The Confrontation

— Как давно я Вас не видел, госпожа, уже начал забывать, как в жизни Вы прекрасны. — Не уж-то скучали? — Ну разумеется, — ответил он куда более искренне, чем думалось ей.       Они шли вперёд, два лидера, два противника, ястреб и голубка. Они оба подчинялись Повелителю, когда стояли перед ним… но вне зоны его видимости они действовали так, словно правителями мира были они сами. Они и были правителями своих миров, она — гарема, он — того, что доверил ему султан. Ему хотелось, чтобы и она стала частью его мира, причем больше всего на свете… однако он понимал, что скорее всего этому не бывать, ведь если такое и станет возможным — то лишь до момента их совместной казни, которая наступит весьма скоро после того, как его истинные желания касаемо законной жены султана вскроются… — Как Вы себя чувствуете, госпожа? — с почтительной и, Хюррем могла признать, даже обаятельной улыбкой глядя на неё саму, осведомился Ибрагим. — Эти ужасные обвинения кому угодно подпортят настроение, а то и здоровье. А Вам его как никому стоит беречь.       В последнем предложении хасеки попыталась уловить нотки угрозы; впрочем, даже если они там и были, великий визирь отлично их скрывал. — Как Вы могли заметить, особы, как Шах-Хубан султан, даже согласны посодействовать такому замечательному делу, как подрыв моего душевного равновесия.       При иных обстоятельствах и при иных людях, помимо своих приближенных и детей, она не позволила бы такую грубость. Но Ибрагим был отдельным случаем; она чувствовала, что он такие высказывания поймёт. — Ох, ну что Вы, она желает Вам только наилучшего… — Зачем же Вы произносите вслух то, во что на деле не верите?       Они оба проговорили эти фразы, притворно улыбаясь, отчего вместе рассмеялись, когда Хюррем замолчала. На секунду, ну разве что на одну маленькую, женщине даже показалось, что ей хорошо; визирь, конечно, тоже прекрасно понимал, кто кому во дворце враг. При этом мужчине ей не надо было льстить остальным, дабы пустить пыль в глаза, как это делали абсолютно все, и не раскрыть случайно своих истинных целей и мнений, что могло бы помешать дальнейшим действиям.       На руку было то, что служанок Хюррем, когда пришла на обед, отослала. Она велела ждать в женской части дворца, там, куда они с Ибрагимом ещё не добрались. Он, видимо, решил её проводить, так как иначе в этом крыле Топкапы ему было бы нечего делать. — Ладно, возможно, Вы правы. Она, вероятно, недолюбливает Вас, но она такая не одна. — Тут его голос стал более тихим и чётким, проникновенным. — Может, дело тогда не в ней и всех остальных… а в Вас?       Хюррем замерла на месте. Она, принимая вызов, вгляделась во тьму его глаз так же пристально, как он — в голубизну её. Правило, согласно которому никому, помимо султана, нельзя было смотреть на женщин гарема, а тем более им в глаза, Ибрагим давно уже игнорировал. Вокруг было тихо, словно в ночное время. Коридор был безлюден. — Вам отлично известно, Великий Визирь, — его должность она особенно выделила голосом, — что они сами сделали меня такой.       Мужчину дурманил тот факт, что всё внимание хасеки было сосредоточено на нём одном, никого поблизости не было, существовали лишь он и она… Ибрагим понимал, что в любой момент из-за угла может вышмыгнуть кто угодно, но он ощущал себя ничтожеством перед чарами Хюррем-султан, которыми она, сама того не зная, его околдовывала.       Поэтому, невзирая на риск, он приблизился к ней, не только шагнул вперёд и сократил расстояние между ними до неприлично-близкого для мужчины и женщины, но и так повернул голову, что прошептал почти ей в губы: — Я хочу, чтобы Вы знали, госпожа, лично я — всегда на Вашей стороне.       Хюррем замерла, сердце у нее забилось, как и во все те разы, когда он так делал — а в последнее время он что-то зачастил. Она должна была ударить его, оттолкнуть… но она не могла. Это было безумием, но на фоне того, как к ней стал относится султан после расставания с Фирузе: то горячо, то холодно, она в действиях Ибрагима чувствовала интерес к себе, как к женщине, со стороны мужчины. А такого она так давно не ощущала. Ведь в последнее время если Сулейман и ласкал её, то чаще только потому, что хотел просто взять её, получить собственное удовольствие, а не доставить ей.       На мгновение, на одну секундочку ей даже показалось, что он готовиться её поцеловать. А на долю этого мгновения ей даже показалось, что она готова будет ему ответить…       Хасеки тут же шагнула назад, может быть, отступила бы ещё, если б не стена за её спиной, в которую она, точно в укрытие, поспешила вжаться. Женщина, тяжело дыша, подняла на Ибрагима странный взгляд, полный гнева, злости и… обиды.       