Сатана и Змея

Чем хитрей человек, тем он меньше подозревает, что его на простом собьют. Хитрейшего человека именно на простейшем надо сбивать.

Ф.М. Достоевский - "Преступление и наказание"

***

Корабль тонет, красим якорь. Именно это происходило в жизни Тэхена, в каком-то роде прямолинейно. Он сидел в ванной, что была столь широка и огромна, что невольно навивала страх. В руке огромная посуда с белой жидкостью - густая субстанция, будто смесь крема и масла, что так плотно легла на кожу, скрывая все пятна и глубокие гематомы. Видя их, в прошлый раз, люди обходили стороной интуитивно. Но громогласный крик Отца не даёт хоть так показывать, что ему больно. Поглубже закрыть свои шрамы, раны заставляет. Слезы давно высохли, перестав ранить детскую душу. Хотя, на сколько правильно называть омегу дитем? Отросшие волосы перекрасили в блонд. Голубую экзотику глаз приходится скрывать за каплями, что обжигают горькими травами. По телу всё ещё гуляют массивные, морщинистые руки представителей совета и сливок общества. Отец решил использовать его по назначению. Попробовал переделать тысячу вариантов, не один лик на маленьких плечах. Каждый день добавляет всё новые граммы. От непривычки, от знания, что где-то там, за этими высокими стенами есть точно такие же стены, но внутри них по-другому, невозможно так же спокойно терпеть. Тэхен мог бы в старости сохранить всю свою красоту, без морщин, со стройным телом. Но сейчас желает мелкие линии в уголках глаз видеть – от улыбки. А не обвисшие щеки, если доживет вообще. В дверь стучаться – служанка. Отец бы не стал даже предупреждать. Тебе надо, ты и улови шаги и Ким научился различать их ещё у лестницы. Но поникший в мысли, мог допустить ошибку. В его жизни ошибки ровняются смерти. И возможно это всяко лучше. Ведь в аду обитает Сатана. Но мне нужен мой – Земной. Брюки из легкого материала, что слоями легла на бедра, так маняще вьется в воздухе и взлетает, точно крылья, по разрезам на бедрах. Точно такой же верх, что открывает вид на аккуратные предплечья и до локтей увитые украшениями руки. Босые ноги спускаются в легком шаге по извилистой лестнице, заставив замолкнуть всю шумную компанию. Легкая улыбка, глубина глаз, не соломина, а гладкие локоны на волосах длиной до ребер. Любимчиком всех мужчин ты стал, птенчик. На лице Отца показывается злая усмешка. Дивой императорской кажется, водяной змеей, что ускользнет в любой момент, ужалит, что нет смысла крикам, но в тоже время сделает победителем, стоит лишь в руках подержать – таким видят омегу. Настоящую богиню, из мира иного, и создания божества не их. Музыкальные пальцы ловят чужие, чуть грубые, что в лицо их богатым обладателям хочется плюнуть. Целуют выпирающие костяшки, некоторые от красоты несдержано вздыхают. Скользкий взгляд не отводят, наслаждаясь представителем. Точно птенчик в золотой клетке. Ему дают свободу в месте два на два, разрешают под чужое пение танцевать, извиваться, из одних рук в другие летая и себя ненавидеть заставляют. Отец, возможно, не смог доставить любовь ни к себе, ни к окружающему, но прочно воспитал ненависть. Фальшивая улыбка, маска за маской – меняет, если одна треснет. Знает: треснет косточка, если не поменять вовремя маску. Вечер этот тянется особенно долго, не хочет отпускать один хитрец, чье имя и не разобрать. Слух давно стал таким восприимчивым, что стук стеклянных фужеров словно по нервам молотком бьет. Вовремя мужчина стягивает свою диковину из чужих лап, так же обманчиво улыбаясь и провожая прочь. Лезть под одежду – огромное табу.

