The Confrontation

— Ээ… да, проходите. А зачем Вы, собственно…       Девушка, не снимая прелестной и невинной улыбки с лица, немного приподняла руки, и Яхья обратил внимание на то, что они сжимают кувшин. Из сосуда донёсся приглушённый плеск жидкости. — Меня послали узнать, не хотите ли Вы немного выпить после тяжёлого дня, — несколько виновато ответила она. — Вы тут уже неделю, и наш повелитель Вами вполне доволен, он понимает, как Вам тяжело и не будет против, чтобы Вы наконец немного расслабились…       Мужчина нахмурился. Такого он никак не ожидал. — Нет, спасибо. Я итак себя прекрасно чувствую.       Несмотря на такой ответ, девушка шагнула вперёд. — Вы уверены? Подумайте хорошенько. — Да, я абсолютно уверен, — твёрдо ответил он, начиная злиться. — А теперь попрошу, я собирался лечь спать.       Она от такого напора попятилась назад, после чего поэт чуть ли не захлопнул перед дверь перед её носом. Он слабо верил в то, что её слова были правдой. Кто-то подослал её. Хотя, кто знает… Из-за Мустафы он все-таки близок к делам государства, а потому наслышан о непредсказуемости султана. Может, таким образом он устроил воину проверку. А может, её устроил кто-то другой.       В этом дворце не стоит доверять никому.       Кроме Михримах…       Он лёг в постель с тяжёлыми мыслями, но заснул легко, ведь в конце-концов вернулся к думам о любимой.

