SS

Регина

На следующее утро Регина звонит Арчи Хопперу. Еще одно ее развлечение: ходить к нему на сеансы и всякий раз рассказывать новую историю своей жизни. Жаль, что с приездом Эммы Свон в город с этим пришлось завязать. – Здравствуйте, Арчи, – весьма вежливо приветствует собеседника Регина. – Скажите, у вас сегодня будет возможность принять меня? Она улыбается, когда слышит торопливый ответ. Конечно, кто посмеет ей отказать? – Чудесно, – воркует она, постукивая пальцами по столешнице. – Я буду у вас через пару часов. И сегодня история будет не про нее. Ночью ей пришлось разбудить Грэма и заставить его отнести в подвал одеяло. Мысли о замерзающей Эмме мешали спать, Регина крутилась, не в силах найти удобное положение, разговаривала с собой в собственной голове и пыталась убедиться, что Эмма – всего лишь пленница. Разве пленницам положено особое отношение? Тем более, таким пленницам? Но что-то внутри – возможно, все тот же колюче-меховой зверь – заставляет ее перед уходом приоткрыть дверь в подвал. Регина отлично понимает, что Эмма может снова сбежать – даже несмотря на свое плачевное состояние. И все же именно это понимание и будоражит. Представление, как Грэм поймает беглянку и… Регина сладко вздрагивает, вспоминая, как стирала кровь с чужих губ, и поспешно отступает назад, запрещая себе заглядывать в подвал. Голова чуть кружится, по спине бегут мурашки. Хочется посмотреть, как там Эмма, но это можно сделать вечером, а пока что… Пока что стоит подстелить себе солому там, где, возможно, придется бежать. То, что Сторибрук скинул с себя сонное проклятие – уже свершившийся факт, и склеить разбившуюся вазу нереально, осколков слишком много. Их только можно попытаться убрать, но какие-то обязательно вонзятся тогда, когда не будешь этого ждать. Регина знает точно: шаги следует предугадывать задолго до того, как они произойдут. И поэтому взволнованно говорит Арчи Хопперу, демонстрируя ему свое декольте: – Вы знаете, шериф Грэм в последнее время кажется мне странным. Он постоянно зол, груб и взвинчен. Я не знаю, что с ним происходит. Регина больше не доверяет Грэму. По крайней мере, не так сильно, как раньше. Да, он выполняет все, что она поручает ему, но в его глазах все чаще застывает немой вопрос. Ему не слишком нравится то, что он делает, а в Эмме он явно видит кого-то большего, чем просто биологическую мать Генри. Воспоминания… Регина чует их. Они грозовым облаком роятся над Сторибруком. Не так давно она разговаривала с Голдом – не по своей воле, конечно, – и он подтвердил ее опасения. Приезд Эммы вызвал к жизни прошлое. Запустил механизм. Разбудил дремавшее зло. И теперь… Теперь Регине стоит быть не просто настороже – теперь ей следует и вовсе не закрывать глаза. Хоппер поправляет очки, косит взглядом в декольте и сглатывает прежде, чем ответить: – Полагаю, мне стоит поговорить с ним. – О, нет, нет! – испуганно всплескивает руками Регина. – Что вы! Он не должен знать, что я вам рассказала! Она учащенно дышит, словно и впрямь волнуется. – Рассказали о чем, мадам мэр? – на удивление трезвым взглядом смотрит на нее Хоппер. – Это всего лишь ваши ощущения. Я не замечал подобного поведения за шерифом, возможно, подобное касается только вас. Никогда раньше он не смел перечить, когда Регина сладко лила ему в уши свою ложь. Сейчас же ей приходится скрипнуть зубами и мило улыбнуться. – Хотите сказать, что мне не о чем переживать? Хоппер откидывается назад в своем кресле, снимает очки и принимается протирать стекла бумажной салфеткой. – Хочу сказать, мадам мэр, что в городе в последнее время развелось хулиганов. Вы же знаете: