Когда снятся в кильватере чайки

Любовь, по крайней мере, та чистая любовь, в которой мало кто из нас готов признаться, — это сложная, тёмная, насильственная стихия, договор, который невозможно заключать с лёгким сердцем.

© Ханья Янагихара «Люди среди деревьев»

1851-1852

      Зиму «Эос» провела в гавани Ливерпуля, а весной мы отправились в очередное плавание, почти полностью повторяющее то, самое первое, перед которым я познакомился с Синто.       Когда матросы собрались на борту, я, как и каждый год, отметил изменения в составе команды — в этом году среди нас было трое новичков, и один из них пришёл на роль юнги вместо Джерри. Тот уже совершенно не тянул на юнгу, получив массу ценного опыта и утратив свойственную подросткам неловкость и угловатость. Парень вырос, окреп и стал ещё больше похож на своего отца, который всегда выделялся завидным телосложением.       Вопреки моим подозрениям, что дружба между двумя молодыми людьми осталась в прошлом, их словно магнитом опять притянуло друг к другу, и пока я рассказывал людям, что нам предстоит, Джерри и Синто стояли рядом, периодически переглядываясь. На губах одного улыбка была яркой, радостной, на губах второго — едва заметной, мягкой.       В первые же дни плавания стало очевидно, что их прежняя теплота и близость вернулись, и я испытывал по этому поводу постыдное огорчение.       Постепенно жизнь на борту вошла в привычную колею, между тем как небольшой крюк, который мы должны были сделать по маршруту следования, привёл к странному происшествию, над которым я часто размышлял тогда и продолжаю размышлять теперь.       Первым пунктом назначения значился Рейкьявик, и, несмотря на довольно позднюю в том году весну, воды Северо-Атлантического течения уже были свободны ото льда, что и позволило нам достаточно быстро завершить дела в Исландии и взять курс на Северную Америку. Однако в Лабрадорской котловине в одну из ночей мы столкнулись с массивом дрейфующего льда и вышли из этого противостояния с повреждённой обшивкой. По этой причине нам пришлось направиться к ближайшему берегу и переместить груз на сушу, чтобы уменьшить осадку и устранить нанесённый корпусу ущерб. Во время вынужденной стоянки часть матросов отправилась на охоту и, судя по взволнованным обсуждениям, они были настроены подстрелить как минимум тюленя. Однако через несколько часов люди вернулись с двумя тушками гусей, сопровождаемые насмешками тех, кто предпочёл оставаться возле корабля.       Синто не ходил с охотниками, хотя, насколько я слышал, был довольно искусным стрелком. Наблюдая за тем, как Кифер, Уэзерли и Диксон по-детски радовались своим трофеям, он слегка хмурился, а его ноздри затрепетали, что, как правило, было признаком недовольства.       — Вы не одобряете охоту, мистер Голдман? — спросил я, поглядывая на парней, которые пытались освежевать добытую дичь.       Синто бросил на меня короткий взгляд и нахмурился ещё сильнее.       — Я не одобряю убийство ради развлечения, капитан, — ответил он. — У нас имеется достаточное количество провизии, чтобы не умереть с голоду. Не думаю, что смерть этих птиц была настолько уж необходима, — с этими словами он сжал губы и попросил разрешения удалиться, которое я охотно ему предоставил.       На второй день стоянки к нам подошла небольшая группа местных жителей — индейцев-микмаков — которые вполне миролюбиво наблюдали за нашей деятельностью и обменяли некоторое количество тюленьего мяса на спиртное. Они на удивление сносно объяснялись по-английски, и молодые матросы, в том числе Джерри и Синто, увлечённо засыпали их вопросами.       Когда ремонтные работы были завершены, а груз — помещён обратно на корабль, мы стали прощаться с неожиданными знакомцами. Тогда шаман племени, беззубый старик с бельмами на глазах, подошёл ко мне и положил ладонь на грудь.       — Ты лишний, — сказал он. — И боги это знают.       Я замер в изумлении, неспособный понять, что это могло значить, и лишь кивнул в ответ, не желая показать своим людям, насколько сказанное необразованным индейцем выбило меня из колеи. Моряки всегда считались суеверным народом, а подобные предсказания касательно капитана судна могли быть истолкованы весьма разнообразно и, скорее всего, в негативном ключе.       Мы снова вышли на курс и следовали до порта разгрузки без каких-либо происшествий. Однако фраза, произнесённая стариком-индейцем, преследовала меня день и ночь. Порой я ловил себя на мысли, что хочу развернуть корабль, наплевав на курс и обязательства, вернуться на замёрзшие земли и спросить, что имел в виду тот шаман. Где я был лишним? В каком месте? В котором мире?       Я никогда не связывал это пророчество с Синто, поскольку в его жизни не играл какой-либо значительной роли, кроме как был его командиром. Но уже более двух лет я изнывал от нежности и желания к нему, как пятнадцатилетний подросток. Был ли я деликатен в сокрытии своих чувств? Порой мне казалось, что я держался достойно, вопреки тому урагану эмоций, который разрывал меня на части. Иной раз я изумлялся, как подобная страсть могла не быть очевидной? Мои глаза постоянно искали силуэт Синто, при звуке его голоса перехватывало дыхание, от его случайных прикосновений горела кожа. Я всегда считал себя одним из тех, кто и вовсе не способен на сильное романтическое чувство, но, очевидно, прискорбно ошибался. Оно пришло ко мне, нежданное и сокрушающее, как цунами, и оставило за собой совершенно новый ландшафт души, которому более не суждено было обрести прежний вид.       Я ничего от него не ждал и ни на что не рассчитывал. Но внезапно всё изменилось, и мне выпало запоздалое, грешное счастье, которого я ничем не заслужил, но к которому протянул жадные руки.