***

      Она нервно ломала пальцы; казалось, даже передумала: отвернулась от дверей и уже собралась уйти, а потом обратила к ним свое лицо опять. Как раз тогда, когда она собралась с духом и готова была нарушить покой железной королевы — своей матери, двери сами распахнулись перед ней, и девушка увидела ту самую королеву воочию.       Михримах от неожиданности резко втянула воздух и сделала шаг назад. Воспитание позволило ей быстро собраться после такой вольности, и она вежливо поклонилась. — Матушка, — поздоровалась она. — Здравствуй, Михримах.       Госпожа Луны и Солнца ждала. Она застыла, позабыв всё, что решилась сказать маме впервые за то долгое время, какое между ними царило молчание. Она подняла глаза на женщину. Хасеки была как и всегда прекрасна. Крупные завитки её волос изящно переплетались меж собой, образуя чудесную причёску на затылке. Венчала это очередное произведение искусства тонкое украшение с изумрудами — большим и маленькими вокруг. Лицо Хюррем-Султан было свежо и чисто, так, будто она всё ещё оставалась такой же молодой, как и её дочь. — Ну что же мы стоим в проходе, Михримах? — спросила вдруг Хюррем.       Юная красавица послушно шагнула в сторону; то же проделали и Хюррем со своими двумя служанками, покорно склонившими головы за её спиной. — Куда вы спешите, мама? — растерянно спросила Михримах. Это было первое, что пришло ей в голову. Улыбка на лице матери, обращенная в сторону молодой госпожи, которой не было ещё на прошлой неделе, сбивала с толку. Неужели она прощена? — О, мне надо решить некоторые вопросы с Афифе-хатун. — Как ни в чём ни бывало пропела хасеки. — Ты что-то хотела? — Я… Нет, в общем, я хотела просто поговорить… Ничего важного, просто… — Как я вижу, это ждёт. Что ж, увидимся завтра. Мы все вместе идем в сад на обед, помнишь? Там будет и предмет твоих… — тут наконец её деланная улыбка дрогнула, проступили истинные не такие солнечные, как минуту назад, эмоции, однако трещина прежней маски тут же исчезла за новой. — Предмет твоих обожаний. — Конечно, помню. До завтра, матушка.       Хюррем ничего не ответила, лишь пошла прочь вместе со своей свитой, кинув последний, не совсем ясный взгляд на свою дочь. — И что это было… — рассуждала позже, в своих покоях, Михримах. — Что-то тут не так… — Кто знает, госпожа, — отозвался Гючлю-ага. — Ваша мать есть одна сплошная загадка. Никто не знает, какие зреют в её удивительной голове планы. Но, в любом случае, все они рано или поздно претворяются в жизнь. Если она что-то и задумала, то мы это скоро узнаем. — Как бы не было поздно… — вздохнула Михримах.       На следующий день она в одном из своих самых чудесных платьев вышла в сад. Девушка вздохнула полной грудью, свежий воздух наполнил лёгкие. Через минуту она уже сидела на ковре, расстеленном перед диванами. Сесть рядом с матерью она пока не решалась. — Ну что ты там как чужая, — донеслось до неё через какое-то время. — Иди сюда, Михримах, расскажи мне, как твои дела.       Дочь неуверенно повиновалась. — Всё хорошо… Правда, я немного беспокоилась о Вас на прошлой неделе. — Обо мне? — изумилась Хюррем. — Я прекрасно себя чувствую. — Да, но… Вы ни разу не позвали меня к себе за всё это время, я уже подумала… — И что это такое, интересно, взбрело в твою чудную голову, Михримах? Я была занята, вот и не звала тебя.       Верилось в это слабо, да и звучало больше как отговорка. Подвох поджидал где-то рядом… — О, смотри-ка. Повелитель вернулся с охоты.       В этот момент все присутствующие обернулись на дорогу, ведущую к выходу из сада, по которой мимо зеленых изгородей и изящных деревьев мчали три всадника. Во главе, на своем белом скакуне — сам султан Сулейман, по его правую руку Мехмед, а по левую — Яхья-бей. Сопровождение, видно, отстало за своей ненадобностью.       Повелитель, подъехав вплотную, ловко развернул жеребца и спрыгнул с него, передав поводья подоспевшему слуге. Он зашагал вперед, к своим женщинам, окружавшим их служанкам и богатому столу. — Охота выдалась чудесной! — воодушевлённо провозгласил он. — Мы столько перепелов для тебя наловили, Хюррем — ты бы знала! — Это замечательно, — засмеялась хасеки. — Ну же, скорее к столу!       Отец одарил свою дочь добродушным взглядом, Мехмет улыбнулся Михримах, сел рядом с ней. Но по-настоящему она расцвела при виде своего любимого. Он выглядел достойно, мужественно, а едва заметные капельки пота, выступившие на лбу, доказывали, что он только что занимался делом. Они посмотрели друг на друга; девушка очень сдерживалась, чтобы не броситься к поэту на грудь. Тот, поклонившись госпожам, также сел. Чуть позже к столу присоединились и другие дети султана.       Трапеза выдалась отменной: изысканные блюда и захватывающие рассказы об охоте дополнялись пением птиц и теплом солнечного света. Но даже будь еда отвратной, а погода мрачной, рядом с Ташлыджалы Михримах светилась. Настроение матери она уже не пыталась разгадать, позабыв о прежних думах.       Потом пустые блюда унесли, и музыканты слились своей искусной игрой с птичьим мастерством. Все смеялись, говорили. Служанки стали тенями и лишь умело исполняли своё предназначение. Только Яхья-бей предпочитал в основном слушать: он впервые присутствовал на таком ярком семейном застолье, и это была настоящая честь. Лишь один раз он изменился в лице, нахмурившись и поджав губы. Ответом на это выражение лица, направленным на одну из служанок, которую он никак не ожидал вновь увидеть, последовала очаровательная улыбка этой самой служанки.       Вскоре большинство отправилось прогуливаться по саду. Михримах тоже хотела, но взгляд Хюррем, оставшейся на диванах и пристально изучающей фигуру Ташлыджалы, почему-то её остановил. — Хм, — вдруг произнесла Хюррем. — Не знаешь, что это за девушка? — спросила она у дочери, кивнув на ту, что только что принесла поднос с пахлавой и щербетом.       Глаза Михримах последовали за взглядом матери. Они наткнулись на шатенку в аккуратном темно-оранжевом платье. Девушка повернулась, и госпожа отметила про себя её довольно миловидное лицо. Но в целом она не была ничем примечательна. А ещё поглядывала постоянно куда-то в сторону сада. — Нет, мама. А что такое? — Да так, — непринужденно пожала плечами хасеки. — Просто как будто она у нас не так давно. Если так, то справляется она весьма недурно. Я заметила, что она постоянно вилась вокруг Ташлыджалы Яхьи-бея, а тот с ней любезничал, — как ни в чём ни бывало, словно между делом бросила она.       Михримах медленно нахмурилась. Она ещё какое-то время смотрела на девушку, а потом поняла, что поглядывает та не просто на сад, а на того, кто в нём бродит. И этот кто-то — никто иной, как её Ташлыджалы.       Никакой любезности со служанкой с его стороны, конечно, не было. Хюррем сделала ставку на то, что её дочь не замечает ничего вокруг, когда рядом этот поэтишка, и оказалась права — та поверила в слова матери. Подтверждением этому было выражение девичьего лица.       Разумеется, на прошлой неделе хасеки не хотела видеть дочь, так как чувствовала, что в какой-то мере та её обошла. Султан сделал так, как она пожелала, а не так, как считала нужным Хюррем — а такого ой как давно не было. Это ущемляло её достоинство, и хуже — рушило её планы. Но теперь у неё появилась лазейка, которая пустит трещину во всём сумасшествии, что свалилось на Хюррем. Это и сделало её такой любезной вновь — она вновь ощущала свою власть и контроль над ситуацией.       Хмурая Михримах и самодовольная Хюррем продолжали сидеть, обе глядя на сад, когда к ним подошел султан. Он позвал их присоединиться к прогулке. Госпожа Луны и Солнца сослалась на головную боль и отправилась в свои покои, продолжая сверлить глазами то ту служанку, то Яхью, а Хюррем с радостью приняла предложение своего повелителя. Когда он подавал ей руку, она не спускала с него влюблённых глаз. И удачи в делах, и просто хорошее настроение как будто разожгли в ней иногда погасающий к мужчине огонь. Ей хотелось делиться своим торжеством, даже если сейчас была выиграна небольшая стычка, а не целая война. С маленькой победы начинается большая. — Я буду ждать тебя сегодня вечером, моя красавица, — ласково прошептал ей на ухо султан. — Давненько мы с тобой не проводили время вместе так, как я сейчас особенно хотел бы.