***

Ночь заменяет вечер, поднимая занавесы и разрешая бесам выйти наружу. Но есть и те, что не боятся людской живности да райского света. Покрытые неонами и смогом города, световой шум давно стали столь прочным барьером, что царствовать над Землей давно стали дьяволы, не скрывая ни собственной сущности, ни силу. Да никто их за чужого и не принимали, смело заменяя всё самое – самое на грешные желания, не догадываясь, что нашептаны те чертами были. Холодный ветер со стороны некогда возлюбленного балкона лижет пол, переходя к обнаженному телу. Здесь нет заботливо постеленного ковра с утопающей шерстью. Отец с извращенным восхищением скользит по бледной коже. Она сияет, покрытая глазурью. А лапища чудовища напротив так благосклонно готовы помочь очистить дите. Мужчина приближается, становится вплотную, поднимая за поясницу мальчишку и сажает на такие тонкие перила – ему в самый раз. Мнет в руках худые бока, разрешает мокрым рукам причинять ещё больше боли, стирая с гематом краску. Тонкие руки пытаются сдержать себя на месте, хватаясь за обжигающие плечи. Тэхен еле держится на месте, сердце в груди стучит от возможности упасть куда-то в неизвестность. Там, позади, пропасть, которая не обещает спасения, а открыто заявляет: уничтожу. В действительности так. Упасть о второго этажа в пустующий, залитый бетоном бассейн, где прямо под тобой будут ползать отвратительные рептилии, от которых не спасет даже тонкое стекло – сделает тебя инвалидом. А такой Тэхен Отцу вовсе не нужен. Лишь больше шума дарует. Закрыв глаза, он поддается, откидывает голову назад. Яркие звезды, что не сдаются и доносят свои блики до людских долин намного лучше, чем зверь напротив. Он уплывает в свои мечтания, оставляя собственное тело и нутро на потеху кровожадному предателю. Тот упивается, словно сливки облизывает сухие губы, снова царапает нежную кожу на шее и с ухмылкой, с сумасшедшим наслаждением мнет бока, оставляет красные отметины, что на утро синевой покроются. Слезы его больному уму лекарством, темной душе бальзам боли знак. Кричи, моя птичка певчая. Кричи и пой. Только для меня. И Тэхен кричит. Кричит от укуса, от ползучей к бедрам крови, от ужаса настоящего и безумного желания вернуться. Сатана не тот, кто станет жалеть, подарит любовь или излечит душу. Но он тот, кто не даст в обиду другим. Затащит с собой в ад, отдаст место прямо над троном, своей Лилит заявит, но не даст проходить девять кругов мучения. Сам обидит, скорее. Но ему можно. Он поцелуями залечит, теплые объятия в уродливых руках подарит. Ему можно. У Сатаны в крови. В далеке секундная вспышка.

***

Тонкие колечки из итальянского желтого золота на пальцах блестят, только подчеркивая их утонченное очарование. На деле излишним напоминанием служат. Жемчуг в ушах тяжестью взор вниз тянет. Перед ним в красном бархате лежат настоящие кандалы. Свободные брюки подчеркивают талию, уголок замыкается в пуговице, что делает его необычным, но в тоже время простым. Сверху водолазка такого же черного цвета. Издевательский тонкая, что стоит лишь немного напрячь зрение желающим. - Ты долго, птенчик, -заходит с насмешками в серых глазах Отец. Знал реакцию и пришел наслаждаться. Добивать, снова кровью напиться перед долгой разлукой. – Давай помогу. Нет. Руки старика аккуратно обхватывают тонкую ленточку и подносят к шее жемчуг. чуть сдавливает кадык, после опускает. Дышать становится трудно. Красивый, но тугой бантик. Словно красивый зверек. С ошейником и хозяином, которого можно помять, играться и гладить. На кисти завязывается тоненький браслет из того же золота. Образ одновременно кричит об роскошном происхождений и высшим статусом для такого праздника. Нежный свет будто окутывает омегу, а все глазеют. Только видят не утонченный и сильный образ для такого маленького мальчика, а игрушку. Сложно кукла в детском саду – доступна для каждого желающего. Срывают с рук друг друга. Тэхен не думал, и представлять боялся, что однажды окажется в таком свете. Но вот в чем ошибка. Тэхен всегда был им. Обменной монетой, куклой, бездушным, но таким красивым. Птичка певчая, что щебечет где-то на фоне. Бедолага, никто её не понимает. Из стены к стене бежит, крылья до устали доводит, а после мирится с положением. Сядет однажды в отведенный уголок и станет рабом чужих фантазии. Трудно омеге, когда не знаешь ни роду, ни году, когда нет настоящего Отца. Когда нет под чье крыло пойти и ещё труднее, когда обнаружив подобное крыло, улетаешь в жестокий руки. - Полетай, птичка, - слышится омерзительный шепот, что дыханием прямо в ухо вирус разносит. От слов сперва охватывает мнимое наслаждение. А за ней – страх. Его только что бросили на ринг, к голодным зверькам и теперь каждая пара глаз алым светится. Маленького зверька на части разорвут, не дадут и шанса на спасение, съедят. Пока Отец будет наслаждаться шоу. Пока он будет смотреть. В груди беспокойно сердце треплет, бьется с жаром, сломя голову бежать желает. Ким бы и рад. Но не дадут. Нельзя. Он связан по рукам и ногам, ужасом за плечи придавлен к земле, словно гвоздь. Концом для мальчишки становится секунда. Когда вечерний холод проникает в здание, тело покрывается мурашками, в горле застревает ком, а туш готова лечь уродливыми пятнами после соленых слёз. Он открывает в безмолвии рот, но молчит. Не может вдохнуть. Напротив стоит он. Среди толпы алых глаз чертей Сатана глядит черными омутами прямо в его светлые. Прямо в душу. Не смотри. Прошу тебя, не смотри. Не надо, не хочу, я не хочу... Не хочу видеть омерзение. Не хочу видеть разочарование. Прошу тебя. Черные омуты отворачиваются и сцепляются с чисто карими. Не такими волшебными, как у Тэхена, но такие же. Лу Сяо свою победу в улыбке отвечает.

