацуно слегка спотыкается в словах, чувствуя как вспыхнули щёки — Ван Гог окрапляет красным своё творение. Это во второй раз, когда он признаётся в своих чувствах. Первый раз был, когда Баджи умирал. В голову закрадываются какие-то тупые суеверные мысли насчёт признаний. Казутора же не умрёт после его слов? В конце концов Чифую же не проклят на какое-то вечное одиночество, из-за которого все его возлюбленные будут умирать? Ведь так?       — Видит бог я не хотел, — жалобно стонет Ханемия, устало выдыхая и утыкаясь лицом в кровать где-то между шеей и плечом Мацуно. Он устал от всех этих недопониманий и метаний, эмоций. Хочется просто поспать, замолчать, перевести тему. Другой парень слегка вздрагивает, чувствуя как сердце забилось чаще. И что это должно значить?! — Ты мне тоже, — едва слышно бубнит он, не отрываясь лицом от кровати. Чифую удивлённо на него косится, замечая, что Казутора похоже покраснел полностью вплоть до кончиков ушей. Пытается унять пятна румянца, спрятать от мира, от Чифую, от себя, но ничего не может поделать с этими чувствами. Это как прятать слона в комнате — сколько не пытайся превратить его в незаметный предмет мебели, правда всё равно рано вскроется. Вот и любовь Казуторы такая — громоздкая, неумелая и совершенно ни к месту.       Кажется у кого-то просто кризис ориентации.       — Ну что ты так? Со всеми бывает, — Мацуно попытался его неловко успокоить, ободряюще похлопав по плечу. Конечно со всеми. Каждый ёбанный день такое случается и ничего — никто не умер. Баджи только умер, а так никто больше. Может как раз из-за того, что признался Чифую. Ведь так и получилось — признался и сразу умер. Звёзды взрываются, планеты сталкиваются, чёрные дыры поглощают светила, а Баджи Кейске взял и признался парню в любви. И умер. Вот настолько у Чифую всё плохо с навыками успокоения. Пиздецки плохо. Вообще-то Казутора тяжёлый и сейчас лежит буквально на нём. Кажется таких сюжетных поворотов не было даже в манге. Вообще Чифую бы не сказал, что ему нравятся парни или девушки. Ему просто сначала нравился Баджи, а потом Казутора. Будь кто-то из них девушкой, он бы всё равно влюбился. Но та среда, в которой он находился всё юношество, конечно, сыграла свою роль. В Свастонах же толком не было девчонок, с которыми он мог бы познакомиться. Только Эмма иногда ошивалась, да Юзуха порой приходила встретить брата. — Слезь с меня уже, а то тяжело, — недовольно ворчит парень, спихивая с себя старшего. Тот тут же послушно откатился в бок, поднимая руки в извиняющемся жесте.       — Прости, просто это немного неожиданно, — Ханемия неловко почёсывает затылок, отводя взгляд не в силах смотреть на Чифую. Телепатия прекращается, ментальная связь обрывается, как перерезанные провода. Тот лишь вздыхает.       — Ладно, хватить дурака валять, пора приступать к делу, — Мацуно поднимается с кровати, поправляя растрепавшиеся волосы. Мазки красного на щеках наконец пропадают.       — К какому такому делу? — Казутора позволяет себе взглянуть на Чифую и понимает, что это было зря. Потому что тут же пропадает в этой яркой улыбке и голубых глазах-безднах. Вновь падает в свои кривые изломленные чувства к чему-то такому яркому и тёплому. К Чифую Мацуно, который светит словно звезда. И совершенно ничего не может с этим поделать.       — Ну как же? Сегодня же Рождество. Надо подготовиться к празднику, — поясняет Чифую, доставая из сумки гирлянду, и глаза Казуторы снова загораются этим детским восторгом. Рождество в детстве он просто обожал. А вот мама и отец недолюбливали этот праздник, говорили, что он бессмысленный и для иностранцев. Но разве суть праздника лишь в том, чтобы строго следовать традициям?       Забыв недавнюю неловкость и смущение, они развешивают гирлянду по всей комнате. Слегка прибираются, меняют постельное. Выпекают какие-то простенькие печенья, наслаждаясь теплом, запахом корицы и счастья и совершенно по-дурацкому улыбаясь. А потом Мацуно вспоминает супер важное дело, сделать которое он теперь в праве.       — Прощай красотка в бикини, — со злорадной улыбкой ехидничает Чифую, не без извращённого удовольствия комкая плакат. Совсем не жалеет его — видит же по глазам Ханемии, что ему фиолетово.       — Так груб с женщинами, — хихикает Казутора, сидя за столом и делая вид, что обижен. Бумажную девчонку в бикини ему, кстати, нисколько не жалко. Грустно лишь то, что для Мацуно у него нет подарка. Что он может сделать здесь, в колонии? Подарить свои чувства? Ханемия, если честно, может хоть сердце своё вырвать и преподнести его Чифую, только бы это сделало его счастливым. Только бы он продолжал улыбаться и светить. Но кому, собственно, нужен этот окровавленный кусок Казуторы Ханемии, когда есть космос и звёзды?       Когда наступает темнота, зажигают огоньки и за маленьком столиком пьют чай и едят свежее печенье. В маленькой тюремной комнате для свиданий царит уют и домашняя атмосфера, и Казутора впервые за столько времени забывает, где находится. Чувствует себя там, где никогда, наверно, и не был за всю свою жизнь.       Чувствует себя как дома.       Такого ощущения у него не было даже в квартире, где он прожил с родителями всю жизнь. В холодной квартире с холодным полом и с холодными улыбками. Такие улыбки Казутора ненавидит, желает врезать каждому человеку, который пытается явить такую уродливую эмоцию миру и выдать её за правду. Пускай подавятся своими лживыми чувствами и улыбками.       — Спасибо за праздник, Чифую, — Ханемия искренне улыбается, наконец не пытаясь скрыть восхищённый и благодарный взгляд.       — Пустяки, — Мацуно отмахивается, ведь не сделал ничего особенного и отпивает чай. А когда чувствует, как Казутора находит его руку под столом и неловко сжимает в своей ладони, то чуть чаем не давиться от нахлынувших эмоций. Ханемия тупит взгляд в свою кружку, но на душе спокойно и радостно у обоих.       Одинаковые сколы обломков наконец сошлись в единое целое, и двое парней в первые за долгое время не чувствуют себя разбитыми.       Они чувствуют себя чуточку сумасшедшими и самую малость дико счастливыми.       Ведь они влюблены.

