Сатана и Змея

- Ты по мне скучал?

- Иногда, когда не сходил с ума от ненависти и от страха, что ты стала жертвой какого – нибудь маньяка. Так с кем ты была в Венеций?

- Одна.

Эрих Мария Ремарк – «Жизнь взаймы, или у неба любимчиков нет»

Рассвет ещё совсем невинными лучами касается обнаженных бедер. Те бледнее чем при свете луны и гуляющие солнечные зайчики не спасают своим теплом. Болезненное лицо вместо розоватых румянцев покрыта синевой бессонных ночей. Эта ночь не была исключением – Чон чувствовал. Как вернуть покой юноше – не имеет ни малейшего представления. От того самому становится плохо, спокойствие покидает душу дьявольскую. Когда пришли вести, что сам Сатана, Чон Чонгук должен стать хранителем столь хрупкой души, первая пришедшая мысль – скука. Что стоит ждать от такого маленького, слабого мальчика под властью чужих ошибок? Их связь образовалась незаметно, от того певчая птичка часто ласкала слух своим голосом удивительной тональности во сне. Далекий от человечества мужчина не отдавал значения тем пениям, пустив всё в самотек. Но не понравились сны с криками, слёз горьких фантомное касание оголенных рук. Покрытые шрамами, изуродованные, что более взгляд смертных не терпел руки скрывал под кожаными перчатками, не давая и секунды для отдыха, расслабления. Правитель двух миров, с безграничной властью над душами людскими и не только, решил вмешаться в судьбу столь незначительной фигуры. Люди, как и вещи, не обладают никаким смыслом, пока ты сам не наделишь их такой властью. Тэхен не должен был попасть в руки Чона так скоро и уж тем более таким противоречивым способом. Но планы не всегда лежат в раскрытой ладони, от чего приходится лишь довольствоваться желанным результатом. А уж как к тому пришли – не волновать. Но вот, человеческое дите лежит в объятиях дьявола, греет больную спину, удовольствие на ряду с лечением получает, Сатану негласно собственной панацеей назначает. Знал бы, Балам, в какой путь ступаешь. Реснички трепещут, стоит отстраниться крепкой груди, вновь руки со шрамами скрыть в душных перчатках. Каждый шрам – каждый новый шаг в человеческом мире, новая клятва и соглашение, новый грех и нравы противоестественные. Каждый должен остаться на веки запечатленным в теле, в густой душе. Стоит светлым дверям за спиной закрыться без хлопков, и даже тихого звука, как перед глазами появляется уже знакомое лицо, что так отличается, на самом деле, от его ангельского создания. Лу Сяо уже привычно укутанный в свои шарфы, покорно склоняет голову, смотря исключительно из-под пышных ресниц, тонкие пальцы скрестив. Но при этом совершенно не стесняясь оголенных бедер. - Господин Чон, доброе утро, - мягким звоном отражается в стенах, что глотают слова. Не дадут далее выйти, уйти. - Если начинается с тебя, утро вовсе не доброе, - отвечает однотонно, чем огонь в груди омежей разжигает, совсем не на руку себе. - А если с Тэхена? – чертова Змея. - Всё моё существование превращается в самое лучшее, если с утра хоть краем глаз заметить его силуэт. Будто в фильме, выходит юноша, укутанный почти с головой в согретое одеяло белоснежного оттенка. Макушка на солнце блестит, золотом переливается красным, глаза вновь возвратившие свой оттенок показывают. У Сяо внутренности сжигает эта сцена. Одна мысль о долгожданной ночи, отданный другому, располяет и без того сожирающее всё живое внутри огонь. Вспыхнула в глазах пламя, теплом отражается и карие глаза чуть светлее делает. Главное не перепутать эти тепло и огонь. Сатане по силам различать, да как долго? Чонгук, завидев столь красноречивый взгляд за свою спину, тут же улыбается, и сам развернувшись. Уже знает, кого ожидать. Через перчатки, разящие холодом, прикасается к впалой щеке, желая вновь завидеть там живой румянец, детскую пухлость, а не острые черти. Тэхен – живое оружие, заточенный со всех сторон. Прикоснешься – ранит, приблизишься – убьет. Чонгук тоже боится, но идет вперед. Обнимает слишком близко, убежденный в помощи хрупкости тела по ранним утрам и затуманенности ещё спящего разума. - Как спалось, балам? – Чонгук шепчет, в объятиях греет, а завидев голые стопы на полу, тут же поднимает на руках, унося снова за дверь. До этого момента близнец видел в светлой комнате клетку, золотую клетку, где поселят вскоре мешающего героя. По возвращению тот станет пешкой, на цепи ненависти хозяина дома. Однако, только сейчас задается по-настоящему важным вопросом – в какую сторону распускаются шипы у этой клетки? Закрыт тот изнутри или снаружи? Тяжело выдыхает, веки прикрывает и снова цепляет непринужденную улыбку. за спиной слышатся шаги – такие тихие, почти глухие, что не обучи его годы с десятком, не услышит и он. Лука мягко зовет, так же тихо и сонно, послушно, как это делает Сяо. Ошибкой многих было лицемерие. Улыбаясь в лицо хозяину, тут же спускали маски перед другими, желая вселять страх. Как там говорят? Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. - Как вы? – обращается на ломанном английском китаец, пытаясь выказать мнимое уважение, расположить к себе. Окажись общей цель, убрать одного другим окажется ещё легче. Оба такие юные, такие невинные, но давно смаковавшие вкус крови. - Благодарю, - отвечает тот на традиционном китайском, чем заставляет брови чужие взлететь. – Я знаю китайский, всё хорошо. Но всё ещё утруждаюсь в говорении. - Не беспокойтесь, - и улыбается, ближе подходит, свою помощь предлагает. И движутся дальше по широкому коридору, покидают территорию двух покоев напротив.