они то стекла в кафе у Грэнни выбьют, то клумбу распотрошат, то у мистера Голда из лавки украдут что-нибудь. Полагаю, шерифу прибавилось работы – и не самой приятной. Думаю, его можно понять. Улыбка приклеилась к губам. План трещит – вдоль и поперек. Регине нужно было зародить подозрение, чтобы, если нечто случится с Грэмом – ведь всякое может, не так ли? – ни у кого не возникло бы и тени сомнения, из-за чего. Грэм, к сожалению, не похож на самоубийцу, но даже с самыми сильными людьми порой приключаются невообразимо печальные вещи. Особенно, если правильно подвести к этой мысли и их, и окружающих. Впрочем… Хоппер, хоть и не дал разговору пойти в нужном направлении, тем не менее свернул на параллельную дорогу. – Я беспокоюсь за его душевное состояние, – крайне серьезно говорит Регина, убирая улыбку. – Поймите, он… дорог мне. Я бы не хотела, чтобы с ним что-то случилось, тем более, из-за работы. Хоппер заканчивает протирать очки и возвращает их на место. Аккуратно убирает использованную салфетку в карман пиджака и скрещивает руки на животе. – Что вам нужно от меня, мадам мэр? – уточняет он. – Вы не хотите, чтобы я говорил с ним, но… что тогда? Регине хочется ударить его. И не заботиться потом, если польется кровь. – Может быть, вы посоветуете, как вывести его на откровенный разговор? Чем я могу помочь? Она знает, чем поможет. Сегодня же ночью. Грэма всегда это бодрит. Хоппер вздыхает. – Просто наблюдайте за ним. Если приступы ярости и раздражения будут повторяться… что ж, тогда советую позвонить мне и доктору Вэйлу. Возможно, придется что-то прописать нашему шерифу. При его работе депрессии и стрессы совсем неудивительны. Регина выходит из кабинета Хоппера довольная. Так или иначе, но она добилась своего. Заронила зерно сомнения, предупредила о возможном. Теперь, случись что, Хоппер непременно вспомнит об этом разговоре. Непременно. На перекрестке навстречу хромает Голд. Регина широко улыбается ему. Для него, как и для Генри, Эмма Свон покинула город. И никогда не вернется. Дом встречает практически абсолютной тишиной. Грэм смотрит телевизор на минимальной громкости и не встает при виде хозяйки, только чуть поворачивает голову. – Все спокойно, – отрывисто сообщает он и возвращает свое внимание какой-то криминальной сводке. Регина рассматривает его затылок довольно долго. А не привлечь ли к делу Сидни? Он умен и… Впрочем, нет. Слабо представляется, как он решает проблему физического рода. Да, он умело работает головой, но и только. Разве что подстраховаться… Регина встряхивает головой и неспешно идет к подвалу. А там… Там все так, как было оставлено. Она толкает дверь, ждет, пока зажжется свет, и встает на верхнюю ступеньку, не собираясь спускаться. Эмма, сидящая на матрасе, поднимает голову, щурясь и часто моргая. Глаза еще заплывшие, хотя синяки уже сползли ниже. Интересно, каково это: почти все время проводить в полной темноте? Не знать, что с тобой будет дальше? Регина молчит и смотрит на свою пленницу, ловя ответный взгляд. Эмма сдается первой. – Ты снова забыла закрыть дверь, – говорит она едва слышно. У нее припухшие после вчерашних побоев губы. Хочется потрогать их. Наверное, они горячие. А еще на ней футболка, и Регина не помнит, чтобы просила Грэма принести что-либо, кроме одеяла. Эмма часто моргает и нервно скрещивает руки на груди. Наверняка ей кажется, что вызывающе, но Регина чувствует в этом жесте желание спрятаться. Приятный жар понимания силы разливается внутри. – Я знаю, – улыбается она широко, кивает и уходит, на этот раз запирая дверь очень тщательно. Грэм на диване делает вид, что ничего не происходит.