***

Тот вечер Ким забыл. Он забыл. На плечи легла чья-то рука. Вспотевшая, тяжелая, от которой хочется бежать подальше. Прижала в свои объятия и вроде бы даже вежливо прикоснулся к лопаткам. Не позволяя себе спускаться ниже. Он забыл. Обеспокоенный голос спросил на расстояний всё ли в порядке и наклонился, дабы быть на одном уровне в младшим. Поглаживал по предпльечьям, внимательно изучил лицо и заметив бледность, нахмурился, поджал свои пухлые губы. Он забыл. Пиджак цвета бардо легла на плечи, на вид милые пальцы приспустили ленту, лишь ослабив и позволили себе открыть побольше воротник. Пиджак был приподнят, чтобы скрывать от лишних глаз лицо омеги. Незнакомец повел его в сторону. В другую от дверей сторону, куда-то к лестнице. Он забыл. За лестницей руки спустились к талии, свет вокруг пропал, перед глазами картина размывалась, а рук по ощущениям стало четыре. Пять? Больше... Он забыл. В комнате, где свет был желтый, тусклый, а источника понять не удавалось, были окна. Такие высокие окна, что даже страшно. Там сиял город. Кажется, можно найти даже особняк. Но не тот, который нужен. Его Тэхену не найти. Одинокая слеза вновь катится по красной щеке, впиваясь в и без того влажную подушку. Он ничего не забыл. Тэхен скручивается в мягкой постели калачиком, не может сдерживать тихие всхлипы и безумно скучает по одной лишь белой комнате. Отберите все книги, не пускайте никого, закройте балкон, да хоть на холодном, деревянном полу заставьте спать. Только чтобы раненные руки по щеке погладили. Разочек. Пожалуйста. Ким так устал от всего. Он устал сидеть взаперти, выходить лишь когда зовут, устал быть в чужих руках игрушкой и снова и снова сжимать губы от жгучей боли. Он устал пускать слезы и этим поить чудовище, давать тому один повод за другим, даже не понимая своей вины. Он устал слышать одно и тоже. «Это твоя вина. Если бы не ты, то всё пошло бы, как надо. В твоей боли виноват лишь ты один. Не нужно злиться на меня. Птичка.» - Выходи. И снова.

***

- Зачем ты пришел, Альдо? – Чон начинает выходить из себя. Это жалкое подобие мафии решил заявиться и угрожать самому Сатане. Повторяет ошибок отца. - Мне ничего не нужно, - поднимает руки в сдающемся жесте и с усмешкой падает на спинку кресла. Медленно тянется к пиджаку. Смеет играть. Ждет, когда же мышцы в чужих руках заиграют. Но самоуверенность с уверенностью путать не нужно. – Вот, - в глазах карих насмешка пробегается. – Приглашение на свадьбу. - Ты женишься? – Чонгук уже знает. Слышал и ждал давно гостей. – И кто же это? Надеюсь, отец твой благословит. – скулы вмиг напрягаются, а собеседник всем корпусом ко столу наклоняется. Ох уж эти люди со слабостью в венах. Росси, у вас это семейное. - Ким Тэхен, - шипит сквозь зубы, словно яд. И кто кого ранит сильнее? - Мои поздравления, обязательно приеду, - и прямо в глаза смотрит с такой невозмутимой улыбкой. Альдо собирает свой позор с пола этого проклятого кабинета и уходит, не прощаясь. Дверь хлопает. Стены содрогаются. Выдохнув тяжело, глаза полные омутов свой блеск жизни теряют, кровью желающих чертей по стенкам черным месивом поднимают. Те за собой падаль несут, кровью покрывают землю, за долю секунд привыкшие несколько жизней уносят. Но в эту ночь себя поберечь надо. Сам Сатана никогда на усталость да нехватку сил не жаловался, но и напрасно тех тратить не любил. Безразличие в глазах и холод разума не раз сохраняли контроль, помогая отточенным движениям воспроизводить правильный эффект. Убивать. Детишек же кормить надо.