* * *

      — Ка-зу-то-ра, — Чифую стонет в такт толчкам, утыкаясь лицом в подушку и комкая простыни. Жар невыносим, на коже испарина, а чужое разгорячённое тело прижимается сзади. Все мышцы напряжены, а внизу живота тянет до одури приятно, стоит Ханемии немного ускорить темп. Волны удовольствия прокатываются по всему телу, так что колени слабеют, становясь ватными. Парень чувствует, что на грани и другому стоит поторопиться, потому что сколько уже, сука, можно тянуть?! Казутора, блять, просто издевается над ним!       Однако все гневные мысли тут же забываются, стоит Ханемии неожиданно укусить Мацуно в плечо, обдав кожу горячим дыханием. Чифую дёргается от лёгкой боли и внезапности, напрягаясь все телом, кончая со скулящим стоном и обмякая, расслабляясь. В голове пустота, по телу гуляет удовлетворение и приятное расслабление, как если бы ты позволил себе отдохнуть после хорошей тренировки. Всё волнение и стресс, накопившиеся за последние полгода из-за сессии, отступают, а разум приятно пустой. Мацуно рад, ведь из него наконец вытрахали всю нервозность, из-за которой он вечно становился дёрганным и ничего не мог с собой поделать. Сердце ухает в груди, пока он переживает послеоргазменные отголоски удовольствия.       Чифую вздрагивает, напрягаясь и стиснув зубы, когда Казутора вновь задевает простату. Нет, ко второму заходу он не готов, сил просто нет. Ханемия наконец изливается в презерватив, уткнувшись лбом Мацуно между лопаток. Тяжело дышит и шумно сглатывает, переводя дыхание, пока Чифую переживает приступ сильной нежности и любви к нему. Эти чувства расцветают в грудной клетке, щекоча сердце и согревая. Как маленький фейерверк. Хочется на весь мир прокричать о том, что Чифую Мацуно чертовски счастлив и влюблён.       Казутора нащупывает его ладонь, несильно сжимая, этим жестом молчаливо спрашивая в порядке ли он. Мацуно сжимает чужую ладонь в ответ — всё хорошо, и прячет тупую улыбку в подушке. Ханемия выходит, оставляя после себя пустоту, и выкидывает презерватив в урну, а после с наслаждением заваливается в кровать, придвигаясь поближе к Чифую. Ластится, напрашивается на ласку, словно приблудный кот, который вечно встречал младшего в подъезде. Мацуно лениво зарывается ему одной рукой во вновь отросшую шевелюру, зевая. Как бы Казутора не хотел отрастить волосы, ниже плеч иметь не позволяют, чтобы всякие болячки не подцепил. Стригут каждый раз, когда длина волос доходит до плеч, а Ханемия всё равно упорно ростит. Обещает, что как только выйдет, покрасит выборочно пряди как раньше, а то уже достало так ходить. Чифую на это хихикает, уверяя, что у того просто пубертат в жопе заиграл, хотя кое-кому стукнуло уже двадцать два. Вроде такая цифра, а смотришь в зеркало — никаких седин ещё нет. Как был идиотом, так и остался.       — Хватит ко мне прижиматься, ты весь потный и липкий, — недовольно ворчит Мацуно, как только сердцебиение приходит в норму, а усталость с новой силой накатывает. Уже поздний вечер и он бы так и завалился спать, но знает, что наутро проснётся ужасно грязным. Отвратное ощущение.       — Да ладно, ты сейчас ничуть не лучше, — замечает Казутора, широко звенув и уткнувшись в плечо парня. Соблазняет зараза. Соблазняет никуда не пойти и так вот заснуть немытыми и потными. Мацуно честно держится, чтобы не согласится на это предложение.       — Именно поэтому я и иду в душ, — Чифую фыркает и собирает всю свою волю в кулак, выскальзывая из-под одеяла под жалобные стоны Ханемии, и быстро натягивая на себя просторные спортивные штаны, футболку и тапочки. Они всё-таки в корпусе для свиданий, и хоть поздний вечер, не будешь же голышом идти до общей душевой. Не дома всё же. — Если тебе так лень принять душ, то можешь спать на полу, — предлагает вариант Мацуно, но сам прекрасно знает, что Казутора просто любитель понежиться в постели после секса, и не смотря на все жалобы, всё равно потом поплетётся в душ.       — Ты такой жестокий, — Ханемия со вздохом хватает с пола свою футболку, озираясь в поисках штанов. И куда он их закинул, когда раздевался в порыве страсти? На всякий случай поднимает взгляд на потолочный вентилятор — однажды его трусы оказались там. Пришлось вставать на стул и доставать их оттуда. Очень забавный случай, Казутора всегда любит его вспоминать, если они долго не могут что-то найти. Всегда говорит Чифую: «А ты на вентиляторе смотрел?». Тот каждый раз улыбается и они потом долго смеются. На самом деле, Ханемия вспоминает этот случай, чтобы ещё раз увидеть как младший улыбается. Очень искренне и со смешинками в глазах. Он лишь раз видел как Мацуно плачет, и больше всего не хочет, чтобы это вновь повторилось теперь уже по его вине. Тогда виной слёз была смерть Баджи.       — Хватит клеветать на меня, — парень возмущённо оглядывается на старшего, прежде чем скрыться за дверью. Ну вот, его снова оставили наедине с потерянными штанами. Да где же, блять, они?       Чифую тем временем идёт по коридору, свет в котором уже выключили, потому что время близилось к полуночи. Лишь настенные светильники создавали мягкий полумрак, чтобы идущий не потерялся в темноте. Многие посетители уже спали, и полоска света проглядывала лишь из парочки дверей. Мацуно и сам уже зевал, так что поспешил зайти в душевую, скинув вещи и настроив тёплую воду, приятно расслабляющую мышцы.       И как так вышло, что со смерти Баджи прошло уже семь лет, а Чифую трахается с Казуторой в комнате для свиданий? Блядство какое-то, не иначе. Но Мацуно нравиться, и Ханемии, как он подозревает, тоже.       Как бы то ни было, но Чифую уже на третьем курсе, ни на чуть не отступая от своей мечты стать пилотом. Как папа. Впахивает на учёбе, но сейчас лето и можно немного расслабиться. Казуторе осталось отсидеть всего три года, но в последнее время младший старательно подбивает его подать апелляцию. Вероятность высока, что его освободят раньше. В конце концов, поведение Казуторы просто превосходное, да и то преступление было совершено по малолетству. И не такие ублюдки освобождались раньше срока.       В душевую заходит отчаянно зевающий Ханемия с перекинутым через плечо полотенцем и в старых стоптанных сланцах. Штаны он всё-таки нашёл.       Не происходит ничего удивительного, когда Казутора встаёт под один душ с Чифую. Они часто так делают, чтобы ещё немного понежится под тёплыми струями. Ханемия коротко целует его в губы, прежде чем сделать душ немного погорячее. Вечно мёрзнет непонятно от чего — то ли от холода зимы, то ли от холода места и натянутых улыбок.       Мацуно почему-то вспоминает свой первый поцелуй Баджи. Как тот поцеловал его по пьяни, неожиданно дёрнув на себя. Поцеловал, потому что был расстроен. А потом ещё два раза при жизни — потому что любил. Чифую тоже любил Баджи. Это было искренне, взаимно и впервые. Они были неуклюжими в чём-то наивными подростками, у которых всё в первый раз. Эти недоотношения и передружба были детскими и невинными. Всё, конечно, бы переросло во что-то более взрослое после, но времени на это у них просто не было. Баджи умер. Так и получилось, что дружбой с Кейске Мацуно водил кажется всю жизнь, а на деле — всего два года. И отношения то романтические всего и длились, что неделю. Но этого хватило вполне, чтобы младший страдал и был в трауре ещё года три. Возможно, сильно сказалось то, что жизнь из Баджи уходила прямо на глазах Чифую, и он ничего не мог с этим поделать. Мог только смотреть и заливаться слезами.       Это как первая любовь, которую потом ты с лёгкой улыбкой будешь вспоминать спустя годы, думая о том, как это было глупо и по ребячески. Конечно, первой любви всегда приходил конец, наступала вторая любовь, третья... Мацуно честно хотел бы, чтобы это было похоже на что-то подобное, ведь его первая любовь закончилась не расставанием или какой-то глупой ссорой. Нет. Она закончилась смертью. И столько несказанных слов, незавершённых дел осталось между ними, когда смерть насильно вырвала Баджи из рук Чифую. И это в разу больнее, чем если бы они просто разругались.       