Несколько месяцев назад

В ресторанчике было шумно и жарко. Эмме очень хотелось уйти, но Джек пригласил ее поужинать, она согласилась, а сбегать теперь было бы глупо. Да и кормили тут вкусно, еще и за чужой счет. Джек покосился на Эмму, когда та в очередной раз принялась оглядываться. - Не нравится здесь? – он улыбнулся, чуть наклонившись вперед. Его доброе, открытое лицо выглядело очень загорелым в слабом освещении. Эмма вздохнула и помешала трубочкой в коктейле. - Не знаю, - честно призналась она, качая головой. – Может, из-за духоты… Она вытерла с виска каплю пота и пожала плечами, будто говоря: «Ну, сам же видишь…» Джек засмеялся и подал ей салфетку. - Дождемся десерта и пойдем погуляем, хорошо? Тут отличные пирожные! Эмме хотелось домой. Она уже жалела, что пошла на это чертово свидание. Может, все-таки сбежать? Сделать вид, что отошла в туалет, а там… В окно вылезти, хотя бы! Это были глупые мысли, да и Джек такого не заслужил. Эмма улыбнулась ему и протянула руку. - Слушай, Джек… Она замолчала, гадая, как он отреагирует, когда услышит. Кто знает, вдруг все же придется убегать. Джек приподнял брови в ожидании. Он больше не улыбался. - Не захожу тебе, да? – проницательно спросил он. Эмма облегченно опустила плечи. - Извини. Она так давно не была на свиданиях. Может, стоит сказать, что дело в ней? Соврать что-нибудь про тяжелое недавнее расставание или болезнь какого-нибудь несуществующего родственника… Но Джек и так все понял. По глазам стало заметно, они погрустнели и даже вроде бы чуть увлажнились. Эмме снова захотелось убежать. Неловкость ситуации подчеркивалась тем, что Джек долгое время убеждал ее, мол, скучно им не будет, а скучно все же стало. И вот что с этим делать? - Я хороший парень, знаю, - каким-то образом Джек предвосхитил фразу Эммы и поднял руки, будто сдаваясь. – Но не герой твоего романа. Эмма виновато пожала плечами. Ощущать эту вину ей не нравилось, однако… Отчего-то вспомнился Нил. Он ведь тоже казался хорошим парнем, а вон как вышло… Может, и Джек?.. Нет-нет, второго Нила ей точно не надо! И все же, неловко разойдясь с Джеком и испытав громадное облегчение, Эмма разрешила себе признаться: она любит плохих парней. Всегда любила. Что уж теперь…

Эмма

Тело по-прежнему болит. Ворочаться больно, глубоко дышать больно, плакать больно – а плакать хочется. То от жалости к себе, то от злости к Регине, то от ненависти к Грэму. Хотя иногда все наоборот, и тогда Эмма злится на себя, Регину ненавидит, а Грэма – жалеет: кто он, если не марионетка в руках опытного кукловода? Да и ей стоило бы включить свой суперрадар, которым она всегда гордилась и который помогал ей выводить на чистую воду всякую мутную рыбу. Но с Региной так не вышло. Может, из-за Генри, из-за желания примирить его с матерью. Эмме очень хотелось разглядеть в Регине хорошего человека. Так сильно хотелось, что она проглядела плохого. Эмма лежит на спине и медленно моргает. Шевелит пальцами на правой руке, то сгибает их, то разгибает, прислушивается к ощущениям. Приходит к выводу, что тактику стоит поменять, если она не хочет в один прекрасный момент не очнуться от побоев. Да и в целом – сколько можно ее бить? Ладно, Регина получает от этого удовольствие, но Грэм… Что, и он тоже? Городок извращенцев. Желание подшучивать над собственным бедственным положением дает Эмме понять, что дело идет на поправку. Неплохо бы, конечно, выторговать что-то у Регины. Одеяло с футболкой ей перепали, но этого мало. Еды и воды почти не достается, практически полное существование в темноте скоро сделает ее слепой. Да и побои… Лишь чудом у нее ничего не сломано. Или она просто не чувствует? Эмма осторожно садится, стараясь не кусать губы при каждом движении. Конечно, ее били и раньше: жизнь в детском доме – не сахар. Но несколько раз за пару дней… Грэм, конечно, мастер своего дела. Кем он работал до