***

Окно, открытое на распашку пропускает холодные ветра. Время летит незаметно и Тэхен удивляется ему. Лишь недавно сияло жаркое солнце, щебетали птицы, от жары растения плавились, приклоняясь к земле. А после ворох снежный и метелей круговорот выкидывает его в сторону злых рук, прямо под ноги, такие чужие теперь. Теперь же вон, птицы вновь прилетают, из-под снега тепло земное пытается прорваться, а солнце ей в помощь. Вода зимняя, снежная, чистая в землю впитывается и собирает всё самое святое. Птицы – ласточки не приближаются к домам таким. Но вот оседает темной покраски птенчик вилохвостый. Тут же возвращается в родительские объятия бережные. А увиденное юное сердце трепетать заставляет. На небе танцуют особые любители родины, что прилетают первыми. Издалека тех и не разобрать. Ким знать бы не узнал собственных сородичей. Только те свободою властные над ним, зависти становятся жертвами у жестоких людей. Ким же взор собственный в далекие края небосвода устремляет, хоть краев тех не видать. Лишь горизонт, такой расплывчатый для одного глаза. Больного, как и сердце, воспаленное сознание. На половину. Не маленькая, надежда в полную силу, всё ещё хранила жизнь в душе детской и наивной. Ожидание, вот что сильнее мира сего. Ждут, даже когда нет никакой надежды. Тело бледное, словно звериный мех после белоснежного времени года. Щеки не румянит даже холод воздушный, и снег более не пугает. Он просто знает. Знает, что наступит весна, всё расцветет и вернется на земли жизнь. Знает, что солнце с восходом проснется, а ночью луна светить будет. Знает, что он вернется. Хотя бы краем глаза посмотрит. Губы трогает невинная улыбка, смущенное лицо прячется в ладони. Мороз освежает и возвращает сонное, потонувшее в омуте сознание в своё русло. Перемены – игра шутливая и такая злая. Её не понять, но невозможно не подчиниться. Отвергнувший изменения более принимать никто не собирается. Тэхен никогда не думал от них уходить и бежать, всегда верно следуя зову. Сейчас, правда, голос судьбы затерялся среди бетонных стен, пропитанных криками и мольбой, где черти ползут, прямо змеиное логово. Взор карих глаз опускается на тонкие руки, где четче стали кости, а запястья более не принимают стандартный размер браслетом. Детский отдел в помощь. Пышность пропадает с боков, пускай тех и не было изначально. Восемнадцать лет. Должен же цветок распуститься и своим ароматом, красотой весь мир опьянять. Ким мечтает лишь о свободе, внимание, не важно, какое, стало претить. Опустив веки, мальчик позволяет себе в последний раз вдохнуть побольше и отпустить себя, снова плечи тяжелым грузом пленить. - Вижу, ты в благом расположений духа, - с притворно теплой улыбкой приближается Отец. – Тебя заждались. От противных слов не уйти, не спрятаться. Едва ли заметно кивать сквозь цепи нежелания остается. Спускаться босыми, украшенными тонкими цепочками ногами по лестнице. В белом, словно сама невинность и чистота. Ноги путаются в последних шагах, заставляя чужие потянуться к ангелу, коим нарекают здесь. Эхом о стены мозга бьются чужие слова, находя отражение и в горле комом. Людей тянет к невинному и чистому. Обладать чем-то чистым – это удовольствие для них. Только многие хотят не просто обладать этим, а опорочить или уничтожить. Белое одеяние из летящих материалом, будто безостановочно пытающиеся крылья. Золотые украшения в тонкую цепочку – их пытка. Ангелом воплоти назвать решились. Да знают ли истинную суть белых – пушистых существ? Что те и вправду без сердца, без души? Что роботов пророк лежит в них? Твердые к правилам, не смеющие перечить и милость собственную в угоду потерявшие. Бог милостив, к нему с молитвой обращаться. Да надо ли, пока есть демона сила и чертей тьма? Ангелом Тэхен быть не хотел. Его врагом себя видеть не хотел. Оседая на мягкий диван впервые, а не через чужие колени, мальчик подивился столь необычном для будних раскладу. Или гость пришел заморский? По лицу так и скажешь. Не азиат, и не европеец вроде. Птенчику понять сложно, он людей – то еле видел. Все казались на одно лицо, все хищники, желающие его съесть. - Господин Альдо Росси, - знакомит Отец, а имя смутным щелчком отзывается где-то в глубинах памяти. – А это мой сын, Тэхен. - Глядя на вашего сына, я