***

Дышать. Я не могу дышать. Черная пелена застилает глаза, на тех собрались слезы, туманя и рассудок. Всхлип застал где-то у горла огромным комом, а крепкие пальцы сжимают нежную кожу, раня ту ещё больше. Кожа теперь согревает. Обжигает. Боль расползается по позвоночнику – кажется, ещё немного и ему сломают шею. Отец мукам отдавал, заставляя себя уничтожать. Сатаны муки долго не длятся – ещё немного. И кто же любит по-настоящему? Хватка ослабевает, дают сделать столь желанный природой, организмом вдох, но такой ненавистный душой. Ещё бы немного и пришел бы конец всему. Как и любого разумного, возникают вопросы в целый ворох. Но реалистичным получить на те ответ не кажется. Не видено, чтобы смертники причину с уст Сатаны слышали. Тэхен не смертник. - Я не прощаю предательства, - строгим тоном, каким ещё не приходилось говорить именно с этой юношей, твердит, разъясняет. – не прощаю никому и одну тонкую царапину. Позволишь малое – за ним последует уродливый шрам. – пальцы вновь смыкаются, не сдерживается. – Тэхен, я был безумен от тебя. Твоя невинность обескураживает даже самого стойкого. Но передай каждому, греть змею на груди не позволю. Внезапно дергают молодое тело вперед, насильно губами прижимаются, другой рукой густой кровью испачканный затылок поглаживая. Киму страшно, тошнота, обида, слезы – всё, все внутренности в каше застряли прямо поперек горла, не дают сделать лишнего. Чонгук куклой держит, марионеткой ведет. И снова тело его оказывается дешевле риса. То, что они делают – определенно неправильно, это грех. Но коли твой бог – Сатана, страшны ли грехи? Чон останавливаться не думает, дальше ведет ладонью по телу, пачкая теперь своей тьмой белое, невинное, ангелоподобное создание, за которого боролись все черти из личного ада. Устроил лучший пир для сестрицы Смерти и не желает, что дал матушке земле испить крови, что в ад подземный тот попал, побуждая каждого дьявола подняться, души унести в котлы. А теперь сладкой плотью наслаждается, вкус его необычайно сладким кажется. Главный трофей. Мужчины губы грубостью мажут по девственно бледной шее, которую недавно до красноты стирали, пытаясь отмыться. Да разве помогут силы наземные против Сатаны? Сатаны разгневанного, тяжелым дыханием по коже огонь распространяющий, за противным скрежетом кожи перчаток красные отметины оставляющего. Ему ревностно своё делить, совестно за слабость и горько перед единственной. Не помогут ни Господь, ни дьяволы, Их отцом являюсь я. Грязи следы на теле алы, Их лечением являюсь я. По позвонку бегут мурашки, за ними боли не то телесной, не то душевной дрожь. Соленой воды испивают белоснежные стены дома, отравляет она всех душ, распространяя грусть. Груз с юных плеч не спал, всё прибавляется. Сколько ещё осталось стерпеть? Перчатки, пропитанные гнилью и кровью, запахом чужим, омегами тысячи касается теперь и его, превращая только вчерашнего ребенка в очередного. Разве может стать от такого легче? Разве может в таком человек найти спокойствие души, раны лечение? Тэхен сомневается, колеблется. Но раз смог однажды тепло почувствовать, ночами о грудь греться, что саму Смерть гонит, почему бы и теперь не отдаться? Не может. Не сможет. Через себя перейти не способен, перешагнуть за больное, от сопротивления электрический разряд мысленный бьет, в чувство привести пытается, а только хуже делает. Ким в растерянности, выбора делать не умеет. Да разве был он когда-то? Нет. Никогда и не давали. По ногам вновь бежит холодок от той февральской ночи, когда бежал по снегу в неизвестные порты. Когда очнулся в постели с трупом. Когда убийцей ребенка нарекли. Когда впервые в руках Сатаны оказался. Ожидаемы были тяжелые руки Отца, его любовныенаказания, касания. Но сменились ожидания куда сомнительным, столь хрупким настоящим, где единственное хорошее испытал сознание. Но может