того, как стать шерифом? Наемным убийцей? Эмма бы даже не удивилась, узнав, что так и есть. Сидеть быстро надоедает, но и ложиться не хочется. Эмма уговаривает себя на то, чтобы подняться и сделать пару шатающихся шагов. Очевидно, что потери ее не столь велики, как казались еще вчера, потому что будь дела хуже, ни сидеть, ни ходить у нее бы не вышло. А тут поглядите-ка!.. Эмма бродит вдоль стен, то и дело касаясь их руками, словно опасается выйти за пределы подвала – или надеется? В голове вяло решается вопрос о том, что дальше-то делать. Подчиняться Регине? Играть по ее правилам? Надежды на то, чтобы просто вырваться отсюда, практически не осталось: Грэм, судя по всему, бдит тщательно. И бить готов при любом удобном случае. Возможно, ему бы хотелось избить Регину, но он довольствуется тем, что под рукой. Эмма криво усмехается и тут же досадует, чувствуя, как расходится от ухмылки едва-едва поджившая губа. Солоноватая кровь попадает на язык, вызывая подавленные воспоминания о жажде. Эмма сглатывает и вдруг кричит так громко, как только может: - Я хочу есть! И пить! Регина, твою мать, хватит морить меня голодом! Если я сдохну, тебе не с кем будет играть! Она кричит достаточно долго, чтобы устать. Наощупь найдя лежанку, Эмма осторожно и медленно опускается на нее, прислушиваясь, не идет ли кто. Время тянется безумно медленно, пожалуй, его бег – вторая по счету пытка после побоев. Даже голод и жажда не так мучительны. Впрочем… Эмма обманывает сама себя: и есть, и пить хочется очень. Просто еще больше хочется заняться хоть чем-нибудь, кроме сна и бодрствования, которое тоже похоже на сон. А еще хочется избавиться от боли. Никто не приходит. Очередным испытанием становятся поиски ведра, когда Эмма чувствует, что пора. Она обшаривает подвал снова и снова, тревога возрастает с немыслимой скоростью. Нет ведра. Грэм вынес его, когда приходил? Твою ж мать… Эмма снова кричит, на этот раз – с убедительным призывом не дать ей загадить подвал. Кричит громко, то и дело срываясь, почти забыв про боль, но результатов как не было, так и нет. Выдохшись, она возвращается на матрас и долго лежит без движения, глупо надеясь, что внутри все само рассосется, ведь она ничего не пьет. Конечно, не рассасывается. Конечно, усиливается. Конечно, приходится снова встать, превозмочь стыд и сделать лужу в одном из углов, возможно, не самом дальнем. Стыд сменяется облегчением и пониманием того, что и так можно. Однажды все равно кто-то придет, и им это убирать. Эмма даже злорадно смеется, пока боль не стукает ее по затылку, напоминая о себе. Главное, не захотеть сделать это снова. Или что побольше. Грэм приходит тогда, когда Эмма пометила три угла из четырех. Сколько прошло времени? До Луны и обратно. Чертова проклятая вселенная времени! Болезненно моргая от вспыхнувшего света, Эмма успевает заметить, как принюхивается и морщится Грэм, спускаясь по лестнице. Злорадство снова поднимает голову, а на язык просится: - Было очень глупо оставить меня без ведра. Грэм молча скользит по Эмме взглядом. Он вообще с ней не разговаривает, наверное, не станет и на этот раз, но… - Я принесу тряпку, а ты все уберешь. Как будто она в этом во всем виновата. Эмма качает головой. - О нет, дружок. Ты меня избил. Лишил ведра. Так что сам виноват. Откуда столько смелости? Или уже ничего не страшно? Ударом больше, ударом меньше… Пусть только по зубам не бьют, стоматологи такие дорогие. Она скалится, выдавая это за улыбку, а Грэм все смотрит на нее, и глаза у него пустые. Эмма силится понять, о чем же он думает, и самонадеянно уверена, что точно не станет ничего тут убирать. Мелькает быстрая мысль, что ее могут оставить задыхаться в собственных испражнениях, но следом за этой мыслью на пороге появляется Регина и резко спрашивает: - Грэм, ты что, потерял нюх? Пахнет. Убери сейчас же. Она не укоряет его за то, что он