The Confrontation

      Проводив с балкона карету с детьми и падишахом, покидающую пределы территории дворца, Хюррем отвернулась и вернулась в покои.       Теперь она не чувствовала вообще ничего.       Когда она узнала о решении падишаха, даже усмехнулась в душе новым переменам в его отношении к ней. Затем задумалась — вдруг она что-то натворила и забыла, или помнила, но сделала давно, а он только сейчас об этом узнал. Потом она вообще решила, что он просто её разлюбил, и оттого расплакалась. Хотя ей порядком надоело, что смысл её жизни — такая непостоянна его «любовь».       Потом пришли дети, и она ещё больше разбилась о скалы отчаяния, глядя на то, какие они у неё всё-таки замечательные. Всё-таки они — плоды любви. Большой любви.       От которой не осталось и следа…       Узнав обо всем, Михримах сорвалась, и было понятно, куда она пойдёт. Хюррем даже хотела разозлиться на неё за такое безрассудство, но не нашла сил. Пусть она сходит и всё узнает. Пусть хоть кто-то выплеснет гнев на Сулеймана. Кто-то, кто имеет на это право.       Мехмед хотел бросится следом, но она его остановила, решив хоть раз пустить дело на самотёк. Во дворце это было смертельно опасно, потому она так не поступала, но она была слишком подавлена, чтобы хоть что-то предпринять.       Она только начала успокаиваться, как он подал ей надежду, а затем вновь её отобрал… Он вновь её предал.       К моменту возвращения Михримах Хюррем, играя с Джихангиром вместе с Мехмедом, успокоилась и даже почти обо всём забыла. Не слова не сказала она и дочери про её поступок, хотя могла бы. А, услышав причину, по коей она останется во дворце, вдруг ощутила такую лёгкость, что выдохнула.       Во-первых, она не сделала ничего плохого. Это многого стоило. Во-вторых: если бы он действительно хотел видеть её рядом с собой, он бы нашёл выход, сделал всё возможное, чтобы решить эту незначительную проблему, но он предпочёл другое…       Он предпочёл её оставить.       Что ж. Хорошо.       Оставленному им делу она была только рада: есть, чем заняться без детей. Будет скучновато, но она и не такое переносила. Надо только не впадать в тоску из-за Сулеймана в сотый раз. Это сложно, но она обязательно хотела попробовать.       Через день после того, как она забыла о происходящем и полностью погрузилась в счёт, разговоры с Афифе-хатун и обращение к наложницам, в котором очень вежливо сообщила, что путь получения денег, кои они получат в любом случае, избранный ими, а именно — бунт, кстати послуживший причиной недельного её разлучения с семьёй и оттого ещё более её зливший, путь этот неверный. Они покорно молчали, согласно кивая. Самые смелые пару раз попытались вставить объяснения, но Хюррем усталым жестом всё пресекла.       Как раз к тому моменту, когда она почти закончила с ними, к ней подоспел Сюмбюль-ага. Она чуть-чуть нахмурилась и сморщилась, прикрыв глаза. — Если ты принёс мне дурные вести, прошу, прибереги их до момента, когда мы дойдём до покоев. Мне нужна какая-то опора, я не хочу свалиться прямо здесь… — Не совсем дурные, госпожа, — протянул евнух, приняв немного извиняющееся выражение лица. — Но и не радостные. Они, скорее, нейтральные… — Говори уже! — Вас ожидает Ибрагим-паша.       Брови Хюррем заползли на лоб, она так и замерла на секунду, не в силах вымолвить и слова. — Ибрагим? — повторила она, наклонив голову и глядя на Сюмбюля. — Паша? — Она наклонила её ещё. — Меня? Сейчас?       Чуть напуганный евнух слабо кивнул. — О, Аллах, — выдохнула она, подняв глаза к потолку, — дай мне сил, а Ибрагиму ума не зарезать меня в моих же покоях. И что ему нужно…       Смирившись с мыслью о будущих минутах, проведённых в компании визиря, она, устремив взгляд лишь вперёд, направилась прочь мимо рабынь, тут же выстроившись линией вдоль её пути. Сюмбюль-ага кинулся следом.       Много мыслей и предположений пронеслось в её голове за то время, пока она не достигла своих покоев. На самом деле, с этой кутерьмой из-за казны она совсем позабыла о существовании других проблем, в том числе и паши. Ненадолго, но забыла.       Попытки Сюмбюля зайти вместе с ней хасеки отвергла. Гордо подняв подбородок и выпрямив спину, она прошествовала к себе, где её уже ждал Ибрагим-паша. Когда она вошла, он стоял спиной. Сделав несколько шагов по дорогим коврам, она замерла в ожидании. Он не шевельнулся, хотя она и была уверена, что шаги он слышал. Пришлось откашляться. Это заставило визиря наконец прийти в действие. — А вот и Вы! Я так ждал Вас. — Вы говорите так, паша, словно это я в Ваших покоях, а не Вы в моих. — Да, — он выдохнул на этом слове, повернулся и оглядел помещение с ног до головы. — Кстати о них, покоях. Прекрасное место оставила Вам покойная Валиде Султан. Или, точнее, не совсем Вам… — Вы пришли обсудить со мной это? — Что Вы, что Вы, нет… — он сделал два шага, спускаясь с возвышения вниз, ближе к месту, на котором стояла Хюррем, и остановился. — Но разве я не могу занять пару Ваших минут и поговорить?       