Ферштейн

Спускаясь по лестнице вниз, Достоевский вновь закурил. Уже и забыть успел как много раньше выкуривал, удивляло что он легко смог переключиться на другое. Иван... Кажется будто это совсем не он. Федор уж точно не хотел, чтобы его игрушка стала нормальной, не поломанной. Хотя можно подумать что она сломалась ещё больше с этим поведением и раскованным поведением. Было понимание что Гончаров мог бы измениться в какой-то стрессовой ситуации или мозг начать работать более активно с выбросом адреналина. Только вот... В какой момент произошло то самое нервное напряжение? Достоевский задался множеством вопросов, тревожность нарастала все сильнее. А если с Иваном что-то случится, пока он ушел в аптеку? Если он сбежит... По пути его чуть не сбила машина, ибо мысли заполнили голову слихва. Наконец купив мазь что облегчит боль от трещин, Федор поспешил домой. В голове не было ничего. Он лишь бежал обратно... Чертова поздняя осень была полна слякоти и буквально все заставляло голову раскалываться. Холодный ветер и воздух царапали горло, а ноги болели от ходьбы. Что уж говорить про бег? Но он терпел, кусая свои губы бежал дальше. Тело будто перегрелось, стало невероятно жарко в своей шали. Хотелось раздеться прямо на улице, однако нельзя... Он понимает что это лишь побочки от перенагрузки на слабое тело. Наконец войдя в дом, он протянул аптечный пакетик с мазью Ивану, что уже игрался с землёй в цветочных горшках. Даже способность восстановил? — Когда ты всё вспомнил? И что ты вспомнил? — Достоевский беспокоился, он не хотел потерять контроль над своей куклой. Конечно ему больше нравилось когда он был беззащитной зверушкой. И давать ему столько свободы наверняка было ошибкой. — Федь, у меня всё отлично. А что с вами? — Гончаров поглядел на запыхавшегося мужчину, чье тело и руки трясло. Он аккуратно забрал пакетик с протянутой руки. На вопрос ответа ему не дали, лишь смотрели дожидаясь объяснений. — Я чувствую себя лучше с момента... — Иван сделал задумчивое лицо, пытаясь вспомнить. "Федя?" Почему он так его стал называть? Слишком многое позволяет. — Как только ты начал поливать меня грязными словами, наверное в моей памяти что-то заело, да и вспомнил пару вещей. Вот и всё. А что? Разве это плохо? Думаю что хорошо! – Мд-а.. и это твоё яркое воспоминание? Как тебя оскорбляли.— Фёдор с утра был готов к другому, к тому что Иван будет его боятся, а точно не к его новой-старой личности. Неужели он так наговорил что это сломало Гончарова? — Слова ранят... Видимо это правда. Фёдор хотел посмотреть, как он уживётся с таким Гончаровым. Ощущение, будто он приобрёл обновление. Версию игры 2.0. Кукла стала эсоциональнее и разговаривай, вышла будто на новый уровень. Но Фёдор уже знал как вернуть старую версию, однако с этим потом. Сейчас ему интересно узнать о его воспоминаниях и жизни. Теперь всё внимание на глупого подростка в теле 25-летнего мужчины, который и сам не осознает что с ним. Гончаров заперся в ванной с мазью, оставив Фёдора одного с телефоном в руках. Пароль ему сказали, просто графический ключ. Старый Сяоми, что был харош в свое время. Первое куда он зашел: Галерея. Там полно фотографий природы, и городов. Кадры его статуй, видимо архитектурный куда он поступал. И конечно фотографий самого Ивана. Листал так до неопределённый даты, волосы были короче. Видимо в формалине так и росли. Иван на фотографиях либо один, либо со взрослой женщиной, мать его. С друзьями у него нет ничего. Хотя была фотография с лысым мужчиной с рыжей прядь на лбу, Иван на