А потом появился Казутора. Он тоже скорбил о Баджи, хотя и пытался спрятать покрасневшие глаза в их первую встречу. Сначала Мацуно честно хотел дать ему локтём в рожу, ведь именно Ханемия пырнул ножом Кейске. Потом Чифую немного подумал и решил ждать. В конце концов, понятно стало сразу — у них с этим патлатым парнем с дурацкой серёжкой горе одно на двоих. И тут надо ещё подумать, кому тяжелее было переживать потерю. Чифую никогда не говорит Казуторе, но видел, что тот часто ворочается во сне от кошмаров. Если такое случалось посреди ночи, когда они были вдвоём, то Мацуно крепко обнимал парня, поглаживая по волосам. Как ни странно, это помогало, и Ханемия успокаивался, затихая.       Почему-то обоюдная утрата перетекла в общие интересы и влюблённость. А потом в отношения. Хуй его знает как так получилось — Мацуно даже не пытался разобраться. Это было неловко и даже более смущающе, чем было с Баджи. Казутора был полным профаном в отношениях, а Чифую старательно читал мангу, и был уверен, что в этой области знает всё. Правда ему забыли сказать, что в реальности всё намного сложней, чем в манге. Стоит ли вспоминать тот момент год назад, когда они впервые перешли за черту поцелуев? Кажется это было слишком неловко, чтобы вспомнить и не сгореть со стыда. Хотя бы потому, что обычные поцелуи лёжа на кровати отчего-то завели обоих. Мацуно полностью уверен, что в этом виноваты мальчишеские тела, так бурно реагирующие на любую ласку и касания. Свет они в тот раз выключили, чувствуя себя чересчур стыдливо. Обоих охватил какой то ступор и возник вопрос: как это вообще делается у парней?       Весь следующий месяц Чифую скурпулёзно изучал эту тему. Не зря же он недавно купил себе компьютер на свои собственные деньги. Пускай шайтан-машинка теперь оправдывает потраченные на неё сбережения. Пришлось искать на иностранных источниках — японских ресурсов не было, да и всемирная сеть только-только начала набирать популярность. И Мацуно честно чувствовал себя каким-то грёбанным извращенцем, когда внимательно читал, как происходит секс у двух парней, попутно сверяя незнакомые слова в словаре и чуть ли не записывая всё в блокнот по пунктикам. Потом немного подумал над тем, какой же хуйнёй он мается, но тут же вспомнил, что хуйня то не бесполезная. Вполне может предохранить от вреда здоровью, попробуй они без малейшего понятия обо всём этом потрахаться. В общем в следующий месяц Чифую приехал на длительное свидание к Казуторе настроенный весьма решительно. Ханемия хоть и выглядел слегка испуганным, но принял позицию быть ведомым. Ну потому что что за фигня? Мацуно не позволит касаться себя в таком плане, когда Казутора в этой теме вообще не шарит. Чифую, конечно, тоже не профессионал, но хотя бы достаточно осведомлён. А вообще из-за всей беготни и волнений по этому поводу он чувствовал себя дебилом. Очень неловким дебилом.       Сейчас всё стало проще и легче. За год они сумели исследовать тела друг друга и понабраться опыта. Их отношения наконец-то стали полноценными и нормальными, за исключением того, что Казутора всё ещё находился в тюрьме, а мать Чифую ни сном, ни духом не знала, что её сын гей. На Казутору предки окончательно забили, ещё с тех пор, когда он попал в колонию. Испарились после всей шумихи, пропали со всех радаров, будто их и не было никогда. Такие вот у Казуторы были родители-призраки — вроде есть, а вроде и решили, что дитятко уже будет большим, когда выйдет, и они ему больше не нужны. Может они всё ещё где-то в Токио, но в старой квартире их нет, съехали куда-то. А может вообще переехали в другую страну и начали там новую жизнь. Жизнь, где у них никогда не было ребёнка-ошибки, ребёнка-яда. И насилия тоже не было. Где между ними вообще ничего не было.       Казуторе наплевать, он согласен в этой жизнь и на родителей-призраков, тающих после первых лучей восходящего солнца, после первого звёздного света Чифую. Убегающих от своих проблем и сына. Пускай пиздуют нахуй, ему они уже не нужны.       На следуюший день после душа и всех нежностей Мацуно вновь надо было уезжать — учёба всё-таки не давала полностью расслабиться. Парень всё это время снимал небольшую квартирку рядом с университетом и подрабатывал в ближайшем зоомагазинчике. Маму он навещал по выходным, потому что она так и жила в спальном районе на окраине Токио — одинокая и сломленная где-то внутри. Мать Баджи всё ещё жила на пятом этаже, но после смерти сына от неё осталась лишь тень прежней волевой женщины. У Чифую каждый раз болело сердце, когда он возвращался в старый район, и накатывала ностальгия, воспоминания. Он будто возвращался в свои лихие подростковые годы, вспоминая как хулиганил, дрался, зачитывался сёзде-мангой. Как делил лапшу напополам и был по-дурацки влюблён в своего лучшего друга. Как бывало Баджи каким-то немыслимым образом мог ночью перелезть со своего пятого этажа на его балкон и сиротливо посребстись в стекло, как приблудший кот. Чифую просыпался от этого, каждый раз ворчал, но всё равно впускал этого идиота в квартиру — не оставлять же его одного ночью на улице? Спуститься смог, а залезть обратно не знает как. Придурок.       Мацуно решил заглянуть и в этот раз к матери после свидания с Казуторой. Автобус от колонии всё равно шёл через окраину как раз мимо их спального района.       Вышел из автобуса и полной грудью вдохнул летний приятный воздух, отозвавшийся радостным предвкушением в груди — были завалы по учёбе и маму он в последний раз навещал месяц назад, но они исправно созванивались каждую неделю.       Чифую поправил спортивную сумку на плече, которую жизнь потрепала за все его визиты к Ханемии, и направился домой, там где его всегда ждут, пускай хоть и через пять лет, но всё равно будут ждать. К чему-то родному и знакомому, остающемуся неизменным даже спустя много лет — к своему прошлому, к своей семье.       Заходит в родной двор и взгляд тут же падает на то место на парковке, где они с Баджи обычно оставляли свои байки. Сейчас там стоит какая-то новенькая иномарка. На площадке когда-то засиживались они вдвоём, деля лапшу. Теперь эту площадку переделали, поставив больше скамеек и насадив молоденьких деревьев. Новоиспечённые мамочки прогуливались с колясками, а дети резвились. Ничего необычного для тёплого летнего денька. Правда раньше двор был тише, и народу меньше. Теперь повсюду незнакомые лица и суета. Сердце отчего ностальгически-болезненно сжалось.       Всё верно, прошлое в прошлом, а жизнь меняется.       Как и всегда.       Парень зашёл в знакомый подъезд и на секунду замер на лестничном пролёте между первым и вторым этажами. Пальцы провели по крашеным стенам в приятный белый цвет. Когда-то здесь под небольшим окошком красовалась надпись, сделанная баллончиком: «Ч+Б = друзья навсегда» .       Чифую отчего-то вздрогнул.       «Мы же будем друзьями всегда?»       «Всегда-всегда. И лапшу на пополам тоже будем делить всегда»       Детское обещание на мизинчиках почему-то неожиданно врезалось в память, хотя Мацуно кажется и совсем забыл про это. Подросток резко отворачивается, продолжая подниматься по лестнице. Под толстым слоем краски давно уже не видно этой ребяческой надписи из прошлого.       Встаёт перед дверью квартиры, вздыхает и нашаривает в цветке запасной ключ — он каждый раз забывает про свои ключи, что мама уже просто смирилась. Прикрывает за собой дверь, оповещая домашних о своём прибытии:       — Мам, я дома, — с наслаждение сбрасывает с плеча спортивную сумку и скидывает у порога кроссовки. Навстречу ему из кухни выбегает Пеке Джей. Радостно трётся о ногу и мурлыкает. Чифую улыбается, подхватывая располневшего кота на руки и поглаживая его по мягкой шёрстке.       — Явился, не запылился, — шутит женщина, выглядывая из кухни. На ней фартук, а по квартире разносится знакомый аромат — на обед сегодня карри.       — Привет, — Мацуно крепко обнимает маму, наслаждаясь родными нежными руками. Потом отстраняется и всматривается в до боли знакомое лицо — за все эти годы в уголках глаз появились морщинки и здоровье стало подводить, но в материнских глазах, как и семь лет назад так и сейчас можно разглядеть любовь к сыну, чтобы он не натворил. Любовь к своему ребёнку. И Чифую сколько угодно может говорить, что у него всё в порядке и он уже совсем самостоятельный и взрослый, мама всё равно будет видеть в нём маленького. Будет видеть мальчишку, который вечно ходил в синяках и имел какие-то свои извечные принципы о том, что слабых надо защищать, а тем, кто находится в беде — помогать.       — Подожди немного, скоро будет готов обед, — Мацуно-старшая исчезает на кухне и Чифую идёт следом. Как в старые времена заделывает чёлку в хвостик, над которым Баджи постоянно ржал, и нарезает овощи для карри, помогая с готовкой. Так они вместе готовят обед, и пока слишком горячее карри остывает, парень решает заглянуть в свою старую комнату, чтобы переодется в майку, а то как-то стало слишком жарковато.       Комната ничуть не изменилась за это время — мама ничего не трогала и оставила всё в первозданном виде. Те же аккуратно выстроенные в ряд томики манги на полочках. Та же застеленная кровать и парочка гантелей под столом. Старенькая стерео-система, обклеенная наклейками с аниме-персонажами. В шкафу его школьная одежда, которая, к сожалению, ему всё ещё по размеру. Он совсем нисколько не вырос.       Чифую плюхается на свою кровать, закрывает глаза и понимает, что он дома. Словно вернулся в прошлое лет на семь: вот он уставший пришёл со школы, а мама на кухне готовит обед. Пеке Джей отирается там же — всё выпрашивает лакомство. А самого Мацуно волнуют лишь две проблемы: как бы хорошо сдать тест по английскому на следующей неделе, и когда выйдет новый томик его любимой манги. Того и гляди будто сейчас Баджи поскребётся в его дверь на балконе и с дурацкой улыбкой предложит прогуляться. Будто и не было всего это.       Парень возвращается на кухню уже переодевшись в домашнюю майку с лёгкой улыбкой на губах. Сколько бы лет не прошло, что-то всегда остаётся преждним — семья.       Он садится за стол, и они обедают, обмениваясь новостями. Мама спрашивает как там дела у Казуторы, а Мацуно интересуется не произошло ли чего интересного здесь в их районе. Как там поживает Баджи-сан? До сих пор ли их соседка-старушка ходит со сломанной ногой и как её здоровье? Как там на работе? Всё хорошо, всё те же лица?       Наговорившись вдоволь, они заканчивают обедать. Чифую сидит за кухонным столом полностью расслабившись и чувствуя себя беззаботным школьником как в старые деньки, пока мама домывает посуду. Они ещё сегодня хотели посмотреть новый фильм, так что парень не спешит покидать родные стены, дарящие чувство чего-то устойчивого и безопасного.       — Чифую, тебя кто-то укусил? — неожиданно ахает мама, видимо закончив мыть посуду и сейчас прикаясаясь к укусу, оставленному Казуторой между шеей и плечом. Чифую вздрагивает, чувствуя как все мышцы резко напряглись, а пульс участился. Он неосмысленно дотрагивается рукой до места укуса, пытаясь его скрыть, но уже поздно. Женщина осторожно отодвигает его руку, рассматривая след от зубов, и наконец понимает, что зубы принадлежат вовсе не какой-то бешеной собаке, а человеку. В глазах через секунду загорается понимание. — Мацуно, почему ты не сказал мне, что у тебя есть девушка? — в голосе матери слышится добрый упрёк, когда она треплет его по волосам, улыбаясь. Выводы она сделала правильные. Почти правильные.       — Да... То есть нет. Всё немного сложнее, — бормочет парень, понимая, что избегать этого разговора сейчас неправильно. Он не может лгать самой близкой женщине о чём-то таком важном. Стыдливо скрывать правду, говорить, что это девушка. Потому что это нифига не девушка. Это было бы очень неправильно по отношению к Ханемии. Будто бы он стесняется его, но это не так. Разговор будет не простой, это понятно сразу, но они на то и семья, чтобы одолевать эти маленькие трудности и недопонимания. Он не знает, как на это отреагирует его мать, но правду знать она должна. — Мам, присядь, пожалуйста, — Мацуно мягко улыбается, ловя маленькие ладони женщины в свои руки, и осторожно помогая ей сесть на соседний стул. Пришло время важного разговора, которых было много за этим столом на этой маленькой кухоньке во все времена. Чифую всё ещё помнит тот неловкий разговор в свои шестнадцать, когда мама также усадила его, в течение получаса пытаясь преподать что-то типа урока полового воспитания повзрослевшему сыну. Это было немного неуклюже, и они оба смущались, но парень правда благодарен ей за старания, хоть это почти и не пригодилось ему в жизни. Спасибо, мам. Спасибо за всё, что ты сделала для меня.       — Не знала, что у тебя есть девушка, а ты молчал, маленький негодник, — женщина по доброму усмехается, внимательное посмотрев на сына. — Что такого важного ты хотел сказать мне про это девушку? Я слушаю, — и мягко кивает, подтверждая, то, что слова Мацуно будут услышаны. От этого ему становится немного легче.       — Мам, ты только не переживай. Это от Казуторы, — он взглядом указывает на укус, пытаясь максимально осторожно раскрыть правду. Но в этом деле Чифую всегда был немного тупым.       — Казуторы? Но зачем он тебя укусил? — мама слегка хмурится, не понимая. Неясный образ низенькой девушки из университета Чифую тает в её воображении. Женщина ещё не совсем осознаёт в чём дело, но интуиция подсказывает, что разговор и вправду будет непростой. Ведь разговор будет о сложном. О чём-то, что ей ещё только предстоит понять и принять.       — Не подумай ничего такого, мама, — Чифую на мгновенье запинается, делая глубокий вздох, словно перед прыжком с обрыва. Перед прыжком в пропасть. Слова, так и вертящиеся на языке последние два года, наконец обретают волю, вырываются на свободу. — Мне нравится Казутора. Мы встречаемся, — на одном дыхании произносит он, чувствуя как странно эти слова ощущаются на языке, прозвучав наконец-то в звенящей тишине. Парень скашивает взгляд на женщину, но та молчит, кажется задыхаясь от удивления и падая в обрыв следом. Мацуно не в силах смотреть на мать, тупит взгляд в стол, как-то сразу сгорбившись, и чувствуя как ком волнения подступает к горлу, не давая толком вздохнуть. Понимает, что говорить сейчас ничего не нужно. Надо дать маме время осознать его слова, дождаться её реакции.       Чёрт, почему никто не сказал, что это так сложно?!       Мацуно-старшая меж тем, тяжело сглатывая, ощущая резкую сухость в горле. Зарывается пальцами в заделанные в пучок волосы, доставая заколку, и давая светлым прядям рассыпаться на плечи. В тишине раздаётся тяжёлый вздох, прозвучавший отчего-то будто криком. На секунду женщина прикрывает глаза, мысленно вспоминая своего покойного мужа. И зачем он оставил их? Ей одной иногда слишком сложно справляться с навалившимся, она порой не поспевает за Чифую, отстаёт, задыхается от постоянного бега. Первые несколько лет после смерти Баджи он был в трауре. Она никак не могла до него достучаться, никак не могла добудиться. Он словно был где-то далеко, не с ней. Отчего-то Мацуно решил навещать того парня, который пырнул Баджи ножом и в итоге севшего за это в колонию. Она узнавала, что этот мальчик и до этого пробыл несколько лет в исправительной школе за убийство какого-то парня во время проникновения со взломом. Во всей этой истории был ещё замешан и сам Кейске, и от Баджи-сан она знала, что тот тогда почти не пострадал и лишь остался в школе на второй год. За дружбу с Баджи она на Мацуно не ругалась. Может относилась к тому сначала с подозрением, но это было совершенно нормально, как и для любой матери. Потом Баджи умер, и появился этот Казутора. В лицо женщина его ни разу не видела, но наслышана была обо многом. Кто-то даже поговаривал, что он псих и давно чокнулся, и что семья у него не самая благополучная, поэтому естественно Мацуно-старшая забеспокоился.       Никак не могла взять в толк, зачем её сын навещает каждый месяц чокнутого по всеобщему мнению мальчишку с преступными слонностями, убившего Баджи?       