****

      К тому моменту наше плавание длилось почти четыре месяца, и «Эос» находилась у берегов Южной Америки. Мы зашли в Картахену, где планировали провести трое суток, и команда получила возможность двумя частями выйти на берег. Я оставил на судне первого помощника и отправился разбираться с текущими вопросами на берегу. К вечеру я планировал вернуться на корабль, поскольку настроения посещать бордели давно в себе не чувствовал, равно как и влечения к представительницам прекрасного пола. Искать разрядки в объятиях мужчин-шлюх мне казалось постыдным, и не только потому, что это решительно осуждалось в обществе и могло быть замечено кем-либо из подчинённых. Подобное поведение свело бы суть моих подавляемых чувств к Синто к животной, противоестественной похоти, развеивая любые иллюзии о возвышенности. Я запутался между физическим влечением к нему и благоговением, которое пытался объяснить притягательной внешностью и свойствами характера. Но зачастую, позабыв о благородстве, я мечтал о нём в тишине и уединении своей каюты, воображая совершенно непристойные вещи и забываясь в не приносящем душевного облегчения оргазме, подаренном собственной рукой.       Возвращаясь на корабль в тот вечер, на набережной я встретил группу матросов с «Эос», среди которых был вездесущий Джерри Кифер и — к моему огромному удивлению — Синто. Люди пригласили меня выпить с ними в расположенном неподалёку кабаке. Я окинул заведение взглядом, и оно показалось мне вполне приличным, а компания молодых людей — стимулирующей. Возникало ощущение, словно в обществе оживлённых матросов я и сам мог скинуть несколько лет с плеч долой вместе со своей должностью и налагаемыми ею нормами поведения.       Шумной толпой мы вошли в трактир и расположились за большим столом. Я ожидал, что в моём присутствии молодёжь будет держаться сдержанно, но они не были смущены присутствием капитана и бурно обсуждали полученные в городе впечатления, а после пары порций рома перешли к воспоминаниям о доме и тех, кто их ждал на родном берегу. Я устроился в самом углу, цедя свой напиток, упиваясь жизнерадостным настроением парней и бросая осторожные взгляды на Синто, сидевшего рядом с Джерри и едва ли сделавшего глоток из почти полного стакана.       Один из старших матросов, Калвер, хвастался разноцветными браслетами, купленными в подарок невесте. Он был уже конкретно пьян и с блаженной улыбкой поглаживал расписные деревянные обручи, носить которые вряд ли согласилась бы благоразумная английская леди. Я ничего не знал о невесте Калвера, хотя он плавал со мной уже лет пять.       — Вы собираетесь жениться после следующего возвращения на берег, мистер Калвер? — спросил я. Этот мужчина не был похож на примерного семьянина, даже если отставить в сторону избранную им профессию. Насколько я знал, он каждый раз отмечался среди самых рьяных посетителей увеселительных мест.       — Так точно, капитан Палмер, сэр, — бодро ответил он, отсалютовав мне кружкой. — Моя Марион жизни не даёт уже, постоянно всё о свадьбах твердит, мол, все подруги уже при мужьях. Боюсь, что может меня не дождаться, ежели я после возвращения снова уплыву на год. А кроме того, — добавил он смущённо, — охота детишек понянчить. Оно же знаете как? Мужчина должен оставить за собой сына, продолжателя рода. Но я и дочке буду рад.       Я поднял в его сторону стакан рома, а товарищи разразились шутками и подначками. Бросив быстрый взгляд в другой конец стола, я отметил раскрасневшуюся физиономию Джерри и его блестящие глаза, а рядом — бледное, сосредоточенное лицо Синто. Он задумчиво крутил свой стакан вокруг оси, словно пытаясь задать ему какую-то замысловатую траекторию движения.       — Я тебя прошу, Гарри, — со смехом воскликнул матрос Элмерс. — Детишек можно и без женитьбы наплодить. Знаешь, как говорят? У моряка в каждом порту по ребёнку.       — Точно! Так и есть! — закричали все вокруг. Я сделал глоток и снова посмотрел на Синто. Тот отвлёкся от стакана, переплетя на нём свои тонкие пальцы, и смотрел прямо на меня. По моему телу пронеслась волна жара. Он не моргал. Я не моргал тоже, чувствуя, как печёт глаза от насыщенного алкогольными парами воздуха.       Не знаю, кто сдался бы первым, но тут Джерри принялся что-то взволнованно шептать ему на ухо, и Синто отвёл взгляд, качая головой и тихо отвечая.       Я моргнул и допил весь ром одним махом. Смотреть на этих двоих, прилепившихся друг к другу бёдрами и локтями, было горько.       — Капитан Палмер! — неожиданно раздался звонкий голос. — А у вас есть дети?       За столом наступила тишина. Я едва не подавился последними каплями напитка и медленно отвёл руку со стаканом ото рта. Синто сидел очень ровно. Окончательно опьяневший Джерри цеплялся за его бицепс, бестолково хихикая и тычась носом ему в плечо. Я сглотнул, ощутив, как пересохло в горле, хотя за вечер туда и было влито не так уж мало алкоголя. Глаза Синто были темнее ночи, на скулах полыхал румянец, подбородок был высоко вскинут.       Я медленно обвёл взглядом лица всех присутствующих, пялившихся на меня с полуоткрытыми ртами. Кое-кто был смущён, кое-кто откровенно позабавлен.       — Может быть, мистер Голдман, — ответил я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и чётко. — Моя морская карьера была довольно долгой, и во многих портах мне встречались красивые и доступные женщины. Вполне возможно, что мои дети могут быть старше вас. Однако я так и не нашёл такую женщину, которую пожелал бы обречь на роль своей супруги, поэтому был, есть и буду закоренелым холостяком без законных наследников, — закончил я с беззаботной усмешкой, изображать которую было почти физически больно.       Люди вокруг зашумели, кто посмеиваясь, кто отпуская шутки и хвастаясь своими любовными победами, кто утверждая, что у меня ещё всё впереди. Я был уверен, что мой ответ смутит Синто, но он лишь кивнул, выглядя при этом странно удовлетворённым, словно искал и получил подтверждение какой-то своей гипотезы.       Через некоторое время мои люди стали расходиться. Одни отправились искать женское общество, другие пересели к столикам, за которыми обосновались матросы с других судов, кто-то вышел наружу подышать густым тропическим воздухом. Джерри был настолько пьян, что уронил голову на стол и заснул с приоткрытым ртом. Похоже, что он успел основательно где-то напиться ещё до прихода в этот кабак. Синто обеспокоенно поглядывал на него, сведя к переносице тонкие брови. Когда за столом почти никого не осталось, я встал и подошёл к ним.       — Что будем делать с этим красавцем? — насмешливо спросил я. — Оставим здесь отсыпаться?       Он покачал головой и осторожно приподнял голову Джерри со стола. Тот невнятно пробормотал пару слов и всхрапнул. Губы Синто дрогнули, а во взгляде, направленном на товарища, было столько нежности, что у меня скрутило желудок. Затем он поднял глаза на меня и спокойно ответил:       — Нет, тут я его не брошу. Нужно доставить Джерри на «Эос». Он ещё ни разу не напивался до такой степени, чтобы не стоять на ногах.       Я вздохнул и легонько похлопал его по плечу.       — Со всеми однажды это случается в первый раз. Я помогу тебе.       Вместе мы приподняли тяжёлого Джерри, который абсолютно не желал облегчить наши труды, постоянно обмякал, вырывался и пытался рухнуть на пол. Я забросил его руку за свои плечи и обхватил за пояс. Синто сделал то же самое с другой стороны. Его рука легла на спину Джерри чуть выше моей, поддерживая парня под мышки. Тот склонил голову в сторону Синто и что-то невнятно забормотал ему в шею.       — Тихо, Джерри, постарайся встать на ноги, — успокаивающе прозвучало в ответ. Я постарался взвалить на себя как можно больше веса инертного тела Джерри Кифера, который хихикнул и свесил голову вниз. В итоге мы всё же покинули заведение, поддерживая его с двух сторон.       На улице я предложил взять повозку, но Синто возразил, что от качки Джерри может вывернуть, да и прогуляться было бы для него полезнее. Прогулкой это назвать было сложно, но вдвоём мы довольно быстро сопроводили парня на корабль. Мистер Унтертон, возглавлявший вахту, окинул нашу компанию удивлённым взглядом и окликнул двух матросов, которые под руководством Синто помогли спустить Джерри в кубрик.       — Мистер Голдман, — окликнул я. Он оглянулся. — Зайдёте через час ко мне и доложите о состоянии мистера Кифера. При необходимости можете побеспокоить доктора Бетелла.       Обычно для капитана было не принято беспокоиться о членах команды, которые по своей же глупости не рассчитали дозу спиртного в портовом кабаке, но все знали о моём особом отношении к Джерри и даже ходили сплетни, что он — мой незаконнорождённый сын. Я этих слухов не опровергал и не подтверждал, считая, что подобные заблуждения могут быть выгодны нам обоим. С отцом Джерри мы познакомились уже после рождения мальчика, поэтому он никоим образом не мог быть моим, а кроме того я придерживался принципа не связываться с замужними женщинами, как бы сильно этого ни хотелось. Впрочем, мне и в самом деле не хотелось.       Я отправился в свою каюту, где обмылся, переоделся и сел за стол, чтобы немного поработать с бумагами и картами.       Синто явился ровно через час. Он вежливо постучал в дверь и сразу же с порога доложил, что Джерри спит в углу кубрика на полу, поскольку отдых на ровной поверхности в его состоянии предпочтительнее. Я усмехнулся и пригласил его войти. Предусмотрительность Синто и его заботливое отношение к Джерри всегда восхищали меня. Это представляло собой ещё одну привлекательную сторону его личности.       Синто застенчиво прошёл в мою каюту и огляделся по сторонам. Я отметил, что он также переоделся, и теперь из одежды на нём были лишь лёгкие рубашка и брюки.       — Выпьете, мистер Голдман? — спросил я. — Ром, виски, джин?       Он отвлёкся от созерцания книжных полок и чуть нахмурился.       — Благодарю вас, капитан. Виски, если можно.       Удивлённый его выбором, я достал из небольшого комода бутылку и стаканы. Синто продолжал рассматривать книги и памятные сувениры, скромно заложив руки за спину, словно для того, чтобы избежать соблазна дотронуться до предметов, вызвавших у него любопытство. Особый интерес у него вызвал корабль в бутылке.       — Какая тонкая работа, — прокомментировал Синто.       — Его сделал покойный Джон Кифер, отец Джерри. Возможно, ты не знаешь, но мы с ним были хорошими друзьями, — сказал я, разливая напиток по стаканам. — Джеральд подарил мне этот сувенир вскоре после того, как я сообщил им с матерью о гибели Джона.       Синто легонько дотронулся до стеклянного бока бутылки.       — Я не знал, — сказал он. — Джерри не любит говорить о своём отце. Мне кажется, он до сих пор продолжает обижаться за то, что тот умер и оставил их в тяжёлом положении. Но разве не абсурдно сердиться на человека из-за того, что он смертен?       — Совершенно бессмысленно.       Я подошёл к нему и протянул стакан с виски. Наши пальцы соприкоснулись. Я был уверен, что он отпрянет, и поэтому придержал стакан, но кончики его пальцев лежали на моих, а глаза смотрели в ответ вопросительно и откровенно. Мне почудилось, что в них я заметил отражение собственного голода. Несколько секунд мы простояли вот так — близко друг к другу, но пока ещё по разные стороны понимания. Я задавался вопросом, чего хотел Синто, но не мог даже представить себе, что он мог желать меня. Я боялся поверить в то, что он может испытывать ко мне хотя бы долю того влечения, которое я питал к нему.       Я убрал пальцы с его стакана и неловко отошёл назад. Рука мелко подрагивала от фантомных воспоминаний об ощущении его тёплой кожи. Голова немного кружилась, и в мой разум закралась мысль о том, что приглашать Синто в свою каюту было колоссальной ошибкой. Мне казалось, что я пьянею от одного его присутствия рядом, и никакой виски для этого не нужен. Глубоко вздохнув, я бросил на него взгляд и потянулся к своему напитку. Он в упор смотрел на меня, держа стакан обеими руками.       — Ну что же… — неуверенно сказал я. — За удачу и попутный ветер в наши паруса.       Он кивнул и сделал осторожный глоток. По выражению его лица было сложно сказать, понравился ему виски или нет, но обычно бледные щёки слегка порозовели. Мы молчали, украдкой поглядывая друг на друга. Всё это казалось невыносимым. Я откашлялся и спросил:       — У вас есть девушка на берегу, мистер Голдман?       Он приподнял бровь и отрицательно качнул головой.       — Почему? — искренне удивился я. — Объективно, вы очень красивый молодой человек, и любая была бы счастлива вас получить.       — А субъективно? — неожиданно спросил он. Я опешил.       — Чт… Что?       Синто приподнял подбородок вверх, как обычно делал в ситуациях, подразумевающих вызов или противостояние.       — Вы считаете меня красивым?       «Господи, что ты делаешь со мной?» — мысленно взмолился я, прикусывая язык, с которого так и угрожало сорваться признание в том, что он — самое прекрасное существо из всех, встреченных мной на шести континентах. Но разве можно было солгать?       — Да, — ответил я честно. В подобном заявлении не было ничего постыдного, я лишь констатировал очевидный факт.       Синто подошёл чуть ближе, не отводя от меня взгляда. Розовый язык скользнул по пухлым изогнутым губам, увлажняя их. Я уставился на его рот, ощущая, насколько тесно стало в брюках.       Он сглотнул и тихо продолжил:       — И вы… были бы счастливы… получить меня?       Дрожащей рукой я поставил стакан на стол, не отрывая от него глаз. Это был тот самый момент, когда я мог сделать шаг назад, отвергнуть его, оттолкнуть, навсегда снять с себя наваждение. Но мог ли? Я хотел его так сильно, что если бы сама смерть встала на моём пути, я разорвал бы её в клочки не глядя, лишь бы дотянуться до него.       — Да, — сказал я, постаравшись говорить открыто и искренне. — Да. Я был бы счастливейшим из смертных.       Я был уверен, что он не посмеётся надо мной. Я знал, что если он пришёл ко мне, если спросил о таком, значит, был серьёзен. Наблюдая за ним вот уже более двух лет, я убедился, что Синто благородный и искренний человек, неспособный на подлость. Поэтому он заслуживал знать правду о моих чувствах и иметь возможность выбора, в чём бы этот выбор ни состоял.       Синто поставил свой стакан рядом с моим и сделал маленький шаг вперёд. Он продолжал смотреть на меня широко открытыми глазами, в которых тёмное золото радужки оказалось в плену расширенного зрачка. Теперь был мой ход. Мы словно играли в какую-то замысловатую игру, испытывая на прочность свою и чужую выдержку. Я понимал, что проиграл. Победа всегда была за ним, а теперь у меня не осталось и шанса. Но возможно, победителю придётся расплатиться?       Подняв дрожащую руку, я прикоснулся ладонью к его щеке, а большим пальцем провёл по мягким губам. Он потянулся к этой ласке словно ребёнок, которого редко нежили в детстве, словно испуганный щенок, ожидающий, что прихотливый хозяин в любую минуту его оттолкнёт, и пользующийся короткими секундами приятия.       Через мгновение мои губы были на его губах, одна рука зарылась в шёлк его волос, а вторая легла на поясницу, моментально выгнувшуюся в ответ на прикосновение. Я покрывал его рот нежнейшими поцелуями, а он пытался поймать мои губы своими, словно жаждущий путник, тянущийся к роднику с прохладной водой. Я не спешил. Я знал, что если наши почти невинные ласки перейдут определённый рубеж, я не выпущу его из своей каюты до утра и возьму всё то, о чём мучительно грезил месяцами, годами. Поэтому я отстранился, крепко схватив его за плечи, и заглянул в остекленевшие глаза.       — Синто, ты уверен? — тихо спросил я.       Он вздохнул и, обвив руками мои плечи, толкнулся в меня бёдрами.       — Не стоит сомневаться в моей способности принимать осознанные решения, Кристиан, — сказал он и провёл языком по моим губам. Моё имя в его устах звучало, как песнь сирены. Я содрогнулся от неистового прилива похоти, желания схватить его и распять на кровати, сделать своим, беспощадно вторгнуться в его тело, вылизать каждый миллиметр его кожи, выпить каждый вздох и стон… Все эти мысли мелькнули в голове, и я почувствовал его язык в своём рту — тёплый, гибкий, застенчивый гость, робко исследующий новый мир. Я прижал Синто к себе, отвечая на поцелуй, посасывая его язык и жадно шаря руками по его спине и ягодицам. Мы тёрлись друг о друга пахом, и я чувствовал его возбуждение, как своё собственное — неистовое, мучительное, требовательное.       Мне казалось, я забыл, как дышать, я забыл своё имя, призвание, родной язык и смысл бытия, растворяясь в одной только мысли: «Он мой, мой, мой…»       Синто застонал мне в рот, и я слегка отстранился. Мы оба задыхались. Его губы были припухшими и влажными от поцелуев, одежда — в беспорядке, а волосы растрепались. Он был прекрасен, совершенен.       — Я хочу тебя, — прошептал я. — Боже, я так сильно хочу тебя…       Его ресницы дрогнули, а бёдра непроизвольно качнулись вперёд.       — Да, — выдохнул Синто, и тогда я торопливо подтолкнул его к койке и начал раздевать. Он сосредоточенно расстёгивал пуговицы на моей рубашке, но я нетерпеливо стащил её через голову и отбросил прочь, а затем завершил работу над его одеждой, обнажая торс. Секунду я всматривался в открывшееся мои глазам чудо — полуобнажённого Синто в моей постели, а затем опустился на него сверху, прижался грудью к груди и замер, будучи не в состоянии продолжать без этой отчаянной передышки, без этого окончательного осмысления — он станет моим. Сегодня же. Сейчас.       Я чувствовал его руки на своей спине, на плечах — тёплые, мягкие ладони, исследующие ландшафт моего тела. Приподнявшись над ним на руках, я изучал его — этот новый образ, который необходимо было совместить с той запретной мечтой, которая в это мгновение сбывалась и пьянила своей доступностью.       Стыдясь самого себя, в минуты досуга я часто воображал тело Синто — то, каким оно могло бы быть. Я представлял его божественно красивым и гармоничным, но увиденное превосходило фантазию во много раз.       Его кожа была нежной, изумительно гладкой под моими жадными, огрубелыми руками; волоски на груди оказались мягкими, когда я пробежал по ним пальцами в поисках сосков — твёрдых, маленьких и чувствительных. Подушечками больших пальцев я теребил и тёр их, удерживая Синто за рёбра и заставляя его выгибаться от наслаждения, запрокидывать голову и закусывать губы. Нагнувшись, я целовал его щёки, шею, ключицы, а он гладил мои волосы и плечи. Спустившись чуть ниже, я вобрал один сосок в рот, лаская его языком и прикусывая, а мой возлюбленный, которого я теперь имел полное право так называть, заметался в моих руках, и восхитительные стоны срывались с его губ. Мне хотелось вдохнуть их, поглотить, впитать, навечно запечатлеть в своём разуме, как мгновение величайшего триумфа, как воплощение в жизнь заветного желания.       Но нам обоим этого было мало. Поцелуями я продвигался всё ниже, по рёбрам, подрагивающему животу, языком прослеживая ямочку пупка, и ещё ниже — к поясу его брюк.       Тонкие пальцы легли на мои, пока мы вместе справлялись с застёжкой, а затем Синто приподнял бёдра, избавляясь от брюк, и я стянул их вниз, а сам не мог остановиться, целуя и целуя его тонкие щиколотки, стройные голени и трогательные коленки, поднимаясь вверх по бархатистой коже бёдер.       Синто слегка развёл колени, словно приглашая, и от вожделения у меня потемнело в глазах.       Я поднял голову и поймал его взгляд — сияющие глаза с вызовом смотрели в ответ. Он ждал, но я всё ещё был не уверен в том, что мы поступаем правильно, что я имею право идти на поводу у своей безумной страсти и затягивать в омут греха этого мальчика, которого боготворил.       — Синто, — тихо сказал я, — ты когда-нибудь… Ты уже?..       Он медленно моргнул и секунду выглядел растерянным, но затем его лицо слегка зарделось.       — Какой ответ вы бы хотели услышать?       Мы вглядывались друг в друга в полумраке. Я сглотнул и ответил честно:       — Не знаю.       И я действительно не знал. Мысль о том, что кто-то до меня сжимал его в объятиях, ласкал его, заставлял стонать от наслаждения, овладевал его телом — эта мысль была невыносима. Но не меньше тревожила меня перспектива быть у него первым. Разве мог я взять на себя такую смелость?       Он протянул руку к моему лицу и обхватил скулу ладонью.       — Ваш страх так очевиден, Кристиан. Не бойтесь. Вы не причините мне ни боли, ни вреда. Я уже делал это раньше.       Облегчение и ревность, вероятно, слишком явно отразились на моём лице. Синто мягко усмехнулся и притянул меня к себе, целуя смело и жёстко. Я отвечал ему столь же рьяно, а в голове крутилась мысль о том, что он всегда отдавал себе отчёт в совершённых поступках, каждый раз действовал обдуманно и наверняка, и если он пришёл ко мне, если отдался мне, то сделал это лишь потому, что сам так пожелал.       Я слишком давно утратил невинность, с тех пор прошло больше половины жизни, а моё тело познало слишком многих людей, как женщин, так и мужчин. Но никогда и ни с кем моё сердце не трепетало от предвкушения близости в таком болезненном синкопированном ритме, а холодный пот не выступал между лопаток.       Скользнув рукой вниз, я обхватил его возбуждённый член — крупный, слегка изогнутый, с голубой венкой, напоминающей нарисованное ребёнком дерево. Я водил по нему рукой, а Синто вздрагивал и подкидывал бёдра вверх, пытаясь схватиться за меня, как утопающий за спасательный круг. Вцепившись наконец в моё запястье, он отвёл мою руку прочь и принялся наощупь торопливо расстёгивать на мне брюки.       Всё время, пока мы возились с остатками моей одежды, наши губы не отрывались друг от друга, целуя, посасывая, вылизывая. Когда я отбросил брюки прочь, он отодвинул меня на расстояние вытянутой руки и рассмотрел моё тело. Стесняться мне было нечего, поскольку для своих лет я был в прекрасной форме, и всё же мы были очень разными, а его любопытство казалось естественным и необидным. Он потянулся руками к моему члену, нежно проводя пальцами по всей длине, лаская чувствительную головку, а затем поднял потемневший взгляд на меня и вызывающе раздвинул ноги. Я на секунду замер, ошеломлённый грешным блеском в его глазах и откровенностью позы, но почти мгновенно пришёл в себя и, смочив слюной палец, приставил его к анусу Синто, который подался вперёд и прошептал:       — Ну же…       Я осторожно ввёл палец до половины внутрь его податливого тела. Синто резко выдохнул, но при этом оставался расслаблен. Он прекрасно контролировал рефлексы, и через пару мгновений я протолкнул палец целиком в упоительную тесноту и слегка согнул его, ощупывая стенки канала и слегка его растягивая. Бёдра Синто задрожали, и он издал судорожный вздох. Я замер, наполовину вытащив палец, и встревоженно взглянул на него, но он лишь наблюдал за мной, закусывая нижнюю губу.       — Тебе больно? — спросил я. Он покачал головой и рывком насадился на палец, от чего у меня сладко заныло внизу живота, а член дёрнулся. Я ввёл два пальца, осознавая, что ещё чуть-чуть, и не выдержу — войду в него без подготовки. Его тело охотно приняло и второй палец тоже, взгляд стал ещё более стеклянным, а щёки запылали ярким румянцем. Сгибая пальцы внутри, я любовался тем, как Синто извивается на койке, беспокойно водя руками по простыне и выгибаясь. В своём возбуждении он был так же прекрасен, как в привычной безмятежности. Нетерпеливо потянувшись ко мне, он хрипло проговорил:       — Пожалуйста, Кристиан, сейчас.       — Тебе будет больно, — возразил я, вполне заслуженно оценивая толщину и длину своего члена. — Я не хочу, чтобы тебе было больно. Эта мысль мне невыносима.       Его беспокойные пальцы стискивали моё запястье, язык смачивал пересохшие губы.       — Мне не больно и не будет больно, Кристиан. Ну же, перестаньте меня опекать. Я хочу вас.       Я извлёк из него пальцы и сплюнул на ладонь, после чего распределил слюну по своему члену, перемешивая с предэякулятом. Склонившись над Синто, я прижал головку члена к его анусу и ввёл внутрь, слегка помогая рукой. Впервые за всё время он напряжённо застыл, а тёмные глаза на бледном лице с горящими щеками казались огромными. Я осторожно продвигался вперёд, в то время как он гладил меня по бокам и бёдрам и легонько тянул на себя. Мне не хотелось спешить, Синто был слишком дорог мне, чтобы всё испортить собственной жадностью и эгоизмом. Войдя целиком, я замер, а он уронил руки на койку и закрыл глаза, привыкая. Я чувствовал, как моя плоть пульсирует внутри него, с огромным трудом сдерживая желание двигаться, тереться, вновь и вновь входя в его тело, стремясь к высотам наслаждения.       Синто широко распахнул глаза, качнул бёдрами и закинул руки за голову в жесте полного подчинения. Я переплёл свои пальцы с его, прижимая наши сцепленные ладони к матрасу, и начал двигаться. Каждое скольжение моего члена в нём, каждое соприкосновение наших покрытых потом животов и бёдер, каждый поцелуй, подаренный его губам, словно снимали слой за слоем защитный панцирь с моей души, наносили удары по окаменевшему за годы одиночества сердцу. Я был по-настоящему не один впервые за много, много лет, возможно, впервые за всю жизнь, и если это была та самая влюблённость, воспетая в поэзии и музыке, то в объятиях Синто я наконец-то постиг каждую метафору, каждую восторженную строчку и каждый болезненный аккорд, ведь они нашли отражение в ядре моей сущности.       Синто выгнулся дугой и задрожал, а из его нетронутого члена фонтанчиками излилась сперма. В мгновения его оргазма я замер, любуясь на искажённое наслаждением лицо: трогательно заломленные брови, полузакрытые глаза, трепещущие ресницы, беспомощно закушенные губы. Когда он обмяк, так и не перестав вздрагивать, я крепко прижал его к себе, целуя во влажный от испарины лоб и размазывая его семя по нашим животам. Он высвободил руки и притянул мою голову ближе, виском к своему виску.       — Кристиан, — прошептал он, — Кристиан…       Меня не нужно было просить, но его слова, обращение ко мне по имени, осознание того, что именно меня он видит рядом, не представляя на моём месте никого другого, что он со мной не только телом, но и душой, — всё это наполнило моё сердце ликованием, а тело — силами. Я вжался в него, желая стать с ним единым целым, слиться навечно, оставшись в этом самом мгновении на краю экстаза, ведь если бы я совершил хоть малейшее движение, я бы сорвался в бездну наслаждения, за которым неизбежно наступило бы разъединение, сопровождаемое, скорее всего, неловкостью, смятением, стыдом… А пока у нас было здесь и сейчас — наши тела, сплавившиеся и неделимые, и наше смешавшееся дыхание, и его рука в моих волосах, и изгиб его поясницы под моей ладонью. Могло бы показаться, что он полностью принадлежал мне, но это суждение было ошибочным, неверным. Именно он владел мной, повелевал и распоряжался. Решение было за ним, и, коснувшись губами моей скулы, он сжал внутренние мышцы, отправляя меня в водоворот неведомого до сих пор восторга. Слёзы текли по моим щекам, а тело бесконтрольно содрогалась от накатившего, словно цунами, оргазма, а когда волна схлынула, я остался на берегу, как разбитый стихией корабль, обессиленный и опустошённый. Сквозь шум в ушах я слышал, как Синто опять зовёт меня по имени, чувствовал, как нежными пальцами он стирает слёзы с моих щёк, но этот опыт был как будто внетелесным, как будто моя душа выпорхнула из тела и с любопытством наблюдала за совершенно недостойным поведением зрелого, закалённого жизнью мужчины, который разрыдался после совокупления с юным и красивым мальчишкой, годящимся ему в сыновья. Это было так нелепо, что я рассмеялся и сразу же пришёл в себя.       Я лежал на спине, Синто сидел рядом, склонив голову набок и внимательно наблюдая. В его чертах не было ни осуждения, ни отвращения, ни сожаления, и я потянулся к нему рукой, которую он перехватил и прижался губами к огрубелой ладони.       «Я люблю тебя, — хотелось сказать мне, — господи, я так люблю тебя».       Но я промолчал, улыбаясь дрожащими губами, а Синто улыбался мне в ответ, и в то мгновение я был воистину абсолютно и безоговорочно счастлив.

