Сатана и Змея

«Он никогда и не узнает, как я его люблю! И люблю не потому, что он красив, Нелли, а потому, что он больше я, чем я сама.»

Э. Бронте – «Грозовой перевал»

Грудную клетку сдавливает – то ли от собственных чувств, сломанных сердцем ребер или чужой руки, на удивления горячей. Тело пробирает мурашками, голова идет кругом. С ним, кажется, хорошо. Если кажется, пора вставать, Юнги. Именно с такими мыслями мужчина поднимается со своего нагретого места и привычными тихими шагами направляется в сторону душевой. Теплая футболка, свободные штаны, чуть влажные волосы, кофе со вкусом пепла, дождливое утро. Всё как всегда. Только сегодня в его спальне не пусто. Его постель не остывает. Голова тяжелее, чем все те ночи в сопровождении алкоголя. У него в груди остро, что-то кровоточит, ночью слышали хруст все жители головы и нутра. Что это было? Выгнутая до невообразимости поясница, ребра от бешенного стука сердца? Или добили бедное сердце, что начала свой путь еще под ёлкой? Щелк. Затяжка. Никотин. Перед глазами одна картина. Мальчишка. Его длинные волосы ласкают те же пальцы, что и Мина ночью. Его колени занимает эта черная макушка с алыми локонами. Его чадо из ада выбирает мальчишку. С того момента, как этот малец переступил их порог, жизнь абсолютно всех идет под откос. Скольких обрек несчастьем? Скольких смерть настигла за тобой? Чье счастье для тебя питание? Чье проклятие ты, Тэхен? Это ли ревность? А где ревность, там любовь… Но разве на такое способен Юнги? А способен ли сам демон? Ответ очевиден – нет. Тяжелый выдох слетает с губ. Его добиться трудно. Точнее, до этого момента никто не смог. И сейчас признавать растаявший лед омега желания не имеет. Ему это не нужно. Всю жизнь твердили об одиночестве – одиноким и останется, не к чему чувствами голову занимать. Единственная цель – отплатить, до последнего вздоха. Не стоит поддаваться мимолетному, Мин Юнги. Но разве больше года – мимолетное?

***

Тусклый свет бара поначалу напрягает и без того уставшие глаза, но долго привыкать не приходится. Легкая прохлада, приятная слуху тихая, ритмичная музыка, качественна выпивка и родной бармен, что вновь после взмаха руки отступает от обязанностей болтать с каждым. Юнги только пришел с больницы. Альфа, у которого феромоны проскальзывают еле как из-за долгосрочных лекарств всё же обратился к врачу и вот больше месяца возится с анализами. Теперь вместо того чтобы преподнести ему нормальное лечение со всеми витаминами и системами, говорят, что он омега. Мин Юнги, что жил с альфами, он ими руководил и многому поучал оказался омегой. Никогда интерес к романтике не проявлял, но на тридцатом году жизни осознавать, что ты из ряда тех, кого подцеплял каждый раз из разных клубов и использовал, словно одноразки, сложно. Это откровенно хреново, кто бы чтобы не говорил. Кризис среднего возраста? Одиночество? А как вам такое? Пальцы до белых костяшек сжимают стакан коньяка, зубы от досады сводит вновь. Что теперь делать? Куда повернет жизнь теперь? Ему предложили лечиться. Выписали, всё как и хотели – лекарства, системы, ещё тысячи анализов. Ему предложили не лечение, ему предложили из альфы стать омегой. Объясните, как это, пол жизни прожить в шкуре волка и теперь остатки предлагают жить в заячьей? Отказ? Да, такой вариант существовал и Юнги без раздумий использовал его. Однако, красная карточка с успокоительными и словами «есть риск развития онкологии» поставили крест на этом. Умирать так жестоко Юнги не собирался, у него ещё кучу долгов. Что ужаснее – на такой работе тебя из мертвых оживят. Один вопрос над головой – что делать дальше? Ответ нашелся до безумия простой – напиться. Не дорогой алкоголь, достаточно крепкий… - Как проводишь вечер, прелесть? – внезапно появившийся гость прерывает мысли. Мин не обращает внимание. – Я присяду, прелесть? – Что за глупое обращение? – Не слишком крепко для