The Confrontation

— Ибрагим-паша пожаловал, — вдруг раздаётся от слуги со стороны входа в покои, из-за чего полная вопросов и злости Хюррем и абсолютно спокойный, даже в приподнятом настроении супруг её, не замечающий ничего особенного, повернули головы в сторону источника звука.       Знакомое имя и тут же всплывшие ассоциации заставили хасеки напрячься ещё больше. Она нахмурилась. — Проси, — выдохнул Сулейман.       Через минуту перед парой предстал Великий Визирь Османской империи. Он, на пару секунд задержав глаза на Хюррем, склонился в привычном поклоне перед повелителем мира. — Здравствуй, Ибрагим. — Повелитель, — он выпрямился. Вновь одарил хасеки взглядом и немного помолчал, но потом всё-таки произнёс, — я хотел доложить Вам о… — Позже, Ибрагим, — вдруг прервал султан, — пока Хюррем здесь, мы можем обсудить вещи, которые интересны и ей тоже. Мы с ней как раз о них говорили, — он с улыбкой взглянул на Хюррем.       Ибрагим учтиво кивнул. Хюррем злило его присутствие и тот факт, что повелитель посчитал дела государства неинтересными ей. А потом он и вовсе выдал то, что заставило хасеки яростно сжать губы, всем телом напрячься и не выйти из себя лишь с помощью Всевышнего. — Моя дочь, Ибрагим, мы говорили о Михримах. Помнишь, я с тобой поделился?       Паша, ни коем образом не относящийся к делам дочери султана, узнал о её распланированном Шах-Султан замужестве раньше её матери. Да ещё и от повелителя — а это куда более усугубляющий и раздражающий факт. Неужели Сулейман доверял визирю больше, чем ей самой? С каких пор? И, даже если так, неужели он будет обсуждать их дочь не с ней, а с Ибрагимом?.. — Ибрагим-паша… — чуть ли не процедила сквозь зубы Хюррем, — уже осведомлён?.. — И да, и нет, — пожал плечами повелитель, — я пока лишь спросил его мнение о Ташлыджалы и его деятельности…       …Но Шах, разумеется, уже пояснила ему, что к чему… — …это всё. Я не мог рассказать это иному, чем тебе, человеку первым, Хюррем.       Он любовно оглянул её лицо и повернул голову в сторону Ибрагима. — Но это и было то, о чём я пришёл доложить, — произнёс тот, — Вы просили меня разузнать о Яхье-Бее больше. — Замечательно! Тогда я… мы тебя слушаем.       Рассказ, последовавший далее, красил Ташлыджалы со всяческих сторон. Поэт, храбрый воин, попавший во службу к шехзаде и отличающийся завидной преданностью, весьма не глупый человек, в общем, явно достойный дочери султана при отбрасывании факта о малоизвестном происхождении и семейном роде…       Но любовь ведь важнее происхождения, если человек и впрямь хороший, не так ли?.. — … Конечно, повелитель, — согласился Ибрагим, — я всё тщательно проверил, и информация подтвердилась. Он честный человек.       У Хюррем задёргался глаз. — Замечательно. Знаешь, Ибрагим, как забавно вышло? Хюррем пришла ко мне незадолго до тебя для того, чтобы также обсудить замужество Михримах. У неё даже был какой-то другой кандидат на роль нашего зятя…       Ибрагим приподнял брови. И даже тут, — думала Хюррем, — он играл свою игру. — Даже интересно послушать, кто это был, — усмехнулся султан.       Хасеки сдаваться не привыкла, но её прямо так и подмывало произнести, с трудом оторвав ядовитый взгляд от паши: — Это так, Повелитель, но к чему это, если Вы уже всё давно решили… — Судьба Михримах зависит от нас обоих, — возразил Сулейман. — Нами должно двигать лишь желание дать ей истинное счастье. Впрочем, мы это уже с тобой обсуждали. Что ж, ты можешь идти, Ибрагим, — выдохнул он, приподняв пальцы ладони, покоящейся на колене.       Тот посмешил исполнить приказ султана, и, как только вышел, Хюррем произнесла: — Пойду и я с Вашего позволения, Повелитель. Думаю, нам всем надо… подумать.       