****

      Обнимая его, тихо спящего в моей постели, на узкой и жёсткой койке, не рассчитанной на двух мужчин, я задавался вопросом: какие демоны толкнули его в мои объятия, от чего он прятался, от чего бежал? Я был не настолько наивным, чтобы считать его чувства ко мне влюблённостью. По крайней мере, это было не то болезненное влечение, которое чувствовал к нему я, а вопрос «Ты меня любишь?» был мне уже не по возрасту. Я знал, я был уверен, что он не смог бы солгать, а правда пугала меня сильнее, чем возможность разочарования и боли, в данный момент отдалённая и призрачная, изгнанная прочь теплом его тела в моих руках. Я прижался к Синто ещё сильнее, вдыхая запах его волос, целуя хрупкие позвонки на шее. Он слегка пошевелился и вздохнул, зарываясь в одеяло поглубже. В мои глаза словно насыпали песка, а в голове стоял туман, но всё внутри бурлило и неистовствовало, как штормовое море, и его беспокойный шум не давал мне заснуть до утра.

****

      С той ночи всё изменилось. Точнее, изменилось для меня, и эти перемены были скорее внутреннего, а не внешнего плана.       Поражаясь контрасту между своим эмоциональным состоянием до той секунды, когда Синто оказался в моих объятиях, и после, я удивлялся, как можно было прожить такую долгую и наполненную событиями жизнь, но при этом к пятому десятку так и не изведать подобного счастья? Этот вопрос, безусловно, тревожил бы меня и заставлял задуматься о целостности своей натуры и свойствах личности, чтобы прийти к неутешительным выводам о собственной духовной неполноценности, если бы в то время мои мысли не были заполнены только одним. Синто.       После произошедшего между нами в Картахене мы оба изо всех сил старались, чтобы в глазах окружающих между нами ничего не изменилось. Я прилагал все усилия, чтобы вести себя немного сдержаннее по отношению к нему, реже следовал за ним взглядом, не так активно старался оказаться поближе. Усмиряя свои порывы каждый раз, я говорил себе, что Синто придёт ко мне, когда мы оба будем свободны от вахты, и тогда я смогу на него насмотреться. Но это было тщетно. На самом деле я не мог на него налюбоваться вдосталь, мне всегда было мало. И когда бы я ни услышал его голос на палубе или во внутренних помещениях, когда бы ни заметил боковым зрением его силуэт, мне каждый раз невыносимо хотелось подойти, прикоснуться к нему и смотреть на него, не скрывая чувств в своих глазах.       С тех пор, как моя страсть из теоретической категории перешла в разряд реально существующих понятий, мне следовало держать себя в руках особенно жёстко. Я не мог позволить, чтобы из-за моей неспособности делать вид, что мы с Синто чужие друг другу, мой возлюбленный пострадал. Со мной он должен был чувствовать себя защищённым, спокойным, уверенным, оставив опасения, настороженность и сомнения где-то позади, где-то там, где меня не было рядом.       Я был уверен, что и Синто не предаст нашу связь огласке, впервые тайком радуясь, что он не обзавёлся близкими друзьями на борту корабля. Кроме Джерри, разумеется. Но почему-то, по какой-то неясной причине, я был почти абсолютно уверен, что с Джерри он не станет обсуждать наши отношения. Мне не хотелось слишком сильно углубляться в причины этой необъяснимой уверенности, я просто чувствовал, что Синто ничего не расскажет своему единственному другу.       Вопреки тому, как всё сложилось, мне по-прежнему было больно размышлять о том, что связывало их двоих. Не физическая близость — это точно. Джерри всё так же весело проводил время в портовых публичных домах, а Синто каждый раз оставался на корабле, но теперь уже не где-то в одиночестве, а в моих объятиях. Возможно, между ними существовал какой-то моральный или материальный долг? Но в таком случае сложно было бы объяснить теплоту и дружеское участие в их отношениях. Я знал, что самым простым выходом было бы спросить у Синто прямо, но страшился ответа и поэтому не задавал вопросов.       Так всё и шло. Синто был важнее для меня, чем ответы на вопросы. Он был важнее всего на свете. Его шелковистые волосы, разметавшиеся по моей подушке. Его вздохи и стоны, когда я вжимал его в матрас, до умопомрачения вбиваясь в восхитительное тело, жадными ладонями пытаясь огладить каждый сантиметр кожи, сцеловывая пот с его ключиц, бормоча его имя в экстазе и облегчении. Его стройные, сильные бёдра, прижимающиеся к моим бокам, когда он был сверху, задавая ритм и управляя мной, положив руки мне на грудь. Его запрокинутая от наслаждения голова и обнажённая шея, дрожь полуоткрытых губ и тонкие струи его семени на моём животе. И то, как внимательно он следил за мной, доводя до грани и на секунду замирая, словно наслаждаясь этой властью, прежде чем вильнуть бёдрами и подбросить меня к небесам.       Никогда раньше я не прикасался губами к плоти мужчин, все сношения сводя к поспешным взаимным ласкам руками или к столь же быстрому анальному совокуплению, в котором всегда доминировал. Но с Синто я отбросил прочь сомнения, брезгливость и стыд, развратно облизывая его член, лаская его губами, целуя нежную головку и упиваясь вкусом его спермы, которая была не просто телесной жидкостью, извергнутой в момент оргазма, но чем-то, созданным в его теле и извлечённым наружу мной. Она была моей наградой, частью его самого, которую я мог забрать себе навсегда.       Мне нравилось заставить его кончить дважды за одну ночь, даже если я сам был на это не способен. Мне нравился этот второй раз, когда я уже не был возбуждён до исступления, а он лишь беспомощно стремился к разрядке в плену моих губ, языка и рук, отзываясь на каждое прикосновение, которым я щедро одарял его и «ещё, ещё, пожалуйста, Кристиан, Кристиан…» А затем он лежал на моей груди, измождённый, насыщенный, умиротворённый, и никакие бури и ветра внешнего мира не могли разрушить наш кокон блаженства и гармонии.

