Рыжий

Где-то там, на заснеженном льду Северного стадиона, Олег и ощутил это по-настоящему — какая-то новая, до тревоги в груди незнакомая жизнь — Сережа катается ужасно и падает раз за разом, каждый — так драматично, будто вот-вот что-то сломает — у него раскраснелись щеки и постоянно сбивается эта дурацкая шапка с помпоном. Когда Серый хватает рукой в неприятно колющей варежке олегову ладонь — тот дергается мгновенно — че ты? дурак что ли? Пробивает какой-то тупой стыд — как будто хоть кому-то на людном катке до них было дело. Серый, приняв безмолвный отказ, закатывает глаза: — Ты такое сыкло, боже, — и пытается ускользнуть вперед, расстворяясь в потоке. Ладно — думает Олег быстро — че такого? и вообще — Сережа же еле едет. Это вроде как даже по-дружески — немного ему помочь. Звучит так уебищно, что Волкову самому смешно. Хочется эту руку Сереже как-то заново предложить, но он воротит нос, и вот это все — я сам. Выебывается в общем, как и всегда. Ну сам так сам. Катаются минут пятнадцать в разные друг от друга стороны, пока в один из проездов мимо, когда уже привычно встречаются взглядами, Серый вдруг не запинается о неровный лед — случайно, конечно. Это короткое мгновение для обоих запоминается. По-разному — Олег чувствует, как падает на спину, боясь что-то сломать, задевает проезжающую мимо девушку — удар об лед жесткий и тяжелый от тела сверху — смотрит несколько секунд на пар из приоткрытых потрескавшихся губ, на обледеневшие волосы у лица, а за ними — уже черное вечернее небо. Сережа улыбается, будто и подниматься не собирается, мол, смотри-смотри — вертит головой, но всего пару секунд, замечая, как внимательно его изучают — так бесхитростно. — Прости, — он улыбается, скатываясь на бок, мимо — прямо перед носом — проносятся чужие коньки, — я случайно. Это все выходит случайно — тревога у Олега в груди разрастается от каждого нового знания — он пьет чай без сахара, он в дошик добавляет соус чили, ему нравится карандашом рисовать — графика— и не нравится красками. А еще — у него, оказывается, целая жизнь за пределами однушки на пятом. Олег дает себе разрешение на разговор — пишет вечером. Это не чтобы что-то там — это просто поболтать, а гуглить, как понять, какое вино до 500 нормальное — это так, для общего развития, а то не было повода узнать обычно. 23:23 ты дома уже? 23:30 Нет Олег потупил в экран. И че — спрашивать типа — а когда придешь? Ну нет. 23:33 а че так 23:37 А что за вопросы хаах Я у друзей Олег так удивлен, что даже не знает, что ответить — типа…ну ок. У друзей — передразнивает. Вино оставляет в шкафу в кухне, стараясь не чувствовать уязвляющего интереса, но все равно — так и лезут всякие вопросы. Казалось, мир у Сережи узкий и уже почти знакомый — даже расписание его смен запомнил, и еще — в какие дни ему к первой, а теперь вот — разбирайся с тем, что сидишь на периферии чужого круга. Это бьет ощущением собственной недостаточности — нахождением где-то за-. Олег от этого уходит решительно — был бы Сережа девчонкой, даже вопросов бы не было — подумаешь, просто пососались пару раз. Но Сережа не девчонка, и с ним нет просто — с ним каждый день новое, простреливающее, и все внутри так сопротивляется, так бесполезно сопротивляется. В инсте у Олега три фотки — вполне живописные — стадик, вид с балкона и вадиковский Дракон — бедняга сидит у дома на цепи почти всегда, но Вадик уверяет каждый раз, что либо так, либо всем отгрызет лица, и вообще — это ж сторожевые, они тупые — но Волков, проходя редкие разы мимо взвивающейся и заливающейся лаем овчарки, всегда испытывает совсем неуместное сочувствие, тянется иногда к мокрому носу рукой. У Сережи в инсте — полтора косаря подписчиков — Олег заходит редко, чтобы не испытывать странных