...И с тех пор эта рана не заживала.

      Чувствуешь, как его острые пальцы медленно скользят по горячей щеке… Чувствуешь некое тепло, которое он пытался подарить тебе в тот момент. Сквозь сон ты не чувствовал его присутствия рядом, ты видел лишь ознобный сон, в котором все образы размыты то ли за ненадобностью, или же от того, что ты, жалкий эгоист, забыл их вновь.       Ходишь среди белых столбов елей, даже внутри укутанных в холодные объятия снега. Синяя куртка твоего приятеля не контрастирует, наоборот является тем, что делает его и этот лес одним целым. Вы о чём-то говорите, ты впервые за всю жизнь естественно смеёшься, не боясь осуждения за неприятный голос… Казалось, всё хорошо, вот он — твой лучший друг, ничто не предвещает беды! Но стоит только ему спросить… — Ты не пытался начать жить новой жизнью? — выслушав твой очередной рассказ о брате удивился Классик. — Зачем тебе эта кость в горле?       Даже в грустных моментах он выдавал бесполезные фразочки, демонстрируя, что порой фауне стоило бы задуматься о костях для языка. Классик был не совсем похожим на свой стереотипный образ, для кого-то он и правда был вечно веселым занудой, утомляя собеседника за пару минут болтовни, кому-то не хотелось с ним расставаться, а кто-то был Феллом, и испытывал двоякое чувство к этому чудаку. Иногда он давал ему полезные наставления, но порой до жути раздражал, когда Феллу, по его мнению, требовалась взаимная серьёзность. — Говоришь так, будто от этого легко избавиться, — фыркаешь с обидой на приятеля, отмахивая вопрос. — Ну, из любой ситуации, где тебе не уютно, должен быть выход.       Вздыхаешь… «Из любой ситуации, где тебе не уютно, должен быть выход», смешно… — Я будто говорил, что мне не уютно, — поднимаешь голову на трещащие ветки, думая о чём-то своём. — Я привык, так-то, и от побега станет хуже, особенно если он найдёт меня.       Собеседник так же обратил внимание на источник звука. Белки… Два пронырливых зверька, словно играя, гнались друг за другом по очереди, задорно пища в разных интонациях: первая, — более маленькая, своими «словами» смеялась над сестрой, пока вторая злобно трещала, пытаясь догнать проныру. Вам двоим это напомнило пусть и разные, но в своём роде одинаковые ситуации. — Как привык к мучениям, так и привыкнешь к покою. Логично ведь, — обратил взгляд на знакомого Санс, не теряя темп шага. — Я могу помочь. Ты классный чел, не очень хорошо таким мучиться.       «Я могу помочь». Что он может?! Противостоять машине для убийств? Канону создателей? Нет. Не может… У Классика своя история, у Фелла его, и если идея его существования — терпеть и пресмыкаться, он продолжит. — Нет. — грубо подаёшь голос через минуту молчания, — Я не какой-то слабак, чтобы более слабые твари, вроде тебя, помогали мне.       Санс лишь улыбается, пожав плечами: — Как знаешь.       Фэлл проснулся, резко вскакивая, выискивая вокруг приятеля, будто тот потерялся среди елей, оставив его в глуши… Падает обратно на подушку, осознавая, что сам когда-то и убежал в этот лес, из которого не выберется самостоятельно даже с большим желанием. Он кладён на свои глаза ладонь, с досадой выдыхая, выдавая дрожащий стон, который задаёт темп слезам. До чего же обидно… Приятель бросил его в трудной ситуации. Если бы он настаивал, сейчас Фелл не был в этой выгребной яме!       До боли в груди обняв подушку продолжаешь ныть. Именно ныть, не плакать. Всё что ты делаешь в своей жизни — ноешь, не делая ничего и не давая другим помочь… Вот, от этого обидно — от своей тупости и излишней самоуверенности, от которой гораздо противнее, чем от насмешек со стороны, гораздо страшнее, чем от взгляда Папайруса.       Он уже решил, что не останется в этом аду. Теперь он сделает всё, лишь бы загладить вину перед остывшими костями того, кто истинно желал добра…       Открыв глаза, дабы осмотреть холодную комнату, Санс замечает записку, которую тут же хватает с яростью, сжимая в крепкой хватке тонкую материю тетрадного листа, узнав знакомый почерк сердится сильнее и лишь стоит начать читать, агрессия выходил из души темнотой перед глазами. «Постарайся никуда не ввязываться сегодня до полудня. В этот раз не вздумай ослушаться меня, оставайся дома. Больно твои хрипы на предсмертные вопли походят, а ухудшение твоего самочувствия приведёт к более длительному отсутствию тебя на рабочем месте, а это даже лично тебе не в прибыль.»