понимаю – легенды о Си Ши не вымысел. – Улыбается, проговаривая на ломанном китайском, что слова трудно понять правильно. – Вот она, в нежности и красоте перерожденная. Слова смутили бы любого представителя нежного пола, от чего взгляд послушно – притворно вниз опускают, сцепив руки между собой. Широкие плечи закрыты плотной вуалью, что должна смягчить костлявое, чуть угловатое тело. Но легкая ткань готова сейчас же упасть, раскрыв не только непривлекательную фигуру, ну и шрамы, что могут из-за краски выделяться на белоснежной коже. Рука тут же тянется и вновь закидывает ткань на плечо, а гуляющий со спины ветер подхватывает его, подняв подлинные крылья высоко. Омега ахнув, действительно смущается, розовея щеками. Но блеск в глазах гость от дымчатых глаз хозяина дома не ускользает, за что «отлично» щелкает в копилку к мальчику. Наполни мысленную чашу без дна и получишь безболезненный сон с чудесным отдыхом и едой на утро. - Allora, - начинает хозяин дома на неясным для младшего языке. – I tuoi pensieri sono stati confermati? - Abbastanza. Non mi piace creare aspettave, ma la realtà si è rivelata molto più piacevole. –Широкая улыбка озаряет темное лицо, излучая свет и яркость южных земель. - Felice di sentirlo. – в ответ обманчивая улыбка. Плечи собеседника раскрылись, он удобнее откинулся на спинку дивана и открылся перед мужчиной, пока сам китаец оставался с прямой осанкой и вежливой улыбкой. Скрытые под морщинами возраста глаза таили в себе опасность. Альдо, что ранее не предпринимал никаких связей с другой частью мира, не знал (или делал вид) о хитрости и уважении к обманам. - Andiamo dritti al punto, non ho molto tempo. – и открыто, так по детский пытается демонстрировать своё главенство на чужой территории. – Alla mamma non piacciono i lunghi prima del matrimonio. – Кто же поверит тебе, ублюдок, в важности семьи. - Superstizioso? –а в ответ кивок многозначительный. – Va bene, anche la nostra gente è credente. - La nostra fede è diversa. –О вере ли речь? - Ma fede significa coscienza. – после небольшой паузы на прислугу с листовым чаем. После со строгим тоном предупреждает: – Consegno ancora mio figlio, e niente. Sii cortese. - Non gli darò la fecetà, -наклоняется к столу, где чашку к омеге протягивает, тут же место его обозначив– ma farò tutto il possibile per questo. - Taehyung è un radazzo modesto. –И вновь приветливые, фальшивые улыбки. - Я надеюсь, - снова переходит на ломанный китайский, от которого уши вянут. Ким впервые так открыто отворачивается и приветствие своё за спину прячет. – Ты знаешь английский? Будет сложно. - 我太笨了，學不了語言, - съязвил он, зная, что даже не всем китайцам подвластен традиционный язык. Пришедший за нежным цветком, что каждого шороха бы боялся и сидел в углу тихонько, иногда улыбками и тонким голоском радовал, итальянец не рассчитывал на такое «везение». Мальчишка, что всю жизнь своё место хотел доказать, дабы отца от среднего отречься заставить, хоть разок взгляд полный гордости заслужить. Его улыбка широкая, шаги самоуверенные, широкие плечи хотят себя лучшими показать. Но владение целой семьей – работа, ноша не простая. Китайца сейчас понять никто не смог бы. Вручить собственного птенчика, из-за которого и с Сатаной лицом к лицу встал в такие слабые, в такие мерзкие руки вручает. Кого пытается наказать? Чего добивается? Изначально каждый из окружающих его в героя сплетен превратил, ожидая войны. Альфы готовили группы, а омеги среди них с солидарной жалостью только приказа ждали. Единственная цель – спаси от рук тирана их главное сокровище. Ту осень помнит каждый в этой империи, словно это было вчера. Десять лет назад порог переступил мальчишка. По приходу он был хорошо одет и все приняли за незаконнорожденного. Но усыновленный Тэхен добавил только милосердие во взгляды других. Никто и по сей день не ведает настоящего плана и никому не известны синие следы на коже некогда медово сладкой. Как в дом полной людей все оказались глухо немы – вопрос ещё тот. Но глубокое уважение и взгляд, как на сына Отца их всех невозможно стереть. Каждый верит в наличие плана высшего из них. Каждый в нем снизошедшего Будду видит. Видел бы и Тэхен в Отце своё божество, участь была бы иная. Но моя религия – любовь, а мой бог – ты.