тебя, прелесть? – всё же мужчина рядом притягивает глаза. Он выглядит не сильно старше Юнги, возможно, даже моложе. Ярко красные локоны красиво контрастируют с черными волосами. Одежда самая обычная – легкая рубашка, свободные брюки под моду Италии и много, слишком много украшений. Сорока. Они пестрят золотом, глаза режут. Юнги определенно такое не любит. Напоминает избалованных мажоров, может, и этот такой? - Хей, прелесть, - хватает за стакан, когда Мин почти всё содержимое в себя вливает от очередных мыслей о своей сущности. – Полегче, ты чего? - Нахер катись, - бросает достаточно грубо, глубоким и перекуренным голосом. Горло режет от алкоголя, разум туманит, ком собирается в груди, почти не давая дышать. Заметив состояние собеседника, девятый хватает того за плечи и пытается направить к двери. Только вот никак не поддаются, чары использовать нельзя… Что же сделать? Тяжело выдохнув, Хосок берет на руки пьяного и ведет к своей машине, где тот сваливается на заднее сиденье и хмуро пинает хозяина автомобиля. - Я, блять, чертов альфа. Какого хуя лезете? – на сколько пьяным он не был, а язык не заплетается и только по диалекту можно понять, что тот пьян. Сам Чон Хосок чуть не пропустил, хорошо держится. Привык пить крепкое или природа дала такой хороший дар? - Конечно, альфа с запахом чая. А если серьезно, мне похрену, кто ты и что ты. Просто твой аромат успокаивает меня, а сейчас я ой какой злой. – Хосок мягко наклоняется и хватает за горло человека, пуская свои пугающие ногти. Его глаза краснеют, клыки вырываются наружу… - Ты девятый что ли? – внезапно хрипит омега. – Девятый сын Сатаны? Чон Хосок? Я представлял тебя иначе, - хватка от удивления ослабевает и тот спокойно поднимается, пятерней подправив волосы. После минутного шока следует усмешка уже пустой машине. А далее интерес. Ты сам навлек меня на свою забитую не тем голову.

***

Воспоминания о первой встрече слегка накрывают, заставляя вновь и вновь вздыхать. Зачем сейчас Мин вспоминает об этом? А ведь сказанное тогда в силу стиля общения «прелесть» до сих пор с ними. Спустя так долго времени отдался в эти испачканные в любимых им цитрусах руки. Голову заполняют новые и новые мысли, не давая покоя. Ну конечно, Юнги, кто будет тебя ждать? Не до омега. В жизни никому нужен не был и тут возомнил из себя королеву? Нос воротил от такого. Так что же теперь хнычешь? Нашел того, кто не будет ломаться, нашел нормального, того, кто любит в ответ и ту же нежность показывает. Что же ты теперь хочешь? За потоком мыслей брюнет вовсе не замечает демона, что сзади подкрался, на бок пересел и бережно слезу с щеки стер. Его вечно горячий лоб прижимается к холодному Юнги. За затылок держит, другой рукой сигарету вырывает и пальцами заменяет его место. Не отпустит, молчаливо окажется рядом, как сотни раз за последний год. Он губами мягко прижимается к уголку губ и шепчет, кожу горячим дыханием прямо из ада обжигая: - Извини, прелесть, прекрасный мой. Прости своего глупого демона. Если тебе хочется, мы позабудем о том, что было вчера. Если захочешь, то буду ласков, весь день лишь тебе буду принадлежать, - как ты мне этой ночью. Сердце от сказанного тает, дожит чуть больше обычного и дает понять – не он был разбит ночью. Это она собственным биением от чужого жара ребра ломала. Вот, что за хруст. Не кровоточат внутренности. Клетки рушит один демон. - Что у вас? – Не нужно долго думать, кого именно имел ввиду Юнги. Хосок изначально был готов к такому раскладу, чуть уголки губ тянет вверх, не смея в такой момент открыто улыбаться. Его лицо наполняется нежностью и одновременно легкой грустью. Становиться причиной слёз и разочарования омеги не хотелось. - Ты ревнуешь? – ход ворковать с Мином не работал. Тяжелый вздох сорвался с губ, руки сами притянули ближнего к сердцу и уткнулись в макушку, сладко поглаживая волосы цвета густой смолы, что так нравятся демону. Каждый