Папайрус.

      Слова, написанные в спешке, отметки на другой стороны листа из-за уж через чур сильного вдавливания ручки… Всё такое родное и милое, если перечитывать в спокойной интонации, а не предполагаемой агрессией, которой диктовал себе текст парень. Может всё изменится?..       Оборачивая голову на тот же кофейный столик мужчина замечает ещё парящий от своего жара напиток, не похожий ни на один, что томились в неприкосновенной коллекции чая, и пара мятных пряников, которыми кормили приболевших ангиной детей… Это было хоть что-то! Санс не ел должным образом с позавчерашнего дня, и было бы неплохо после полного пробуждения пойти перекусить в баре. Нет, что вы, он бы и сам приготовил себе завтрак, если бы не запрет волнующегося за дом брата: «не готовить в моё отсутствие». Неприятно… Санс был уверен — стоит ему начать больше сидеть дома, будет меньше проблем… И покушений на его слабую душу. — Ладно… Что это хоть? — берёт в руки чашку мужчина, принюхиваясь к аромату, тут же оторопев…       Лечебный чай… Папайрус берег последние листья на случай, если у кого-то из них появятся серьёзные ранения, которые потребуют моментального заживления. Он решил потратить на него драгоценную панацею ото всех ран? Что ж, это будет его вина, и если вздумает однажды дерзить, приводя как аргумент трату ценного напитка, Санс не станет молчать, и возразит хоть что-то… Он всегда думал, что возразит, а в нужный момент виновато опускал голову, прося прощения невесть за что.       Одного глотка было достаточно, чтобы убрать то же напряжение в горле от подступающего кашля, места ранений, причинённых во время избиения гвардейцем, неприятно пощипывали, отдавая жаром не только в зоне поражения, но и вглубь тела, обжигая не только кости и язык, но и душу, пару минут назад разрывающуюся в болезненных судорогах. Удивительно… Санс прочитал множество книг по людской анатомии и её особенности, каждый раз мотая головой, не понимая, как им удавалось спокойно жить, когда даже самая незначительная рана могла остаться с ними на долгие недели… Как вообще такие хрупкие создания могли выиграть войну? Были ли они хрупкими? Мужчина не раз сравнивал себя со стойким человеческим воином, который даже не глядя на океан своей же крови под собой продолжал стоять неподвижной статуей, будто всё хорошо. С чем это было связано? Стоило опираться на его менталитет и природу обитания в этом вопросе… Естественно, легко стать твёрдым как скала, если каждый день тебя об неё швыряют волны неизбежности, но только если ты этого сам хочешь… Может скелет и хотел быть грубым, сильным и смелым, но так же большая вероятность, что не те волны его толкали.       Откидывая в сторону ненужные мысли, Санс с хрипом встаёт с нагретого за ночь места, вздрагивая от понижения температуры и резкой боли в висках. «Стоило бы разжечь камин» — с отчаянием глядел на догорающие поленья монстр, после отмахиваясь, приказав себе терпеть. Сейчас его «Пункт Б» находился в ванной, честно говоря, не особо хотелось куда-то идти даже в рамках комнаты, тем более в день, когда ему синими чернилами по белой бумаги был отдан приказ сидеть на копчике ровно.       Заходя в мрачную комнату, освещённую лишь естественным светом через открытую дверь и небольшое окошко, Санс в который раз пугается своего же отражения в зеркале, висящем как раз напротив двери. Что-то всегда пугало его в себе же… «Паранойя» — мотал головой мужчина, закатывая глаза, не думая о произошедшем…       Ты наивно предполагаешь, что холодненькая вода облегчит жар, и, к счастью для тебя, боль действительно идёт на спад, стоит тебе взмахнуть руки с жидкостью на себя, настолько неосторожно, что намочил рукава свитера, которые было лень закатить… Поднимаясь от раковины, протирая лицо первым попавшимся под руки полотенцем, ты обращаешь внимание на раненный