The Confrontation

— Госпожа, я Вас правильно понял? Это Вы всё подстроили?       Шах-Хубан поджала губы и с несколько раздражённым выражением лица опустила глаза. — Да, это была я, Ибрагим. И я ничуть не жалею.       Паша с радостью развёл бы руками, дабы выказать своё разочарование и недовольство, но такого жеста по отношению к султанской сестре он себе позволить не мог. Пришлось обойтись тем, чтобы резко втянуть воздух через ноздри, что обогатило организм кислородом и дало визирю хоть немного успокоиться. — Ну как же это, госпожа? Я понимаю, что советоваться со мной Вы не обязаны… Однако Вам хорошо известно, кто станет главным кандидатом у Хюррем-Султан на роль зачинщика мероприятия подобного масштаба. Ранить её дочь — весьма серьезной шаг. — Ты серьезно думаешь, что я мечтала причинить вред своей Михримах? Глупости. Лучник, которого я отыскала и наняла, промахнулся. Разумеется, его целью был Яхья. Аллах уберёг нашу Луноликую от серьезной беды, но, кто знает, может, так нам будет и лучше. Посмотрим. Лучник согласился на это дело, зная, что его вероятнее прочего ждет смерть взамен на то, что я выплатила все долги его семьи. Хотя, даже если бы он и выжил, я за такой промах лично бы его придушила. Не знаю, что там пошло не так, по моей информации он был весьма опытен… по крайней мере, в прошлом.       Ибрагим шумно выдохнул. Солнце проникло сквозь окно мраморного павильона, и его лучи ударили паше в глаза; пришлось прищуриться. Шах отмахнулась: — Погоди, ты что, боишься гнева Хюррем? Сколько раз ты уже отклонял её ядовитые стрелы, и на пальцах небось не счесть… По моим указаниям лучник должен твердить Повелителю, что его подослала будущая тёща Яхьи-бея. В общем, подтвердить то, чего от неё все ожидали. Не бойся, пока она озабочена тем, как бы опровергнуть такие серьезные обвинения, у нас ещё есть время подумать.       На сей раз паша не смог сдержаться. — Вы уже обо всём подумали, госпожа, — едва слышно произнёс он, однако эти слова не смогли пройти мимо женщины. — Ты что, смеешь критиковать меня? — со вспыхнувшими глазами и вскинутыми бровями произнесла Шах, из обольстительницы тут же обратившаяся змеёй. — Разумеется нет, — спокойно ответил визирь. — Если Вы позволите, мне уже пора. Надо, как Вы правильно сказали, всё обдумать.       Поклонившись, он совсем скоро покинул Мраморный Павильон. Вернулся в Топкапы, а Шах, как и положено, прибыла туда с неким промежутком после. Этот шаг был из мер предосторожности — нельзя, чтобы их видели вместе.       У дворцовых ворот он встретил Ташлыджалы Яхью-бея. Тот явно собирался покинуть обитель повелителя мира, и Ибрагим задумался — а с какой целью? В целом, Шах была права: он смотрелся бы в султанской дочерью куда лучше любого старикашки из Совета. А если это ещё ему и на руку… Он не позволит вспыхнувшей любви быть затушенной.       Поэт тем временем и впрямь вскочил на своего скакуна и направился прочь от дворца. Зачем и как надолго, он никому не сообщил, но личное разрешение султана на чуть ли не любые действия касаемо продвижения расследования давали Яхье куда больше свободы, чем прежде.       Довольно скоро наездник достиг нужного места. Спрыгнув с лошади, он оставил её на небольшой конюшне, где очень многие оставляли свою животинку — на рынке с ней было довольно сложно пропихнуться. А именно сюда поэт и держал свой путь.       Он был уверен: наёмник, ранивший его любимую, появился из ближних краёв, искать кого-то издалека слишком долго и сложно. Либо какой-то безумец решил по неведомым причинам лишить жизни султанскую дочь, которая пока себя нигде и никак за пределами дворца не проявила, либо… либо он всё-таки прав, и покушение должно было быть на него. Это было бы более логично, более полезно и эффективно. Если довериться интуиции и считать, что лучник промахнулся, произошедшее выглядит не как сильно продуманный план, претворённый в жизнь.       И это подтверждает теорию: змея приползла из ближнего сада. — Зерно, рис! — Фрукты по низкой цене! Такие сладкие, что не остановиться!       Но ни фрукты, ни рис не интересовали Ташлыджалы. Он прибыл сюда с другой целью. Обмотанный тканью одежд больше обычного, он подходил к вороватого и грозного вида мужчинам, всем, подходящим пол такое описание, кто встречался по пути в группках или по одиночке. Зашел ещё в лавку металлических изделий, потом в «мужское кафе», где люди с недавнего времени тянули кофе. И абсолютно везде уон произносил свою весьма краткую речь: — Добрый день, беи. Мне бы лучника, такого, у кого руки точно благословенны Всевышним. Не знаете, к кому обратиться?       В ответ он чаще всего получал отказы, а когда не получал, ему говорили, что да, подобный имеется. Однако этот подобный всегда оказывался жив и здоров, а не схвачен стражей, как тот, что интересовал Яхью. Хотя, до наводчиков могла просто ещё не дойти информация о том, что их знакомый недолго теперь будет видеть белый свет. Поэтому поэт всех живых и здоровых проверил, и ни один ему не подошёл.       Однако сдаваться он не собирался. До самого вечера пробыл он на рынке, и как-то разговорился с одним пожилым торговцем. — Есть один такой, — произнёс мужчина, уже сворачивая свой товар. — В молодости его звали Соколиный Глаз. Он служил в армии в Манисе, а на пенсию перебрался сюда, поэтому тут его мало кто знает. Я и сам случайно узнал, мы с ним соседи…       Яхья ловил каждое слово. Он уже почти потерял надежду. — Не знаю точно, брал ли он здесь какие-то заказы или нет, но иногда пропадал по парочке дней. Потом всегда возвращался. А неделю тому назад пришёл к нему мужчина, каких у нас никогда не было, я из окна видел… Одет он вроде не броско, но видно, что не местный, что рангом выше… Через пару дней Соколиный глаз пропал. Ручаюсь, вся улица слышала, как ревела его жена. С тех пор я его не видел.       Услышанная история показалась Ташлыджалы весьма странной. Всё ещё пребывая в раздумьях, он схватил с прилавка последнюю деревянную ложку, которую торговец ещё не успел убрать в корзину перед уходом, и протянул мужчине напротив горстку монет. — Сдачи не надо, — тут же произнёс он, прекрасно осознавая, что сдача эта составляла примерно половину от цены товара, — скажи, ты сможешь отвести меня к дому этого лучника?       Прежде довольно измотанное лицо торговца несколько преобразилось. Он взглянул на монеты — такая награда за его разговорчивость очень нравилась мужчине. — Смогу, бей, — ответил он, принимая плату, — но сегодня уже слишком поздно. Приходи сюда же завтра к полудню. Меня в это время сменит сын, и я отведу тебя в нужное место.       Яхья согласно кивнул. Ему не давали покоя догадки о том, кто же стоял за всем произошедшим. Он чувствовал, что уже встал на верный путь в расследовании, теперь главным было не свернуть случайно в ненужную сторону. Он размышлял об этом и когда запрыгивал на коня, и когда въезжал во дворец. И лишь перед сном, разбирая свою дорожную сумку, он отвлёкся на мысль о том, что ложка, которую он сегодня приобрёл лишь за тем, чтобы не просто так протягивать продавцу деньги в обмен на сговорчивость, что эта самая ложка, вообще-то, очень искусно выполнена, вся в изящной резьбе цветочного и растительного мотивов.       Ташлыджалы даже решил, что она достойна стать скромным подарком для Михримах-Султан, когда той станет лучше.       Скорее бы уже это случилось и скорее бы он вновь взглянул в её прекрасные небесные глаза…