****

      Иногда случалось, что между нашими встречами в ночи проходило несколько дней, иногда близости не было неделями. Я не знал, как переносил это Синто, поскольку внешне он держался так же собранно и сосредоточенно, справляясь со своими обязанностями и не отказывая в помощи другим. Но сам я мучительно тосковал по проведённым вместе ночам, по его телу, уютно свернувшемуся в моей постели, по растрёпанным мягким волосам, по сладким поцелуям и застенчиво-порочному румянцу на его щеках, когда возбуждение разбивало его обычную сдержанность на осколки. Встречая Синто в одиночестве где-то на палубе, вдалеке от других матросов, я испытывал мучительный порыв схватить его и прижать к себе, спрятать под китель, укрыть от чужих взглядов, присвоить и никогда не отпускать.       Разумеется, я не делал ничего подобного.       В августе мы вошли в экваториальные воды и почти сразу попали в штормовой циклон. Бывает, что такие стихии нападают внезапно, словно из засады, подкарауливая корабль, идущий полным ветром. Подобные ситуации всегда приводили к авралу, и команда металась по палубе, опуская паруса и тщательно закрепляя леера.       В тот раз буря сопровождалась грозой, а порывы встречного ветра рвали паруса и гнули мачты. На грот-брам-стеньге заело крепление, и кому-то нужно было подняться вверх. Дождь хлестал по лицам парней, которые, как один, вызвались выполнить эту работу. Я приказал матросу Найту взобраться на мачту и убрать парус вручную. Парень бросился выполнять работу, но во время подъёма был сброшен вниз очередным шквалом. Я и боцман Стоктон бросились к нему, одновременно приказывая позвать доктора Бетелла. Найт громко кричал, а его нога была вывернута под неестественным углом. Товарищ матроса — Хинли — принялся хлопотать вокруг него, а мы с Стоктоном вернулись к необходимости разобраться с рвущимся в небо парусом.       — Капитан Палмер, сэр! — раздался рядом звонкий голос Джерри Кифера. — Позвольте мне. Я ловкий, я справлюсь.       Я посмотрел на его взволнованное лицо с прилипшими ко лбу и вискам мокрыми волосами. Он и правда был ловким, гибким и сильным, но обычно в таких погодных условиях я предпочитал держать его подальше от парусных авралов и любых палубных работ, и в связи с этим его опыт был ограничен. Губы Джерри дрожали от холода, зюйдвестка съехала набекрень.       — Я справлюсь! — он пытался перекричать бурю. Мне не хотелось рисковать мальчишкой, сыном своего друга, хотя парню было уже восемнадцать, и за последние месяцы он вырос, раздался в плечах и окреп. Держать его за своей спиной было неправильно, если я хотел, чтобы он стал мужчиной. Однако я никогда не ставил сломанную мачту превыше человеческой жизни. Юной жизни.       — Сэр, я тоже могу! — раздался голос матроса Эндрюса, вытиравшего нос рукавом.       Решать нужно было быстро. Мы находились посреди океана, а без мачты кораблю гораздо сложнее идти по курсу. Джерри смотрел на меня умоляющими глазами. Я смотрел на трепещущий парус, прислушивался к скрипу мачты.       — Нет, Кифер, ты никуда не идёшь, — сказал я твёрдо. — Это приказ. Никто никуда не идёт, мы не будем рисковать людьми.       Джерри разочарованно кивнул, но прежде чем он успел отойти, Эндрюс закричал во всё горло:       — Смотрите! Это Голдман!       Я резко обернулся, а Джерри с воплем «Синто!» метнулся к вантам и вцепился в верёвки, по которым уже карабкалась едва различимая в темноте и ливне фигура. Я удержал парнишку за плечи, хотя единственным моим желанием было полезть на мачту самому, стащить нахала за шиворот и хорошенько отшлёпать, как ребёнка. Но я лишь сжимал зубы, леденея от страха и ярости. «Пусть только посмеет свалиться оттуда, — подумал я. — Пусть только посмеет…» Вслух же я произнёс:       — Спокойно, Джерри. Не отвлекай его. Дай Голдману выполнить работу, раз уж он за неё взялся.       Тот тревожно вглядывался в темноту, рефлекторно цепляясь за ванты и не замечая ничего вокруг. Синто добрался до марсовой площадки и возился с парусом. Возможно, моё лицо было таким же перепуганным, как у Джерри, но я верил, что справляюсь лучше. На моём корабле не было таких членов команды, кто пошёл бы против моего прямого приказа, и я не собирался спускать подобное Синто Голдману, являлся он моим любовником или нет. Правила были одни для всех. Но помимо всего я любил его, дорожил им, а он подвергал себя опасности, как мне казалось, ради того, чтобы я не отправил туда Джерри. Позже я осознал, насколько затуманенным ревностью и страхом было моё восприятие реальности, но в те минуты я мог лишь следить за плавными перемещениями Синто, за его уверенными движениями и за тем, как полотно паруса притягивается к рее. Мне оставалось только молиться, чтобы стихия оставила его в живых, со мной.       Оглянувшись по сторонам, я осознал, что на палубе слишком много промокших людей, многие из которых просто глазеют на происходящее, и приказал всем, не занятым на текущей вахте, спуститься в кубрик, переодеться, поесть и отдохнуть. Джерри упрямо держался за ванты, словно собираясь поймать Синто, если бы тот решил упасть вниз. Периодически он бросал на меня сердитые взгляды исподлобья, которые в другом случае могли бы показаться забавными, но в тот момент мне было вовсе не весело.       Я ожидал возвращения Синто на палубу в холодном бешенстве, повторяя самому себе, что это не лучшее время и место для каких-либо разговоров и что с моей стороны было бы низко наброситься с упрёками на человека, который помог нам сохранить мачту.       Когда Синто спрыгнул на палубу, меня разрывали пополам два противоречивых желания — ударить его и поцеловать. Вместо этого я схватил рванувшегося к нему Джерри за руку. Тот возмущённо уставился на меня, но остановился. Синто сделал два шага в нашу сторону и взглянул на меня из-под мокрых ресниц, его залитая дождём кожа сияла, а плечи были расправлены. Думаю, как и любой другой молодой и горячий мужчина, в чьих венах при опасности вскипела кровь, он гордился своим отчаянным поступком, который, однако, не был санкционирован его капитаном. Подобная дерзость не могла остаться безнаказанной.       — Благодарю вас, мистер Голдман, — сухо сказал я, всё ещё вцепившись в предплечье Джерри железной хваткой. — Однако я не приказывал вам лезть на мачту, не так ли? Мало того, я приказал никому этого не делать. Рвение похвально, но неужели вы решили, что я настолько жесток, чтобы после случившегося с мистером Найтом отправить туда кого-то ещё? Вы нарушили субординацию и если бы находились на военном корабле, а не на торговом, уже давно отправились бы под трибунал.       Синто открыл было рот, чтобы возразить, но внезапно сияние в его глазах потускнело, он сжал губы и промолчал.       — Человеческая жизнь, мистер Голдман, — продолжал я сурово, — не разменная монета. И если бы вас сбросило в волны, ваша мать не простила бы меня.       «Я сам не простил бы себя!» — хотелось закричать ему в лицо. В его спокойное, безмятежное лицо, контуры которого я так любил обводить дрожащим от страсти пальцем.       Оттолкнув Джерри, я приблизился к Синто так, что между нами было едва ли несколько дюймов, и тихо сказал:       — Ты хотел покрасоваться? Да, Синто? Продемонстрировать свою силу и ловкость? Да, это было красиво, я не спорю. Мы были впечатлены.       Он смотрел на меня, не моргая.       — Я вас слушаю, мистер Голдман.       Синто вытянулся по стойке смирно и уставился куда-то поверх моей правой брови.       — У меня нет оправданий, сэр, — чётким голосом сказал он.       Его лицо было очень бледным, рот — сжатым в упрямую линию, а на виске пульсировала голубая венка. Сколько раз я прижимался к ней губами…       — Пятнадцать ударов, — громко объявил я. — За неподчинение приказу капитана в чрезвычайной ситуации. Время — четыре склянки до полудня.       Синто кивнул и тихо сказал:       — Есть, сэр.       Джерри стоял за его спиной, красный от гнева. Но его это не касалось, и его злость меня не тревожила. Он имел право обижаться на участь своего друга, но однажды, когда сам стал бы капитаном и руководил бы людьми в чрезвычайных ситуациях, он бы понял мой поступок.       Проводив напряжённую спину Синто взглядом и отпустив людей по местам, я на секунду закрыл глаза и выдохнул, собираясь с силами, а затем отправился в свою каюту.

****

      На следующее утро наступил штиль, который частенько приходил вслед за ураганом, и отдохнувшие за ночь люди заступили на вахту, в спокойном режиме ликвидировав последствия штормовой ночи.       За два часа до осуществления наказания я был в своём кабинете, бессмысленно перебирая бумаги на столе. Всё валилось из рук.       В дверь постучали, и я крикнул «Войдите», хотя никого не хотелось видеть. Мелькнула шальная мысль, что это мог быть Синто, но она растаяла, когда порог перешагнули друг за другом старший помощник Унтертон и боцман Стоктон. Оба нерешительно замерли у двери. Я вздохнул.       — Проходите, джентльмены, — жестом показал я. — С чем вы пожаловали?       Они мялись на пороге, поэтому я отошёл вглубь каюты, чтобы не создавать у них впечатления, что они здесь незваные гости, которых хозяину не терпится выпроводить восвояси. По трапу раздались торопливые шаги, и позади моих заместителей показался доктор Бетелл, который зашёл вслед за всеми и прикрыл за собой дверь.       — Капитан Палмер, — сказал он, протискиваясь вперёд. — Я не оспариваю ваше решение, но… Кристиан, вы уверены? Этот мальчик проявил чудеса сноровки и спас нам мачту. Возможно, он действовал неосмотрительно, и, более того…       — Он не дождался приказа! Мало того, пошёл против него, — рявкнул я. — Проявил наглую самонадеянность. Какой пример это подаёт остальным матросам? Остальным таким же порывистым мальчишкам? Я не хочу однажды столкнуться с мятежом на своём корабле, если однажды ещё один такой наглец решит, что может творить всё, что ему угодно.       Доктор раздражённо всплеснул руками.       — Посадите его в карцер на хлеб и воду. Я знаю, что он не пьёт грог и лишение спиртного не сработает. Но он толковый парень! Подобное наказание может сломать юношу.       Боцман Стоктон стоял со сложенными на груди руками, хмуро созерцая пол.       — Капитан, мне нравится служить на вашем судне, и одна из причин этого в том, что вы ни разу не бывали несправедливо жестоки. Мне не нравится наказывать людей физически, особенно таких вот мальчишек. Это варварский обычай, который однажды останется в прошлом. Хватит того, что моя собственная спина изуродована шрамами, и…       — Мистер Стоктон, — устало выдохнул я, — я и не прошу вас осуществить наказание. Я вынес Голдману приговор и приведу его в исполнение. Лично.       На меня уставились три пары изумлённых глаз.       — Прошу прощения, сэр, — непонимающе нахмурился мистер Унтертон. — Вы имеете в виду, что собственноручно…       — Да-да, — я с досадой отмахнулся. Мне в тот момент меньше всего хотелось обсуждать предстоящее наказание Синто. — Я сам это сделаю. Не волнуйтесь, я не ставлю перед собой цель изувечить его, он слишком… — я вовремя прикусил язык и резко отвернулся к столу. — Он единственный сын у матери, которую я знаю на протяжении всей своей осознанной жизни, и уж конечно не настроен вернуть ей сына инвалидом.       — Понятно, сэр, — сказал Унтертон, хотя по его голосу было ясно, что ему ничего не понятно. — Разрешите идти?       — Да, вы свободны. И вы тоже, доктор. Мистер Стоктон, останьтесь, пожалуйста.       Я повернулся и проследил, как двое мужчин вышли за дверь. Стоктон настороженно следил за мной.       — Вы меня слышали. Я не изверг, — твёрдо заявил я.       — Да, сэр.       В кабинете наступила тишина. Мы сверлили друг друга взглядами. Затем я вздохнул и устало провёл рукой по лицу.       — Мистер Стоктон, прошу вас, расскажите, как это сделать, чтобы нанести как можно меньше вреда.       — Отказаться от порки, заменив её на карцер, — упрямо ответил он.       Я покачал головой.       — Не годится.       Он нахмурился.       — Невозможно хлестать легонько, и чтобы этого не заметили. К тому же вам попался крепкий орешек. Тут доктор не вполне прав. Мальчик не дрогнет, даже если вы его захлещете до смерти. Эти китайцы…       — Синто наполовину японец, — машинально исправил его я, задумавшись о правоте его слов касательно присущей парню выдержки.       — Это неважно. Тамошние ребята не боятся физических пыток, они выносливые как черти. Но и мрут за секунду, как только грань перейдена. Только как её нащупать, эту грань? — Стоктон пожал плечами. — Красивый парень этот Голдман, жалко портить. Ну да на спине — не на лице, конечно…       Я слушал его и вспоминал нежную, гладкую кожу на лопатках Синто, которую обожал ласкать языком и усеивать поцелуями, и его гибкую поясницу, на которой оставлял вмятины своих пальцев, вжимая его в матрас или насаживая на себя. Думать о искажающих это совершенство шрамах было физически больно. Но я не мог сделать шаг назад. Не мог проявить чрезмерное снисхождение в глазах членов команды — не к Синто. Выявление моей слабости к нему повредило бы обоим гораздо сильнее, чем несколько ударов «кошкой».       Стоктон дал мне несколько дельных советов о том, как нанести меньше вреда при порке, очевидно сжалившись как над склонной к юношеской горячности жертвой, так и над незадачливым палачом.       Перед выходом я выпил полстакана рома и сопровождаемый встревоженными взглядами старшего помощника и доктора Бетелла поднялся на палубу. Люди собрались возле грот-мачты. Двое матросов подвели ко мне Синто, который, несмотря на прохладную погоду, был одет в одну лишь тонкую рубашку. В остальном он выглядел идеально собранным и спокойным, словно его вели не на экзекуцию, а на прогулку по портовому пирсу. Он не встречался со мной взглядом.       Сглотнув душащий меня комок в горле, я зачитал причину телесного наказания, которому он должен был подвергнуться. На вопрос, хочет ли он сказать что-нибудь в свою защиту, Синто покачал головой, отводя глаза не только от меня, но и от лиц своих товарищей. Мельком я заметил, что Джерри стоял рядом с мистером Стоктоном и выглядел заметно расстроенным.       Я приказал своему штрафнику раздеться до пояса, ревнивым взглядом скользя по открытому чужим глазам телу. Мне было тревожно смотреть в лица окружающим из-за опасения увидеть в их выражении намёки на восхищение красотой Синто и вожделение к нему, которые предательски испытывал сам.       Мои помощники из числа матросов подвели парня к решётчатой крышке люка и прочно привязали к ней за ноги. Связанные вместе руки закрепили на тросе. Боцман протянул мне плётку, на которую я даже не взглянул, беря её на ощупь. Гладкая ручка удобно легла в ладонь.       Вокруг стояла непривычная тишина. Казалось, все присутствующие замерли и перестали дышать. Большинство молодых матросов с подобным видом наказания были знакомы лишь по рассказам старших товарищей и впервые видели порку воочию. На лицах более опытных из моих подчинённых читалось отвращение и жалость. Возможно, Синто не был любимцем команды, но создавалось впечатление, что они были полностью на его стороне. Что же, капитан должен внушать некоторый страх и уверенность в невозможности фамильярных или корыстных отношений, поэтому эти действия, на мой взгляд, принесли бы некоторую пользу моей репутации.       Я замахнулся плёткой и опустил её на болезненно выпрямленную, изящную спину Синто. Бледная кожа мгновенно вспыхнула росчерком следов, но мой уверенный в своей правоте смутьян даже не вздрогнул. Ещё четырнадцать раз я опускал «кошку» на его спину, и моя рука ни разу не отказалась подчиниться. После восьмого удара кровь потекла из оставленных плёткой ран. Я сам не понимал, щадил его или нет. На несколько коротких минут казалось, я потерял связь с реальностью, изумляясь той боли, которую чувствовал сам. Захотелось оглянуться и проверить, не стоит ли за моей спиной такой же безжалостный палач и не хлещет ли меня в порыве ярости и злости.       С последним ударом я полностью пришёл в себя и ужаснулся делу своих рук. Все обидные чувства испарились из вен, осталось лишь самоуничижение и раскаяние.       Я отступил назад, позволив матросам и доктору Бетеллу освободить Синто. Джерри мгновенно оказался рядом, заглядывая в глаза своему другу, словно сам был провинившимся ребёнком, ищущим прощения. Матрос Ашертон протянул Синто руку, но тот отрицательно покачал головой и с усилием выпрямился.       Почувствовав, как кто-то вынул «кошку» из моей руки, я обернулся и встретился взглядом со встревоженными глазами Унтертона. Лица других матросов расплывались на периферии зрения бледными пятнами.       Я не имел права расклеиться. Наказание было заслуженным, и никто не должен был увидеть, что капитан раскаивается в своём решении. Тем более, никто не должен был заподозрить, что я жалею Синто по причине личной симпатии. Это было бы неприемлемо.       Он стоял передо мной, вытянувшись во весь рост, и я тоже расправил плечи. Наши глаза встретились, его лицо было безучастным, отстранённым.       — Зайдёте ко мне сегодня вечером, мистер Голдман, — сказал я громко, чтобы все услышали. — И мы ещё раз обсудим ваше поведение.       Я был уверен, что он не пришёл бы ко мне по собственной воле после всего произошедшего. Я знал это наверняка. Но теперь, когда столько людей стали свидетелями моих слов, он не мог их проигнорировать. Повторное ослушание каралось гораздо серьёзнее. Возможно, у него и могли возникнуть обоснованные сомнения в том, что я не подвергну его килеванию и не прикажу искупать с реи, но не в данный момент, когда он стоял передо мной на дрожащих ногах с обкусанными от боли губами.       — Да, сэр. В какое-то определённое время? — спросил Синто недрогнувшим голосом. Я наказывал его правой рукой, но в левой почему-то возникла тянущая боль, словно перебегающая туда от сердца, разрывающегося от разочарования, боли и злости.       — После ужина, когда пробьют три склянки. А теперь ступайте с доктором Бетеллом, мистер Голдман. Несение вахт согласно расписанию, — ответил я и ещё громче добавил: — Все свободны.