глаз… Раны больше не было… Видимо, лекарство давало качественный эффект… Усмехаешься, думая о том, что деньги были потрачены не зря…       Кинув полотенце в корзину для стирки, забывая о правилах поддержания чистоты, монстр проходит в гостинную, равнодушно глядя на пряники. Такая милость была приятной, не каждый день Папайрус будет тратить своё время на кого-то помимо себя в положительном ключе, но чувство, будто это очередная проверка, не позволило мужчине даже прикоснуться к сладости… Стены словно давили своим взглядом, заставляя голову кружиться в вальсе с напряжением в костях, давая эффект усталости и прежнего озноба, но как говорил Папс: «Если у тебя не оторваны конечности — ты не имеешь даже права жаловаться»… Если задуматься, будь у Санса ампутированы все 4 конечности, младший не стал бы относиться к нему с большим пониманием… Кто знает, так-то?       Беря кочергу монстр раздвигает догорающие поленья, переворачивая каждое на недогоревшую сторону, тяня время до конца горения. У камина как раз было несколько дощечек, за которыми и ушёл брат прошлым вечером. Теперь и им суждено тлеть, отдавать тепло, создавать уют… Было бы безумием благодарить эти поленья за единственное тепло в жизни героя? Вот и он задумался об этом…       Куртка и остальная одежда успела просохнуть за ночь, что было очень кстати, выходить на улицу в домашних шортах и лёгком свитере пусть порой и было как хобби монстра, но не сейчас, когда всё, что хотелось — зарыться в плед до наступления потеплений… Но пересилив себя скелет всё-таки натягивает джинсы, более тёмного материала, кое-как просовывает руки и голову в плотную водолазку чёрного цвета, подготовленную братом вместо грязной… В обуви тот не стал изменять, и образ мрачного типа с душевными проблемами дополнился кроссовками белого цвета, ныне серые в перемешку с чёрным орнаментом из грязи у подошвы, которая давно уже впиталась в материал обуви, не сбиваясь даже стиркой самыми ядерными порошками.       Думаешь вновь его ослушаться? «Да я туда и обратно… — думает скелет, задержав ладонь на дверной ручке». Даже не возьмёшь с собой телефон, на случай если твой брат решится предупредить о более раннем возвращении? «Он скорее задержится. — дерзишь внутреннему голосу, надавливая на ручку»       Дневной свет (если таковым его можно назвать) слепит, холодный воздух бодрит, а бытовой шум, каков уж был, ломал мозг на тысячи частей после внезапного перехода на гул. Вроде и легко, а что-то и не так…       Около их дома, к счастью для тишиналюбного Санса, не часть отшивались другие монстра, но центральная улица этого маленького района была так близко к обители братьев, что, теоретически, можно было сказать о постоянно снующих туда-сюда тварях прямо под окнами, мелькая тенью. Санс никак не завидовал бедолагам, живущим на площади, ведь каждый вечер что-то происходило страшнее простой потасовки детей. Каждый вечер кто-то умирал, и совсем не понятно — от куда берутся монстры для каждодневных трагедий… Монстр задумался об этом, смеясь над глупостью своих предположений о подпольном создании искусственных монстров для поднятия преступности… Но было бы весело! Никто не знает, чем занята в своей закрытой на тысячу замков лаборатории доктор Альфис, пусть некоторые контакты с ней на научном фестивале приподняли занавес тайн, но если она хотела молчать об этом, Санс поддерживал Альфис, не болтая лишнего даже в своих мыслях, приказывая и голосам молчать до самого гроба…       Как и всегда отворяешь дверцу закуренного бара, уже не противясь дыма, даже наслаждаясь этим элементом своеобразной свободы… Монстры употребляли табак, потому что могли, им никто не угрожал расправой за курение… Это ли не отлично, когда тебе ничего не запрещают? Садясь на барный стул ты не глядя на старого приятеля, смирившегося с твоей постоянной