забрал ведро, но вот за то, что он еще ничего не убрал – с удовольствием. Эмма с нарастающим интересом наблюдает, как ее мучители обмениваются долгими взглядами, и приходит к выводу, что не все так ладно в сторибрукском королевстве. Грэм, наконец, повинуется и уходит за тряпкой и новым ведром, а Регина молчит до тех пор, пока он не возвращается. Молчит она и тогда, когда он, присев на корточки, убирает оставленные Эммой лужи. В какой-то момент Эмма думает, а не отбили ли ей почки, раз она столько напрудила. Регина не смотрит на своего ручного полицейского пса. Взгляд ее направлен в сторону, и Эмма, хоть и силится его поймать, не справляется с задачей. Хозяйка города видит что-то свое на противоположной стене и вдыхает полной грудью только в момент, когда Грэм уходит, не обернувшись. Не оборачивается на него и Регина, окидывает быстрым взором прибранное помещение и подходит к Эмме. Оценивающе смотрит – примерно так же, как на результат работы Грэма, - и протягивает небольшой тюбик. - Думаю, сегодня вы справитесь самостоятельно. Она преувеличенно вежливо улыбается, а Эмма только рада. Ей не нравится, что Регина трогает ее в моменты, когда ответное прикосновение состояться не может. Она уже хочет взять тюбик, когда вместо этого выпаливает: - Еды и воды. Не просит – требует, не думая о последствиях. Регина удивлена, это заметно по едва дернувшимся бровям. - Что, - хмыкает Эмма, - ты забыла, что мне надо есть и пить? Хочешь уморить меня тут? С кем же тогда тебе играть? Она забывает, что собиралась сменить тактику, и снова прет напролом, ни на что особенно не надеясь. Видимо, Регина просекает это, потому что удивление во взгляде сменяется насмешливым пониманием. И она, зажав в ладони так и не переданный тюбик, небрежно бросает: - Снимите футболку, мисс Свон. Эмма застывает на полуслове, застрявшем между зубов. - Что? – глупо спрашивает она. – Зачем это? С концом фразы приходит понимание. Регина отлично знает, что ее прикосновения не доставляют радости Эмме. И за проявленную дерзость именно это и станет наказанием. Тягостное молчание повисает в подвале. Эмма в упор смотрит на кажущуюся добродушной Регину и цедит: - Я сама справлюсь. Тьма в карих глазах холодеет. - Снимайте, - повторяет Регина. – Футболку. Она не угрожает – по крайней мере, словами. Но весь ее вид говорит о том, что сорвать футболку с Эммы – сущая забава. И она с удовольствием в нее погрузится. Эмма медлит, рискует, прикидывает, что можно сделать. Выходит, что ничего, только повиноваться. Зубы стискиваются, руки поднимаются, взрывная волна боли проносится по телу. Эмма корчится, футболка оказывается на полу в три приема. Соски тут же твердеют: в подвале достаточно прохладно. Взгляд Регина цепляется за них на секунду и ползет ниже. - Джинсы. Эмма хочет поспорить, но отказывается от этой идеи. Может быть, так Регина быстрее насладится своей извращенной игрой и свалит, оставив ее одну. Можно уже даже и без воды, и без еды. Джинсы ложатся рядом с футболкой, штаниной цепляясь за цепь, и Эмма понятия не имеет, как их стащить окончательно, а Регина насмешливо произносит: - Остался еще один предмет одежды, мисс Свон. Карие глаза поблескивают. Эмма не знает, как это комментировать. И стоит ли? На ней только трусы, которые она не меняла… Ну, долго. В других условиях она бы не держалась так сильно за грязное белье, но сейчас… - Ты издеваешься? – мрачно спрашивает она, надеясь, что Регина придет в себя и заберет свое нелепое требование. – Я тут голой сидеть не стану. Станет, конечно, куда ей деться? И Регина отлично это понимает, поэтому стоит и ждет, скрестив руки на животе. Весь ее вид выражает полную готовность ждать столько, сколько потребуется. Эмма могла бы выдержать характер, однако все, чего ей хочется прямо сейчас, это лечь, попытавшись хоть ненамного избавиться от тянущей боли, и остаться в одиночестве. Но