раз в них зарывается и своё спокойствие в чайном аромате находит. Сегодня заметны нотки зеленого. – Чонгук, он думал, что этот мальчишка его сын. Я не хочу, чтобы они привязывались. Ты же знаешь, какой долг тот чувствует перед детьми. А тем более его собственный, который знать не знал об отце столько времени, оказался вовсе оторван от семьи и попал в руки извращенца. - Стой, - вдруг отстраняется младший, толкая за грудь. – Но, когда мы писали доклады, там писали про родителей. Вроде, были должниками Чона. - Да, ты прав, прелесть, - и в груди тепло. – Но тот перепутал свои демонические чувства или логика подвела… Не знаю. Факт в том, что он принял мальчика как переродившегося. - А ты тут причем? – не унимался перебивать, на что только смешки ловил. - Я лишь хотел ему сказать «очнись», - дабы опередить, быстро добавил, пальцы к губам прижимая, - слова не помогали. Пришлось к действиям прейти. - То есть, он тебе не нравится? И раз уж Чон что-то чувствует… Такие действия могли пробудить в нем только ревность. - Именно. И теперь оставалось надеяться, что тот догадается, что чувства вовсе не родительские. А Чонгук думал. Много думал и себя понять не смел. Он ночами напролет сидел в кабинете, смотрел на луну и вспоминал одну лишь сцену – певчий ангел, что прямо в его царство спустился. Сама Луна его поддерживала, будто вовсе не она правительница, а мальчишка с загадками притянул своим голосом. Он уверен – это магия. Не только Луну, ну и сестрицу Смерть позвал, между двух краев света и тьмы тонул, был таким же обманчивым, как сияющие звезды. Что же скрывал малец? Каким образом самого Сатану привязал, притянул и заколдовал, что тот вовсе себя не узнает, не говоря уже о других? Голову заполняли самые разные и странные мысли. И последний из них совсем с ума свел – возможно ли, что все думы и желания Сатаны были услышаны? Ким Тэхен, так невозможно внезапно свалившийся на голову мальчишка, к которому чувство сладкой истомой потянулись, цепями за горло схватились и есть его одна единственная? Перед глазами заиграли вырезанные на камне буквы – Делакруа Элиза Мари. 1987-2006. И графа «дата рождения» в деле маленькой омеги – 07.07.2006. Проклятый день, каким называет шестой день июня спустя лишь месяц сменился счастьем? Приходит мысль, что это и есть тот, кого оставила Элиза. Что это его сын. Но после всех итогов, разве возможно такое? Тогда, о чем говорят красные истоки внутри него? Какие волны бушуют, какая лава страивает взрывы, что за противоречия почти двадцатилетней давности? Его грудь вспыхивает, легкие заполняет жар, голова от мыслей кругом идет. Холодный напиток с кусочками льда помогают заменить жар обжигающим алкоголем. Представляешь, милая, ему столько же, сколько тебе тогда. Вы безумно похожий в первую встречу. Вы особенны в своем внезапном появлений. Вы особенны местом в моих мыслях. Вы особенны в своей внешности. Представляешь, милая, он был так похож на тебя в первую встречу. Те же напуганные глаза… Даже история до невозможности похожая. Это меня пугало. Думал, я в бреду. Что же твориться? Так же ночью приходил, как с тобой лежали, перчатки снимал и на живот руки клал. Ты ведь это любила. Ты боялась лежать в темноте, любила книги и к свету Луны, к балкону и мягким одеялам тянулась. Помню тот браслет из морских ракушек. Я ненавидел их. Но в итоге всё, что осталось от тебя – твои вещи. Он выбрал твою комнату и это действительно впервые, когда впустил кого-то. Моя Элиза, что мне делать? Он – не твой дар, это хотел донести брат? Тогда кто он? Может я вовсе пустому небу своё нутро раскрываю и моя Элиза здесь? Снова со мной? Это ли ваш подарок, о небеса? Это ли ваша корона в знак признания? Это ли второй шанс? Что вы от меня скрываете? Луна этой ночью по-своему яркая, блестит, как на теле девичьем серебро. Она прячется за облаками и внезапно веер опускает, будто смешно. Улыбку увидеть не