The Confrontation

      Большой палец его тёплой мозолистой руки проскользнул по нежнейшей коже её щеки, в то время как его язык, уже давно осмелевший, бродил по рту словно хозяин. Такое прежде казалось невозможным, но вспыхнувшие чувства, заставлявшие их искусно прятаться на протяжении месяцев, словно аура, ураган окутывали их и оберегали от глаз, не без помощи, конечно, крон деревьев и листьев благоухающего сада, меж коих они выбирали самые укромные места. Ну и острота слуха Гючлю-аги, разумеется, была немаловажна.       Он оторвался от неё и взглянул в лицо, которое было в тени не только бархатного светло-розового капюшона, но и массивного дерева, чьи ветви сокрыли пару даже от птиц. Он осторожно убрал выбившуюся прядь волос с середины лба девушки. — Сколько вы пробудете здесь?       Слишком много времени требуется на ответ; потому она перед тем, как его дать, поцеловала Яхью. — Неделю, — произнесла Михримах тогда, когда он потянулся к ней, с лукавой и улыбкой, — ну, уже чуть меньше. — Так мало… — нарочито грустно протянул он, не отрывая глаз от её поалевших губ. — Что же, это я должна ездить за вами, господин, и сама искать встречи? — она извернулась, отдалившись, и картинно приподняла брови. — Конечно нет, госпожа! Как я смею…       Он притянул её к себе и ещё долго не отпускал.       Гючлю-ага возблагодарил всевышнего, чуть от радости не поднял к небу руки, когда его госпожа и Ташлыджалы Яхья вышли из окутанного зеленью, тщательно подобранного им в саду Манисы места. — Как можно, госпожа! — не сдержался он. — Вас хватятся, если уже не хватились! Мы же столько раз уже…       Она приподняла ладонь, и он, раздосадованный, покорно замолчал. — Уже поздно, Гючлю-ага, что сделано, то сделано. Тем более, в Манисе сейчас столько людей, что никому нет до меня дела. Никого не было в округе? — Нет, госпожа. И птица не пролетела. — Хорошо, — улыбнулась она, бросив взгляд на Ташлыджалы рядом с собой. — Когда мы теперь увидимся? — Шехзаде вечером отпустил меня, я пойду в город. Сегодня, когда мы с ним об этом говорили, он сказал мне, что хочет завтра после обеда устроить прогулку на лошадях со всеми братьями и сёстрами. Я тоже там буду. — Замечательно! Увидимся завтра. — Уже завтра…       Ей очень захотелось вновь прикоснутся к нему, но было уже поздно. Больше от чужих глаз их не скрывали никакие растения. Она смотрела ему вслед до тех пор, пока его высокая фигура не скрылась за деревьями. Лишь тогда она, всё ещё улыбаясь, повернулась к Гючлю-аге. — И всё же, госпожа, — осторожно произнёс он, — я понимаю, Вы… Но Вы… должны быть осторожнее, Вы же помните, чем… — Надо же! Ты и впрямь здесь, в саду.       Они оба вскинули головы, после чего ага тут же склонил свою вновь и присел. По выложенной камешками дорожке шагала, высоко подняв подбородок, Эсмахан. Её расшитое серебряными нитями платье элегантно струилось по силуэту, позади покорно семенили служанки, словом, она, верно, вообразила себя настоящей госпожой. Наивная девчонка.       Надо сказать, Михримах удивилась ей, но не растерялась. — Когда я врала тебе, Эсмахан?       Та хмыкнула. Остановилась в паре-тройке метров от дочери султана. — Ты так долго ждала, чтобы убедиться в моих словах, и только сейчас пришла сюда? — приподняла левую бровь дочь хасеки. — У меня есть дела поважнее, чем проверять на веру твои слова. — Что ж, когда ты обвиняла меня во лжи, мне так не казалось… — Что ж поделать… А где же Селим и Баязет?       Михримах усмехнулась. Её забавила уверенность двоюродной сестры в себе. — А про Мехмета не спрашиваешь потому, что уже всё сама разузнала?       Эсмахан явно не ожидала такого удара, а потому не сумела скрыть недовольства на лице и растерянности. Её спасло множество чьих-то шагов. Она обернулась и тут же отступила с дороги, присела и склонила голову. — Шехзаде, — тоненько протянула она. — Эсмахан.       Мустафа, за ним Мехмет и остальные братья прошли мимо неё прямо к сестре. Михримах расцвела также, как цвета тогда, когда Ташлыджалы был ещё здесь, и с радостью приняла раскрытые объятья старшего брата. — Наконец, вы здесь! Как прошла охота?  — Отлично, сестрёнка! — заверил Мехмет. Теперь она обнимала уже его, — мы с повелителем завалили такого… — Оленя! — перелил Селим. — Да, это я ему помогал! — Нет, я! Я больше! — Хватит вам, Селим, Баязет, — резко пресёк Мустафа. — Оба хороши.       Михримах взглянула на его усталое лицо. — Прости их, должно быть, тебе уже надоели их споры. Нам тоже было непросто привыкнуть. — Да… Я отвык от детских голосов, со мной только Яхья да Яхья…       Михримах почувствовала, как её сердце кольнуло, и она с трудом сдержала новую пламенную радость, собравшуюся озарить лицо. Но вдруг заговорила Эсмахан, и она, погрузившаяся в волнение, резко подняла на сестру глаза, краем одного из них заметив, как занервничал и Гючлю. — Кстати о нём. Я видела его сейчас здесь, неподалёку. Разве он не был с вами? — Нет, — чуть удивлённо ответил Мустафа. — Повелитель взял только своих сыновей и парочку помощников. Немного странно, должно быть, он вышел немного прогуляться.       Михримах выдохнула; поймав перепуганные глаза Гючлю-аги, она молча дала ему знак успокоиться и спокойно, вновь засияв, стала расспрашивать про охоту вновь.