весьма затруднительно проделать такое в нежеланной компании. Поэтому… Трусы отправляются туда же, куда и джинсы до этого, так же повисая на цепи. В чем смысл? Эмма невольно съеживается, частично от толчками пульсирующей боли, которую разбередили непривычные движения. Наготы и своего тела она никогда не стеснялась, вот только сейчас это тело грязное, и от него прилично воняет. Еще какое-то время назад эта вонь Эмму не стесняла, сейчас же… Сейчас же Регина в упор рассматривает ее, бегает взглядом, что-то оценивает, прикидывает, крутит в голове. Эмме противно, она отворачивает голову и ждет только, чтобы ее уже намазали этой гребаной мазью. Однако тюбик летит к ее ногам, а Регина склоняется и, достав откуда-то ножницы, уверенно и быстро разрезает одежду, забирая следом ворох. Эмма даже не пытается что-то сделать. - Хорошего вам вечера, мисс Свон, - слышится набившая оскомину вежливость, и Регина уходит, не оглядываясь, оставляя ошарашенную Эмму голой сидеть на матрасе. Хорошо хоть одеяло есть, в него можно завернуться, когда приходит мрачный Грэм и ставит на пол тарелку с бутербродами и две бутылки воды. Никакой фантазии. Эмма не благодарит его и жадно накидывается на еду, когда остается одна. Дверь не прикрыта – снова, - пучок света озаряет подвал, позволяя смотреть, что кладешь в рот. Насытившись, Эмма не без труда смазывает себе все больные места, до которых может дотянуться, и со вздохом облегчения укладывается на спину. Она почти не думала сегодня о Генри. Но в ее положении это простительно, ведь так? Завтра. Завтра ей станет легче, и она обо всем подумает. Может быть, даже что-то придумает. Свет продолжает разгонять полумрак. Дверь открыта. Вот только сбегать голой – такое себе удовольствие. Да и Грэм явно неподалеку. Эмма удобнее вытягивает ноги. Все еще прохладно, но одеяло спасает. Регина дала шанс и тут же его отобрала. Смеется наверняка, любуясь своим безупречным отражением. Вот сука.

Регина

Комната залита мягким желтоватым светом. Регина сидит перед зеркалом и не видит в себе изъянов. Поворачивает голову то так, то этак. Любуется. Улыбается. Трогает языком верхние зубы: белые, ровные. Идеальные. Картину портит только шрам на губе, но исключение, как известно, подчеркивает правило. Мысли о Генри особенно сильны сегодня. Сын все еще гостит у своего приятеля и будет там ровно столько, сколько потребуется. Регина очень скучает по нему, но возвращать не спешит: если Генри столкнется с Эммой – а это может случиться при любом, даже самом продуманном раскладе, - проблем станет гораздо больше. Эмма, Эмма… Что же с ней делать? Регина не может ее отпустить. И не может держать в подвале вечно. Отчего-то смерть мисс Свон представляется ныне весьма сомнительным удовольствием. Регине совершенно не хочется избавляться от трупов, пусть даже в свое время подобные занятия доставляли ей радость. Губы трогает кривая усмешка. Подвалы замка в Зачарованном Лесу редко пустовали. Злую Королеву не просто так называли Злой. Возможно, ей стоило бы даже придумать титул похлеще. Регина протягивает руку и касается своего отражения. Ведет кончиками пальцев по щеке двойника, подбородку, заглядывает в глаза. Когда-то она хотела разделиться. Выставить за пределы собственного тела боль, страх, ярость… Оставить только ту Регину, которой она была когда-то, до знакомства с Белоснежкой, до всей той истории, что положила начало хаосу. О, какой счастливой она бы тогда стала!.. Регина резко выпрямляется и рвано вздыхает. Трясет головой, скалит зубы. Пытается прогнать мысли, которые теперь не дадут спать. А потом вдруг представляет обнаженную Эмму – и это помогает. Это отвлекает. Это переводит стрелки. Регину не возбуждает вид голой Эммы. По крайней мере, не сексуально. А вот ощущение власти одетого человека над раздетым – о, да, с этим можно играть. Обнаженный человек уязвим более