Never enough

— Нам вернули еще одну бутылку испорченного вина. Уже четвертая за неделю, — негромко заметил Чарльз, как только Дилюк показался возле барной стойки. — Неужто у нас проблемы с условиями хранения, господин Дилюк? Тот качнул головой, окинув полупустой зал быстрым взглядом, и открыл деревянный короб, который Чарльз выставил перед ним. Кэйа и его наблюдения за шпионами натолкнули на мысль об осторожности, и теперь какая-то часть посланий от информаторов передавалась так — с вином, фруктовыми корзинами и незначительными подарками от «старых друзей семьи». Вычурная винная бутылка, завернутая в бордовый бархат, осталась неоткрытой. Это означало, что прямой опасности нет. Дилюк почувствовал себя странно — уже две с лишним недели Мондштадт пребывал в спокойствии, будто кто-то взял и стер события последних нескольких месяцев, вернув горожанам их привычную беззаботность. Однако зашифрованное послание, нацарапанное на дне, говорило о том же, что и три предыдущих — в Ордене Бездны какие-то неясные волнения, и в части сообщений, которые они передают между собой, говорится о предателе, который скрывается в городе. Четыре не связанных между собой человека, не знавшие друг о друге, писали одно и то же, и это Дилюку решительно не нравилось. Информации отчаянно не хватало. — Не думаю, — после долгого молчания ответил Дилюк и закрыл короб. — Отправь Эльзеру и передай, чтобы проверил, не завелись ли паразиты в пробках. Чарльз кивнул с видимым облегчением. Как человек, который в первую очередь чувствовал настроение жителей, он больше всего волновался об «условиях хранения» — безопасности города. «Паразиты» — чужие шпионы — его волновали мало, потому что были не его зоной ответственности, и он прекрасно знал, что угроза в их лице чаще всего существовала недолго. Дилюк осмотрелся еще раз и бросил быстрый взгляд на часы, после чего, заметив елейную ухмылку на лице Чарльза, мысленно отругал себя за предсказуемость. Будучи открытой книгой для кого-то одного, он становился легкой добычей и для другого. — В последнее время здесь как-то тихо, господин Дилюк, — подперев голову кулаком, заметил Чарльз. — Неудивительно, что вы в таком плохом настроении. Может, на втором этаже найдется что-то, что вас развеселит? Дилюк подарил ему мрачный взгляд, но не стал притворяться, что не понимает, о чем речь. Было бы слишком по-детски отрицать этот интерес, когда его заметил человек, знавший Дилюка едва ли не с рождения. От отрицания никакие чувства не исчезали, и это Дилюк за последние годы уяснил лучше всего. …Кэйа действительно был на втором этаже. Он оказался единственным, кто вообще тут сидел, но заметить его получилось не сразу. Мерцающий свет, исходивший от свечного фонаря, стоявшего на самом дальнем от лестницы столе, выхватывал из полумрака только руки, нетронутый кубок с вином и странную монетку, которую Кэйа перекатывал между пальцами, когда думал. Монетка тут же исчезла в рукаве, стоило Дилюку подойти ближе. За последние две недели Кэйа появился в баре всего три раза, и в этом не было бы ничего странного, если бы не одно но: по словам Чарльза, как только начинался сезон «Полуденной смерти», Кэйа приходил сюда регулярно, как бы ни был загружен работой. — Что-то не так с вином, капитан Кэйа? — спросил Дилюк, непринужденно отодвигая стул и усаживаясь напротив. При близком расстоянии все было видно намного лучше, но Кэйа выглядел как обычно. И улыбался так же хитро, как обычно. Если что-то и беспокоило его, то он ничем этого не выдавал. — Вино превосходно, — слегка наклонившись вперед, протянул Кэйа. — И ваша компания сделала его только лучше, господин Дилюк. Он подхватил кубок и не сводил с Дилюка изучающего взгляда, пока пил, словно не до конца верил в реальность происходящего. Кэйа редко когда делал такие долгие паузы и чаще всего начинал разговор первым, и сейчас это было похоже на признаки усталости. Словно все это время кто-то усиленно трудился в тени, чтобы жители города чувствовали себя в безопасности. — Не расскажете мне о нем больше, господин Дилюк? — поставив кубок на место, спросил Кэйа. — Мне так и не удалось узнать, почему вы продаете его всего полгода. Чарльз говорит, это старая традиция. Как праздник весны. В таком свете вино в кубке казалось очень темным и почти не отливало багряным. — Боюсь вас разочаровать, капитан Кэйа, — сказал Дилюк. — Все намного проще. Этот сорт очень капризный и не терпит долгой выдержки, поэтому нет смысла выращивать много. Уже через год то вино, которое мы сделаем сейчас, потеряет вкус. К тому же, у него не так много ценителей. Аристократы считают его грубым, остальные — слишком крепким. Все, кто пьет его, живут здесь, поставки в другие страны оказались не слишком успешными. — И все же, господин Дилюк, вы не кажетесь тем, кто чтит традиции, — наклонившись еще ближе, заметил Кэйа. — Почему вы продолжаете производить его? — Оно нравилось моему отцу, — сухо сказал Дилюк. Он мог бы ответить, что делает это ради тех, кто ждет «полуденную смерть» каждый год, но это были бы слова отца. Дилюку было все равно. Его не волновали вкусы консервативных стариков, способных тянуть один кубок вечерами и каждый год рассказывавших одни и те же