Сатана и Змея

Смерть пирует сегодня, приглашая всех тварей - собратьев. Собирает десятки верховных, больше сотни явилось грехов, тысячами собрались черти, уступая кровавую дорогу одному. Сатане, под чью власть покорны бога. Падшим ангелом клеймо нацепили, преисподнюю его же проклятием нарекли. Басня сия по правде такова: против бога пошёл один, покидая небосвод. В жару миров опалил свой собственный полёт. Подальше от богов, что себя высшим возомнили, пришёл построить свой трон на берегу полной лавы реки. Нарекли то место адом, жарче Сахары, полный мучения и криков. Там не место вам, там ждёт лишь боль. Преисподняя, однако, вовсе не тюрьма для них. Это новое царство, чью власть признавать не хотите. Все люди - порождение чёртовой геенны, куда попасть бояться так жадно. Но, люди ближе к земле, к опаляющему жару. Торопиться к небесам, когда ноги в кандалах ада? Глупость людская, неправды сказок небесных. Лишь бы противника убрать, то же, что у людей, пешек. Ступает поэтому он гордо. Он - божество, если вам угодно. По правде грязь душ человеческих так сильно заполнило пространство, что самому тошно от таких. Северные земли державы окунают в холод, проносятся сквозняком через кости, убивают жизнь постепенно в морозе. Такое Намджуну по душе. Плечо о плечо стоит Чонгук, устремив чёрные очи будто сквозь всё это пространство, собираясь добраться до содержимого гроба, что уже покоится под землёй под грузом огромного строения из камней и гранита. Рядом верным псом сохраняет невозмутимость Юнги, для кого важна лишь жизнь хозяина. На остальных - плевать. Была бы воля, никого из них не было бы здесь. Один думает о незавершённых делах среди бумаги и тяжёлого кофе, другой мечтает заняться менее скучными делами под вкус крови. Сатана грезит о ребенке под сладость цитрусов в волосах.

***

Свет озарил мою больную душу Нет, твой покой я страстью не нарушу Бред. Полночный бред терзает сердце мне опять О, Эсмеральда, я посмел тебя желать Спешный топот босых ног слышен по деревянной лестнице, распуская за собой аромат мандарин. Сладостный цитрус, ещё до конца не спелый, смешивается в воздухе с тяжелым табаком, подпитанным горечью голландских. Волосы цвета смолы, такие густые и уложенные в идеальном порядке, как и вся жизнь мужчины, портят длинные пальцы в тонких кольцах, зарываясь с затылка. Мальчик прыгает с разбегу, даря блаженное облегчение. Он в легкой кофте, рукава которых доходят до костяшек, а длина позволяет скрыть худые бедра вместе со свободными шортами. Оба дышат глубоко, заполняя легкие новым запасом. И к божеству себя прировнявший когда-то в тисках юных рук слабеет, теряет разум и контроль не только над телом и душой, всю Геенну готов к ногам чужим приложить. Балам. Сладкое и легкое на кончике языка шоколадом тает, после увиденной ненавистной души согреть это желание возрастает. Не думал о холоде черных глаз бездонных. Кажется, дно нашел чужой ребенок. Тэхен отпускает мужчину, сразу же встав на носочки для привычного поцелуя в лоб. Сказать, что он соскучился – стыдно и тяжко для полных чувств сердца, что кровь к лицу приливает моментально. В голове вершит тревога свою пластинку, но больше не со страха. После тех дней, что злосчастными назвать готов, он в себя прийти не смог до этого момента. Намджун, с которым теперь дружит, не оставлял одного, наполняя стеллажи книгами. И сейчас на мягкой постели его ждет новая история. А так хотелось объятий под луной. Перстень немного путаясь в гнезде на голове, дарит новое облегчение, словно снимая лишний груз. Тяжелый выдох нежеланно срывается с губ, что не укрыть от глаз Чонгука. И мимолетный ветерок не пройдет спокойно, пока Сатана охраняет твою душу. Взяв легко под руку, словно мальчика ведет вглубь дома за стол. На удивление хозяина особняка по правую сторону от законного места сидит любимый братец Чон Хосок. Тот машет с легкой улыбкой солнца, скорее подкормленный марсом. Тэхен тут же отвечает своей квадратной улыбкой, чем заставляет углы заполняться бесами прямиком из ада. Хосок в миг встает со своего места и помогает сесть Киму, отодвинув стул, вновь получив легкую улыбку. Что произошло? – Вижу, вы познакомились, — садиться за главу небольшого пира, готовый заполнить каждый стул рядом с Хосоком собственными чертями. – Да, как ты мог такую прелесть от меня прятать, братец? – шутливо возмущается младший, тут же переводя взгляд с искорками на гостья. – Да, мандаринка? – Тэхен же весело кивает, принимаясь за еду. Тихий и пугливый котенок привык здешним стенам, чему несказанно был рад и сам Чонгук. Однако, печать проклятья уже закреплена на нем. Плоть злости царапает железные двери и готов зубами впиться в вековые замки. Дразнить, кинув под двери сырое мясо ревности – самое ужасное, что мог сделать самоубийца. Ведь обещает смерть мучительную, полную крови и порошка костей. Мысленно усмиряет свою темную сторону, Чон холодной корочкой покрывается, прикрыв на миг глаза. Трапеза продолжается. Над столом будто на миг зависла темная туча, но так и незамеченным младшим ушел. А вот сын Сатаны всё видит, сквозь не только людской души пройти способен. Усмехается, тут же пряча изогнутые губы за стаканом полюбившего апельсинового сока. Интересно.