***

Настоящий договор вступает в силу с момента официальной регистрации брака между Стороной С и Стороной В. Сторона В (Альдо Росси), Сторона С (Ким Тэхен) Под дрожащими пальцами шуршат бумаги. Во всех пунктах Сторона А – его Отец, имя которого не что чтобы произносить, даже прочитать не осмелился. Это договор между двумя альфами про какие-то активы, взаимную помощь и распоряжение какими-то вещами. Тэхен запомнил слово в слово, но ничего не понимает. Толку от памяти нет, если её наполнять ужасами. Почему их дела в первом пункте затронуло и имя Тэхена? Пускай омега и единственный сын для китайца, а всё ещё прав на бизнес не имел. Да он всего – то игрушка! И от этой игрушки очень выгодно избавляются. Вырос человек, наигрался. От себя становится мерзко. Даже юридический омеги будто и нет. Отсутствие графы для Ким Тэхена делает его нахождение здесь ненадобным. Всего лишь старый психопат решил вновь вкусить плоть вины и страха. Тэхен держится хорошо, чуть отходит назад и вдохнув поглубже, находит новые силы из воздуха вокруг, от взгляда Отцовского – внутри давно ничего не осталось. Стоит, держится крепко и дрожь вроде как отпускает. Голова не кружится, а тело упасть не спешит. Итальянец с довольной улыбкой покидает комнату, а за ними выходит и Ким. Поворачивает в сторону собственной комнаты, с силой отпихивая от себя идею о браке. Только подумает и конец воздержанию. Отец исчезает на лестнице, мальчик дверной замок прокручивает. И тело мешком падает вниз.