****

      Синто постучал в дверь моей каюты ровно в указанное время, а получив разрешение войти, замер в паре шагов от двери, напряжённо выпрямившись по стойке смирно. На его бледном лице щёки полыхали нездоровым румянцем, а во взгляде мерцал опасный огонь. Если он бросал мне вызов, то и мне было чем ответить.       — Вы хотели видеть меня, капитан, — сказал он, глядя мне прямо в глаза.       — Как ты себя чувствуешь? — не выдержал я, неосознанно приближаясь к нему, словно кусок металла, притянутый магнитом. На лице Синто мелькнуло удивление.       — Я в порядке, — осторожно заверил он. — Доктор Бетелл позаботился о моей спине. Вы… били не в полную силу, капитан.       Мне показалось, или в его голосе на самом деле прозвучала досада?       — Я хотел преподать тебе урок, а не изуродовать и не убить, — сказал я, прищурившись.       Он вскинул подбородок.       — Действительно.       Мы помолчали, и я ощутил, как утихшее за несколько часов бешенство охватывает меня снова.       — Сними рубашку.       Синто чуть нахмурился, но аккуратно расстегнул пуговицы и обнажил торс, слегка поёживаясь в тёплой комнате. Волоски на его предплечьях стояли дыбом. Он неуверенно прижал рубашку к груди, выглядя смущённым и ужасно, невыносимо юным. Я обошёл его сзади и взглянул на спину. Припухлость в местах ударов уже спала, но кожа оставалась красной и воспалённой. В трёх местах, где я неудачно попал по участкам, повреждённым предыдущими ударами, остались схватившиеся корочкой раны. Сжав губы, я молился, чтобы шрамы со временем затянулись и исчезли, хотя надежды было мало. Подавляя чувство вины, я протянул руку и кончиком пальца провёл по горячей коже. Мне было известно, что прикосновения после порки невероятно болезненны, и Синто вздрогнул, а по его телу пробежали мурашки. Но в целом его поза оставалась такой же невозмутимо собранной, как и во время наказания. Его сила духа поражала.       — Ты хочешь покончить с жизнью, Синто? — тихо спросил я, нежно обхватывая ладонями его бицепсы, наслаждаясь ощущением небольших, крепких мышц под кожей. Он вывернулся из моих рук и встал передо мной лицом к лицу.       — У меня нет суицидальных мыслей, Кристиан, — ответил он, не глядя мне в глаза.       — Тогда что это было? — в ярости воскликнул я. — Ты мог запросто упасть оттуда, ты мог оказаться за бортом, погибнуть… Я принял решение не посылать никого из людей, мне не нужны были жертвы, а ты…       Внезапно его взгляд смягчился, а плечи слегка опустились.       — Кристиан, — сказал он, — ваш страх — первый шаг к потере.       — Неужели ты меня жалеешь? — холодно спросил я. — Синто, это у тебя на спине нет живого места. Пожалей себя. Мне не больно.       Он покачал головой, всем видом выражая недоверие к моим словам.       — Кого вы обманываете, Кристиан? Вам больно. Возможно, даже больнее, чем мне.       У меня перехватило горло, и я мог лишь беспомощно пялиться на него и поражаться, как так произошло, что Синто обрёл такую власть надо мной. Он шагнул ближе, опустив руку с рубашкой вниз, а вторую властным жестом положив мне на затылок. Тонкие пальцы перебирали мои волосы, пока я пытался восстановить сбившееся от осознания своей слабости дыхание.       — Уходи, — сдавленно сказал я, не в состоянии вынести своей вины, когда он был так близко.       — Почему? — спросил он, вскинув бровь. Его дыхание достигло моих губ, словно благословение, и тело вышло из-под контроля разума, наливаясь желанием и стремясь к тому, кто мог превратить это желание в наслаждение.       Я издал судорожный вздох, отчаянно пытаясь выдать его за разочарованный. Подобное поведение давно мне было не по возрасту.       — Синто, твои… травмы не сочетаются ни с каким желаемым мной видом взаимодействия. Я ужасно зол на тебя. Я настолько сердит, что могу сделать тебе ещё хуже.       Он продолжал изучать меня ровным взглядом, всё также сжимая в одной руке смятую рубашку, а другой блуждая в моих волосах.       — Ты должен ненавидеть меня, — воскликнул я и обречённо добавил: — ты должен уйти.       — Понимаю, — сказал он, на секунду опустив глаза. Затем склонил голову набок и продолжил: — Скажите мне, Кристиан, одну вещь. Вы отталкиваете меня как провинившегося подчинённого или дерзкого любовника? И в каком качестве вы наказали меня? Как матроса, не дождавшегося приказа и действовавшего на свой страх и риск, или как любовника, которого боитесь потерять, отдав той самой стихии, перед которой преклоняетесь?       Я сверлил взглядом его лицо, судорожно пытаясь найти правильные слова. А он не останавливался.       — Вы однажды сказали мне, что способны разделять рабочие и личные отношения, но разве в вашем сегодняшнем поступке не было личного? Вы можете обмануть команду, вы можете обмануть себя, если сильно постараетесь, но меня вы не обманете. Я знаю вас почти три года, и вы ни разу не применяли порку к провинившимся матросам, даже за более серьёзные проступки. Так что же это было, Кристиан? Месть? Обида? Попытка заявить о правах? Демонстрация власти? Вы не владеете мной, что бы вы там себе ни думали. То, что происходит между нами в постели, остаётся там. А я остаюсь с вами только пока сам хочу этого. И позволяю вам проделывать со мной то, что вы делаете, только потому, что мне это нравится. Я не ваша игрушка и не желаю быть возрастной прихотью человека, который стремится доказать свою власть и силу за мой счёт. Мы равные.       Я стоял ошеломлённый его словами, не в состоянии даже возразить. Синто отбросил рубашку прочь и скользнул по моему телу теперь уже свободной рукой. Его щёки горели лихорадочным румянцем, а глаза блестели неестественным блеском. Его тело излучало тепло, как печка. Обнажённые руки оплели мои плечи, а искусанные губы прижались к уголку моего рта. Разве я мог устоять? Со стоном поверженного в бою я подался к нему всем телом, впиваясь в грешные губы. Его рот ощущался почти невыносимо горячим, и мой начинающий плавиться мозг пытался зафиксировать тот факт, что это было ненормально, но я не смог бы оторваться от Синто, пожалуй, даже под дулом пистолета. Я сосал его язык и ласкал губы, вылизывал нёбо, насколько мог дотянуться, и внутреннюю поверхность щёк, больно ударяясь зубами о его зубы и собирая кровь из трещин в нежной коже. Я был так увлечён и опьянён, что даже не заметил, как он расстегнул на мне ремень и брюки, когда в следующее мгновение он резко развернул меня спиной к себе и вжал в стену, до которой, как мне казалось, было не менее двух метров. Я не помнил, как мы их прошли.       Моя одежда и бельё оказались спущены до колен, и прежде чем я успел возразить, горячий тонкий палец вошёл в моё тело, а на болезненно твёрдом члене сомкнулась тёплая ладонь. Я со стоном уткнулся лицом в руки, которыми опирался на стену, не зная, податься назад или вперёд. Моё тело жаждало больше прикосновений, больше контакта кожи с кожей, но я чувствовал лишь призрачные касания и лёгкое дыхание на шее. Он не целовал меня, а сосредоточенно доводил до экстаза своими талантливыми пальцами, два из которых уже были внутри, настойчиво потирая ту самую точку, от прикосновений к которой хотелось лезть на стену; в то же время пальцы другой его руки, сложенные в жёсткое кольцо, скользили вверх и вниз по моему члену в беспощадно равномерном ритме, заставляющем дрожать и дёргаться навстречу, лишь бы сбить этот невыносимо размеренный темп, внести в него хаотичность и не сойти с ума от одновременной отстранённости и интимности происходящего. Когда я был уже на грани, так близок к оргазму, как только может быть живой человек, пальцы Синто внезапно исчезли. Исчез жар его тела рядом с моим, исчезло его дыхание. В смятении и с разочарованным стоном я повернулся к нему, и с моих губ едва не сорвался вопрос, какого чёрта он делает. Но я беспомощно застыл, увидев, что он стоит в нескольких шагах, как будто в попытке сбежать, совершенно не возбуждённый, измученный и печальный.       — Синто, — прохрипел я, шагая к нему, — пожалуйста.       Он покачал головой и сделал крошечное рваное движение назад, словно пытаясь отпрянуть.       С трудом дыша сквозь зубы, я сжал рукой свой требующий разрядки член и несколько раз провёл по нему жёсткой ладонью, так отличающейся от тонкой горячей кисти Синто.       Оргазм отозвался пульсирующей болью, словно удалённый зуб, и облегчение было настолько велико, что разочарование собственной слабостью на секунду отошло на второй план. В моих глазах потемнело, сперма стекала по безвольно опущенной руке. Тяжело дыша, я сфокусировал взгляд на нём, обнаружив, что рубашка уже была накинута на израненную спину и покрытую мягкими волосками бледную грудь. Синто смотрел на меня с тем же спокойствием, с которым выслушивал и принимал приговор.       — Теперь вы понимаете, Кристиан, что такое бессмысленная демонстрация власти и как тяжело пережить её незаслуженное проявление от того, кто вам дорог, — тихо сказал он. — Спокойной ночи.       С этими словами он вышел из каюты, оставив меня напуганным и потрясённым.