ощущений — ну там…это где-то же живет эта тыща людей — и смотрит на него такого. Все фотки явно не с почившего полудохлого сделаны и не с нынешнего — на последней вот — смотрит так красиво, вокруг каких-то зеркал — интересно, где. Олег приближает, рассматривая, — веснушки что ли зафотошопил, лицо белое, ровное — красиво, конечно, но не то. Вспоминается, как от катка стадиона шли через короткий путь — по лесопарку. В темном вечере при белизне снега лицо у Сережи такое необычное — как из этих его фильмов, Олег замечает все — рельеф губ, тень от ресниц, изгиб бровей — и это Олега пугает. — Чего? — Серый оборачивается, почувствовав пристальный взгляд. — Странно здесь, — Олег жмет плечами и, внезапно смутившись собственного внимания, продолжает нейтрально, — ну, знаешь… необычно смотреть на тебя так. Привык к другому свету. Серый улыбается в шарф — как же этот Олег нравится, с ним все становится контрастнее, насыщеннее — вот этот парк, например, пугал обычно до усрачки, единственный раз идя через-, напряжение не спадало весь путь, мало ли что тут. Но с Олегом Волковым по-другому, словно они не бредут в лесу, а гуляют на красивой, светлой, шумной улице — и в голову лезут совсем другие ощущения. Вот, например, — у него теплая шея. Это Серый узнает несколькими метрами позже — когда целуются, привалившись к высоченной сосне — стягивает быстро варежку специально, чтобы коснуться чужого лица. Олег смешно фыркает от холодного прикосновения. — Жесть у тебя руки ледяные, — ловит своими, которые едва теплее, но этот небольшой температурный оттенок Серый отличает остро, доверяет свои пальцы. Вот же блять — Олег держит чужую руку в своей, и это, кажется, куда глубже бьет, чем сережины напускные заигрывания — в ледяных пальцах никаких выебонов, никаких вызовов. Только вот — мы замерзли, нас согрей. И смотрит этот, блять, Сережа так же — с доверием. Олег старается не вестись. Олег зря повелся — рыжий не отвечает ни на субботний мем с утра — ну так, чисто завести беседу, ни на субботнее — ну че как ты — вечером. Должно быть похуй, но почему-то хочется пойти и въебать за такие вот игноры ни с чего. — Че? Сережа выглянул из-за двери — растрепанный и словно сонный. Отходит — заходи, мол. Олег проходит, и идея кажется ему херовой — но еще более херово выглядит рыжик. — Ты че какой?.. — Олег не договорил, столкнувшись с жестким уставшим взглядом. — А че? — сухо и безразлично выдал Сережа, облокотившись о косяк дверного проема, складывая руки на груди — немного подрагивали пальцы, и он, отдавая последние силы, сжал ладонь в кулак. Тусклый свет из комнаты слегка подсвечивал его острые плечи и волосы — непривычно грязными прядями разбросанные по ним, обычно такие легкие, разлетаются по подушке, струятся… — Стремный? — не меняя тона продолжил он, наблюдая, как Олег, скинув кроссы, неловко переминается у неубранного входа — сейчас встанет носком прямо в лужу оттаявшего грязного снега. Олег посмотрел раздраженно — напряжение вырывается привычной грубостью: — Че у тебя за проблемы с этим? Думаешь, всех ебет, как ты выглядишь? — Ааа, — Сережа кивнул издевательски, заходя в комнату, — ну, у братков своих спроси. А то мне казалось — вроде ебет. Волков промолчал. Что-то не так было в этом Сереже — какая-то нездоровая хуйня. Он завалился на диван и, посмотрев устало и как-то совсем по-детски пусто, так, что Олегу даже не по себе стало, спросил: — Ну че хотел-то? — это сбило окончательно. Олег вдруг почувствовал себя каким-то наебанным придурком, и злость окатила отрезвляюще — сам, блять, сосаться лезет, а теперь спрашивает, че от него хотели? — Ну, ты не отвечал. — И че? — глаза смотрели непроницаемо, и это было последней каплей — пошел нахуй. Олег в такие игры не играет. — Ммм, — он