***

В груди сердце в беспокойную птицу превратился, всё о ребра бьется и выйти спешит. Но Чонгук под строгим контролем держит. Да сколько ещё сумеет сдержать? Он тоже не всесильный, хоть подобным себя и возомнил. Человеческий порок не под дьявольским влиянием оказался. Все восемь миллиардом в один кулак сжать смог, три пространства объединить и сохранять негласную власть даже над небом смог. А какого-то омегу огородить от собственного сердца, от ножа на спине не смог! Ярость берет свое, срываясь на чужом, изуродованном теле. Сознание потерять не дает, бьет и бьет в кровь, не жалея ни его, ни себя. Кожаные перчатки давно черноту свою растеряли. Тонкие кольца, коих и при свете не видать, сейчас безжалостно кожу толстого лгуна рассекает. Чонгук ненавидит предательство. Не потому, что человек доверие в мусоре роняет. Не потому, что новые шрамы на теле появляются, а кровь Сатаны в грязную землю впитывается. Чонгук ненавидит себя за веру хоть когда-то давно, по историческим писаниям от Бога из-за него же отвернулся. Сатана себя теряет из-за какого-то мальчишки, что вовсе невинным не оказался. Верить ни первому, ни второму близнецу желания никакого нет. Но всё раз за разом приводит мозг к изначальным идеям. Не мог. Он не в силах свою невинность переступить, ещё совсем ребенком мир видит и руку взрослую отпускать боится. Его одного оставлять страшно, зачарованные глаза кристалликами слёз наполняются. Так а каком предательстве речь? Вопреки своим же мыслям глаза выводят пикселями отправленные, не одним человеком проверенные документы о приюте. Как Лу Сяо под руку Отца зашагал и как без именный мальчишка последовал под руку к секретным башням. Только по уговору те секретами покрыты и справедливости знак несут. Тьмы непроглядный подошва след оставлять на тех красных дорожках. Этому дела нет никому. Сатана никогда себя человеком не считал и был далек от их глупых эмоции и такому опрометчивому поведению глумился. Твердил: Слабости нет у сильных. Истории не понимал и даёт слово адом своим – не поймет, чего ради коварно – нежных душ целые государства в огне купали. Ради женщин, ради омег оставляли троны и были готовы свою голову тоже оставить. Безмозглые чудаки. Чонгук в их рядах не окажется. Смотрит в превращение некогда чудного лица в кровавое месиво, куда больнее другим взгляд отвести. А он смотрит в яблоки глазные в руках и давит пальцами. Отвращение захватывает каждого, страх ползет ветерком невиданном, Смерть сестрица давно в уголке покоилась, да душу забрала. Но устраиваемый самой Сатаной цирк пропускать нельзя – раз в год тот являл. - Господин, - обращается привыкший и к худшему Юнги, не осмелясь поднять глаза. - Уберись, - приказ отдает, коими слабый пол не позволял нагружать. – И собирай вещи. Поедешь в виллу Хосока. Их связь давно разгадали, от чего на душе Мина дурно становится. С каких пор? А не посланник ли брата собственного тот дьявол, что когда-то и душу, и тело черствого обнажил без меча и яда? Да без яда ли? Силы свои потусторонние, иномирные использовал, да вскружил тревожную голову, будто плечом великодушном оказался, что направить в русло правильно и свою жизнь в былом сохранить помог. В былом ли облике? Отослали в виллу брата, будто дешевого омегу, коими обмениваться любят в сих кругах. Зубы от натиска зудят, в мясо отдают вибрацией боль, пытаясь хоть так в чувства привести. Да только Юнги поддаваться не в состоянии. Лишь покорно кивает и выполняет задание, марая в последний раз руки в крови. Только в мире темном, где жизнь с Сатаной связали не постичь более божественной воли да милости. Навеки его слугой остаешься, давно душу на кон договора поставив.

***

На столе конверт с блестящими узорами, дизайнерская работа, скрывающая в своих нитях имена торжества причин. Альдо Росси и Ким Тэхен. Приглашают на свадьбу. В роле кого? Коллеги? Отца? Чонгук ответственность и за первого, и за второго взял по воле судьбы, которую сам вершит. А такой мелочью, вроде брака, управлять не смог. Упустил, словно песок сквозь пальцы. Видел ли омега в глазах тех ложь да плескающихся в алчном мести чертов, что подобием только и являются? Неужто ослеп на глаза, раз отправил вести такие к самому мужчине? Чего сам не явился? - Ведешь себя так, будто каким образом браки заключают не знаешь, - без стука, снова врывается Хосок. Братец, которого теперь признавать охота. Да вражда их началу берет ещё со времен несуществование людского обитания. - Ты сам готов позабыть, - хотел возразить входу, но позволяет, узнав желаемое взамен просьбы демона. – Забери сердце моё. - Что? – Хосок правда понимание теряет. Он и давно не видел смысла слов что с этих уст создателя греха слетали. А теперь и вовсе потерянным взглядом здравье сканирует. – Оно у тебя есть? Видимо есть, раз птицей невольной о ребра бьется. - А тот ли птенец свободу ищет? Балам. Позабыли эти уста тебя. Стены плачь и смех упустили. Позабыл ли и ты меня? Готов руку в чужую вложить, Клятву пред алтарем принять. Да готов ли душу и тело обнажить? Готов ли чужую веру принять? Как много мой взор слеп? Как много уговор этот креп? Такую цену запросили с небес, Знал, что отправленный – бес? Отравленный не виданным разум, Застеленный пургой разом, Обещанные хранение здравья твоего, Упустив, не могут сделать ничего. Скажи, беспокоен ли ночь перед свадьбой? Скажи, от одеяния ли белого покрова? Скажи, на спасение выглядит душа согласной? Скажи, торжество – имя земли сырого? В моей груди забился птенец, Бессердечье существу готовы наречь. Так когда ребра стали тюрьмой сердец? Вопреки, коль оно твое, Геенна готова беречь.