легко на небе. А сможет ли увидеть ту самую особу? Гадать долго с решением не удалось, алкоголь взяла свое. Единственный выход – убедиться собственными глазами. А тот мальчишка сейчас перед зеркалом сидит. На плечах тонкая рубашка, еле прикрывает колени. Тонкими пальцами держит толстый блокнот в точку. Грудь его часто вздымается, легкие отказываются вбирать воздух, а природа живая требует, заставляя подгоняемое страхом и волнением сердце биться ещё чаще. Комок в горле тяжко сглатывает. Ручка в левой руке дрожит. Шарик мягко катится, чуть кривыми буквами заполняя страницы один за другой, не замечая слёзы на щеках. Он чуть задыхается, на себя в зеркале напротив смотрит. Урод. Видит лишь ужас. Длинные волосы разделены надвое – до плеч блестящие солнцем блондинистый цвет, а ниже идет оттенок каштана. А глаза? Цвета бездна одна, другая – озера гладь. Под рубашкой аккуратное тело скрывает и не заметит всякий белые, тонкие линий на теле. Тэхен искренне рад одному – при желаний может не видеть спину, но каждый раз себе противоречит, смотрит, оглаживает, впитывает по новой каждый шрам и себя уничтожает бабочками. Внезапно рука останавливается, идет кривая линия, на плотной бумаге по слоям отражается глубокой вмятиной – как и его шрамы не только на теле. Кончик шариковой ручки дрожащими руками в собственный глаз направляет. Уничтожить бы себя. Ненавижу. Мысль одна за другой пролетает в голове, он как загнанный дышит и комок убрать не может. Глаза за орбиты стремятся – сумасшедший. Избавься от этого уродства. Ледяные руки обхватывают не менее холодные ладони в привычных кожаных перчатках. Они его крепко держат, ручку убирают мягко, что-то на ухо шепчут. Как в тумане. Сознание и вправду давно зарыто в тумане, оно потеряно в вечном, ещё ребенком внутри сидит. Кровь вновь пачкает невинны глаза. В голове один голос играет – избавься. Его тошнит от себя самого, ненависть заполняет нутро, вина заполняет чащу и давно льется за края. Рука всё ещё дрожит, как и всё тело. Он почти с ума сошел. В чувство приводит не холодная вода, не пощечина на горящих щеках. Лишь тепло. Не людское, совсем инородное. Но близкое. До ужаса в зрачках, до паники в груди близкое тепло. Табак заполняет нутро, осторожно проникает шепотом в сознание и уступить тревогу заставляет. Движет им, выгоняет прочь. На руки поднимает такое легкое тело, уводит вновь к излюбленному месту на балконе. Луна вновь виднеется, она своим светом раны лечила всегда, лишь изредка отсутствием наказывая. Сегодня Луна яркая, сегодня Тэхен не один. Наконец, веки поднимаются, зрачки в свой обычный вид возвращаются и устремляют взор к спасителю. Тонкие пальцы мысленно тянутся – сил нет на касания. Глубоко вдохнув ночной воздух, поддается вперед. Табак нужен до ломки. - Тише, - слышится шипение и тело вздрагивает, лишь глаза в этот раз поднимает и мягким движением щеки касается кожа. Неприятно холодит её. - Рука, - подает первый знак младший. – Холодно, - добавляет спустя полминуты. Чонгук быстро стягивает с пальцев кожаную перчатку и собственными шрамами чужие залечивает. В своих руках греет, позволяет головой опереться о плечо. Сам себе удивляется, ведьмой называет мальчика, а после осекается. Какая ведьма? Ребенок. Ещё совсем маленький, невинный и легкий. Ангел. Его личный ангел – жертва небес, дар для новой Сатаны. Теперь его ответственность. - Балам, - шепчет он. – Прости меня, балам. Я чуть не опоздал. – Лбом к его прижимается, пальцами по щеке проводит. На собственных коленях греет, даже от Луны скрывает лицо, ревностно прижимая к груди. А тому это только в радость, до отказа заполняет всё тело табаком, будто в любой миг могут забрать. – Балам? – Заметив шевеления, решает позвать Чон. Омега в руках млеет, теплеет, тает, будто на солнце и молчит, желая услышать. Желая насытиться и этим. – Балам. – мысли будто читает, Чонгук позволяет и язык свой в сахар