***

Работа даже дома засасывает в свои объятия, не дав насладиться нужными. Его любимый покой в темном кабинете нарушают нагло – уже известно, у кого такие права. И лишить их же готов навсегда, несмотря на собственную клятву в справедливости. Отправляя перед смертью наследника на мир человеческий, отец тоже мало о чем думал. – Что-то ты не грустный. Как-никак, жену потерял, — рассевшись на краю рабочего стола, Хосок с высоты наблюдает, впитывая в себя удовольствие внутренних тайфунов. Пусть не дает волю наружу, пусть прячет под глыбами льда, пусть на стражу пустит свои крылья. Чон Хосок чувствует всю без вольность. – Оковы тебя замучили, братец. Эх, «в раба мужчину превращает красота», — напевает он, болтая в воздухе ногами, чем еще больше раздражает старшего. У того нервы на волоске. Не впервые. – Не рад тебя видеть. Покинь кабинет, я работаю. – Произносит холодно, ни единой изменившейся нотки, чем щекочет девятого. В голове сияет циферблат «один - один». – Понимаю, понимаю, — разносит пальцами капну бумаг. – Всё же ты у нас самый сдержанный. А я вот, пока ты со своей работой гулял, развлекал мандаринку. Он оказывается такой милый и мягкий. Ммм, — мечтательно тянет, смотря в потолок. – теперь ясно, почему ты ночами в той комнате засыпаешь. Ручка явно с твердым корпусом ломается на половинки. Хосок даже подпрыгивает на месте, тут же уходя прочь от брата. Поиграли и хватит. Или нет? – Ты чего? Помочь? – смешно заглядывает на экран, не уверенный – не отхватит ли парочку ударов. Но, слава отцу, пронесло. – Ревнуешь? – не сдерживается, с языка прямо-таки птицей слетает. – Что... – Чонгука словно холодной водой облили. Внезапно температура превышает норму, вечно расстегнутые пуговицы всё равно давят. Набрав по больше воздуха в легкие, наконец выдает – Да. – от такого прямого ответа теперь мозг младшего совершает головоломки. – Ведь он мой сын. – Встав со стола, он медленно подходит ближе, наступая и душа не только феромонами, ну и аурой, властью, что теперь кажется справедливо дали в его руки. – Какой-то альфа, старше не несколько десятков лет вламывается в мой дом без старшего хозяина и заявляет свои права, удачно нацепив розовые очки ребенку. Позор тебе, греха порождение. Не побоюсь сказать, Бог тебе судья. А я устрою вашу встречу. – Ты забыл, наши никогда с ними не встречаются. – Именно поэтому эта душенька будет гореть во вечном пламени собственного костра, Чон Хосок. Хосок сначала хмуро глядит на брата, не узнавая его в угрозах. Всё тот же взгляд темных, бездонных, всё тот же обманчиво спокойный голос в паре с холодным рассудком. Тогда от чего страшен тебе Сатана, дитё его? От скрытых занавесью мотивов. От пытавшихся скрыть чувств в груди, что уже легкие опалила. Кто ещё победитель, братец? – Больше скажу, он меня сам позвал. Нельзя же ребенка в скуке оставлять – всякое может случиться. – Упрекает, живое знает, куда нажимает – тоже. А какой глубины яма – не известно никогда. Но девятый не боится в неё упасть. Дарованные чудовищем напротив крылья всегда спасут. Развернувшись, Чон младший покидает кабинет, довольный своей работой. Его миссия – снова и снова подкидывать думы Чонгук. На самом деле некогда брошенное Балам – вовсе не единственная причина для мыслей о сыне. Чонгук много сомневался в существовании семнадцатилетнего мальчика, которого всё же сумел возненавидеть и внезапно возлюбить годы назад. Как же сладка любовь... что это за блаженное чувство, что окрыляет людей, творит и зло и добро, воссоединяет и мирит врагов, образуя из них семьи? Вы верите, что любовь – чувство божественное? Дитё. Всё яркое и столь распространённое, как чувства пришли из мира подземного. Иначе как Лилит могла покинуть райские сады? Она вся была из чувств, горела жарче огня и заражала собой других. Но пустынные сады были ей не по душе, а обещания Сатаны привлекали всё больше. Именно они породили любовь. Именно из ада просочились все чувства, спуская с небес людей и поселяя ближе к дьяволам. О моё проклятье, как тебе в объятиях рая? Спокойна ли душа на земле моих врагов? На себя не нарекай, а я знаю – ты можешь. Свою учесть всем открытым нутром принял от бога. О моё проклятье, как же ты невозможна! Оставив меня возлюбить без возможности, Забрав всю горечь, всю грешную душу, Как ты могла оставить свою ношу? Как ты могла скрыть от меня моего же! О моё проклятье, Делакруа Элиза Мари, Теперь с небес на страдания смотри. Я не способен был своё дитё возлюбить, Так как ты могла змею на грудь мне положить? Как ты могла его яд моей кровью сотворить? О моё проклятье, Элиза Мари, Вход в мои объятия навеки для тебя заперты.