Потому ли, что он так издевался над ней? Или потому, что давал надежду, надежду на то, что есть в этом мире мужчина, который ещё не потерял к ней интерес? Это была несбыточная надежда. Это было глупое желание, которое она никак не хотела испытывать, но она ничего не могла поделать с тем, что оставалась живой женщиной. — Вы опять сокращаете расстояние между нами до непозволителительного. Как думаете, что скажет на это наш Повелитель, если узнает? — Что ж, вместе с тем пусть узнает и то, что Вы не так скоро спешите увеличивать это расстояние, как должны были бы, — тут он усмехнулся, довольный её смущением, — думаю, он ни о чём не узнает. Будем надеяться на Ваше благоразумие. Ведь если в обвинения по поводу Михримах-султан он не верит, знайте, в этом же случае не только я, но и Вы вместе со мной пойдёте на плаху… Такого он не простит.       Эти слова холодком коснулись ушей хасеки. Они отрезвили её в момент, и от былой робости не осталось и следа. Она взяла себя в руки, сжала кулаки и уже хотела было плеснуть ему в лицо злобу посредством каких-нибудь ядовитых речей, как послышались шаги, и из-за угла появился Осман-бей в сопровождении двух стражников. И Хюррем, и Ибрагим знали, что Сулейман назначил его ответственным за расследование по поводу нападения на Михримах. Когда он подошел, ничего подозрительного в поведении пары не было: казалось, они просто беседовали, хотя, конечно, без сопровождения, да ещё наедине. Но они оба знали, что этот османский воин — явно не тот, кто станет с помощью сплетен пытаться навредить великому визирю или же хасеки, ведь тем самым он лишь загонит себя в могилу.       Осман почтительно поклонился мужчине и женщине. После обмена любезностями Хюррем поинтересовалась о ходе его деятельности, и он, многозначительно взглянув на неё, сказал, что пленник продолжает твердить одно и то же. А ещё сказал, что его казнят завтра на рассвете, если он не скажет иного. Пожелав ему удачи, они вновь остались вдвоём. — Вам не пришло в голову, что я только что спасла нам обоим жизни, паша?! — шикнула Хюррем, как только Осман и его сопровождение скрылись за поворотом. — Спасибо большое, надеюсь, дальше у вас будет получаться это делать столь же успешно. — Намекаете на то, что будете продолжать себя так нагло вести? — О нет, вовсе нет, госпожа. Я говорю прямо, никаких намёков.       Услышанное повергло женщину в такой шок, что у неё чуть глаза из орбит не вылезли. Она вся злобой. — Чтобы больше, паша, — с каждым словом все сильнее заводясь, начала она, выставив вперёд указательный палец для пущего устрашения, будто отчитывала не великого визиря, а одного из своих сыновей, — я такого ужаса не слышала и не видела, иначе я сделаю так, чтобы Вы заговорили по-другому!       В то время, как она сходила с ума, он был совершенно спокоен. Лишь приподнятые в легкой, хитроватой улыбке уголки губ — вот и все эмоции, что отражало его лицо. — К сожалению или к счастью, Вы мне не указ, госпожа.       Теперь расстояние сократила она, но оно оставалось куда более, чем приличным. — Ладно эти Ваши игры, мне на них плевать. Но если я узнаю, что Вы причастны к распространению слухов обо мне… — прогремела Хюррем, и хоть её голос был не так громок, речь всё же звучала весьма устрашающе, — а ещё хуже — если я узнаю, что Вы приложили руку к ране моей дочери…       Тут он так картинно приподнял брови, словно отвечая: «Ну что Вы! Я? Да как!..» И хоть лицо визиря оставалось покрытым маской непроницаемости, Хюррем не была намерена сбавлять обороты. Он думал, что заставил её почувствовать себя слабой, думал, что ему всё ни по чём. Как бы ни так. — …тогда не сносить Вам головы.       Тут уже Ибрагим не сдержал подлинного изумления. — Вы что же, угрожаете мне, госпожа? — Вы начали первым.       С полминуты он рассматривал черты её лица, её глаза, жгущие его ненавистью. Он должен был думать о её угрозах, о её подозрениях, из-за Шах-Хубан небеспочвенных… Вместо этого он думал лишь о том, как она прекрасна. — Упаси Всевышний от всего перечисленного Вами. Хорошего дня.       С этими словами Ибрагим поклонился, развернулся и направился прочь, провожаемый уничтожающим взглядом хасеки.       