Она опасалась, что это сильно отразиться на психическом здоровье Мацуно. Знала ведь, что слухи зачастую бывают слишком преувеличенными и лживыми, но всё равно опасалась. Однако Чифую был очень упорным и вредным. Даже несмотря на запрет, упрямо раз в месяц садился в автобус до колонии. Позже она поняла, что он хотел протянуть руку помощи тому мальчишке. Это тупое упорство и желание помогать людям в беде... В нём было слишком много от отца. Чифую сам напоминал осколки, был разбитым, но уже спешил помочь склеить других, помочь залечить их раны, не обращая внимания на свои. Мацуно-старшая всё же сдалась. Пускай делает то, что посчитает нужным.       Спустя полтора года, она заметила, что Чифую стал с нетерпением ждать встречи с новым другом. А после свиданий возвращаться в приподнятом настроении и с ярким взглядом. Спустя столько времени он начинал постепенно оживать после смерти Баджи, приходить в себя. Видимо эти встречи всё-таки шли на пользу. Не факт, что им обоим, но Чифую явно становилось лучше. Спустя три года он окончательно пришёл в себя, очнулся после долгого сна. Мацуно-старшая вздохнула с облегчением.       А потом началась вся это беготня с институтом, поступлением, квартирой, подработкой. Сын съехал от неё, и в квартире неожиданно стало тихо и пусто. Это произошло совершенно неожиданно и резко. Просто в один из вечеров она как всегда пришла уставшая с работы поздно вечером, открыла входную дверь и сказала, что вернулась домой. В квартире было темно и тихо. Никто не ответил. Только проголодавшийся Пеке Джей выбежал ей навстречу, погладившись о ноги. Больше никого не было. Не звучал шум телевизора из кухни, не играло стерео из комнаты Чифую. Никто не встречал её. Только пустая холодная квартира. В голове пронеслось лишь одно: «Верно, Чифую же уехал. Учебный год всё-таки начался, ему надо учится».       Каждый раз, когда Чифую вырывался из будничной суеты, и навещал её, женщина была рада. Это был словно праздник, когда всё становилось как в старые времена. Они вместе готовили ужин, смеялись, иногда ленились и заказывали пиццу. Смотрели фильмы, разделяли одну на двоих жизненную рутину, радость и горе. Но когда дети вырастают, они рано или поздно покидают родной дом. Нельзя их вечно держать рядом. Мацуно-старшая это понимала и просто наслаждалась каждой минутой, когда они снова были близки и делили жизнь вместе.       Когда их семья была больше и радостнее, но всё это растерялось со временем. Сначала умер её муж, потом уехал сын. Женщина осталась в квартире с котом, слишком большой и пустой для неё одной. Наверно, так под старости лет и становятся ворчливой старухой, просиживающей вечера на лавочке во дворе. А пока жизнь Мацуно-старшей состояла из одной лишь работы. Отработать смену в больнице, поздно вечером вернуться на метро домой, приготовить в тишине ужин, покормить Пеке Джея, а потом просто без сил упасть в постель и забыться до следующего утра. И так изо дня в день кроме выходных.       На душе у неё радостно, ведь сегодня вернулся Чифую, но этот укус и слова... Женщина вздыхает. Ей никогда не угнаться за бурным потоком яркой жизни, который из себя представляет её сын. Он слишком далеко впереди, в прекрасном будущем, оставив тесную квартирку в спальном районе на окраине Токио далеко позади. Может она никогда и не догонит его, но иногда случаются моменты, когда она вновь становится матерью, а Чифую, словно нашкодившим хулиганом, опять подравшимся с кем-то. Пускай пройдут годы, но она всё равно будет оставаться матерью и любить своего ребёнка.       Мацуно-старшая поднимает взгляд на сына, и думает о том, что он вырос за эти годы. Повзрослел, расцвёл. Наконец начал появляться без синяков, которые не сходили с него в подростковые годы. Немного остудил свой пыл и нрав. Но сейчас словно маленький ребёнок он сидит, виновато уставившись в стол и боясь поднять на неё взгляд. Но ведь он ничего не сделал.       — Чифую, — зовёт его женщина, нежно коснувшись рукою щеки и заправив чужие тёмные пряди за ухо. Парень наконец поднимает на неё взгляд своих голубых глаз, которые вновь и вновь пронзают её. Совсем как у отца. И скольких людей затянули эти синие омуты? — Я... Я может не очень хорошо разбираюсь в таких вещах, но я честно постараюсь тебя понять, если ты мне объяснишь. Просто знай, что, я всегда буду любить тебя, — она коротко целует его в лоб, а Мацуно снова удивлённо моргает, ещё не успев поверить своему счастью. — И ещё. То что он парень, не освобождает тебя от знакомства его со мной.       — Ну, мам, я уже не маленький, — жалобно тянет Чифую, чувствуя, что щёки отчего-то горят, а сердце гулко бьётся в груди. Прячет лицо в ладонях на секунду, не веря тому, что только что произошло.       — Конечно, уже совсем вырос, — легко соглашается женщина, и смеётся, когда слышит недовольное ворчание со стороны сына. Смеётся и крепко обнимает его, совсем как детстве, когда он был совсем маленьким. Когда рыдал над разбитой коленкой и тащил всех бездомных котят домой. Мацуно-старшая замолкает и улыбается, когда чувствует, что её обнимают в ответ.       Совсем как в старые времена. Ведь дом становится домом лишь тогда, когда там есть родные люди, вещи, воспоминания. И без такого Чифую эта квартира перестала быть домом, стала холодным местом, которое неприветливо встречает её по вечерам. Но сейчас в головах обоих пульсирует только одна единственная мысль:       «Наконец-то я дома».

* * *

      Чифую всё-таки уговорил Казутору подать апелляцию. Да и времени прошло уже прилично. Ханемия уже как два года отбывал теперь свой срок не в колонии для несовершеннолетних, а в обычной колонии. Там правила были строже, а посещений разрешалось меньше. Всего семь раз в год. Оба маялись, но ничего поделать не могли, пока Мацуно всё же не психанул и припёр своего парня к стенке, заставив уже подать прошение на досрочное освобождение. И Казутора подал. Ему и самому уже надоели эти недоотношения на расстоянии, когда они теперь от силы виделись семь раз год, пять из которых через стекло. Остальные два раза были длительными свиданиями, но даже тогда Чифую всё равно не мог приехать больше чем на сутки, ведь учёба не позволяла. Обычно этих свиданий они ждали по полгода и наконец-то дорвавшись друг до друга, сначала трахались, а потом просто сидели в обнимку, лениво поедая домашнюю пиццу, которую приготовила мама Мацуно. Кстати, после того признания она увязалась с Чифую на одно короткое посещение через стекло. Парень потом весь день дулся, потому что она проговорила с Казуторой больше получаса, отослав пока самого Мацуно постоять в стороночке у дальней стенки. О чём они говорили слышно не было, а вот неловко очень даже было. Когда мама удалилась, и уже сам очень недовольный Чифую уселся перед стеклом, Ханемию можно было сравнить по цвету с раком, так что парень решил не уточнять о чём они там разговаривали.       — Как там поживает твоя аппеляция? Уже получил ответ? — лениво спрашивает Чифую как-то на одном из коротких свиданий. По-идиотски всё также наматывает провод на палец и широко зевает. Не высыпается уже которую неделю из-за этой блядской учёбы. Долбанный четвёртый курс. Господи, отчислите его уже или застрелите, чтобы не мучился.       — Чуть не забыл ведь тебе про неё рассказать! — неожиданно оживлённо заявляет Казутора, чуть ли не крича в трубку, отчего Мацуно морщится, но тут же просыпаясь. Таращится во все глаза на парня через стекло и не может поверить следующим словам: — Положительный ответ. Через полгода меня выпускают. Досрочное освобождение.       — Блять... — шокированно шепчет Чифую в трубку, зарывшись пальцами в волосы. И очень сильно жалеет, что сейчас не может крепко прижать к себе Ханемию. От радости хочется прыгать чуть ли не на стуле, но не стоит, иначе косится будут. А проблем наживать сейчас совершенно не надо. От переизбытка чувств прикладывает ладонь к стеклу, и в ответ с другой стороны делают тоже самое. Оба, несомненно, лыбятся как придурки сейчас. Боже, Чифую слезу пустить готов. Он так, блять, слаб перед досрочным освобождением, оно было такое, блять, несбыточное, и вот это случилось. Явно какое-то чудо.       