ней так улыбался, или, смеялся? А мужчина был немного зол от фотосъёмки. Это доказывало то что было где-то семь фото с ним, видимо Ваня отвлекал его от работы и шутит. И потом опять здания, вполне знакомые, похож на район где учился Фёдор когда-то. Иван там совсем молод, да и год и дата соответствует последнему курсу Федора. А вот и сам институт с парадной , Гончаров и там был и любил фотографировать. Ещё так полистал, Гончаров с очередным незнакомым Фёдором человеком сделали смешное чёлки на фоне института. Однако, на лестнице был.. сам Фёдор и Гоголь? — Да ну.. ? — Достоевский приблизил, качество было не лучшим но штаны Гоголя он узнал, тогда он носил нелепые в клетку штаны, ну и сам себя Фёдор узнал. — Видимо.. мы пересекались.. это было ж..совсем Ваня ребёнком был.. Он дождался пока Гончаров выйдет. Лучше бы провести опрос. Не факт что всё помнит. Но и дальше он не особо хотел чтобы тот вспоминал. И лучше называл бы его дальше хозяином. — Вань, иди сюда. Садись. — Фёдор похлопал рядом с собой на диване, призывая любимую куклу. Или уже не кукла? — Что помнишь? Как твое самочувствие? — Я.. со мной все хорошо.. очень даже. Ну, вот пароль вспомнил, да и что ещё... то что я в архитектурный поступил! — Ваня радостно отвечал, и пытался быть на позитиве. Держа Фёдора за руку. — Я хочу пойти на занятия.. — Что...Иван, но тебя сбили...и.. — Всмысле? Кто сбил? — Гончаров посмотрел на Достоевского, прямо в глаза. Его улыбка превратилось в нечто глупое на лице, перекосилась. Он ничего не понимал. Тут то стало понятно. Ничего он не вспоминал. Просто одно заменилось на другое. Он не помнит что был в той коме, забыл большую часть проживания в квартире Достоевского и вероятно с трудом вспомнит Николая с Сигмой. Иван же смотрел растерянно, взгляд бегал туда сюда. Вскоре они глянули на чужие, сториге очи с нахмуренными бровями... А в светлых же читались вопросы и надежда. — Тебя сбила машина. Иван, ты оживший труп. Выразительные глазки захлопали, кажется они наполняются слезами, что невозможно остановить под напором эмоций. А именно... Непонимание. — Как это труп?!— Вскрикнул блондин, сметая слезы. — Что ты несёшь! Сжимая кулаки и бья по матрасу, кричал он. — Я же цел! Вот я сижу! Что за бред. — Это не бред, Вань. — Федор берет того за челюсть, крепко её сжимая.— Ты по сути Франкенштейн, посмотри на свою руку. Юноша нервно переводит взгляд на заменененую руку, что не смотря на тщательный отбор идеала ранние, отличалась, тот это прекрасно понимал. — Эта рука, твое ребро.. оно тебе не родное, это части тела других людей. — Ч-что за бред! — Это не бред Вань, тебя сбила машина, считай насмерть. Ты здесь только из-за меня. И мне не нравится, что ты стал мнение послушен. — Злостно ответил Достоевский, приподнимая головку куклы.— Ты был такой покорный, так любил меня, словно собака. Хотя... — Брюнет выдерживает некоторую паузу, прежде чем продолжить.— Ты и был этой собакой. Блондин замер будучи в совершенном негодовании. Взгляд совсем помутнел, ослабевшему мозгу сложно перебрать воспоминания и информацию, что уж говорить про сознание, которое ничего сейчас осмыслить не может. Все же было хорошо. Дом, учеба, счастье новой жизни в новой для себя стране, мечты. Все только начинало налаживаться и тут... Тебе говорят, что на деле ты был лишь чьей-то "собакой". Отвратительно. — Мне не составит труда убить тебя, ты никому не сдался здесь, кроме меня. — Проводя носом, по ели выступающей скуле, прошептал Федор.