окунуть. – Тэхен, - только начинает альфа, как слышит протестующее мычание, усмехаясь такому ребенку. И всё же, это его подарок. Его дар божий. - Зачем ты это делал, Балам? – от вопроса тело в руках замирает, мурашками покрывается и лицо прячет, взгляд отводит вниз. Как пристыженный ребенок. - Не могу, - всё, что выдает. Такой ответ Сатану не устраивает и желаемый получить спешит тот. - Чем я провинился, Балам? – вновь лбом прижимается, своим спокойствием делиться и веки прикрывает. Знает, что сможет. Знает, что тот выдаст всё. А Тэхен чуть воздухом не давится. Что? Какое провинился? Единственный, кто тут виноват, это он сам. Как господин мог о таком подумать? Внутри снова неприятно. Он моргает долго, комок глотает и тяжело вздыхает. Не только себя доводит, но и чужим людям причиняет боль. Но разве мужчина, что сейчас на столько бережно в собственных руках держит может быть чужим? Разве он может быть чужим, если ещё тогда на руках забрал, на колени посадил, пока убийцей называли и остерегались, под бок пустил? Он же Тэхена на груди пригрел. Совесть ест изнутри – не жалеет, на кончике языка вкус живой крови и молодого мяса смакует. - Балам? – вновь ласковое прозвище заставляет щеки краснеть и мыслями не туда свернуть, себя крохотным ребенком чувствовать. – Всё хорошо? Я тебя напугал? - Нет, - мотает головой и вобрав побольше воздуха в легкие, улыбается. Из губ слетает совсем не то, что для улыбок. – Просто, хотел сказать спасибо. - Так, зачем ты это делал, Балам? – не отстанет. Узнает, не важно, на какие клавиши нажимать. Это касалось его здоровья, его жизни. Ким ещё совсем маленький ребенок и он теперь под ответственностью самого Сатаны. Если ещё одного человека не сберечь, точно посмешищем обоих миров станет. - Я… мне не нравятся глаза. – Это такое малое и поверхностное, что остальное вновь комом собирается, лишь внутри зверьком шепчет «прости» и не может покой найти, пока не выскажется. Сделать это никак нельзя. Раньше помогала бумага. Она всегда была рядом – самый верный друг. Но точка кипения горит красным, вот-вот намереваясь устроить взрыв. Не может больше в себе хранить, изо всех сил старается. Скрывай, пока можешь, Тэхен. Чонгук смотрит в его глаза, будто далеко заглядывает. На деле этого боится. Свои первые мысли при встрече с этой небывалой красотой вспоминает. Такие разные, такие прекрасные. Голубой озёрный переливается в свои глубины, утонуть тянет. Второй, темный, такой близкий его бытью, его происхождению. Тянет. Неимоверно тянет. Сумасшествие. - Твои глаза прекрасны, балам, - шепотом, прямо в губы. Прямо в глубины. – Они необычные, красивые и такие близкие ко мне, Балам. В твоих глубинах я вижу свой дом, в твоей тьме вижу себя. Ты мой свет, Балам, и моя тень. Ты прекрасен. - Но ведь, - на минуту воздухом давиться омега, после паузы продолжая, - это выглядит безалаберно. - Это – моё естество. Это я, Балам. Ты меня хочешь уничтожить? На это отвечать было нечего. Ким только чувствам поддался, соленые слёзы пуская. Всех богом и демонов благодарил за этот миг, за эти слова, что желал услышать давно. Только не знал, что грелся в объятиях главного Дьявола. Прямо сейчас, под луной, покрытая болью прошлого рука поглаживала такую же спину и лишь одна свидетельница, как друг друга не зная лечили. Разве может быть прекраснее тебя, балам? Разве кто-то посмеет мои слова обречь ложью? Разве есть в этом мире дороже тебя, балам? Разве кто-то посмеет мне помочь? Лишь перед тобой я на коленях, балам. Лишь для тебя я создан. Мой прекрасный ангел, чья душа чиста. Ты мой навеки, мой дар божий. И благодарен небесам за второй шанс. Возможно, и за твою любовь тоже. Ты мой навеки, балам, под моим крылом. И никто не посмеет слово Сатаны нарушить. Спасибо, Отец, за твой кров и кровь. Спасибо, Отец, за всевозможные благи. Спасибо, Отец, за неоправданное доверие. Спасибо, Отец, что позволил встретиться.