Все эти полгода Мацуно как на иголках. Это начали замечать даже его одногруппники. Хотя вроде учёба, сессии, нервозность и взвинченность понятны. Но Чифую видимо превзошёл все представления о ебанутости из-за учёбы. Ну это очевидно. Последние два месяца всё никак заснуть не мог, ворочался от волнения. Он ждал восемь лет и вот осталось подождать каких-то шестьдесят дней, однако сейчас этот срок казался непостижимо огромным. Казался вечностью.       Осталось лишь немного подождать.       Ещё чуть-чуть.       И ещё немного.       Казалось он всю жизнь ждал Казутору, как и обещал в юношестве, но сейчас это извечное ожидание на днях могло прекратиться. Словно камень с сердца. Ощущение всю последнюю неделю было странное. Будто он на грани срыва. Будто может сорваться в любую секунду, заистерить, выхереть в окно все вещи, а потом разрыдаться, запивая всё это пивом. Не самое лучшее состояние. Чифую лишь опасался, чтобы его так не коротнуло, когда он встретит уже свободного Ханемию из колонии. А то ведь нехило его там разъебёт прямо на глазах у охранников и только что вышедшего Казуторы. Казалось бы праздник, а тому придётся приводить в чувства спятившего Мацуно, которому крышу сорвало. Бедненький, сошёл с ума от счастья.       В последний день вообще в глотку ничего не лезло. Он как тень ходил по университету, пребывая где-то далеко отсюда мыслями. Никак не мог сосредоточиться на лекциях, чуть не заснул на паре, и весь день пялился пустыми глазами в стену. Когда учёба закончилась, на негнущихся ногах добрался до квартиры, закинув туда рюкзак и решил по дороге что-нибудь купить. Праздник всё-таки. Купил в итоге онигири, чтобы их потом разделить и съесть прямо там на месте. Пару месяцев назад в предверии сегодняшнего дня он напоминал море во время шторма — таким он был неспокойным. Но почему-то именно в этот самый день его вдруг перемкнуло и стало слишком спокойно. Осталось лишь вялость и смертельная заёбанность. Уже не верилось, что это день наконец-то настал. Похоже за эти полгода он окончательно выгорел, находясь в постоянном напряжении и выжидании.       Почему-то вспомнились слова, которые раньше были смыслом его жизни.       «Вчера динозавры охуели от метеорита. На прошлой неделе Вселенная решила выебнуться и появилась Земля. Ну а завтра конец света, ты разве не знал?».       «С меня конец света, с тебя — лапша».       Завтра наступает конец света, который Чифую ждал восемь лет. И завтра выходит Ханемия. Они кажется ещё что-то обещали друг другу, разве нет?       «Сядем в охуенную тачку, укуримся и вылетим с обрыва на ней».       «Но сначала разделим лапшу на обломках цивилизации».       Мацуно вдруг понимает, что перестал с нетерпением ждать конца света уже несколько лет. Раньше это было его смыслом жизни, но сейчас... Сейчас он просто живёт дальше, и единственный кого он ждёт — это Казутора. А он выходит уже завтра. Кажется планы придётся немного изменить, да и охуенной тачки он так и не заимел за всё это время. Сори, Казутора, он правда старался, но кушать тоже хочется.       Конечно, было бы круче, если бы он встретил его из колонии на новенькой блистающей иномарке, так по-пафосному опустив стекло и сказав: «Запрыгивай, чего встал». Но получится немного по другому. Встретит он Казутору на байке, на который смог накопить только недавно. Свой старый мотоцикл он продал ещё когда только поступил в институт. Думал, что не пригодится больше. Но сейчас понимает, что лучше уж прокатиться на байке, чем полчаса трястись в автобусе.       На следующий день Чифую встаёт рано, ведь ехать надо всё равно минут двадцать, а Казутору выпускают тоже утром. На улице ещё темно и холодно. Зима всё-таки. Парень одевается потеплей, схватив со стола пакет с онигири, которые купил ещё со вчерашнего вечера и выходит на улицу. Изо рта вырываются клубы пара, на улице темень и нет ни единого прохожего. Правильно, какой ебанутый будет вставать в такую рань в воскресенье? Только Чифую. Он поднимает взгляд в небо. Вновь ищет две заветные звезды: Баджи и папу. Вновь не находит, но это его почти не расстраивает как раньше. Это уже стало вроде привычного ритуала: он ищет, они прячутся.       — Ты обещал сегодня конец света, Баджи. Я уже приготовил лапшу, не забудь про своё обещание, — говорит в пустоту Мацуно, но он уверен — Баджи прекрасно слышит его, сидя где-то высоко в небе и наблюдая за ним. У Мацуно не жизнь, а какой-то долбанный сериал, единственный зритель которого — Баджи Кейске. Сидит поди там, лопает попкорн и попивает коктейль, ожидая, что же будет дальше. Иногда, наверняка, комментирует действия самого Чифую по типу: «Бля, вот это ты хуйню сейчас сказал». Пускай пялится в своё удовольствие, Чифую уверен, что охуенно выглядит за рулём байка. Нет, жаль, конечно, всё-таки, что это не тачка...       Парень мотает головой, отгоняя тупые мысли. Наверно, из-за волнения его сегодня так клинит. Холод пробирается под кожу, заставляя ёжится, когда он заводит мотоцикл, слыша рёв двигателя. Натягивает перчатки, чтобы пальцы от холода не отвалились, и стартует, чувствуя себя полностью в своей стихии.       Чувствуя скорость и какую-то гонку со временем. Кровь бурлит, в груди сердце стучит чаще от адреналина, а улыбка расползается, превращаясь в оскал. Ветер хлещет в лицо, и на горизонте занимается заря, когда Чифую выезжает из пределы Токио, наблюдая морские барашки волн справа от трассы. Солнце лениво выползает, кажется поднимаясь из-под воды и озаряя мир в кроваво-оранжевые оттенки. Мацуно любуется этим, чувствуя себя полностью одним во всём этом грёбаном мире. И вправду будто настал конец света.       Чифую вновь кажется будто ему четырнадцать. Будто они снова с ребятами решили встретить первый рассвет в этом году у моря, ощущая под ногами холодный песок и мёрзнув от бриза. Над головами кричат чайки, возвещая о начале чего-то нового и определённого лучшего.       Или о начале конца.       Мацуно прибавляет скорости, уносясь вдаль и заглушая мысли. Щёки раскраснелись от колючего мороза и ветра, кончики пальцев несмотря на перчатки замёрзли.       Когда Чифую приезжает на место, то спрыгивает с байка, паркуя его. Ханемию должны выпустить в восемь утра, так что у него в запасе есть ещё десять минут, чтобы успокоиться, потому что сердце начинает стучат блядски быстро. На территории никого нет, только он один. Сначала пялится на высокие бетонные стены, колючую проволоку у входа, но скоро ему это надоедает. Парень присаживается на корточки рядом с байком, зевая и одновременно с этим чувствуя, как его бьёт разрядами высоковольтного волнения. От него скручивается живот, а на месте толком не сидится — хочется до зуда в коже начать расхаживать взад-вперёд, каждые десять секунд проверяя время. Хочется волком выть и побиться головой об стену для своего успокоения, однако охранник у входа и так с подозрением пялится на Мацуно. Ну вот, его начало опять разъёбывать, когда до встречи осталось всего несколько минут. И куда делось его вчерашнее спокойствие и холоднокровие?       Последние пару минут Чифую просто сидит, притихнув и отсчитывая мысленно секунда за секундой, чтобы хоть чем-то себя занять. Сколько секунд осталось до встречи? Сто восемьдесят или бесконечность?       Режущий ухо скрип тяжёлой железной двери заставляет его вздрогнуть от неожиданности и заозираться. Взгляд тут же натыкается на парня, вышедшего из этой самой двери и кивнувшего охраннику у входа на прощанье. На парне невзрачная тонкая ветровка мышиного цвета и такие же джинсы. Через плечо перекинута спортивная сумка с вещами. Казутора стоит за стенами тюрьмы на свободе, обдуваемый всеми ветрами принесёнными с моря и выглядит совершенно растерянным и потерявшимся в этом мире. Байк и самого Мацуно он кажется пока не заметил.       