кислой миной, делаешь заказ… Большая фри? Не боишься посадить желудок? Хотя… Спрашивать это у того, чья жизнь была семечком в бесплодной почве — смеяться над ним ещё хлеще. Жалеешь, что не взял телефон… Вся твоя жизнь — жалость. Слушать сплетни и пьяные рассказы присутствующих было крайне мерзко, хотя ты сам притворялся одним из них, когда те обращались к тебе, ведь ты тот самый милый, забавный и комичный Санси, которому не будет впадлу подработать шутом… Даже им ты не давал отпор. Ты вновь просишь записать стоимость еды на свой общий долг, который явно уже пробивал потолок пещеры, взлетая до луны…       Он не стал прощаться, не стал реагировать на просьбы посетителей остаться, смахивая на то, что уж слишком много дел, пусть все и знали, что ты особо ничем не занят.       Свежий воздух был непривычен после жара помещения, настолько, что дышать было тяжело как при засушливом воздухе. Хотелось бы вообще не дышать — в дыхательных путях будто застрял кусок соли, точащийся с каждым вдохом, сыпясь в горло, провоцируя не самые сладкие чувства… Он засыпал на ходу, пока резкий оклик не разбудил его бдительность: — Санс! — звал его злобный рёв истинного монстра.       Казалось, в одну секунду вся улица стихла, ожидая то ли шоу, то ли просто жители городка играли в игру «Кто будет тише всех — выживет». В этой игре был анти иммунитет, и его обладателя вы знаете прекрасно… — Босс? — полушёпотом выговорил скелет, оборачиваясь на голос, мечтая, чтобы это в очередной раз были его галлюцинации.       Но нет… Голоса стихли, лишь лёгкое хихиканье злобного дьяволёнка тревожило шалящие нервы. Папайрус звучал злобно, вовсе не так, как вчерашнее волнение. Всё словно вернулось на свои места, и это казалось даже более привычным и любимым, чем вчерашнее.       Хватаясь сильными руками за предплечья, моментально, возможно, оставляя синяки: — Ты снова вздумал ослушаться? — шипит в лицо жертвы монстр, пока тот нервно думает, что сказать. — Вы рано сегодня… — дрожа голосом переводит тему Санс, за что получает ещё более крепкие «объятия», вскрикивая от такой резкости.       Выдохнув, гвардеец отталкивает ослушавшегося, стараясь не взорваться прямо на месте, переводя дух… А вот старший оказался не в самом ловком положении, каким-то образом тот задел монстро-ребенка, под шумок пробегавшего мимо, от чего последний звонко воскликнул, больше от недовольности, чем от испуга… Санс не успел даже обернуться, чтобы попросить прощения, как наглое создание сделало ход первым: — Хей! Смотри куда падаешь!!! — всем телом толкает в ответ неуклюжего монстра малыш. Падение пришлось не очень мягко, и пусть криком боль не подтвердилось, проехавшись по снегу монстр понял что одна из старых ран решила всплыть на поверхность, оставляя капли на снегу, стоит Сансу приподнять голову.       Вместе с кровавым следом в поле зрение бросаются уже два ДО БОЛИ знакомых силуэта, один из которых в испуге пятится назад, пока тощая фигура угрожающе наступает, готовя к бою заострённую до состояния меча кость. — П-простите… — скулит негодник. — Мелкая дрянь. — сквозь зубы рычал зверь, — Только я имею право…       Видя, что малышу грозит, скорее, смертельная опасность, Санс торопится встать: — Постойте! — кидается старший на защиту монстрёнка, спотыкаясь налету, — Он же ребенок… Совсем ничерта не смыслит!       Он не думает что сейчас получит вдвойне боль… Он то привык, а этого тупого ребёнка потом будут оплакивать всем семейством, да так, что слышно будет на весь городок, может до самой Столицы… Не казалось ли ему, что этими мыслями он просто оправдывал свою тревогу за живое существо, как делал часто брат?       Злобный оскал медленно переходит в замешательство. Растворив оружие Папс вздыхает, направляясь в сторону дома, жестом зовя брата за собой, а тот, как послушная сука, идёт следом.