****

      На следующий день Синто слёг с лихорадкой, продлившейся несколько дней, и мистер Унтертон вместе с доктором Бетеллом на время болезни освободили его от вахты. Все эти дни по вечерам я напивался, чтобы забыться, но забвение, столь желанное мною, не приходило. Алкоголь наоборот обострял память и восприятие, заставляя ужасаться своим поступкам.       Я боялся, что теперь между нами всё будет иначе, но ничего не изменилось. Синто пришёл ко мне поздним вечером, примерно через две с половиной недели после наказания. Между нами в ту ночь не было физической близости, я лишь обнимал его и просил прощения, а он заверял, что наказание имело под собой логичное обоснование, и это приводило к новому витку извинений. Я никогда не получал удовольствия от физических наказаний и уж тем более никогда не стремился воплощать их в жизнь, из-за чего теперь сильно терзался.       — Кристиан, прошу вас, прекратите бесконечно просить прощения, — сказал Синто, поглаживая меня по груди, когда мы одетыми лежали на моей койке. — У меня нормальный слух, и я услышал вас ещё в самый первый раз. Право же, все остальные извинения не нужны. Я простил вас и надеюсь, что вы простили меня. Чувство вины — обоюдоострое оружие, которое одинаково больно ранит и виновную сторону, и пострадавшую. Предлагаю поставить точку в этом вопросе.       Он ласково прикоснулся своими губами к моим, однако моя вина никуда не делась, лишь стала от его милосердия ещё горше.       Почему он был таким нежным и всепрощающим со мной? Потому ли, что считал меня старым и хрупким? Более четверти века разделяли нас с Синто, и от этой разницы меня порой бросало в дрожь ужаса. Когда я уже был мужчиной, сильным и состоявшимся, он только появился на свет, где-то далеко, за океанами, в другой части мира. Разве наши пути должны были пересечься? Какая высшая сила свела нас? И разве не чудом было то, что мы с ним оказались в объятиях друг друга?       Вопреки восстановленному перемирию, между нами так и не возникло спокойных, ровных отношений. Их и не могло быть. Когда я бывал зол и расстроен, я брал его грубо и жёстко: не использовал масло, наспех смазывая его анус слюной, и не облегчал ему участь прелюдией, входя в желанное тело на всю длину и оставляя засосы на бледной шее. Синто стонал нарочито громко, раскинув руки в стороны и обмякнув, словно тряпичная кукла. Он всматривался в меня своими глубокими, миндалевидными глазами, как будто стремился увидеть ядро моей злости или обиды, и шептал:       — Жёстче, сильнее, ещё жёстче…       Когда всё шло по плану, а я был умиротворён, я зацеловывал каждый дюйм его восхитительного тела, сосал его член, выпивая его семя как нектар, и оно на вкус было изысканно горчащей сладостью, которой мне всегда было мало. Я вылизывал его промежность и ласкал анус до тех пор, пока он не начинал содрогаться от чувствительности. Я тёр шершавыми кончиками пальцев его нежные соски, а он извивался подо мной и умолял о разрядке. Я желал делать с ним всё и быть для него всем, я желал брать его и заполнять своей спермой, я желал втянуть его в себя и никогда не отпускать, я желал войти в него не только своим членом или рукой, или языком, но всем своим существом — душой и телом. Я был влюблён в него до умопомрачения, и это чудо, что ни одна из самых моих больных фантазий не воплотилась в реальность.       Иногда мы менялись. Это случалось редко — никогда раньше я не находил удовольствия в принимающей позиции и считал, что был создан брать. Но ему я позволял. Только ему, единственному из всех. А он каждый раз бывал нежен, едва ли не испуган, смущён. Он двигался во мне медленно и осторожно, покрывая плечи и затылок поцелуями лёгкими, как взмах крыла бабочки. Даже приближаясь к оргазму, он не терял контроль и не сходил с ума, словно опасаясь причинить мне боль, словно извиняясь за то, что вообще был в этой роли. Порой я размышлял, какой опыт сделал его таким и чьи руки вывернули его наизнанку того, что было принято считать нормальностью. Но к тому времени я уже понял: задавать ему вопросы было бесполезно. Он никогда не лгал, но каждый раз умудрялся извернуться, ускользнуть от ответа, а попытки заставить его рассказать о том, о чём он не хотел говорить, были лишь напрасной тратой душевных сил.

****

      Джерри о чём-то догадывался. Возможно, он заметил, как Синто уходил по ночам и возвращался под утро, а любованием на звёзды его отсутствие объяснять было бы глупо. Возможно, он заметил следы, которые я оставлял в порыве страсти на бледной коже своего любовника. Возможно, он чувствовал запах соития, даже при том, что Синто был чистоплотным, а в тесном кубрике стояла вонь от множества чужих тел. Возможно, он прочитал что-то в поведении своего друга, в его движениях, жестах, мимике. Как бы мы ни старались скрывать происходящее между нами, находящиеся в непосредственной близости люди чувствовали это. Я и раньше слыхал утверждение, что любовников легко распознать из-за особой ауры, их окружающей, но только теперь убедился в его истинности. Джерри знал. Я видел это по его задумчивому взгляду, обращённому на Синто, по его не вполне осознанным попыткам постоянно схватиться за своего друга, словно чтобы удержать его рядом с собой. На себе я ощущал его яростный, осуждающий взгляд, а когда обращался к нему напрямую, то видел вызывающе вздёрнутый подбородок, пылающие щёки и стиснутые челюсти. Говорил он со мной сквозь зубы, что казалось бы трогательным и забавным, если бы в проявлениях его невинной ревности я не видел самого себя.       Они хватали друг друга за руки, толкались локтями, сидели рядом во время еды и отдыха, словно очарованные детишки, которыми уже давно не являлись. Трогательность их отношений могла бы выглядеть абсурдно с учётом широких плеч и сильных, привычных к тяжёлой работе рук, пробивающейся на щеках щетины и низких мужских голосов, но почему-то не казалась таковой.       Я ревновал вопреки всему. Сходил с ума, хотя Синто сам приходил по свободным от вахты ночам в мою каюту, чтобы отдать своё тело, подарить свои стоны и наслаждение, которого ещё год назад я не мог себе даже вообразить. Я ревновал вопреки его словам, произносимым шёпотом сквозь сбивчивые вздохи: «Так хорошо, так хорошо». Я ревновал, хотя на мои однажды высказанные обиженные претензии он лишь опустил глаза и тихим, смертельно серьёзным голосом сказал: «Джерри мне как брат».       Я ревновал, потому что не верил ему до конца. Я чувствовал, что всё как-то неправильно. По неведомой причине рядом с ними двумя я чувствовал себя лишним. А Синто знал, что я это чувствую. Обманывал ли он меня? Обманывал ли себя самого?       — Почему вы так ревнуете, Кристиан? — спросил он, лёжа на моей груди. — Неужели я и в самом деле даю повод?       — Скорее, Джерри Кифер даёт мне повод.       Он вздрогнул и повёл плечом.       — Джерри Кифера здесь нет.       Я сжал губы прежде, чем горькое «Это правда?» сорвалось с них.       Но ни имени, ни присутствия другого мужчины в своей постели я не терпел. Я должен показать Джерри, как Синто хорошо со мной, как он теряет рассудок в моих объятиях. Я должен был заставить Синто заплатить за то, что он творил со мной, пусть даже неумышленно. Мне нужно было заявить о своих правах, эта мучительная необходимость лишала меня покоя и сна. Я не мог прокричать на весь мир о том, что Синто мой, но я мог продемонстрировать это Джерри Киферу.       Умение тщательно планировать всегда было одним из моих немногочисленных достоинств. Я узнал, когда у Синто и Джерри одновременно выпадает свободная от вахты ночь. Я попросил первого о свидании, а второго — зайти в прилегающий к каюте кабинет для разговора. Он настороженно заглянул мне в глаза, на что я уточнил, что этот разговор будет личным. Парень сглотнул и кивнул.       — Если я вдруг буду у себя в каюте, то между нею и кабинетом есть дверь, за шторой, — сказал я с нарочитым задумчивым спокойствием. Мои руки дрожали, и я сложил их на груди, крепко сжав пальцы на противоположных бицепсах. — Просто сообщи мне о том, что пришёл, — сказал я, внутренне предвкушая последствия и ужасаясь своему поступку.       Дверь между каютой и кабинетом я оставил приоткрытой. Синто должен был прийти ко мне после того, как пробьёт шесть склянок. Я рассчитывал на его пунктуальность. Он никогда не опаздывал, не оплошал и в тот раз.       Едва он показался на пороге, как я потянул его к себе, ничего не говоря, и принялся целовать в шею, одновременно избавляя от кителя.       Синто удивлённо отстранился. Обычно я не набрасывался на него прямо с порога, как бы мне этого ни хотелось. Обычно я наслаждался его обществом, не торопясь.       — Кристиан, что-то случилось? — спросил он, настороженно вглядываясь в моё лицо. Я покачал головой.       — Просто скучал по тебе. Скучал так сильно, что не могу сдержаться.       Он внимательно посмотрел на меня и положил ладонь мне на щёку. Большим пальцем провёл по губам, а затем ещё раз, и ещё. Я попытался догнать его палец языком, лизнув подушечку. Глаза Синто были чернее южной ночи. Он отошёл на два шага назад и медленно, словно под гипнозом, принялся раздеваться. Я смотрел на него, не шевелясь. Он снимал с себя один предмет одежды за другим, не отводя от меня взгляда. Мой член был твёрд, болезненно упирался в натянутую ткань брюк. Мои глаза скользили по его телу — по гладким, сильным плечам, стройному торсу и тонкой талии; по тёмным волосам на груди и сморщенным розовым соскам; по выпуклым ягодицам и изящному изгибу бёдер; по длинным ногам и тонким, сильным рукам; по его крупному возбуждённому члену, с его лёгкой кривизной, которую я всегда находил ужасно милой и невыносимо притягательной, а он сам считал смущающей. Я пожирал его глазами, впиваясь ногтями в мякоть ладоней, чтобы удержаться от искушения и не броситься на него сию же секунду. У меня были другие планы.       — Поласкай себя для меня, — хрипло попросил я.       Он приподнял левую бровь и чувственным движением провёл руками по бокам. По моему телу пробежала волна жара.       Синто заметил это, и на его лице появилось едва уловимое самодовольство. Он знал, как управлять мною. Боже, он мог вить из меня верёвки, если бы пожелал. Мне невероятно повезло, что я любил и хотел именно его, а не кого-то другого, подлого и корыстного, кто пользовался бы моей страстью ради своей выгоды.       Он медленно ласкал руками соски, пощипывая и потирая. Его член подёргивался от желания получить свою долю ласк. Наконец Синто взял его в руку, сжал в кулаке головку и резким рывком бёдер сымитировал толчок. Затем ещё один и ещё. Толкнувшись несколько раз, он отпустил член и подошёл к стене. Пот давно стекал по моему лбу, я желал его так сильно, что терял связь с реальностью. Он широко расставил ноги, оттопырив зад, оглянулся через плечо и чувственно облизал пальцы правой руки. Два пальца. Синто поднёс их к своему розовому анусу и ввёл внутрь, два сразу, выгнувшись в позвоночнике и застонав. От этого стона я весь покрылся мурашками.       Увлечённый представлением Синто, я едва не пропустил появления Джерри. По едва колыхнувшейся шторе, я предположил, что он стоял там и наблюдал за нами. За тем, как я и Синто стояли друг напротив друга: я — полностью одетый, он — обнажённый. Джерри был там, я ощущал его присутствие подобно электрическому напряжению в воздухе перед грозой.       Подавив стон, угрожающий выдать моё состояние, я хрипло приказал:       — Ложись на кровать и раздвинь ноги.       Джерри заслужил своё представление, хочет он этого или нет. Я знал, что он не уйдёт. По крайней мере не сейчас.       Во взгляде Синто вновь промелькнуло удивление, но быстро сменилось обычной безмятежностью. Невероятно, как вообще можно было оставаться безмятежным, будучи настолько возбуждённым, но у него получалось.       Он подошёл к койке и плавным кошачьим движением забрался на неё. Я приблизился, любуясь изгибом его бёдер и идеальными упругими ягодицами. Он медленно лёг на спину и развёл колени в стороны, прижимая изящные ступни друг к другу. Его член, налитой и твёрдый, лежал на косточке бедра. Руки Синто закинул за голову и смотрел на меня из-под ресниц, проводя кончиком языка по своим идеально очерченным губам, которые бывали припухшими от моих поцелуев и сжатыми в тонкую линию от ярости, но в любом виде оставались прекрасными и вожделенными.       Я сбросил форменный китель, оставшись в рубашке, но дальше раздеваться не спешил. Затем я медленно приблизился к нему и навис над его бёдрами. Склонив голову, я провёл кончиком языка по его подрагивающему члену, перейдя выше, на живот, а оттуда — на грудь, к раздразненным соскам. Каждый раз, когда я облизывал и сосал его соски, Синто выгибался дугой к моим губам, словно требуя большего трения, большей интенсивности. Он возбуждался от такой стимуляции настолько сильно, что я иногда задумывался о том, чтобы довести его до оргазма одними только ласками сосков. Но тот вечер был задуман не для экспериментов, а для демонстрации, поэтому, опираясь одной рукой на кровать, вторую я опустил вниз и ввёл в него два смоченных слюной пальца. Мы столько раз бывали вместе, что я выучил его тело, как молитву, а каждую реакцию запомнил, как благословение.       Ему нравилось быть снизу, ему нравилось отдаваться, перекладывать ношу ответственности на кого-то другого, на того, кто мог подарить ему наслаждение и забвение. Казалось, только в постели он забывал о тех сдержанности, контроле и чопорности, пленником которых был — добровольно или вынужденно — с самых юных лет. В моих объятиях, с моей плотью внутри себя, с моими губами на своих губах, шее, сосках, он забывал об истинном несовершенстве этого мира и о своей собственной мнимой неполноценности, о своей ложной незначительности. Рядом со мной он был идеальным и значимым, он был любимым, хотя слово «любовь» так и не было произнесено между нами.       Я разводил погруженные в его тело пальцы и поглаживал заветный участок на передней части стенки, от чего он извивался и постанывал.       «Произнеси моё имя, назови меня по имени», — думал я, но не просил об этом вслух. Мне хотелось, чтобы он сделал это сам. Синто трепетал всем телом, цепляясь пальцами за простыни, метался и издавал отчаянные всхлипы, не размыкая губ. Я склонился над ним и лизнул головку его истекающего предсеменем члена, и это повергло его в восхитительный оргазм, во время которого его тело выгнулось и окаменело, но даже во время кульминации он молчал, задыхаясь и кусая губы.       Я резким движением расстегнул брюки и вошёл в его тёплое, тесное тело, всё ещё подрагивающее после разрядки. Сразу же набрав жёсткий темп, я входил в него так глубоко, как только мог, но каждый раз мне было мало, мне было недостаточно. Я хотел войти в него целиком, наполнить, насытить собой, занять место в нём навечно. Не только в его теле, но и в его загадочном сердце, в его непостижимом разуме.       Сколько бы раз я не входил в него, медленно ли и нежно или быстро и жёстко, меняя угол, меняя глубину проникновения, я не мог кончить. Я был близок, казалось — на краю пропасти наслаждения, но такое долгожданное, до сих пор подавляемое освобождение не наступало. Моё желание было невыносимым, почти болезненным, оно бросало меня за грань безумия.       «Назови меня по имени», — беззвучно умолял я, продолжая вбиваться в него грубо и резко, хотя знал, что он любил нежность. Взгляд Синто кружил по комнате, никогда не задерживаясь на моём лице. Зрачки его расфокусированных глаз были огромными, заслоняя почти всю радужку, остекленевшими. Но он продолжал сжимать губы. Его податливое тело выполняло все мои прихоти, кроме одной. Я уткнулся лицом в его шею и, словно литанию, повторял его имя: «Синто, Синто, Синто…».       Разрядки не было, я цеплялся за него изо всех сил, впивался пальцами в плечи и талию. Ритм стал хаотичным, пот стекал по лбу. Оргазм дразнил меня и ускользал. То, что должно было стать триумфом, угрожало превратиться в постыдное фиаско.       — Пожалуйста, — простонал я в нежную кожу шеи Синто. — Пожалуйста…       Я сам не знал, кого и о чём я просил, и он меня понял по-своему. Его тело напряглось, и я не успел даже сделать вздох, как оказался спиной на койке, а он сидел сверху на мне, провернув этот трюк буквально за секунды и не рассоединив наших тел.       Синто замер, сидя на мне со склонённой головой. Его отросшие волосы спадали на лоб, закрывая глаза. Тёплые мягкие руки гладили мои напряжённые плечи, расслабляя болезненно сведённые мышцы, которые моментально начинали дрожать. Затем он принялся двигаться, поднимаясь вверх и опускаясь на мой член. Мы оба любили эту позу: я мог любоваться им во всей красе, а он регулировал угол проникновения так, чтобы та самая точка наслаждения получала основной удар на себя.       Его член снова был твёрд. Молодость, при всех своих недостатках, имеет и существенные преимущества. Синто мог кончить дважды за ночь, позволяя мне испытывать совершенно инфантильную гордость из-за того, что именно я творил с ним всё это.       Синто двигался то быстро, то невыносимо медленно, так и провоцируя меня подбрасывать бёдра вверх. Любование его совершенной красотой — белизной кожи, лёгким напылением волос на груди и кудрявой порослью внизу живота, тонкими, очерченными мышцами, контурами молодого, гармоничного тела и чертами лица, на котором полуприкрытые глаза и закушенные губы выдавали приближение очередной кульминации, — всё это вызывало почти священный трепет, и я начинал бояться, что духовная тяга к нему настолько превысит физическую, что превратит меня в фанатика-импотента, поклоняющегося идолу. Моё помешательство на Синто порой пугало меня самого.       Рывки Синто стали резкими и неритмичными, его руки совершали неосознанные хватающие движения, словно пытаясь удержаться, но все усилия были тщетны. Припухшие губы приоткрылись, дыхание срывалось с них рваными сполохами. Его член скользил по моему животу, мышцы пресса сокращались. Через несколько секунд он кончил с тихим стоном, заливая семенем мою грудь, и затих, склонившись ко мне и прислонившись лбом к моему покрытому потом лбу. Я всё ещё не достиг оргазма и чувствовал себя ущербным и почему-то очень одиноким.       Синто тяжело дышал. Я гладил его лицо, его губы.       — Встань на четвереньки, — сказал я. — Пожалуйста, — это был не приказ. Он утверждал, что в постели мы равны. Однако это было не так. Я весь был в его власти.       Синто нежно поцеловал меня в уголок рта и поднялся с меня. Оказавшись на свободе, мой член не потерял болезненной твёрдости, как и я не утратил желания достичь разрядки.       Синто повернулся ко мне задом и опёрся на колени и локти, широко разведя ноги. Он прогнулся в пояснице и оглянулся через плечо с лёгкой поощрительной улыбкой. Но его глаза были усталыми, а плечи — напряжёнными, словно он очень долго нёс непосильную ношу.       Я провёл руками по его бокам, по бёдрам, поцеловал каждую ягодицу и притянул его ближе. В этой позе я достигал кульминации быстро, но был лишён возможности смотреть ему в лицо, считывать его ощущения.       Снова войдя в него, я чувствовал себя как дома, в безопасности и гармонии. Хотелось просто лечь сверху и заснуть, соединённым с ним, и не разлучаться никогда. Я хихикнул и мгновенно испугался, что, должно быть, окончательно сошёл с ума. Я давно позабыл о Джерри, который должен был это увидеть, и о причинах, которые толкнули меня на этот поступок. Ничто не имело значения на самом деле, кроме того, что Синто был со мной в этот миг. Какая разница, что было бы потом? Я не мог спрятать его от людей, не мог поставить на нём клеймо, не мог жениться на нём, не мог привязать к себе…       В эти секунды, механически двигаясь в нём, я осознал, что он остаётся со мной лишь по своей собственной воле и исходя из своих собственных представлений о морали и логике, которые мне, скорее всего, не понять. Возбуждение перестало быть острым или просто не ощущалось таковым больше, я смотрел, как мой член исчезает в его растянутом розовом анусе, как отстранённый зритель, как проигравший участник спортивных состязаний, инертно наблюдающий за продолжением борьбы и совершенно равнодушный к имени победителя.       Очевидно, Синто почувствовал, что что-то не так. Он выскользнул из моих рук и перевернулся на спину, внимательно вглядываясь в моё лицо, и наверное, увидел в нём нечто, заставившее его мягко обхватить меня за плечи и положить на койку. Мой член так и не утратил твёрдости, хотя я совершенно не был возбуждён. Мне хотелось просто заснуть в его объятиях.       — Я не хочу, Синто.       Он вскинул бровь, словно мои слова показались ему неудачной шуткой, и многозначительно посмотрел на мою эрекцию.       — Я… не могу, — признался я, испытывая смущение и стыд. Его взгляд смягчился.       — Всё будет хорошо, — прошептал он, нежно целуя меня в губы и обхватывая мой член своими тёплыми, тонкими пальцами.       — Я не хочу, — резко повторил я, чувствуя раздражение и распаляющуюся внутри ярость.       Он отшатнулся, глядя с недоверием и обидой. Затем закусил губу и попытался встать с кровати, но я схватил его за руку.       — Останься.       Он хмурил брови, его лицо побледнело от подавляемых чувств.       — Я не понимаю, — сказал он натянуто. — Чего вы хотите от меня? Что происходит? Вы сам не свой весь вечер. К чему этот спектакль?       Я расхохотался, рука на его предплечье ослабела, он был силён, но его попытка вырваться внезапно воспламенила мою похоть снова. Я осознавал, что творю невообразимо странные и глупые вещи, но резко толкнул его к переборке и вжал в неё грудью. Синто судорожно вздохнул, и я заподозрил, что от боли. Я тёрся о его тело, снова находя межьягодичную складку и загоняя туда три пальца одним движением. Синто застонал и чуть подался назад, а ведь секунду назад он не был возбуждён. Он кончил уже дважды. Но я беспощадно давил на ту сокровенную точку внутри, от прикосновений к которой он терял голову.       — Вам, — задыхаясь, пробормотал он, — было достаточно сказать, что вы хотите, чтобы я сопротивлялся.       — Это было бы не по-настоящему, — сказал я. — И разве ты сопротивляешься сейчас?       — Я… — начал он, но в это мгновение я ввёл головку члена в его анус и резко толкнулся вперёд, на всю длину. — Нет, — прошептал он, но я был не в состоянии разбираться, к чему именно относилось это «Нет». Он не сопротивлялся, но и не отвечал на ласки. Одной ладонью я протиснулся вперёд и сжал его полутвёрдый член, оглаживая его в быстром темпе. Всё было быстро, бездумно, беспощадно. Не было поцелуев, одни животные инстинкты — взять, подчинить, достичь разрядки и избавиться наконец от невыносимого напряжения. Он снова кончил, а значит, не мог сказать, что ему не понравилось. Он кончил, беззвучно содрогаясь и практически всухую, и моментально попытался отпрянуть, вероятно, из-за гиперчувствительности, усталости и отвращения. Но мне было нужно ещё несколько фрикций. Он вцепился руками в переборку и сжал мышцы так сильно, что его спина окаменела. Мой оргазм был коротким, болезненным и не принёсшим облегчения. И когда я вышел из его обмякшего, безответного тела, то осознал, что он так и не назвал меня по имени.