— Поэтому прими мои правила. Франкенштейн замер, не исдавая ни шума. К горлу подбирался ком, а глаза наполнялись слезами. Лишь одно слово прозвучало из его уст. — Нет. И «хозяина» в мгновенье отталкивают от себя, Федор же никак не отреагировал, лишь холодно оглядел лицо любимого что пылало яростью. Если бы он захотел, он бы давно убил Достоевского в порыве столь ярких эмоций, где-то внутри Гончарова есть те самые крючки для марионетки. *** — И вот такие дела. — Фёдор держит сотовый плотно к уху, пока его «агрессивная собака» рассматривает свое голое тело в зеркале, бормоча себе под нос. — Так он это того что у вас секс был, или.. — Гоголь старается поступиться со своими вопросами аккуратно, и может позволить себе по одной простой причине — он не рядом, а значит получить за свои слова не может. — Нет. — Хахаха, да я же шучу! Ну вот ты и попал. Что делать будешь? — Я его припугнул. Но он все так же истерит, будто подменили его полностью. Начал жить в своих мечтах и думая что я шучу. Он просится на учёбу. На учёбу блять. — Пока он шепотом разговаривал, то не отводил взгляд от другого Ивана, что переплетал свои волосы перед зеркалом. Он бесконечно плакал, не мог остановить порыва и бури эмоций. Даже не глядел через открытую дверь в спальню на Федора. — Сделай ему аварию, может обратно всё вернётся? Я не знаю, сам решай свои проблемы. — Голос по ту сторону аппарата прервался. Звонок окончен. Помощи нормальной так и небыло. Осталось лишь понять, understand, rikai suru , verstehen. — Иван, оденься. — Фёдор принес ему пижаму что подарил когда-то. Однако никто больше не рвался ее носить. Иван лишь взял белье и сел на кровать. — Почему ты не даёшь мне нормальную одежду? В этом только спят. — Кукла не может смирится со всем. Его мозг не воспринимает то что он чья-то собака. — Мне стоит только поблагодарить тебя что вернул меня к жизни, но я потерял пять лет и— — У тебя другая жизнь. Тебе не стоит думать о тех пяти годах. — грубо прервал его Достоевский, вставая перед ним. Ноготь прошёлся по горлу, царапая кожу. Иван нервно глотает и кадык шевелиться под пальцем, что тут же поднимает подбородок юноши, заставляя глядеть прямо в глаза демона. — Ты был слишком прекрасен в той капсуле, мне было иак жалко что тебя расчленять на органы... Даже сейчас ты столь прекрасен, я не могу злится на тебя за то что ты стал таким. — Ладони Фёдора схватили того. Казалось это было, что-то на подобии объятий, но были они своеобразны, по своему холодны... Некомфортно. — Отъебись от меня! — Вскринул Иван, вскакивая с дивана и бья Федора по рукам.— Не трогай меня тварь! — Гончаров терпеть не мог такого отношения к себе. Ему хватило травли в детстве и в подростковом возрасте, сейчас же он видит перед собой психопата, которого почему-то не может убить... Хотя для этого будет достаточно земли с цветочного горшка. Взгляд Достоевского резко похолодел, в глазах пропали хоть какие-то искры. Маска «добродеятеля» раскололась окончательно. — Ты думаешь я буду столь снисходителен к тебе, псина?— Вставая, произнес парень, пока Гончаров испуганно, словно антилопа перед львом отходил назад.— Ты здесь, никто. Звонкий шлепок пришелся на щеку Ивана. Он падает на пол прикрывая свое лицо. Удар был не настолько силен как казался, но истощеный морально и физически, Иван не смог удержаться на ногах с грохотом оказываясь на полу. Послышался всхлип... Он вновь плачет, хоть и не хочет, пытается сдержаться прикусывая свои губы и щеки, но безрезультатно. Хрупкое тельце трясет, ему стало невероятно холодно... Будто его вновь сбила машина где-то там, на улице. — Прирекаться будешь с кем-то другим, хотя... — Взгляд Федора пал на вставшие часы на стене.