всего. Его можно не трогать, не бить, он сам ощущает себя будто под ударами. Она помнит, как оставляла в подвалах замка испуганных голых людей: на день, на два, на три. Иногда не вспоминала о них неделями, а после вышвыривала прочь тех, кто остался в живых. Они сходили с ума, почти все, за редким исключением, и с этими исключениями Регина резвилась до тех пор, пока не доламывала. После ей предсказуемо становилось скучно, и она избавлялась и от них, не сожалея ни о чем. Сожалеет ли теперь? Что ж… Иногда они ей снятся: безликая, серая масса, надвигающаяся из тьмы подвала. Но она-то всегда стоит на свету. Вот и сейчас включает ночник: старая привычка, помогающая высыпаться. Много раз Регина пыталась спать без освещения, и это были ночи, проведенные без сна. Больше никаких экспериментов. Образ Эммы тухнет под плотно сжатыми веками. Не позвать ли Грэма? Сам он в последнее время не приходит, предпочитает ночевать на диване, оправдываясь тем, что сторожит пленницу. Регина кивает: все верно. Нельзя, чтобы Эмма сбежала. А сама тихо радуется, потому что за столько лет Грэм надоел безмерно. Лишь смутное нарастающее опасение тревожит изъеденное червями сердце. Проклятие почти пало. Во всяком случае, бег времени в городе восстановлен. Вспомнит ли Грэм когда-нибудь, кем был он при замке Королевы? Что делал в услужении? Как плакал, убивая по приказам? Регине не жалко его. Ей не жалко никого, кроме себя. И Генри. Вот два человека, ради которых она продолжает сворачивать горы. И держать в подвале Эмму Свон. Где-то посреди ночи Регина просыпается вдруг от неясного звука. Приподнимается, прислушиваясь. Должно быть, Грэм. Или не он? Могла ли Эмма… Регина морщится. Не стоило так много думать об этой женщине перед сном. Вот, кажется, она ей даже снилась. Неудивительно. Регина встает, полная решимости проверить, все ли в порядке, потому что знает: иначе будет трудно уснуть снова. Дорога до подвала в сумраке дома занимает больше времени, чем обычно, и ответа, почему так, нет. Впрочем, Регина не особенно-то и стремится найти этот ответ. Она просто хочет лечь обратно в постель и забыться крепким сном до утра. И если для этого ей потребуется удостовериться… Дверь в подвал заперта. Регина хмурится, размышляя, потом все-таки осторожно отпирает ее и заглядывает внутрь. Эмма спит, свернувшись под одеялом. Не видно, одета ли она. Если да, Грэма придется наказать за своеволие. Регина вздыхает и осторожно спускается по ступеням, всякий раз ожидая от них предательского скрипа. Но все тихо, и только лампочка под потолком помигивает время от времени. Регина доходит до Эммы и опускается на корточки, готовая отпрянуть, если пленница откроет глаза. Однако Эмма, похоже, спит крепко. Или не планирует прекращать притворяться. Что ж, сейчас и впрямь не самое лучшее время для бесед. Какое-то время Регина разглядывает родную мать своего сына. Ищет в себе злость, ненависть, раздражение, но, видимо, ночью они тоже предпочитают спать. Во всяком случае, особых эмоций нет. Может быть, помогает то, что сходства со спящим Генри Регина не наблюдает. Похож ли он на отца? О, нет, это лишние знания! Достаточно приезда мисс Свон. Регина уже собирается подняться, когда Эмма хмурится во сне, и на щеку ей падает прядь волос. Волосы грязные, немытые, прядь лежит неуклюже и, кажется, вот-вот оставит на коже сальный след. Регина колеблется, ощущая в себе противоречивые желания. Трогать Эмму – грязную Эмму! – ей не хочется, но прядь лежит так неудачно, так портит вид… В итоге, кривясь, Регина все же кончиками пальцев осторожно отодвигает прядь в сторону. Спокойствие восстановлено. Эмма не проснулась. Уже у себя в ванной, яростно отмывая руки, Регина думает, что стоит помыть и пленницу. В конце концов, это тоже можно превратить в забаву. Для себя. Да и чистая Эмма, чего уж там греха таить, гораздо приятнее грязной. Даже на вид.