****

      В тот вечер Синто не остался со мной, спокойным тоном оповестив, что хочет спать один. Я не удерживал его, лишь безучастно сидел на койке и наблюдал, как он неторопливо одевался. После его ухода я прошёл в кабинет через приоткрытую для Джерри дверь. Там всё было по-прежнему: стоял полумрак, прохлада, а карты были аккуратно сложены на столе. Однако я сразу заметил, чего не хватало. Исчез тот корабль в бутылке, который я держал на полке среди книг. Тот самый сувенир, который восьмилетний Джерри застенчиво протянул мне после того, как узнал о смерти отца.

****

      Если я думал, что своей демонстрацией добьюсь разлада между Джерри и Синто, то глубоко ошибался. После всего случившегося между ними не изменилось ровно ничего, они были всё так же близки. В то же время ярость Джерри, направленная в мою сторону, из кипящей стала ледяной. Очевидно, что он ничего не рассказал Синто, который продолжал приходить ко мне, как ни в чём не бывало. Путаница странных отношений продолжала окутывать нас троих, словно густой туман на пути корабля.       За несколько недель до нашего возвращения в Англию Джерри получил травму во время погрузочных работ — вывихнул плечо и в двух местах сломал правую руку. Меня не было на месте происшествия по причине очередной встречи с заказчиком назревающего фрахта, поэтому, вернувшись на корабль, я застал людей расстроенными — Джерри был всеобщим любимчиком, а перелом сразу после инцидента и в самом деле выглядел пугающе. Доктор Бетелл позже рассказал, что парень держался молодцом и за всё время обработки ран, вправления вывиха и наложения фиксирующей жёсткой повязки не издал ни звука.       — Мы, разумеется влили в него полстакана неразбавленного виски, — поведал Бетелл. — И этот его дружок, Голдман, ни на шаг не отходил, всё держал за вторую руку.       От этих слов я почувствовал горькую желчь во рту и необъяснимую, совершенно недостойную зависть к Джерри Киферу. Если бы я сломал руку, Синто не было бы рядом. На каких основаниях он мог бы быть там?       — Впрочем, кто кого держал — это ещё вопрос, — хмыкнул доктор. — Я побаивался, что Кифер своей хваткой и Голдмана оставит с переломом, но тот определённо покрепче, чем кажется на первый взгляд.       Синяки, оставленные Джерри на коже Синто, были видны несколько дней. Я не мог на них смотреть без раздражения, словно кто-то чужой поставил свою метку на моей территории и этой искрой воспламенил ярость в моей крови.       Если бы я уже не ревновал Синто к их дружбе, порой как безумный, то наступил тот самый момент, когда следовало бы начать.       Мне и самому было жалко бедолагу Джерри, который теперь превратился в обузу, будучи не в состоянии выполнять никакую работу из-за наложенной на всю руку — от плеча и до ладони — жёсткой повязки. В первые дни он сильно мучился от боли, и по словам матросов, которых я мимоходом расспрашивал о его самочувствии, постоянно был полупьяным или усыплённым лауданумом. Согласно рассказам доктора Бетелла, в свободное от вахты время Синто ухаживал за Джерри, как наседка, не отходя от того ни на секунду.       Наверное, ещё несколько месяцев назад я и сам был бы охвачен тревогой и сочувствием к парню, но после всего, что произошло, я видел в нём лишь соперника, лишь досадную помеху. Мне порой приходила в голову безумная мысль о том, что он нарочно подставился под падающий груз, чтобы привязать к себе Синто и лишить меня столь желанной, но редкой возможности быть с ним.       В какой-то момент, похоже, я не смог сдержать пренебрежительную гримасу, когда Бетелл, отчитываясь о состоянии здоровья членов команды, упомянул о том, что Джерри быстро восстанавливается и через пару недель сможет выполнять лёгкую работу. Под удивлённым взглядом доктора, я осознал, насколько странной выглядит моя реакция с учётом былой, едва ли не отцовской привязанности к мальчику. На секунду я замер, и волна мучительного стыда снесла все глупые мысленные конструкции в моей голове.