***

      Отвлечь внимание на себя, отвлечь её внимание на себя…       Как же давно он об этом мечтал. В своих снах, в своих мыслях.       Практически приказав Ибрагиму заняться Хюррем, дабы та не успела наставить палки им в колёса, Шах-Хубан Султан и не ведала, какое великое удовольствие ему доставила. Он уже несколько дней и ночей думал, думал, думал…       Всегда был вариант с какими-то пешками, её или его служками, будь то члены совета или ещё кто. Но как же сильно ему хотелось связать себя с ней, сковать оковами, связать нитями, которые не давали бы хасеки покоя, заставляли думать о Великом Визире вновь и вновь. О нём и о том, что она сама уже в его власти…       Он обязательно придумает что-нибудь эдакое, чтобы овладеть её разумом. Хотя, сказать по правде, он бы не только разумом бы овладел… — Ибрагим! Ибрагим, где ты?       Голос Хатидже выбил визиря из колеи. Он сжал ладонь, меж пальцев которой минутой ранее крутил зелёный камень в золотой окантовке с застёжкой — серёжку, однажды по случайности потерянную хасеки в его дворце. Он был уверен, что украшение принадлежало Хюррем. На следующий день после приёма султанской семьи, по завершении которого Ибрагим и подобрал серёжку в трапезной, Хатидже всем рабыням приказала тщательно осмотреть дворец — видимо, сама жена султана её попросила, но всё безуспешно.       С тех пор визирь хранил это украшение на дне сундучка с бумагами в своём кабинете — так, на всякий случай. Почти каждый вечер он смотрел на сережку и думал о том, что так хоть какая-то часть хасеки теперь принадлежит ему.       Жена застала его врасплох, Ибрагим не успел ничего предпринять, как она уже оказалась в кабинете. В голубом атласном халате поверх ночной сорочки она смотрелась очень изящно, впрочем, как и всегда. Она улыбнулась, наконец отыскав супруга, её глаза источали свет. — Опять ты допоздна сидишь. Так ведь нельзя, дорогой.       Она подплыла ближе и обвила его руками. Ибрагим повторил её жест, всё ещё продолжая сжимать серёжку в кулаке. Великий Визирь выдохнул, убедившись, что не выглядит подозрительно. Действительно, в чём его можно было заподозрить — в каких-то мыслях? Абсурд. Никто не сможет залезть в его голову.       Отстранившись, он взглянул на жену. В её нежном спокойном лице отражалась такая же душа — когда Хатидже не причиняли боль, она была точно парящий по небу лебедь, прекрасный и неземной. Куском своей души он всё ещё любил её, однако другой кусок упорно, практически без остановки шептал: «Хюррем, Хюррем…». И он ничего не мог с этим поделать.       Ибрагим указательным и средним пальцами провёл по прядке волос Хатидже. В свете свечей волосы показались ему рыжими. Или дело было не в свечах?       Визирь приник губами к ключице женщины напротив: — Ты права, уже итак поздно. Ничего ведь не изменится, если мы ляжем спать ещё позже?       Она усмехнулась, слабо попыталась сопротивляться, но совсем скоро сдалась, и Ибрагим уже вовсю избавлялся от её одежды.       И когда она, обвив ногами его бедра, запрокинула голову назад, издавая блаженный вздох, и когда он целовал её живот, и когда кусал мочку её уха — всё это время ладонь визиря сжимала, не собираясь расслабляться, потерянное хасеки украшение.