— Кому ты тут сдался, тебя пять лет, подумай... Пять лет ты был никому не нужен. Блондин на мгновение замирает осознавая эти слова. Больше сдерживаться не возможно, он громко рыдает со своим давненько сорванным голосом. Нет, Он не может этого принять, это невозможно! Почему так происходит? — Да ты! — Иван хватается за отросшие волосы Федора, будто пытаясь их вырвать. Тянет за них и начинает драку. В ней Иван был тем, кому суждено быть избитым до полусмерти, это уж точно. Достоевский умеет наносить удары точно и больно, Ваня кричал, выбивался, снова тянул то за одежду, то за волосы, пока старший не коснулся его лба, Иван застыл. Почему-то к нему резко пришло какое-то осознание, тело захватил животный страх за свою бесполезную жизнь, часть которой он прожигал напрасно. — Ты знал, что бешеных псин отстреливают? А мне жаль свою собаку до жути.— Со злостью говорил Федор, сжимая лицо в своей ладони. Под пальцами чувствовались кости, казалось будто вот вот треснут и даже хотелось чтобы так было. — Я могу убить тебя, бесполезное создание. Гончаров смотрит уже бездушно, мертвым взглядом. Внутри что-то брулило, пугая ещё сильнее. — Я тебя ненавижу. — Прошептала кукла, когда Федора отталкивает к стене что-то твердое. Способность? Разумеется. Стена затрещала, образовалась широкая трещина, а штукатурка упала на макушку кукловода. Учёный ещё жив, но удар об стену явно выбил его из колеи, голова кажется сейчас взорвется. — Прекрати это! Я дам тебе слово. Не ломай дом, тут есть другие люди, ты убьешь и их! — Фёдор был на грани того что раздавят череп. Думал что будет легче надавить на Гончарова морально. По сравнению с его «прошлой» игрушкой, у этой слишком сильна сила воли. Все что нужно... Так это поломать ее. Иван недоверчиво смотрит, и думает. Он не понимает что делать. Стоит ли доверять? Что будет дальше? А вдруг он опять его начнут бить? — Ваня остановись! Видишь? Я ничего не сделаю! — Фёдор поднял руки, и лишь ждал когда трешену заделают и останутся лишь порваные обои. Сила этого эспера может управиться даже с бетоном... Весь город это по сути оружие Гончарова. Стоит давить на что-то слабое, на его душу. — Ванечка, ну разве я такой уж плохой? — Федор не может встать с пола, даже отряхнуть штукатурку, она прилипла к крови. — Я единственный кто любит тебя, понимаешь? — снова взгляд устремлён сверху вниз, только в этот раз он добрый и радушный... Будто эти руки никогда не возносились над головой паренька. — Но... но я! Я же...ты же врал! Это мои руки! Небыло ничего, да? – Иван глубоко дышал и не хотел смириться с тем что он сделан из чужой плоти. — Тише, тише.. верно всё на месте, не поддаваться дьяволу! Он искушает тебя, давай помолимся? Бог спасёт тебя от зла, ты ведь этого хочешь. — Фёдор хватается за тумбочку и поднимается с пола. — Давай решим как взрослые люди? — Давай... давай помолимся... да. — Иван медленно убирает осколки стены обратно до последней пылинки, и берет свою пижаму быстро одеваясь. Он вновь напуган, боиться даже коснуться Достоевского, что идет к нему с огромным трудом. Ноги едва ли поднимаются, а взгляд заплывает из-за крови. Толком ничего не видно. Иван сел на кровать, смотря в пол. Поднимать своего взгляда стыдно, ему не верится что он довел человека до полусмерти. Когда густая кровь капает с подбородка на белые штаны, а чужое тело шатает в разные стороны. — Бог тот кто даровал тебе жизнь. Как думаешь, в твоём случае, Кому ты должен молится?