потоптался на месте, в груди разгоралась такая обжигающая обида, что слова встали поперек горла. Да и че говорить — я к тебе с душой, а ты — падла? — Лан. Понял. — И пошел обратно, к двери. И, понимая, что еще несколько секунд унижения под этим безразличным взглядом выдержать невозможно, засунул ноги в кроссовки, заталкивая вместе со шнурками. Сережа промолчал, даже закрыть дверь не встал, Олег хотел ебнуть ей посильнее — и хлопок разнесся по этажу. Сука. Так начинается новый день — Олег в голове обозначает наступившее воскресенье как — недуматьнахуй. Всю ночь в сердце скребется ужасное и незнакомое — Олег не знает, как с этим справляться, из самого очевидного — он, кажется, ужасно обижен. Но также очевидно — у него на эти обиды никакого права. Дерьмо, снег и землю кроссами черным утром месит с удовольствием — бегать кайфово, мозги немного проветриваются — но заходить в тг и смотреть на чужой был недавно за завтраком после — омерзительная хуета. Сережа пишет в чат, что не выйдет во вторник, нужна смена. Рассчитывать на понимание бессмысленно, и на еще не пришедший ответ в мессенджере он уже набирает бодро — идитенахуй. Так и висит в черновиках, хотя Петр отвечает всего через час — это, мол, уже не серьезно, давай последний раз. От отправки ранее набранного удерживается — волевым усилием. Злоебучий Петр играет в дистанции — сегодня — давай последний раз, два месяца назад — заболел? приехать? Дебил, блять, к доченьке своей приедь, которая к ним в магазин таскается, кажется, чаще, чем в школу. Антики кончаются быстрее, чем тогда, два месяца назад, когда два дня до нового рецепта тошнило даже при ходьбе. В аптеке на Пражке уже знакомая до отвращения Лариса качает головой — нету, голубок. У Серого флэшбеки этих мучительных двух дней простреливают сразу же — ебанулись что ли? в смысле нет? ну давайте договоримся. Лариса продолжает качать седой головой с уебанской улыбкой как болванчик из детства — бесит эта щербинка меж зубов — со мной не договоришься, лисенок, приходи во вторник. Блять — Сережа ложится в кровать в субботу утром и больше не планирует вставать — до вторника, получается, почти четыре дня. С дивана поднимают только желание пить и ссать, еще попытка найти в аптечке оставшийся с прошлого года блистер неподошедшего пароксетина и еще необходимость открыть дверь Олегу Волкову в субботу вечером. От нахлынувших воспоминаний о его грустной собачьей морде становится еще хуже — зачем ты появился, Олег? Появись еще, Олег. Серый смотрит на висящего в онлайне «олега» уже в понедельник вечером — там предпоследняя переписка — до внезапных выяснений местонахождения (что звоночек) — убога и невинна — Серый пересказывает смешные цитаты препода прямо с пары, Олег отвечает с длинными перерывами, но по-своему содержательно — как говорит наш начальник смены — кого ебет чужое горе? И правда — кого? — думает Серый, стирая почти отправленный — Привет. В бетонной коробке несколько дней тянутся словно месяц, сообщения висят неотвеченными, графика лежит недоделанной, но — что из этого вообще имеет значение, когда кажется, что каждым следующим утром наконец-то сдохнешь? Вадик перемены в Олеге обнаруживает как всегда до подозрения тонко и быстро, скалится и от бабкиного самогона совсем косит — Раиса Степановна ебанутая, вся в своего внука — поймать бегающий мутный взгляд сложно. В гараже слишком светло — болят глаза от лампы за столом, запах спирта мешается с вадиковским — что-то пыльное, совсем невкусное. Тот хватает за шею горячей рукой: — Спорим, — че-то там… Олег не слушает, залипая на это ощущение — никогда раньше не осознаваемое так тонко — совсем не та рука, совсем не так. Спор там веселый — как всегда на деньги, Вадик охотится на пятихатку, уверяя, что