Он кивнул, и она покинула его покои. Оказавшись снаружи, пылая от ярости, она накричала на охраняющихся покои людей и, получив ответ на свой вопрос, кинулась в указанную сторону, приподняла для удобства полы платья и приведя в шок девушек из своего сопровождения, вынужденных заметно ускорить шаг, едва ли не бежать. — Ибрагим! — громогласно выдала она.       Визирь, мирно шагающий по коридору, замер и выпрямился. Пока Хюррем приближалась к нему, он медленно поворачивался. Спокойный лик его ярко противопоставлялся её разгневанному лицу и пылающим оттого щекам. — Да, госпожа? Вы что, бежали?.. — Думал, уйдёшь от меня без ответа, Ибрагим?! — Прошу простить меня, но я не понимаю… За что я должен перед Вами отвечать? Тем более учитывая, что я не должен отвечать не перед кем помимо нашего повелителя и самого Аллаха… — Ты опроверг эти свои слова в тот момент, когда вмешался в дела Михримах! Это Шах наплела тебе ту любовную чушь, которую наплела и повелителю?! — Весьма иронично, что Вы это называете любовь чушью. Вы, которая все годы, проведённые во дворце, поёте про любовь и все свои… деяния ей оправдываете.       Браво, Ибрагим! Теперь она готова тебя задушить прямо здесь и сейчас… — Любовь или нет — в любом случае не твоё дело! Да и что такое любовь, как понять её ей сейчас? Можно так обжечься, что… — О, Вы правы, госпожа. Лучше вообще не обжигаться. Не набираться жизненного опыта. Сидеть во дворце и делать то, что скажет мать…       Аллах тебя раздери! — Хорошо! Она, может, его и любит, но вот кто будет ручаться за него? Может, это всё одна большая политическая интрига против меня и моих детей!       Он усмехнулся, на миг опустил голову. Её такой распылённый вид его забавил. — Хватит Вам думать, госпожа, что все плетут против Вас интриги. К тому же, если версия Ваша верна, то те, кто за ней стоят, безмерно глупы, не находите? Жизнь в обмане не вечна, и Михримах-Султан рано или поздно всё бы поняла. И тогда гнусного обманщика тут же лишили бы всех полученных привилегий и, соотвественно, жизни. Да и к чему вообще этот обман? Что брак с нелюбимой дочерью султана мог бы дать? Статус, деньги? Да, но затем, после разоблачения — позор, ужас. А если они надеялись бы как-то влиять на политическую жизнь и извлекать выгоду, то пришлось бы столкнуться с Вами, госпожа. Тогда помилуй их Всевышний…       Она открыла рот, закрыла. Сложила руки, разжав, наконец, кулаки, и, наконец, произнесла, не так совсем уверенно, как прежде: — Юный и неопытный слуга сына Махидевран не достоин дочери султана. — О, вы правы! Какой-нибудь нелюбимый, и противный, и старый паша из совета куда больше её достоин. И кстати, не будем забывать, что какая-то там дерзкая рабыня когда-то вдруг оказалась достойна владыки мира…       Она вновь не смогла сразу ему ответить, и это действовало на нервы, как и сам Ибрагим и его речи. Паша вдруг в тишине каменного коридора наклонился к ней, как бы желая произнести что-то действительно важное и сокровенное. — Спешу напомнить, госпожа, что замуж выходит Ваша дочь, а не Вы. Поймите это наконец. Вы называете себя хорошей матерью, защищающей сыновей. Но какая же Вы мать, если Вы не думаете при этом и о единственной дочери?       Она покосилась на него, впервые не окаменев от его близости и не замечая её за всеми охватившими её эмоциями. Взгляд его был по-прежнему спокоен и умиротворён. — Не думаю, что Вас так беспокоит моя дочь, паша. Вы действуете из иных побуждений. Я не дам Вам причинить ей вред. — Что Вы, госпожа… Самый большой вред ей можете причинить только Вы сами.