***

      Она подняла глаза к потолку и огляделась. Много раз уже ей доводилось лицезреть эти своды, потрясающие красотой и такие необычные для страны, в коей находился дворец, украшенный ими. Расписанные рукой мастера, рукой Луки, они радовали так тянувшегося к Европе Ибрагима и всех остальных обитателей его дома. Ну, или не всех… неважно.       А она ведь даже видела, как Лука выводил эти писанные лица, сейчас глядевшие куда-то или сквозь неё, или в её душу, куда глядел и он сам, когда умирал на её глаза. Это всё, что у неё от него осталось, что осталось от её старой жизни и старого дома. И как сильно поиздевалась над ней судьба: Лука умер здесь, чуть ли не на ли месте, где она сидела, а вместе с ним умер и её прежний мир. Здесь, в пристанище её нынешнего самого главного противника. — Простите, госпожа, что так вышло, но в том и Ваша вина. Вы, верно, боялись опоздать, я потому и приехали очень рано. Еду скоро подадут.       Она обернулась, её глазам предстал Ибрагим во всём своём величии. Когда её провели в зал, его ещё не было, и она уселась за полупустой стол под новость о том, что паша скоро прибудет.       Он был весьма серьёзен и спокоен. Она всё ещё не была уверена, имела ли место их такая встреча вообще и как бы на неё отреагировал повелитель, однако решила: подобные мысли должны куда больше занимать Ибрагима, ведь это он был инициатором «ужина». И какую бы цель этот ужин не скрывал, она будет вести себя достойно, как ни в чём не бывало, и отвечать на его игру своей блестящей игрой. — Не беспокойтесь, паша, — пропела Хюррем сладким голоском, — я ведь не едой, а Вашим обществом наслаждаться приехала.       Он усмехнулся, опустил на миг глаза. Затем прошёл вдоль стола и занял место напротив неё, а она проследила за ним взглядом. — Надеюсь, еда Вам понравится не меньше моего общества.       Минута прошла в тишине. Хюррем только собралась что-то сказать, как дверь открылась и начали заносить еду. Она, похоже, и правда должна была очень понравится любому: едва первая рабыня переступила порог, как невероятный запах разнесся по помещению, даже такому огромному. Мясо, овощи, рис, супы — бери всё, что душе угодно.       Перед Хюррем опустилась чистая расписная тарелка. Она от скуки стала наблюдать за одной из девушек, что делала последние штрихи в заполнении стола, а потом услышала смеющийся голос паши. — Вы так смотрите, госпожа… Неужто думаете, что с едой что-то не так? — Я? Конечно нет, разумеется нет. — Точно? Для Вашего успокоения я хоть всех рабынь в этом дворце заставлю отведать по кусочку перед тем, как предложить их Вам.       Хюррем задела глазами застывших девушек. Их вид её позабавил. — Ну что Вы. Вы лучше сами ешьте.       Он на миг склонил голову и почтительно прикрыл глаза. — Как прикажете.       Она ещё с минуту смотрела за ним перед тем, как самой приступить к трапезе. Он взял ложку, притронулся к супу, а, сделав первый глоток, властно поднял руку. — Вы, все, можете идти.       И девушки, склонившись, покорно удалились. — Всё очень вкусно! — произнесла хасеки, отодвигая от себя почти пустую тарелку. — Очень рад. А Вы ведь думали… — Ничего я не думала, паша. Меня занимают лишь мысли о том, какие всё-таки дела Вы собирались со мной обсудить. Сразу говорю: за гарем не переживайте, я всё уладила. — Разумеется, я и не сомневался.       Ибрагим помолчал, также отодвинул от себя тарелку и поднял на неё глаза. — Да, перейдём к делу. Я знаю, все знают, что Вам, госпожа, особенно предан Рустем-паша. — Вы… — Прошу, не перебивайте, дайте мне ответить. Так вот, Рустем-паша, — он опять ястребом взглянул на неё, и холод пробежался по её телу, — я хочу поговорить именно о нём.