Волков ему должен, уже год. Олег смеется немного сам себе. Вадик — такая хитровыебанная морда, и верить ему как будто нельзя, но внутри покалывает подъебчивым — с чего бы? а рыжей суке, трахающейся с левыми мужиками, можно? Блять. Не то чтобы Олег хоть что-то спросил о неприметной мазде под подъездом, даже вообще — забыл уже о ней, но все-таки сейчас от непроходящей разъедающей обиды гремело в груди — у тебя нет цены не потому что ты бесценный, а потому что ты бесплатный. Олег вздергивается от ощущения вибрации в кармане, Вадик примирительно разводит руками, продолжая изливаться своими бизнес-планами — пьяный уже и совсем тупой. — Да че ты, Волчонок? На нет, — наливает еще, отламывает сухого дошика, — и суда нет! 20:34 Олег — Че ты там? — Вадик наклоняется, норовя заглянуть в телефон, Олег откидывается на стуле — вот-вот наебнется. — Ой, блять, секретики. 20:35 че? 20:36 Сори за сб Серый чувствует как печет глаза — то ли от сухости, то ли просто — это все невыносимо накатывающая тоска — депрессивный аффект, вполне нормальный симптом при резко… — объясняющий безразличный голос психички из диспансера на выезде звучит механически выученно. Все он знает про себя и про симптомы эти ебаные. Но слеза все-таки скатывается, обжигая — как-то одиноко и сама по себе. Олег смотрит на это — сори — и от пьяной сверхчувствительности так и хочется — да ты охуел там что ли сори ты там че думаешь я думаешь я Вадик возмущенно пиздит — неожиданно вспоминает совсем уж странное — напевает Шкловского: — … но как пакетик всем нравится! не учит! не бычит! не парится!.. — Не то, что ты, — бурчит Олег, пытаясь попадать в буквы. Вадик набирает обороты, и от того, насколько не попадет своим громогласным воем, словно стены вибрируют: — Чудо-чудо из чудес! Пакетик! Пакетик! Пошли мне телек! телок! и денег! А соседу — энурез! — Волков вскидывает взгляд — у Вадика от самого себя экстаз, видела бы бабка, как внучок измывается — крестится в доски потолка Пакетику на телок и деньги. Олег почти отправляет, как: 20:42 Мне просто плохо То есть Рил Плохо себя чувствую Стирает. Вадик заканчивает песню к месту. Сидят недолго в тишине: — Ну кому ты там наяриваешь? Катьке? Олег так удивлен, что пьяно ржет в перемешанные местами буквы собственного сообщения. Ага. Ей. — Ага. — Реально? — Вадик сам удивляется, что попал, казалось, совсем на отъебись. Олег только кивает, испытывая впервые от этих доебов какое-то едва уловимое ощущение превосходства тайной — словно есть у него опция, никому больше недоступная, есть оптика, через которую видно больше. 20:45 почемуу че случилсоь — Давай…закругляться. Олег запирает гараж тяжело — на морозе проветриваются мозги, теперь так контрастно видно — ты сейчас сбегаешь к нему, ты о своем недуматьнахуй забыл с момента его установки, тебе даже не стыдно. Вадик поворачивает в частный сектор у самого поворота к дому, че-то там еще шутит, типа — ну ты если че звони подсоблю катюха она такая. Катюха она такая — рыжая, волосы в гладкий хвост, поблескивают под тусклой лампой, и футболка та же, что и два дня назад, и пахнет — странно. Олег стоит у двери как побитый пес, уже не заходит, помнит грустный прошлый раз — промочил носки, пока топтался у входа разутый. Сережа и правда выглядит не очень, но говорить теперь это совсем не хочется — пьяная совесть Олега мучает ужасно. — Ты пьяный что ли? — вдруг совершенно обескураженно выдает Сережа. — Да, — Олег заулыбался совсем глупо — что он его, отчитывать будет? Как кстати вспоминается невыпитое. — Хочешь вина? Сережа уже уходит в комнату, падая на диван: — Я ничего не хочу. У меня нулевой аппетит и отрицательное либидо. Олег молчит, начиная расстегивать куртку. Сережа понимает паузу по-своему и добавляет ужасно