***

Первые лучи солнца заменяют холодный блеск Луны, с завистью примчавшись на восток. Она отгоняет ночь и спешит увидеть собственными глазами двух влюбленных. Как в тепле постели зарыты, как собственным теплом делятся, как от недуга и кошмаров сны охраняют. Она своё тепло благословением дарит, лишь в яркие и добрые лица льет. Готовая светить только для них в темноте, солнце не замечает, что пара над обрывом танцует. Это – их обитель, их сущность, их дом. Тьма и есть они. Только ребенок, что под боком у дьявола расположился, нуждается в её тепле. И сколько бы негодовал сам альфа от данных аконов, терпит. Сам Сатана голову не приклонивший перед богом, с улыбкой делиться с солнцем своим чудом. Чонгук аккурано разворачивает парня в своих руках к себе спиной и грудью прижимается к лопаткам. Всеми конечностями обвил, в своих руках детские, ледяные грел. а под солнечными лучами, ещё мягкими, безобидными красотой восхищался. Солнце умиляться продолжала, всё больше света даруя с рассветом. Но в одном та всё же ошиблась – возлюбленные ли лежали в этой постели? Чон не мог насмотреться на личико, одними губами каждый раз шепча Балам. Его внезапно легкость накрыла и видит перед собой вовсе не мальчика, что по ошибке в бордель попал. Видит ту самую, первую и неповторимую, что так жестоко его в прошлое окунул. На языке дорогая сердцу – Балам. В мыслях дорогая душе – Элиза. Внезапно рядом ощущается копошение и Тэхен разворачивается назад, в попытках найти наилучший источник табака и всё же достигает заветной, крепкой шеи, утыкаясь туда носом. И веки раскрывать не надо – он в безопасности, сон спокоен. Руки блуждают, живут своей жизнью, пытаясь вырваться из плена больших и теплых. Внезапно веки раскрываются, в зрачках читается удивление и страх, в пальцы по оголенным бокам проходятся. Не смея опустить взор ниже, поднимает лицо наверх, смотря в усмехающегося альфу. его пальцы движутся всё выше, оглаживают со всех сторон, пока уши горят огнем. Темные очи напротив закрываются в легком блаженстве, стоит неосознанно сжать груди, задевая с начала ореолы, а после и сами соски. Кадык дергается у младшего, пульс учащается так, что рядом лежащий четко слышит, что даже немного пугает. - Балам? Ты чего? – он руки спускает ниже и за талию хватает, поглаживая. В ответ только отрицательно головой мотают, пока черные очи заметили блестящую влагу в уголках. Не по себе стало. – Я тебя напугал? Прости, айым, - и губами ко лбу прижимается, заставляя всё сильнее биться сердце. Руку поверх него кладет и спокойствием делиться, смешно шепча, - сердце моего ребеночка, прошу вас успокоиться. Он у меня ещё совсем маленький, чтобы выдержать ваш ритм. - Кстати, а что означает Балам и Айым? – снова своими глазами смотрит, глубже тянет того, кто в них плавать ещё не научился, хоть умело себя обманывает. - «Балам» в переводе с казахского означает «дитё, ребенок, малыш». А «айым» означает «моя луна». – на последних словах лицо перед глазами видит. Вовсе не разные глаза и переливающиеся волосы. Только смущается младший, ещё даже не ведая, к кому адресованы эти сердечки в глубине слов. Утро продолжается для омеги сном, в то время как старший собирается на работу, перед этим приготовим завтрак. Хотелось бы вместе сесть и поесть, но время поджимало. Когда последняя кнопка от перчатки закреплена на запястье, слышится топот босых ног. Намджун и Чонгук синхронно смотрят на создателя шума. Ребенок же спешит, потирая сладко глаза и своим блеском медовых ног маня одного альфу, в груди вновь выражая чувство ревности. Как же сладко, как же живо сейчас себя чувствовал Чонгук. Тяжело выдохнув, тот ловит Кима в свои объятия и уносит на кухню, не обращая внимания на возмущения друга. - А он не обидеться? – по