росший в клетке на свободе выжить? Нет. Птице, что с рождения приручен петь и с рук есть хозяина навечно останется заперт там. Так и Тэхен не сможет выйти живым из рук чудовищ. Покинул одного, попал к другому. И всё же, у Кима был выбор. Но искать будешь то, чем наполнен, внутренний компас курс на другом держит. Руки монополиста отступают, дают вновь мнимую свободу, вдохнуть побольше воздуха разрешают. Потерянный взгляд разноцветных глаз устремляется на Чонгука. Тот в ответ глядит своими омутами, тянет куда-то вниз, пока ребенок в неизвестность шагает добровольно – безвольно. Завороженно и напугано глядит на Сатану, не находя в мыслях и крупицу сознания, хотя бы подсказку, что дальше делать, дышит и то через раз. Убедившись, Чон тело отпускает, по одному перчатки стягивает, и теплой рук заражает без того горящие щеки. Те бордовым горят, словно яркие ягодки на вершине заснежанных гор. Губы влагой блестят оттенком свежей крови, лицо бледнее снега. Ей бы божественный блеск красного золота вернуть, убрать болезненный холод. Прогныть бы запустивший когда-то своими руками холод. - Не пугайся, - шепчет чуть хрипло, аромат настоящего табака пускает, окутывает им юношу. Тот с трепетом глядит. Все мышцы невольно напрягаются, отвернутся, уйти желает, да не дают. Ты всё ещё чей-то птенчик.– Балам, - зарывается в затылок, по длинным волосам молча скучает, - я здесь. Больше не уйду, - в лоб целует, обещает. Дрожь пускает каждое слово, каждое прикосновение, с ума сводит совсем ещё детское сердце, что дышать одновременно нечем и задохнуться хочется этим табаком. Тэхен ненавидит себя, свою память, что так жестоки с ним же, и без того раненной душой и телом. Зол на путь, полный зверей, готовых мальчишку растерзать. Понимает столь тонкое, столь значимое касание, принимает, а верит ли? Стоит верить? - Когда-то повелись на другого, - слезы в глазах застывают, себя перебороть силы ищет и находит малость, - оставили, зная, вернули в кошмары. Вас называют Сатаной, самим правителем всех демонов. Окунуть такого, как я, в настоящий ад не составит труда. Ад там, где Сатана. Чонгук опускается, голову склоняет, ладоней мальчишки касается, теплом согревая. К губам тянет тонкие пальцы, оставив на недавно отравленном обручальном кольцом мягкий поцелуй. Разве может сам правитель обоих миров так низко кланяться, поцелуи, а не обещания на крови ладоням дарить? Какого-то мальчишку выше собственной сущности ставить? Нет. Но может не поверить дитё в чары самого искусителя? Дыхание перехватывает, по спине мурашки гуляют, заставив скатиться соленые капли по щеках. Обжигают эти же капли щеки другого, до боли похожего, но вовсе другого. - Балам, - поднимается, глаза в глаза, - не плачь, - теплая ладонькасается столь мягких по детскому щёк. – Твои слезы – единственное, что я не вынесу. - Не единственное, - чуть всхлипывая, перебивает младший. - Единственное, - слышится с нажимом. Видеть лицо Сатаны прямо сейчас трудно от мутной пелены. Такой же мутной кажется весь его образ, каждое действие в сторону младшего. Сам разум уступает место с детства ближнему злу. – Как ты и говорил – я сам Сатана, мне подвластны оба мира, и всё, что ты хочешь, я могу дать тебе. Если это реально, я дам больше, чем ты просишь, а если не реально, то я стану тем, кто сделает невозможное, чтобы ты был доволен. - Не отпускай меня, - искренний шепот, всё, что просит Тэхен, по ребяческий жмется ближе. - Не отпущу, - обещает, поцелуем на мизинце скрепляет. Не осознанно ли, иль целенаправленно, Сатана добровольно начало нити судьбы прикрепляет к мальчишке, чья жизнь для дьявола столь скоротечна, что мало даже для людей. Надо оно, трепет несуществующего сердца – не известно. Но сделанное не воротишь, остается лишь ждать да надеяться, что сущность и здесь сыграет на руку. На мизинце Сатаны черная дымка рисуется.