***

Комнату окутывают солнечные лучи. Балкон давно остался в темноте, уступив свою роль освещения для отдаленного окна. Широкий подоконник – любимое место после нескольких уютных кресел по большой площадке. Недавно проведенное расхламление с Намджуном и Хосоком, где они и познакомились, будто расширил пространство. Дышать стало легче. Но от пыли или вновь явившегося в холодные стены табака? - Что делаешь? – не успевает Ким начать свои раздумья, как нагло врывается новый знакомый. После случая с садовником многие персоны начали напрягать больше из-за хозяина данных апартаментов. Однако своему гостью омега благодарен – всё время отвлекая и не давая запутаться в паутине своих мыслей, этот мужчина не зная того сам, спасал младшего. Парень поднимает на него взгляд, выглядя чуть озадаченно. Большие глаза солнечного леса такие большие, светятся ярко, что не смотреть завороженно попросту не по силам альфе. Чон младший заходит к нему и с очаровательной улыбкой подходит ближе, опираясь плечом к стеллажу. В отличие от брата, его можно увидеть больше в свободной одежде с яркими акцентами. Бежевые брюки и ненавязчивый зеленый сверху красиво сливается с полкой эксклюзивной классики – так любимый омегой. – Выбираю, чтобы почитать, – подаёт тихий голос, вновь возвращая своё внимание к книгам. Стеллаж полный разной литературы – все девять полок. Лишь три нижние полки были отданы огромным корзинам, куда вход разрешён только одному человеку. Даже при уборке их не открывал. Внезапно его ладони касается чужой, чуть отодвинув в сторону. – Как насчёт «Нотр дам де Пари»? – смотря на обложку, вскидывает бровь собеседник. – Виктор Гюго? – взяв книгу в руки, начинает перелистывать страницы и подолгу разглядывает со всех сторон. Брови вновь свёл к переносице – Хосок такое не любить и тут же указательный палец оказывается между бровей. – Морщины будут. Так, читаем? – получив согласный кивок, улыбка становится шире. Мандаринка действительно знает, как радовать. – Чур я на твоих коленях! Они устраиваются на диванчике - кровать Тэхён считает местом слишком личным. В последнее время данная картина стала слишком привычной, что не может не радовать одного и не привлекать особое внимание второго. Тэхён напоминает ангела. Не падшего, а дарованного самими небесами будто. Отросшие за это время светлые волосы переливаются в бывшие тёмные, а глаза переливаются под теплым светов, словно вода в ручейке под солнцем ластится. Его изменения всё ещё не дают покоя - бывшие волосы цвета каштанов вовсе не были искусственные, а глаза не подвергались вмешательствам людских рук. Безумие. Сейчас волосы чуть ниже плеч, левый