утомленным тоном, типа — ну ты что, совсем тупой? — Я не хочу ни жрать, ни трахаться. Олег пояснением оскорбляется, возмущенно разводя руками, приваливаясь к тумбе: — Ты че думаешь, я совсем тупой?! Сережа улыбается немного и, кажется, — совсем чуть-чуть получше. До спасительного утра можно дожить. Все кончается так же внезапно, как начинается — Олег сидит у дивана до ночи, гладит прохладные пальцы, разбирает наконец запах — это сама квартира так пахнет, это пахнет неубранная постель, еще немного — волосы у корней — Сережа тактильный и молчаливый больше обычного, слушает смешного Олега, еще немного пьяного — пахнет спиртом и своим гаражом. Обида в груди тает быстро и совсем бесследно — Волков за собой такого раньше не замечал, но Сережа рассказывает немного, неохотно и взволнованно — короче, синдром отмены полная хуета. Олег кивает, запоминает — потом почитает про эти все штуки, синдромы, отмены, антидепрессанты, в середине разговора почти вырывается - а-ты-не-выглядишь-как-будто-у-тебя-депрессия, но Олег молчит — поверить не может, что пробивается на вот эти все, как будто не для него придуманные, — гладит чужие руки, волосы, словно что-то изнутри восходит и говорит — я умею и знаю, как надо. И, кажется, словно и правда знает — Олег не успевает дорассказать, как один раз ебнулся в колодец на даче у Лехи, как вдруг — Сережа замирает совсем, и слышно только мерное дыхание. Олег сидит недолго еще рядом — в груди все еще свербит тревога. Красивый, нежный — ресницы трепещут, словно вот-вот проснется. Говорил только что, мол, спит по четыре часа. Спи — Олег проводит осторожно грубыми пальцами по голому предплечью, едва чувствует исполосанный рельеф. Спи. С этим надо что-то делать — кажется, пройдена точка невозврата — Олег засыпает на полу, стаскивает с кресла покрывало как-то автоматически, причин находится сразу и уйма — идти далеко, спать хочется, дверь закрывать некому…и вообще…бывало и не так..засыпал. Просыпается в 04:41 — спасибо самогону бабки Раи, теперь уже серьезное. От осознания, что реально уснул как пес в ногах, становится так стыдно, что сердце тут же тревожно начинает выстукивать к груди — ощущение: беги с места преступления, пока тебя не поймали с поличным. В сумраке утра ничего не разобрать — Сережа спит, кажется, лицом в спинку дивана, Олег щурится — да, так и есть. У двери почти вставляет ноги в кроссовки, пока вдруг не взрывается в голове безумное, совсем не то желание. Вдыхает вкусные волосы — чистый сережин запах, как на шее или как губы пахнут иногда — все по-разному, но в них неуловимо общее — сладковатое, тонкое, его. Ты просто ебанутый — Олег ругает себя до последнего, но, чувствуя как волоски щекочут грубый заросший щетиной подбородок, сдается. — Мм, — блять. Сережа оборачивается мгновенно, чуть ли не подскакивая, тут же поднимается на подушке — в темноте Олега не разглядеть. И все, что Волкову приходит в голову, это: — Спи, — голос еще хрипит. — Блять, ты че… — Сережа щурится в мигающее время, — ты че, здесь сидел?.. — шепчет, почти мурлыча. — Нет. Тишина длится несколько секунд, прервавшись тяжелым вздохом: — Ага. Верю… — рыжий — в такой тьме и вовсе весь какой-то серый — Олег улыбается сам себе и смешно складывающимся наблюдениям — рыжий ворочается странно, пытается встать. — Потяни эту штуку сюда… Олег не хочет и не может отказывать — раскладывает диван, бросает быстро покрывало с пола, стягивает толстовку и спортивки и ложится рядом — Сережа поворачивается спиной — худой, белеющей в футболке спиной. — Будешь домогаться…наведу на тебя…порчу, — Серый бормочет в подушку, слов почти не разобрать, — …обними. Это Олег слышит отчетливо. Придвигается ближе, закидывает поперек груди тяжелую руку — улыбается. Скрипит диван.