The Confrontation

— Я задаю себе вопрос о том, где была твоя голова, в сотый раз, и не нахожу ответа! Чем ты думала, Михримах?! Кто побудил тебя?!..       Михримах, чьё лицо было залито слезами, а глаза заплаканы и покраснели настолько, что сложно было точно отличить их цвет, спряталась за ладонями. Уже десятую минуту, проведённую в покоях матери, она безостановочно рыдала. — А на что ты рассчитывала? Конечно, вас бы поймали. Рано или поздно… Как и в прошлый раз! Да только теперь его точно казнят!       Новый порыв сотряс юную госпожу Луны и Солнца, и она упала в ноги матери. — Нет, нет, мама, прошу! Не надо! — Просила уже! — бросила Хюррем, отворачиваясь от дочери. — И я исполнила твою волю, да только с условием, что ты исполнишь мою! Но ты этого не сделала!       Изумлению хасеки, слушающей рассказ Шах-Хубан, предела не было. Она, разумеется, вежливо ответила, что не понимает, о чём речь, переспросила, уверен ли источник информации, от коего сестра султана узнала подобные сведения, в своей правоте. Получив ответ о том, что Шах источнику этому верит точно себе, Хюррем сдержанно улыбнулась, поблагодарила женщину и пообещала поговорить с дочерью. А затем вызвала Михримах к себе.       Если бы Хюррем сообщили о связи дочери с приближённый Мустафы впервые, она бы накричала на доносчика и с уверенностью бы заявила, что это всё происки врагов, выдумки людей, желающих зла ей и её детям. Однако теперь совпадения быть не могло. — Умоляю! Сохрани его жизнь! Брось меня в темницу, что угодно со мной сделай, но его не трогай! Это я виновата, мама, я!.. — Вот ещё! — фыркнула рыжеволосая, вырвав полу платья из пальцев девушки, — ты дочь султана, никакой тебе темницы. Что подумают люди?.. А вот он — никто. Его смерти народ и не заметит. — Не-ет!..       Михримах отпустила одежду хасеки и уткнулась руками и лицом в пол. Плечи, лопатки её и стан судорожно содрогались под тканью платья. Хюррем, нахмурившись, глянула на неё, отвернулась, а потом не выдержала и повернулась вновь: — Долго ты ещё будешь тут хныкать? Весь дворец уже слышит этот позор, твои речи о том, как ты защищаешь какого-то простолюдина… — А вы, мама, — вдруг подняла заплаканное лицо Михримах, — вы простолюдинкой не были?..       Хюррем, разумеется, помнила прошлое и правильно всё понимала. Но связь дочери султана с каким-то малопонятным человеком, тем более, из круга Мустафы, её совсем не устраивала, а потому она использовала все возможные слова, чтобы выразить своё недовольство. И то, что её подловили, разозлило ещё больше. — Не в этом дело! Ты меня ослушалась и ещё просишь пощады! Так с чего мне давать её тебе, если ты мне так долго и нагло врала?! Чего ты ждала?! Думала, история ваша — даже произносить это противно — кончится самым лучшим образом?! Спала и видела никях?! — Нет, мама, нет… — Вот что, дорогая! За Рустема-пашу пойдёшь! Как миленькая! — Что?..       Это было такое неожиданное заявление, что Михримах застыла. Кажется, у неё пропал и дар речи, и дыхание, и всё остальное одновременно, и она остановилась в движениях, сидя на полу. Единственное, что в ней двигалось — слеза, тихо и одиноко стекающая по мраморной теперь щеке. Хюррем на миг даже испугалась и хотела было что-то сказать, но дочь её опередила. — Что, мама?.. — повторила она.       Лицо у неё было такое, что Хюррем испугалась ещё больше, чем прежде. Но и это не позволило ей кинуться к дочери и начать её утешать. — Тебе и впрямь пора уже задуматься о муже, да только выбирать его теперь точно будешь не ты. А Рустем — отличный вариант. — Рустем?.. Муж?.. — Да! Хватит витать в облаках, пора возвращаться на землю. Союз с Рустемом пойдёт на пользу не только тебе, но и твоим братьям. — И Вам, да, мама?..       Теперь в глазах Михримах помимо горя считалась и некая злость, осуждение. Это заставило Хюррем вернуться в прежнее взвинченное состояние. — Это что ещё за презрение?! Пойдёшь за того, за кого я сказала, тебе ясно?! А Ташлыджалы расстанется с этим миром прежде, чем ты наденешь свадебное платье!       Михримах тут же, казалось, позабыла обо всём, кроме любимого. Ей стало плевать на Рустема и какую-то там свадьбу с ним. Щеки вновь покрылись слоем слёз. — Ташлыджалы… — Может, его уже лишили жизни! Если Шах напела про вас повелителю… — Повелитель…       Со стеклянным взглядом, устремлённым в какую-то точку, Михримах поднялась с колен и резко сорвалась с места. — Что ты делаешь, Михримах?! Куда ты?.. Остановись немедленно!       Однако было поздно: юная госпожа покинула покои матери. Та догадывалась, куда она направилась, и не смогла бы в страшном сне представить реакцию повелителя на заплаканную дочь, умоляющую сохранить жизнь какому-то поэту-воину. А если Шах ничего никому не говорила кроме Хюррем? Она, вроде как, не проявляла враждебности, хотя сложно было понять, что у неё на уме. Надо было, конечно, быть сдержаннее… Это было бы весьма сложно, учитывая ситуацию.       Не прошло и половины минуты, как двери, через которые вылетела Михримах, с силой распахнулись вновь, только теперь уже перед её разгневанной и напуганной матерью. Она налетела прямо на мельтешившего у входа евнуха.       Он, увидев свою госпожу, едва ли не схватился за голову. — Что это, госпожа?..- проскрипел он. — Что это делается? Я слышал крики… И потом госпожа… — Уйди с дороги, Сюмбюль!       Она крикнула это так, что он тут же повиновался, прямо-таки отскочил, пропуская женщину, полы платья которой, точно клинья, рассекали воздух. Бедный евнух кинулся следом.       Много мыслей пролетело в голове у рыжеволосой славянки, пока она шагала по каменному коридору. Но то, что она делала неизменно — возносила молитвы о том, чтобы произошёл лучший, точнее, хотя бы не худший исход. От дум этих её оторвали голоса, что раздались совсем не так далеко от покоев султана. Она услышала голос Михримах, сердце её ёкнуло, но второй голос, женский, удивил её, отчего она замедлилась. Но, прийдя в себя, тут же кинулась вперёд. — Ташлыджалы… Он… Они его… Таш… — Нет, милая, прошу, успокойся. Он жив. Всё хорошо. Никто ни о чём не знает.       Дочь в объятьях Шах-Хубан — последнее, что ожидала увидеть Хюррем, однако именно это ей и пришлось лицезреть. Тётя, чьё плечо стало пристанищем для склонённой головы племянницы, не смела прекратить поглаживать руку девушки. Она только сейчас заметила Хюррем и, не отрывая от неё глаз и не прекращая утешать Михримах, проговорила: — Всё будет хорошо, дорогая. Никто не смеет его казнить. — Это мы ещё посмотрим… — прошипела хасеки. Пальцы её сжались в крепкие кулаки.