Чуть отросшие тёмные волосы треплет ветер, так и норовя закрыть обзор. Ханемия стоит, зябко поёжившись и пытаясь согреть руки, засунув их в карманы. Изо рта вырывается облачко пара. Одинокий и напуганный таким ранним утром стоит у стен, которые держали его взаперти более восьми лет. И совершенно не знает, что ему делать дальше. Мацуно чувствует, что у него, блять, сейчас сердце разорвётся от жалости.       — Казутора, — окликает он парня, наконец поднимаясь с корточек и привлекая к себе внимание. Ханемия растерянно оглядывается, наконец зацепляясь за него взглядом. Пару секунд они просто смотрят друг на друга, не в силах поверить в реальность этой минуты.       «Не смей подыхать. Я тебя подожду»       «Нахуя? Двенадцать лет это жесть как много. Ты уже и думать забудешь про меня»       «Не пизди, я всегда помогаю тем, кто в беде»       «Я не в беде, я просто отбитый на голову»       «Я тоже»       Двенадцать лет ждать не пришлось, всего то чуть больше восьми, но тогда, когда было сказано это обещание, Чифую и было то всего четырнадцать. Сейчас ему двадцать два. За эти восемь лет много воды утекло, многое поменялось. И иногда Мацуно думает, что сделал недостаточно возможного для того, чтобы в тот день спасти Баджи. Но за все эти восемь лет он ни разу не пожалел о том, что решил простить Казутору Ханемию. Когда он наконец признался себе в этом, дышать стало легче им обоим.       Чифую чувствует, что задыхается, что земля уходит у него из под ног, когда с разбегу врезается в другого парня, запрыгивая на него и очень надеясь, что Казутора выдержит такой порыв чувств и не свалится на асфальт. Крепко обнимает Ханемию и никак не может надышаться этим родным запахом, никак не может перестать цепляться за него. Будто если отпустит — Казутора тут же исчезнет, рассеятся как мираж в этой утренней дымке, пронзаемый рассветом. Как прекрасный сон, слишком хороший, чтобы быть реальностью. Исчезнет, совсем как его родители-призраки, может это у них семейное. И никак уж точно не может поверить, что больше не нужно ждать. Что вот Ханемия рядом с ним, живой и здоровый. Свободный. Что видеться они теперь смогут каждый день, а не раз в месяц разговаривать по телефону под наблюдением охраны. Что теперь эта встреча не на сутки раз в пол года, а что-то гораздо большее.       Мацуно чувствует что из глаз у него всё-таки предательски потекли слёзы, а мокрые щёки тут же обжёг ледяной ветер. Жмурится, нащупывая замёрзшими пальцами лицо Казуторы и впиваясь в чужие губы. Будто душу хочет вытянуть, не иначе. Целует так, как не целовал раньше. Со всем отчаянием, страстью и жаром, пытаясь успокоить накатывающуюся истерику. На секунду думает, что это похоже на его последний поцелуй с Баджи. Но есть существенный различия — вместо вкуса крови и смерти, на языке ощущается солёный привкус слёз. Тогда Чифую понимает, что плачет не он один.       Давится слезами, задыхается, чувствует, что воздуха отчаянно не хватает и отстраняется, упираясь своим лбом в лоб Казуторы. Рвано выдыхает, облизывая пересохшие губы, и несколько секунд вслушивается в биение собственного сердца, пытаясь успокоиться.       Ну вот, его всё-таки разъебало.       — Чифую, хватить рыдать, а то я тоже успокоится не могу, — с лёгкими нотками шутливого осуждения хриплым голосом произносит Казутора, и Мацуно за мутной пеленой видит как тот слабо улыбается, а по лицу его текут слёзы.       — Да я сам этого от себя не ожидал, видимо, переволновался немного, — парень шмыгает носом, утирая рукавом куртки мокрые глаза, когда Ханемия опускает его на землю, устав видимо держать. Ага, самую капельку разъебало. Всего-то внутри произошёл взрыв сверхновой и рождение очередной Вселенной. А так совсем ничего. — Хватит ржать, придурок, — ругается Чифую, когда слышит смешок со стороны старшего, но ворчание это доброе и ласковое.       Так они и стоят несколько минут, тупо улыбаясь друг другу и пытаясь прийти в более менее приличное состояние. Охранник у входа странно косится на них, вытаращив глаза, но двум парням, если честно, на это глубоко наплевать.       — Мне кажется будто это сон, — наконец честно признаётся Казутора, вновь шмыгнув покрасневшим носом. На улице холодрыга, а он в ветровке, которую ему выдала охрана и которая нифига не согревает. Ветер гуляет по телу, заставляя кровь стынуть в жилах, а пальцы деревенеть. Так и окочуриться недолго.       — Разве сны бывают такими? — интересуется Мацуно, слегка щурясь, когда лучи низко висящего над горизонтом светила бьют ему в глаза. А звёздное свечение самого Чифую больно режет уже Казуторе по глазам. Так и ослеплённым остаться недолго. — Тем более здесь пиздецки холодно.       — Ты прав, — сдаётся Ханемия, согласившись и переводит взгляд на байк, который как он думает принадлежит младшему. — Как вижу до охуенной тачки ты ещё не дорос.       — Заткнись, я права только года два назад получил. И это мой бюджет не дорос. На байке я гоняю ещё с четырнадцати, — Чифую улыбается, ярче солнца, а Казутора вновь на грани новых рыданий. — Ты чего так легко оделся, холодно же, — парень хмурится, отчитывает его и тянет за рукав к своему мотоциклу, намекая, что пора убираться из этой жопы мира, обдуваемой всеми ветрами. — Я онигири вчера вечером купил, можем сьесть по дороге. Правда они, наверно, уже жутко холодные.       — Ничего страшного, — Ханемия усаживается за Мацуно и неуверенно обхватывает его за талию, раздумывая уместно ли это. Хотя они уже как бы трахались, но почему-то такие обыденные и глупые вещи в повседневном мире смущают его. У них были странные отношения: никаких свиданий, конфетно-букетных периодов и гуляний под луной, держась за ручку. Всё что у них было — разговоры через стекло, длительные свидания на сутки , первый поцелуй на грани слёз и секс. Были ещё эти нежные моменты, которые они могли позволить себе изредка, были прикосновения и улыбки. Но остальные прелести отношений были им недоступны. Кажется они слишком много упустили за это время и сейчас всё это надо было навёрстывать. Они будто знакомились заново, изучали границы друг друга, учились чувствовать и быть любимыми.       Это определённо сложно, но кто сказал, что будет легко составить из двух разных разбитых частей что-то целое?       Казутора не голодный но всё равно вытаскивает из пакета онигири, откусывая от одного, а второй протягивая Чифую. Тот за рулём, ему отвлекаться нельзя, так что парень просто откусывает, слегка обернувшись и благодарно промычав. Онигири хоть и холодные, но видимо решили довести Ханемию до слёз своим вкусом. Он, блять, их восемь лет не ел, имеет право.       А ещё он примерно столько же не катался на байке, и хоть сейчас за рулём не он сам, но ощущение то же самое — будто сейчас крышу нахуй сорвёт, а скорость кипит в крови, бурлит, норовя выплеснуться вулканом чувств на дорогу, чтобы они разьебались к херам. Прекрасное чувство, Казуторе будто снова пятнадцать, и не было этих долгих восьми лет.       Так они и едут минут двадцать, пока Ханемия оглядывается по сторонам, жадно ловя виды и моменты, будто ему дали всего один день свободы, а завтра снова запрут в четырёх стенах, и он стремится за эти сутки впитать в себя как можно больше, как можно больше откусить от мира и унести эти воспоминания с собой в камеру. В то, что он свободен не верится. Наверно, всё-таки сон. Просыпаться теперь не хочется вовсе.       — Я так вижу права тебе всё же слишком рано выдали, — присвистывает старший, когда Мацуно сворачивает слишком резко и кажется будто сейчас они поцелуются с асфальтам на скорости девяносто километров в час. А Казуторе не хочется целоваться с асфальтом, он хочет целоваться с Чифую. Он его долго не видел, а асфальт уже успел надоесть. Так что без обид.       — Это ты просто так на меня влияешь! — Чифую огрызается, но на губах у него шальная улыбка и вот у кого точно крыша поехала. Чифую в этот момент тоже не двадцать два, ему опять четырнадцать — вон как сердце бьётся, словно хочет вырваться на свободу. Ханемия это прекрасно чувствует, прижимаясь к нему со спины. Так что пусть не пиздит, что это он виноват, это просто младшего сильно разъебало от чувств. Да и от Казуторы самого осталось лишь мокрое пятно после такой эмоциональной мясорубки. Пиздец просто, он только вышел — а уже мясорубка.       — Чифую, — вновь зовёт он по прошествию пяти минут, уже дожёвывая онигири. Небоскрёбы Токио приближаются, показываются из-за деревьев, будто нависают над ними, хотят упасть. Ханемие они не нравятся, он хочет попросить Мацуно резко развернуться и поехать назад, потому что эти ёбанные башни выглядят устрашающе и не надёжно. Как люди вообще живут в этом запутанном лабиринте высоток, не боясь таких махин?       — Чего тебе? — на секунду оборачивается парень, поймав взгляд Казуторы. Тот молчит всматриваясь в голубую радужку глаз, будто ища там ответы на все мировые вопросы и заговоры. Притихает, видимо найдя что-то, когда Чифую отворачивается, и наконец произносит несмело и хрипло, будто все эти восемь лет молчал:       — Давай заедем к Баджи?       Мацуно только кивает, не отвечая больше ничего, а Ханемия чувствует как теперь его сердце готово разорвать к херам грудную клетку.       Ну вот, разъёбывает теперь его самого.       На кладбище приезжают минут через пятнадцать, всё ещё держась на приличном расстоянии от этих высоток. Здесь тихо, морозно и безлюдно. Казутора успокаивается, но всё равно с настороженностью смотрит в сторону небоскрёбов — всё-таки они уже на окраине Токио, уже в логове зверя. А тут у них свои законы, не такие как в колонии. Тут всё по другому, тут всё постоянно меняется, спешит. Всё враждебно. За эти восемь лет Токио расширился, поглотил в себя ближайшие маленькие селения, и словно от этого стал больше, выше, вырастил такие вот высоченные здания. В колонии потолок, в который Казутора пялил по ночам больше восьми лет нискольчки не поменялся за это время. Облупился может чуть больше, а так всё такой же страшный и скучный. А в Токио уже будто и машины скоро летать начнут, того гляди голову придётся поберечь. А то мало ли.       Уже конец ноября, холодно, на кладбище лёгкий покров инея, у Баджи был недавно день рождения, и кажется вот-вот выпадет снег. Чифую достаёт из пакета с онигири лапшу и термос с кипятком, поясняя на озадаченный взгляд:       — Я ещё сегодня не завтракал, — и плюхается прямо так на промёрзшую землю у могилы, заваривая лапшу.       Казутора медлит. Как в оцепенении или во сне подходит к могиле, присаживается на корточки и пальцами водит по высеченным на камне иероглифам. Смотрит на дату рождения и смерти, а в голове роятся дурацкие мысли по типу: «Почему Баджи не прожил ещё несколько дней? До его дня рождения оставалось совсем немного. Так хоть красивая бы дата была». Потом думает, что красивее было бы, если бы этой могилы вообще не было. Холодный камень никогда не заменит Баджи Кейске с его горячей кровью и клыкастой улыбкой. Потому что Баджи был синоним к слову жизнь, на такого человека смотришь и думаешь, что он никогда не умрёт — настолько у него было умение часто вляпываться во всякие истории и размахивать кулаками. Настолько у него был заразный придурковатый смех и блестящие жизнью глаза.       Ханемия скашивает взгляд на Мацуно, который греет замёрзшие ладони об упаковку заваренной лапши. Поймав его взгляд, младший предлагает поесть вместе с ним. Казутора отказывается — у него и так кусок в горло не лезет. Со всеми этими бумажками долго в тюрьме оформлялся, и подняли его ни свет ни заря, да и волнение это блядское. Вообщем ни о каком завтраке он сейчас думать не может.       — Знаешь, Баджи, а у тебя тут не плохо, — парень, обводит взглядом кладбище, отметив живописность места и покой, вселяющий умиротворение. В таком месте и гнить не стыдно. Казутора вытягивается на жухлой, покрытой тонкой корочкой инея траве рядом с могилой и смотрит в небо. Холод от земли пробирается на лопатки, спину, позвоночник, распространяется по всему телу, желая заморозить Ханемию, умертвить его. Земля в этом месте может только поглощать покойников, забирать в себя, когда их хоронят на глубине двух метров. Вот и сейчас кладбище думает, что Казутора принадлежит ему, раз лежит здесь так неподвижной на холодной земле, словно труп, будто и правда захотел слится с окружающей средой, стать здесь своим. Но Чифую не позволяет. Он никогда не позволяет ему умереть.       Мацуно не обращает внимания на разговоры Казуторы с могилой — у самого такие же заскоки случаются часто. Он просто съедает лапшу ровно на половину, думая о том, как им в юношестве не надоедало жрать её по несколько раз в неделю. Видимо голодные слишком были, чтобы задумываться о таким мелочах. Чифую остальную половину лапши как и раньше оставляет Баджи, поставив рядом с могилой.       — Сегодня вот Казутора вышел, — сообщает надгробному камню парень, растерев кончики пальцев. Сначало их пощипывало от обжигающей лапши, заваренной в кипятке, теперь — колет от мороза. Смотрит на Ханемию, который старательно косит под трупака уже минут пять в этой своей лёгонькой ветровке. Баджи тоже вечно одевался не по погоде — всё ему жарко было. Но Казутора вот уже побледнел, ему то вряд ли хоть сколько-нибудь тепло. И зачем тогда лежит, если от этого не умрёт, а лишь заработает пневмонию? Не самая приятная ситуация сразу после выхода из колонии. А может он не поднимается, потому что уже примёрз к земле, вот и отодраться не может. Надо ему помочь, пока кладбище не пополнилось ещё одним телом. У Чифую вот уже жопа отмёрзла на земле сидеть.       Мацуно подползает к лежащему Казуторе, слишком ленясь вставать и склоняется над ним, загораживая небо и занимая все его мысли. Не стоит забывать о живых даже на кладбище — это парень понял уже давно.       — Вставай, — требует Чифую, склоняесь над чужим лицом, и убирая мешающиеся пряди за ухо. Чувствует на себе взгляд Казуторы, когда он наконец возвращается мыслями на землю сюда, к Мацуно. Он всегда знал как привлечь внимание. Заглядывает в кошачьего цвета глаза, смотрит как отблески взошедшего солнца переливаются в них тягуче и медленно, словно жидкое золото. Ресницы слегка подрагивают, а нос покраснел от холода. Губы бледные и обветренные.       — Поцелуй меня, — негромко просит Ханемия, вглядываясь в две океанские бездны напротив. Казуторе холодно, Казуторе страшно, и он чувствует себя до ужаса разбитым. Он сейчас хочет лишь поцеловать Чифую напоследок, почувствовать себя в безопасности и умереть здесь счастливым. Ощущает как его тело деревенеет от холода, а ленность пробирается в сознание, делая его сонным, неподвижным. Его словно усыпляют, чтобы не мучился как какую-нибудь больную кошку или собачку. Но парень совсем не против эвтаназии. Давайте, делайте ему смертельный укол, он готов умереть во сне. Осталось только Чифую поцеловать, чтобы не скучать слишком. Но Чифую не склоняется над ним, чтобы дотронуться своими губами до его. Чифую упрямится и продолжает сидеть.       — Нет, — парень мотает головой, однако не отстраняясь ещё дальше. Между ними блядских тридцать сантиметров, которые сейчас Ханемия ненавидит всей душой. Потому что его буквально хотят вынудить подняться, оторваться от холодной земли, оторваться от смерти и вечного покоя, чтобы поцеловать Мацуно, поцеловать саму жизнь, потому что тот не собирается помогать, не собирается упрощать задачу. Чифую научен горьким опытом первых отношений, и теперь чёрта с два даст Казуторе сдохнуть. О, у него будет долгая жизнь, уж Чифую об этом позаботится.       Ханемия слегка хмурится, услышав отказ. Вздыхает, ещё с минуту смотрит на лицо напротив, раздумывая о чём-то. А потом резко приподнимается на локтях, выдыхая в чужие губы, прежде чем аккуратно поцеловать. Осторожно так, нежно, почти целомудренно.       Так и получается, что два лучших друга Баджи целуются рядом с его могилой на кладбище ранним утром. Казутора думает, что это блядство какое-то, не иначе, но Чифую не возражает, и от этого становится легче.       Легче от мысли, что никто из них почти не чувствует теперь вины за то, что они выжили, за то, что они продолжают жить дальше и чувствовать.       И это так по-блядски замечательно.