детскому лепечет куда-то в шею, вдыхая незаметно лишь для себя терпкий табак. - Не обидеться, Балам. Давай позавтракаем? Это всё для тебя одного. – от увиденного на столе младший ахает и прикрывает ладонями губы. Глаза разбегаются. Столько вкусного. - Я не съем. Это разве не для тебя приготовили? - Готовил только для одного ребенка. Садись, - но спускаться явно не желали. И словно ребенка усадив на колени, мужчина стал по ложечке кормить Тэхена, лишь изредка поглаживая голые, холодные колени. Намджун, что стоял в дверном проеме, смотрел с легкой завистью и непринятием. Как взрослый мужчина может везти себя подобным образом? В конце концов Чон годился в отцы Тэхену! Принявший роль советника давно, Ким решает об этом поговорить на работе. И решение, видимо, было не самым лучшим. - Намджун, я правда ценю тебя и твои советы, как друга. Но мне не двадцать лет. - Однако, совершаешь те же ошибки. Пойми, он совсем ребенок. В конце концов, ты в отцы ему годишься, Чонгук! – переходит на повышенные тона, пока собеседник сохраняет своё обманчивое спокойствие. - А что такого я сделал? Покормил, успокоил, спать уложил. Что я сделал такого, Намждун, чего не может позволить себе отец? - Всё. Вы каждую ночь проводите в его спальне, об этом даже слуги треплют на каждом углу. Все знали, что ты любишь молодых омег. Но не на столько же. Прошу, думай о своей репутаций. И если на это тебе стало давно плевать, вспомни, что произошло в 2006. Возможно, это приведет тебя в чувства. - Как раз таки это и заставило меня вновь почувствовать себя живым. Кстати, Джун, будь другом, расскажи о книге «Жизнь взаймы» - Как пожелаешь, - поняв, что дальше слушать не собираются, Намджун переходит к работе и вновь садиться на свое место. Мягкий черный диван всегда привлекал его больше, чем разные кресла. После короткой просьбы Чонгука в кабинет заходит Мэй – о новых девочках позаботиться лучше никто не может. Женщина в своем ципао интимно – красного оттенка заходит в кабинет, шагая с бедра. Волосы собраны в красивый пучок деревянные шпильками, чтобы распустить поистине длинные волосы было легко. А что касается безобидности этих палочек – Чонгук лично подарил это украшение, заключив в конце железные иголки. Мэй прекрасно владеет ими. Подведенные черным глаза, чистая, белоснежна кожа, красные губы. Главная сегодня при параде. Намджун не собирается вникать в эти дела – для него куда важнее решить вопросы с появлением Тэхена и смертью Софии. Стоило ему откинуть голову назад, как чужие руки приземляются прямо на его бедро, как невзначай поглаживая игривым взглядом. Брови сведены, кулаки тут же сжимаются. Он крепко хватает тонкое запястье и собирается убрать прочь от себя путану, как двери кабинета в спешке чуть не ломают. - Господин Чон, к вам кое-что пришло… Ким Сокджин. Первая и последняя любовь Намджуна. Его любовь и его боль. Именно эти эмоций видит альфа на дне безразличия. Снова становиться свидетелем одной и той же сцены никому не хотелось бы. Скрывая свои истинные переживания, омега оставляет бумаги понимающему Чону, почти пулей выбегая из проклятого кабинета. В до боли похожем кабинете, на кожаном, стандартном диване когда-то сидел его муж в объятиях такой же распутной девы. От воспоминаний выть охота. Ребра между собой переплетаются в уродливую связь, закрывая путь воздуху. Произошло это годы назад, но шрам всё ещё такой свежий. Если никто не обработал, не давал зажить и лишь царапал сверху, разве может быть иначе? От собственной боли в глазах темнеет, голова кругом идет. Что такое он сделал? Почему один альфа продолжает причинять боль хрупкому сердцу? Почему собственные обещания рушит? Сердце такая штука, что ноет, не важно сколько времени прошло. Она требует своего, ломает