истории. Он мог бы рассказать, что много лет назад это вино было популярно у искателей приключений, потому что отлично согревало холодными ночами, особенно на Драконьем Хребте, и для отца производить его действительно было традицией, данью памяти старым подвигам. Все традиции винокурни умерли вместе с ним, потому что и Дилюк, и Аделинда, и Эльзер пеклись о них слишком мало. — Что ж, у вашего отца был хороший вкус, господин Дилюк. Кэйа произнес это непривычно ровным, даже серьезным тоном, без свойственного ему лукавства, и Дилюк посмотрел на него с нескрываемым удивлением. Наваждение быстро прошло, но в ту секунду казалось, что Кэйа был по-настоящему искренним. Но уже через пару секунд он заметил что-то, что заставило его улыбнуться еще хитрее обычного. — Так спешили увидеть меня? — Не понимаю, о чем вы, капитан Кэйа, — прохладно ответил Дилюк, отстранившись и скрестив руки на груди. Стол между ними был на порядок шире барной стойки, которая их обычно и разделяла, но колени под ним почти соприкасались, и ощущение от этого было очень двояким. Настолько двояким, что Дилюк был почти готов заговорить об этом. — У вас кровь на рукаве, — хмыкнул Кэйа, возвращаясь к кубку с вином. — Дайте взглянуть. — Она не моя, — на автомате ответил Дилюк, даже не подумав пошевелиться. Он с досадой подумал о том, что сам не заметил, а Чарльз, внимательный к деталям, наверняка не сказал ему об этом из каких-то своих побуждений. — Дайте, — терпеливо повторил Кэйа, отставив вино в сторону и положив руку на стол ладонью вверх. Дилюк мало что узнал о нем за месяцы знакомства, но даже этого было достаточно, чтобы сдаться. Упорнее Кэйи в Мондштадте не было никого. — Снимите, — попросил Кэйа сразу же после того, как цепко ухватил Дилюка за ладонь и отогнул рукав плаща. Дилюк возмущенно выдохнул, но, наткнувшись на нечитаемый взгляд, подчинился и даже без лишней просьбы закатал рукав рубашки. Встречать монстров по пути из винокурни в Мондштадт стало привычным делом. Их было много вокруг и прибавлялось с каждым днем, поэтому странно было бы уделять столько внимания каждой оставленной ими царапине. К тому же, боль уже давно стала неотъемлемой частью его самого, и он ее даже не замечал. Пальцы Кэйи были сильными, жесткими и такими ледяными, словно он только что вернулся с лютого мороза. Дилюк молча наблюдал за ним, подперев щеку рукой, и никак не мог понять, чего он добивался. До тех пор, пока глубокий порез на предплечье не начал затягиваться под ледяными прикосновениями. — Не знал, что вы и так умеете, капитан Кэйа, — сказал Дилюк, нарушая странное молчание, повисшее между ними. — Благодарю. — Буду рад продемонстрировать вам и другие свои таланты, господин Дилюк, — тут же отозвался Кэйа. — Почему вы всегда в перчатках? Вы ведь не рыцарь. Его ледяные пальцы все еще прикасались к предплечью, и Дилюк, который мог думать только об этом, был застигнут врасплох. Воспользовавшись моментом, Кэйа осторожно поддел край перчатки и потянул ее вниз, открывая множество мелких старых шрамов и один достаточно свежий, круглый, оставленный глазом порчи в то время, когда Дилюк только учился с ним управляться. Не встретив сопротивления, Кэйа стянул перчатку полностью, приблизил руку к лицу, пристально рассматривая шрамы от ожогов на пальцах. Они были самыми старыми, из того времени, когда Дилюк только-только получил глаз бога и из-за нахлынувшей эйфории не сразу понял, что огонь был опасной и неуправляемой стихией, которую удавалось направлять, но которую невозможно было подчинить полностью. Он начал носить перчатки, чтобы прятать ожоги и не беспокоить отца, ссылаясь на то, что они нужны для упражнений с мечом. А потом это вошло в привычку. — Я просто привык, — запоздало ответил Дилюк, потянув руку на себя. Кэйа разжал пальцы сразу же, никак не препятствуя, и снова потянулся к кубку с вином. Только сейчас Дилюк обнаружил, что с его лица пропала привычная улыбка. Но от этого не стало понятнее, что творилось в его голове. — Я думал, вы во всем идеальны, господин Дилюк, — негромко произнес Кэйа. — Но вы тоже платите за героизм. — Я не идеален, капитан Кэйа, — возразил Дилюк. — И я не герой. — Это не вам решать, господин Дилюк, — хмыкнул Кэйа, отставив в сторону уже пустой кубок. — А тем, кого вы вдохновляете. Я был бы рад побыть с вами до утра, но, кажется, наш общий знакомый, Полуночный Герой, не любит долго ждать. Дилюк хмыкнул, понимая, что ему только что вернули должок за все словесные баталии, которые заканчивались подобным образом, и потянулся к плащу, но замер, потому что Кэйа — вряд ли случайно — задел его колено своим. Капитан Кэйа Альберих умел пить, рассказывать истории и манипулировать людьми. И если он хотел добиться чего-то определенного, то не собирался останавливаться ни перед чем. Это ужасно раздражало, и Дилюк ненавидел его за это. Настолько, что не мог перестать думать о нем. Не мог контролировать свои мысли. Чувствовал себя глупо из-за влечения к человеку, который никогда ему не откроется. — Поужинайте со мной, — сказал Дилюк, поднимаясь со стула. Произносить эти слова вслух оказалось гораздо труднее, чем он себе представлял. — Завтра. И собирался выжать из этого чувства все, что мог.