глаз, словно прозрачные, талые воды - столь шустры и рождённые льдом, тоже идут против системы, храня на дне оттенки коричневой почвы и перелив зеленоватых жителей флоры. Чон пропускает мимо ушей слова, сливаясь с томным голосом, заглядывает в лицо, наслаждаясь покоем. Пальцы непослушно скользят к волосам, стягивая резинку с ослабшей косы. Волосы тут же рассыпаются по плече, отвлекая от чтения. Поднимаясь на локтях, Хосок теперь тянет пальцы к шее, дабы провести выше, ощутить эту божественную красоту. Обжечься. В раба мужчину превращает красота. – Заканчивай этот эксцесс, – прокуренный голос вмешивается, заставляя закатить глаза брата. – «Жизнь, лишенная нежности и любви, не что иное, как неодушевленный визжащий и скрипучий механизм», – цитирует Хосок, по неволе сев рядом с ангелом. – «Болтовня влюбленных – вещь довольно банальная. Это вечное «я люблю вас». Для равнодушного слушателя она звучит бедной, совершенно бесцветной музыкальной фразой, ежели только не украшена какими-нибудь фиоритурами.» – Будь честен, брат, – оставляет напоследок Хосок, вставая и уходя прочь. – Я честен с ребёнком, в отличие от тебя. А с собой?

***

– Не знал, что тебя привлекают дети, – выдыхает едкий дым, вновь наполняя лёгкие никотином. Лишь бы освободить от этих трав. – Твой секрет для меня давно не оружие, а щит, Юнги. Их окружает приятная тишина заката, даже малые насекомые не вправе её нарушать. Небольшое местечко под тенью высокой и колючей ёлки - их место. На этих иглах сохранены все короткие диалоги, невозмутимые лица, колючие фразы и их долгое молчание. Вспоминая то бытье, Мин прокусывает губу. Веки устали от ежедневной нагрузки мыслей, а слух раздражён от еле слышных ноток инструментов. Внезапно те прекращаются, а спину начинает греть. Снова его фокусы. Заставляют прижаться не только спиной к невидимым крыльям, ну и сердцем, частично развесив по острым пёрышкам, таким удобным для одного. Внезапно, дьявол рядом начинает петь, заставляя чьё - то сердце замереть. Святая дева ты не в силах мне помочь Любви запретной не дано мне превозмочь Стой. Hе покидай меня безумная мечта В раба мужчину превращает красота И после смерти мне не обрести покой Я душу дьяволу продам за ночь с тобой И днем и ночью лишь она передо мной И не Мадонне я молюсь, а ей одной Стой. Не покидай меня безумная мечта Бледные, тонкие губы заключают в своих объятиях жар чужого, чуть покусывая за кусочки сердца за спиной. Язык мажет по шершавым губам, посасывая в ответ. Чувства переполнили обоих, достигая своих краев в этот вечер. И широкие объятия дерева скрыли за собой силуэты двух мужчин. В раба мужчину превращает красота.