Можно было съязвить, но это было бы слишком предсказуемо. Хасеки прелестно улыбнулась, на мгновенье опустив глаза так, как их опускают, собираясь поклониться. — Разумеется, паша, можете даже десять. Я вся Ваша.       Он на миг замер и растерялся, но она того не заметила. Хюррем и не знала, как повлияли на визиря эти слова.       Но он быстро вошёл обратно в роль. — Что ж, а может, Вы и правы, и нам стоит перейти сразу к делу. Я, так как повелитель оставил меня за главного, чаще обычного буду посещать этот дворец… — …Что и начали, как я поняла, делать уже сейчас… — …Да, так вот, и я заметил, что…       Он поднял на неё блуждающий прежде тёмный взгляд, а она застыла в молчании, ожидая разгадки. — Мне известны трудности гарема.       Знал бы он, как она выдохнула в мыслях. Он, не зная того, продолжал. — И я… счёл необходимым предложить Вам, госпожа, помощь.       Услышанное удивило её настолько, что она позабыла об облегчении и всем корпусом повернулась на него. — Помощь? Мне? — Вообще-то, всему гарему, но по большей части Вам как его управляющей. — И что? — Что? — Что ты попросишь взамен, Ибрагим? До каких гнусных предложений ты опустишься, — она начала подступать ближе и ближе, сама того не сознавая, — чтобы добиться своих таких же гнусных целей? — С каких пор решение дел гарема — гнусная цель?.. — Не знаю! Любая твоя цель такая исконно! — Сказала женщина, что пыталась отравить шехзаде… — В любом случае! — она остановилась, осознав странную близость к паше, но слишком злая, чтобы её заметить, и зажмурилась, вскинув руку вверх и тем самым заставляя визиря замолчать. — В любом случае, я, Хасеки Хюррем Султан, справлюсь с каким-то там недостатком денег без посторонней помощи! Да я лучше из собственных средств возьму, чем…       Она, наконец, раскрыла глаза и вдруг увидела лицо Ибрагима совсем рядом со своим, в двух десятках сантиметров. Его тёмные ястребиные глаза впились в её душу, а лицо, прежде спокойное, стало резким. Готовым атаковать. Чуть позже она осознала, как касались их тела: его стан пересекался с её плечом и немного телом. Они стояли боком друг к другу, и он, повернув голову, наклонился к её лицу.       От всего этого растерялась теперь она. Многие годы никто из мужчин, исключая султана, не был так близко к ней физически. Его дыхание опалило её щёку и подбородок, и она в онемении застыла. — …чем обратиться ко мне?       Она вздохнула, раздражённая собственным бессилием. Прошедшие секунды показались ей вечностью. Она успела почувствовать аромат, что исходит от Ибрагима, перед тем, как он резко отстранился и отступил на шаг. — Я всего лишь в который раз не понимаю, почему Вы так противитесь помощи Великого Визиря, госпожа, — напряжённо и с явным напором сообщил он, заглядывая в её с опущенными веками лицо. — В который раз я предлагаю Вам руку, что стоит только подать в ответ, но нет, Вы всегда выделываетесь и бьёте по этой руке!       Сказать что-то было сложно, но она справилась. Вся сжавшись, она всё же не потеряла былой твёрдости и спокойно ответила ему. — Я не выделываюсь, как Вы выразились, паша, я только пытаюсь не терять должного при моём статусе умении справляться с трудностями. Кем же я буду, тут же бросившись с просьбами о решении дела за меня?       Минута, прошедшая в тишине, дала им обоим возможность прийти в себя, нормализовать дыхание и всё прочее. Огонь в глазах Ибрагима немного утихомирился. — Что ж, это можно уважать, если это правда. Но если нет, — произнёс он так, что она подумала: он сейчас вцепится ей в горло, — пеняйте на себя.       За сим он покинул покои. Тут же вбежавший Сюмбюль-ага взволнованно осведомился о состоянии госпожи, что отогнала его, как муху, и осталась наедине с собой и своими мыслями.       Это было что-то новое и странное: Ибрагима раздражает то, что она не идёт сделки с ним? И самое смешное: он хочет оказать ей некую помощь. В последне она, конечно, не верила, и гадать, какую выгоду он мог получить, только и оставалось. Впрочем, на ум приходило только одно: согласись она на его деньги, он тут же доложил бы о своём подвиге повелителю, изложив всё так, чтобы тот разгневался: хасеки не справляется с делами.       Много поля для анализа было теперь у Хюррем, а Ибрагим тем временем продолжал её удивлять. Все последующие дни их кратких случайных встреч он вёл себя как ни в чём ни бывало. Ни капли ястреба, накинувшегося на неё тогда в покоях, не было, не было намёка на громкий голос и прочее, хотя, это неудивительно: они всё же были средь людей. Но косится в его сторону и пребывать в немного странном состоянии от мысли о новом их диалоге, что должен был когда-нибудь состояться, Хюррем продолжала, встречая пашу в каменном коридоре Топкапы. А ещё она тут же вспоминала его глаза. Тёмные, полные ночи и загадок, которые словно бы приоткрылись ей и которые ей захотелось разгадать.