ребра и любые клетки рушит, сколько бы мы не пытались запереть. Возможно, именно поэтому говорят – слушай своё сердце. Ведь она не подвластна чужому влиянию. Сокджин в собственных руках, он заперт всеми нравоучениями и принципами. Предательство не прощается. Тяжело вздохнув, омега дергает дверь собственного кабинета, но так и не удается войти. - Сокджин, - тот самый глубокий голос, что когда-то пленила сердце. Тот самый голос, что когда-то, ещё в студенческие годы сзади звал. Будто цветы распустились и своими ферамонами пленят сознание. Первая встреча солью на рану капает, причиняя боль мелкими порциями. Мучает. - Ким Намджун, мы на работе. У вас что-то срочное? Я спешу. – На одном дыханий, лишь бы и шанса не давать. Не сейчас. - Джин, пожалуйста, - пытается альфа за локоть взять, удержать. Поздно. – Дай мне минуту, я всё объясню… - Зачем? Вы не обязаны передо мной отчитываться, господин Ким. – Выдеернув руку, словно обожженный за дверью скрывается. Знакомый хлопок перед самым носом слышится, что тяжелее в разы становится. И вот так живут они из года в год. Я бы зверем выл и в грудь себя бил. Я бы в лицо тебе рычал «за что?» Я бы тебя возненавидел даже. Я бы тебя напрочь выкинул из жизни. Но пока моё сердце и сознание знают. Но пока моё нутро на твоей стороне, Я не смогу тебя оставить, цветок. Я не смогу тебя бросить. Не проси меня оставить тебя в покое, Ты мои мысли занимаешь, цветочек. Выгнал всех жителей, один эгоистом поселился. Если бы не моя вина, я бы тебя уничтожил. Прости за мою больную голову. Она за тобой едет не ясно куда. Ты знаешь, какую власть имеешь надо мной. Ты просто издеваешься, чертенок.

***

Вечер наступает незаметно, смело выгоняя солнце за двери дня. Город за окнами горит, пылает весельем и пьяными работниками. Столица просыпается и шумит перед долгими выходными, пока кто-то на завал только вздыхает. По просьбе Чона, Намджун сегодня остался в своей квартире, в городе. А отличие от него Ким любил эту квартиру. Шум и гам из главных улиц с обеих сторон углового расположения обеспечивали страховку от сумасшествия. В руках у альфы книга. Та самая книга с твердой обложкой и аккуратным почерком на первой странице «для любимого принца». В нижнем углу черная печать, подаренный им: «Личная библиотека Ким Сокджина». На седьмой странице их общая фотография три на четыре, закрепленная небольшим стикером. Ниже выделенная маркером цитата. «В жизни, сын мой, не всегда поступаешь как надо, - изрек он. – Даже если понимаешь, что это неправильно. И в этом иной раз самый смак.» - Я бы с улыбкой понял это годы назад, - шепчет под нос с легкой хрипотцой. Горло дерет от обиды на самого себя. Стакан рядом опустошается на половину, до этого наполненная простой водой. Захотелось заменить чем покрепче. Руки сами цепляют металлическую скобочку, открыв двадцать седьмую страницу. И снова их фотография, на этот раз размером побольше. Сзади видны цифры ручкой, что слегка отпечатались на лицевую. Открывать не хотелось. Смотреть и вспоминать нет ни сил, ни желания. Снова цитата розовым – ровные линии от Джина. «Она же знает, что он ей скажет. И знает даже, что он будет прав; но какой прок говорить с тем, кто всегда прав? Крохи разума, которым наделен человек, для того и даны, чтобы понять: жить одним только разум не получается. Человек живет чувствами, а тут никакая правота не поможет.» Намджун не выдерживает и наугад открывает страницу. Триста тридцать шесть. Здесь красной ручкой взятые в скобки слова. Намджун, скорее всего уснул на коленях омеги, пока тот читал ему где-то в парке. Тепло и мягкость его тела начинают мерещиться. Вторая половина стакана опустошается. «Неужели так и не понял или забыл: разрушает не другой, разрушаешь только ты сам».