Она немного постояла в тишине, отдышалась и нашла наконец в себе силы двигаться. Хюррем, молясь Всевышнему о том, чтобы их никто не видел в прошедшие пять минут, стала медленно продвигаться по коридору вперёд, к своим покоям. Ей не очень-то верилось в успех, но когда они говорили, вокруг было настолько тихо, что какая-то надежда остаться незамеченными всё же была. Коридором, который они выбрали для своего пути, был тот, которым пользовались только люди в статусе, никаких евнухов и рабынь. Поэтому в дневное время тут было безлюдно: женщины в целом редко заходили на мужскую часть дворца, а мужчины сидели по кабинетам, решая государственные дела, или же проводили время на охоте, или же где ещё. Вот и встретили они одного Османа, который как раз направлялся к повелителю.       Эти мысли хоть немного успокоили женщину, и каждый шаг её становился увереннее предыдущего. Прокручивая произошедшее в голове, Хюррем лишь на пару секунд вспомнила свою слабость, остальное время отвела под мысленные проклятия в сторону Ибрагима. В итоге в свои покои она ворвалась разгневанная, готовая рвать и метать и мечтающая, чтобы под руку ей попался визирь, которого она готова была измолоть в кусочки. Её жутко бесил как он, так и её собственная уязвимость, которую она сама ему показала. — Все прочь! — гаркнула она что было мочи на служанок, как только оказалась в покоях. Они тут же в страхе ринулись исполнять её приказ, и только последней Хюррем успела уже более спокойно бросить вслед, — но если придет Сюмбюль, тогда впусти. — Как прикажете, — поклонилась девушка и поспешила тут же убраться с глаз подобной всепоглощающему пламени хасеки.       Оставшись наедине со своими мыслями, Хюррем, приставив пальцы к губам в нервном жесте, прошла несколько кругов по помещению, посмотрела на стол, заметила там кубок с водой, подошла к нему и залпом опустошила. Потом подошла к окнам, посмотрела на округу, присела. Потом опять встала, вновь принялась ходить туда-сюда, а потом в дверь вдруг постучали. — Кто?! — раздраженно крикнула она.       Двери распахнулись, и в покои вплыл Сюмбюль-ага. Хюррем выдохнула и жестом позволила ему пройти ближе. Евнух почтительно поклонился и повиновался. Пока он перемещался, она нетерпеливо ждала, сложив руки на груди. Вид у неё был явно встревоженный. И как бы сильно Сюмбюль не желал скорее поведать ей о своей чудесной находке, беспокойство за хасеки взяло над ним верх. — Как Вы себя чувствуете, госпожа? Вам нехорошо? — Будет тут нехорошо, с такими-то врагами! Но об этом позже, мне нужно немного переварить произошедшее. Что у тебя, Сюмбюль? Есть новости?       На самом деле она не особо рассчитывала на положительный ответ. Приготовившись к отсутствию информации, она присела на диван, прикрыла глаза и принялась массировать виски, как вдруг… — Вообще-то, да, госпожа. Кое-что есть.       От неожиданности Хюррем тут же вскочила. Она была так взвинчена, что по инерции пришла в движение и через секунду уже стояла перед евнухом. — Что там, Сюмбюль? Скажи, что это что-то ценное, прошу! — О, госпожа, — он довольно улыбнулся, точно налопавшийся свежей рыбы кот, — по словам Яхьи-бея это что-то очень даже ценное, настолько, что он всегда носил это с собой. А потом споткнулся, упал, и потерял вещицу, которую я тут же подобрал!       После этих слов он замолчал и замер, ожидая похвалы. — Ну так что это?! — воскликнула хасеки так резко, что евнух подскочил на месте. — Точно-точно, сейчас-сейчас, — затараторил он, доставая из-за пазухи листок, на который сперва женщина взглянула со смесью недоумения и недоверия.       Как только мужчина развернул его, он перешел в руки к хасеки. С помятого, но качественного куска бумаги на неё смотрел какой-то мужчина. Это было что-то очень странное: она помнила, как Лука писал их с Сулейманом портрет… Как-то раз она видела зарисовки каких-то рабынь на обрывках бумаги. Но это? И что это за мужчина вообще?.. Форма не особо определенная, обозначенная лишь не слишком внятными чертами, но явно не бедная.       Женщина подняла удивленный взгляд на Сюмбюля. — Говоришь, это принадлежит Яхье? — Да, моя госпожа. Он обронил, когда они с шехзаде Мустафой заходили к нему в покои, чтобы обсудить что-то важное. — Ты уверен, что они тебя не заметили? — Думаю, не заметили. Я был очень осторожен. — Ладно… Но почему это столь ценно? И кто это вообще?       Сюмбюль ответил не сразу. Хюррем уже хотела окликнуть его, но когда оторвала глаза от рисунка и взглянула на евнуха, поняла, что он обдумывает ответ словно до мелочей. — Дело в том, госпожа, что существование этого рисунка само по себе несколько странно. Мне кажется… — он несколько замялся, — мне кажется, я знаю, кто на нём изображен.