****

      Как правило, мы с Синто не договаривались о встречах заранее, я просто ждал его каждый вечер, порой прекрасно зная, что это ожидание бесплодно. В первые пару недель после травмы Джерри он приходил ко мне реже, чем раньше, но приходил всё равно. Порой он оставался со мной до глубокой ночи, чтобы затем тихо вернуться в кубрик, в свой висящий в углу гамак. Иногда после близости он засыпал на моей койке, положив темноволосую голову мне на грудь и хмурил во сне тонкие брови, а его лицо было воплощением невинности, которая сбивает с истинного пути, совращает призрачными обещаниями, затягивает в водоворот тёмных страстей. Его внешняя непорочность была обратной стороной потаённой греховности.       — Синто, что означает твое имя? — спросил я однажды.       Он сидел в моей постели обнажённый и пил остывший чай. Этот чертёнок часто хотел чаю после соития, и поэтому пришлось озаботиться его наличием в своей каюте.       — Путь бога.       Я удивлённо вскинул брови.       — Это так… — заколебавшись при поиске подходящего слова, я несколько раз щёлкнул пальцами в воздухе.       — Претенциозно? Банально? Странно? — насмешливо спросил он, поглядывая на меня над ободком чашки.       — Нет… — ответил я, нахмурившись. Имя настолько подходило ему, что в моей груди стало тесно от эмоций, которые невозможно было высказать в несколько коротких слов.       Он сделал маленький глоток и взглянул на меня из-под чёлки.       — Отец дал мне это имя. Он был родом из влиятельной аристократической семьи, где было принято давать детям нелепые, высокопарные имена. После так называемого унизительного мезальянса, которым, по мнению его родственников, являлся брак с моей матерью, отец изо всех сил старался доказать свою принадлежность к родному клану, и данное мне имя стало ещё одной патетической попыткой.       Его голос звучал ровно, а лицо оставалось умиротворённым, но в глубине непостижимых глаз я научился видеть эмоции, и отголоски детской боли просачивались в его взгляд, пока он говорил.       — Сколько тебе было лет, когда он умер?       Синто облизал губы и посмотрел в сторону иллюминатора. Он казался обманчиво хрупким и невыносимо соблазнительным. Я хотел его.       — Четырнадцать.       — Я… напоминаю тебе о нём? — я должен был задать этот вопрос. Если бы он ответил положительно, то стало бы хоть понятно, почему он был здесь, почему он был со мной. Возможно, он всего лишь искал отцовской ласки, пусть и таким извращённым образом. Я бесконечно устал от неизвестности и страха того, что он — всего лишь мой горячечный сон, необъяснимый и безотчётный. Я боялся, что однажды проснусь, а его просто-напросто не существует, и всё случившееся между нами — всего лишь игра моей воспалённой фантазии. Поэтому я должен был знать.       Синто рассмеялся. Я зачарованно смотрел, как он запрокинул голову назад, как его волосы ласкали тонкие лопатки, как горло дрожало от смеха, как поднималась грудь, как ресницы легли на щёки, словно нежные крылья мотыльков. Он впервые так открыто смеялся в моём присутствии. Это было чудо, но смех звучал горько и болезненно.       — Вы полагаете, Кристиан, что я спал со своим отцом? — спросил он, отсмеявшись. — Вы серьёзно так думаете?       — Я не знаю! — рявкнул я в ответ. Он покачал головой, потянулся всем своим изящным телом и поставил чашку на пол возле койки, а затем уставился на меня нечитаемым взглядом.       — Я не знаю, что думать… — выдохнул я. — Я был у тебя не первым. Эта мысль постоянно терзает меня…       Он вздохнул и откинулся на локти. Поза была вызывающей и по-детски непосредственной.       — Я не спал со своим отцом, — сказал он тихо, но твёрдо. — И нет, вы на него не похожи. И уж тем более я не ищу в вас его замену.       Я сглотнул. Сердце глухо трепыхалось в груди.       — Кто… — хрипло произнёс я и был вынужден откашляться. — Кто это был?       Он снова покачал головой. Блестящие чёрные пряди скользили по изящной шее, как складки шёлка. Быстрым, грациозным движением он перетёк мне на колени и лизнул в губы. Его тяжёлый полутвёрдый член упёрся мне в живот. Он был так молод, и периоды восстановления у него были возмутительно короткими. Я не знал, кому завидую больше — ему или себе, у которого есть возможность ласкать его до умопомрачения несколько раз за ночь. Синто елозил ягодицами по моим коленям и прижимал мои ладони к своим соскам. Я смотрел в его тёмные глаза и не мог оторваться. Грубые кончики моих пальцев тёрли нежные соски, его член наливался на глазах. Я так желал его, но моё тело было не способно к ещё одному сношению. Он знал, этот хитрый мальчишка, что я не выпустил бы его в таком состоянии из своей каюты. Скорее, я убил бы его. Но мне хотелось, чтобы он просил. А по его вызывающему взгляду я понимал, что он ждёт моей капитуляции. Я убрал руки с его тела и вцепился ими в простыню. Он должен был просить, не я. Синто вскинул тонкую бровь и заменил мои руки своими, лаская и покручивая свои соски и не отводя от меня своих прекрасных дерзких глаз. Я терпел. Он откинул голову назад и застонал. У меня в глазах потемнело, но я держался за простыни, как за последнюю соломинку над бездной. Он был крайне возбуждён, и его слегка изогнутый член, истекая влагой, тёрся о мой живот. Стимуляции сосков ему было явно недостаточно, чтобы кончить. Но я хотел, чтобы он просил. А он хотел, чтобы я сломался первым.       Синто слегка отодвинулся и положил левую руку на член, несколько раз провёл по всей длине и полностью открыл головку. Указательным пальцем он дразнил дырочку и закусывал губы. Я переводил глаза с его руки на лицо и сходил с ума, но держался. Вторую руку он завёл себе за спину, чуть привстал на коленях и насадился на свои пальцы. По его телу пробежала неконтролируемая дрожь. Синто выжидающе посмотрел на меня, но я мог лишь тяжело сглотнуть свой отказ. Он понял и едва заметно улыбнулся.       Я не мог сказать точно, как долго он сидел у меня на коленях, ублажая себя пальцами и лаская свой член. Мне казалось, это длилось вечность. Дважды он доходил до грани, и его глаза стекленели, а зубы впивались в нижнюю губу, но он пережимал член у основания и делал несколько глубоких вдохов, после чего продолжал свои сладостные пытки. В итоге я сорвался. И последней каплей стал не ошеломительный аромат его возбуждения, не румянец на его щеках и не предоргазменная дрожь. Последней каплей стал невинный жест, которым он убрал руку от члена и заправил за ухо прядь волос. Я не осознавал, что творю, пока он не оказался на спине в койке, его член — в моём горле, а мои пальцы — в его заднем проходе. Каким-то чудом моя свободная рука нащупала и принялась беспорядочно терзать его сосок.       Он не продержался и десяти секунд, с мучительным стоном содрогнувшись всем телом и изливаясь мне в рот. Проглотив его семя, я приподнял голову и увидел, что он сотрясается от рыданий, прикрыв лицо согнутой рукой. Паника моментально потушила мою эйфорию, и я резко отвёл локоть от его лица, чтобы обнаружить, что он… Смеялся. Я сидел, растерянный и униженный, пока он не успокоился и не замолчал, задумчиво уставившись в потолок. Затем Синто ловко вылез из-под меня и ласково поцеловал в лоб. Я принимал его нежность, словно милостыню.       — Мне нужно идти, — сказал он, методично облачаясь в свою одежду, аккуратно сложенную на кушетке. — Завтра ранний подъём, а я ещё должен помочь Джерри умыться и одеться.

****

      Под конец того плавания я редко спускался в кают-компанию, опасаясь, что чем-то выдам свои чувства к Синто, а также боясь собственной реакции на его взаимодействие с другими матросами и особенно — с Джерри. Никогда раньше я не замечал за своим возлюбленным непристойного или вызывающего поведения, он всегда был сдержан, аскетичен и слегка отстранён даже в самой шумной компании, но узнав его с другой стороны, увидев, насколько он раскрепощён, отзывчив и страстен в постели, я ощутил в себе страх. Это была необъективная тревога, что кто-нибудь тоже постигнет ту яркую, эмоциональную и порочную сущность, что скрывалась под его безмятежным взглядом и опрятным обликом.       В один из вечеров доктор Бетелл, заглянувший ко мне на стаканчик виски, к которому испытывал истинно бирмингемскую страсть, сообщил, что молодёжь в кают-компании затеяла азартную карточную игру, за которой собрались наблюдать все свободные от вахты люди. Потягивая напиток, он активно уговаривал меня выйти и пообщаться с подчинёнными, тем более, что судно плавно шло по курсу и никаких осложнений не предвиделось, а, стало быть, ничто не мешало слегка расслабиться. Я решил потешить заботливость доктора и вместе с ним отправился в шумную комнату.       Хотя все иллюминаторы были открыты, а дверь — распахнута, в помещении было туманно от табачного дыма, и я, сам по себе не курильщик, закашлялся, привыкая.       За столиком в углу кипела настоящая карточная битва. Боцман Стоктон, вестовой Линтон, старший матрос Брайони и Джерри Кифер играли в вист. Вокруг столпились другие матросы, поддерживая игроков поощрительными криками и не особо прошенными советами. Синто стоял за плечом Джерри, склонившись к нему и сосредоточенно наблюдая за игрой. Периодически Джерри поднимал к нему лицо и шептал что-то, после чего Синто вытаскивал карту из веера, который тот держал своей здоровой рукой. В мгновения таких переговоров их лица оказывались так близко друг к другу, что они, должно быть дышали одним воздухом, если так можно было назвать дымную взвесь над столом. От этого зрелища что-то оборвалось у меня внутри.       — Ха, — сказал доктор Бетелл. — Этот маленький хитрец, судя по всему, вовсю пользуется мозгами Голдмана. Посмотрите, капитан, на эту кучу монет.       Возле Джерри и в самом деле лежала груда серебра и медяков, которой можно было позавидовать.       — Он не может двигать рукой? — нахмурился я.       Доктор усмехнулся.       — Не до такой степени, чтобы не схватить пальцами карту, а ведь он ловкий парень. Думаю, он прикидывается более беспомощным, чем является на самом деле. И он это делает с корыстными целями.       В этот же момент Джерри в очередной раз поднял голову к Синто, но ничего не прошептал, а лишь смотрел на его лицо заворожённым взглядом, облизывая пересохшие губы. Тут Синто сам провернулся к нему и что-то тихо сказал. Джерри ответил, и мгновение растворилось в прошлом, никем не замеченное, кроме, возможно, меня одного.       После очередного хода над столом раздались возмущённые и взволнованные крики, игроки активно зажестикулировали, а Джерри расхохотался, протягивая здоровую руку, в которую опустилось несколько монет. Синто выпрямился, окинул помещение задумчивым взглядом и заметил меня. Пару секунд мы просто смотрели друг на друга через заполненную людьми комнату. Затем Синто медленно моргнул — единственный вид интимного приветствия возможного между нами, а затем снова склонился к Джерри, который проследил за взглядом своего друга. Ещё одна игра в переглядывания, только с совершенно другим подтекстом. Я видел, как улыбка пропала из его глаз, а челюсть напряглась. Он казался таким юным, предсказуемым и очевидным. И я знал, что он влюблён, пусть даже этого, возможно, не знал он сам. Через секунду один из картёжников окликнул Джерри, и тот переключил внимание на игру, напоследок одарив меня угрожающим взглядом ярко-голубых глаз. Я отвернулся, с трудом сдержав улыбку.       Джерри мог держать его за руку, пытаясь справиться с болью, мог прикасаться к нему на людях, не вызывая осуждения и непонимания со стороны окружающих, мог даже обнимать его, но не Джерри делил с Синто мгновения экстаза, не он соединялся с ним самым интимным, физическим образом, подразумевающим абсолютное доверие и явно что-то большее, чем дружеские чувства или симпатию. Эта мысль даровала недолгое, но всё же утешение.       Понаблюдав за незамысловатыми развлечениями своих людей ещё некоторое время и обменявшись несколькими приветливыми фразами с наблюдающими, я удалился в свою каюту в надежде на то, что скоро ко мне придёт Синто. Той ночью он не пришёл.

****

      Проведя зиму в экваториальных водах Атлантики, мы подошли к английскому берегу в середине апреля, проведя в море без считанных дней год. «Эос» ждал ремонт, а нас всех — несколько месяцев ощущения твёрдой земли под ногами, тёплых семейных очагов и объятий близких людей. Я планировал провести пару месяцев дома, в Корнуолле, а затем совершить короткое плавание в сторону Пиренейского полуострова и Северной Африки, на которое был получен выгодный фрахт.       Когда Синто покидал судно, я спросил у него, вернётся ли он к июлю на свою должность или планирует провести следующий год на суше. Он задумчиво покачал головой.       — Я не знаю точно, капитан. Прежде я хочу увидеть мать и узнать, как она поживает. Но я обязательно напишу вам о своём решении.       Казалось, что от предстоящей разлуки я буду истекать кровью. Это было смехотворно. Я прожил без него более четырёх десятков лет, а проведя с ним едва ли то же самое количество ночей, не представлял себе, как жить дальше.       Очевидно, мои чувства легко читались на лице. Синто расправил плечи и склонил голову набок, глядя на меня тёплым взглядом.       — На моей родине, Кристиан, есть поговорка: «Встреча — это начало расставания». Я предпочитаю думать, что расставание — это предвкушение новой встречи.       С этими словами он подхватил свой вещевой мешок и протянул мне руку. Я до боли стиснул его сильную, такую знакомую ладонь.       — Удачи, мистер Голдман. Я верю, что мы скоро увидимся.       Он выпустил мою руку и спустился по трапу, не оглянувшись. А я продолжал механически прощаться с остальными членами команды, не отводя взгляда от его ровной спины, пока она не исчезла из виду.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ГЛАВЫ