***

- Да у тебя гарем, - заходит Хосок в кабинет брата вновь без стука, - скоро и сюда будет не зайти, - усмешка издевательская проскальзывает с особенными огнями в глазах. Тех раньше было не видать. - Я не сплю ни с кем, - снова глаза на бумагах, прямая спина и хмурый взгляд. Чуть виднеющиеся морщины дают знать, насколько злым бывает мужчина. - Ну да, ну да, они так, для красоты. Брат явно не поддерживает Сатану, всяческий эмоции выдает, сарказм – второе имя. Чонгук подобное ненавидит. Человек всегда должен быть сдержан, спокоен. Но от крови не отречься, от того присутствие этого кретина вновь приходится терпеть, вздыхать и выслушивать тираду, какая сволочь перед непрошенным гостем. - Молодец, Чонгук, забрал молодого парня со свадьбы, так ещё и моего вмешал, - уж неспроста слышится это тихое рычание в под тоне голоса. – Забрал и итальянца. Совсем обокрал Росси – мужа забрал, отца убил, братика снова под бок. Ах да, - артистично останавливается демон. Наклонившись, острыми скулами будто резать хочет. Глаза в глаза – тут нет победителей. – Ещё близнец, смазливый китаец. Хорошо трахать детей, Чон? - Не тебе читать лекции, полюбивший человека. – Писанные не им законы давно выучил и хрошо помнит, как поплатился за каждое нарушение. – Когда-то меня предателем звал за любовь, хоть та нам свойственна. А теперь что? - Тогда хоть выбор был правильный, а теперь? Ты хоть понимаешь, - злиться начинает, никогда особой терпеливостью не отличавшийся алый. В глазах огни из самого ада пляшут, вот-вот и вся сила окажется снаружи от неконтралируемого гнева, пусть та давно не соратник его. Холод разума и отходчивость нынче в час и тень свою потеряли. – Ангелом зовешь дитё, а ангелы какие? Они – самое настоящее зло! Их чуть ли не боготворят, ради какого-то воображения на коленях ползут, лишь бы не отвернулись! – бумаги с ветерком по воздуху летят, совсем близкие предметы возгораются, тут же пеплом падая. Поэтому Хосок не Сатана, пускай позволяла иерархия. - Так чем не ангел? – в ответ на пламя – холод. Кто вам говорил, что ад – это огонь? Бесконечное пламя и терзание души в котлах? А что, если ад – это бесконечный холод, где останавливается жизнь, целая вечность нипочем, где замерзает всё в вечных мучениях? Если к огню можно привыкнуть, смириться, то бесконечный холод не щадит никого, замораживает каждого, оставляя на неизмеримую вечность во льдах своего мира. Ад там, где Сатана. Так почему ад – не сам Сатана? Хладный ум, стойкий разум, сильное голубое пламя – то, что владеет Сатаной, то, из чего он рожден изначально. Это не изменить – правитель в утробе приказы пишет. Свой мир по крупицам создает, собирает и Отца родного убивает, когда мир целым и достойным посчитает. Не мешайся и останешься жив. Тут нет близкого и родного. До поры, до времени. - Я готов пасть перед ним на колени, ползать, лишь бы не отвернулся, всем обеспечить – только бы мне пел, Хосок. – Чонгук встает со своего места. Его голос звучит слишком спокойно, чем раздражение кровью по венам разгоняет чужим. Пролить бы ту за каждую пакость.– Женщину любовь делает умней, а мужчина от нее теряет голову. Тебе ли не знать. Но весь страх дьявола в другом – нет никакого вреда влюбленности для него. Дьяволы вольны любит кого угодно, в отличие от ангелов, дарить и показывать эту любовь – поставлять потомков, после смерти человека оставаться верным своим детям в вечности или перевести взгляд на других. Дьяволам – сыновьям Сатаны, - можно. Не Сатане. Почва своя у беспокойств Хосока и те вполне оправданы. Чонгук не может этого отрицать, от того убеждать не собирается, главное оставаться верными своему сердцу, если та ещё бьется. Юнги за дверью, сменивший привычные для работы костюмы в более удобные футболку и кожанку, с длинными, чуть растрепанными волосами и глаза брата с явно утихшими огнями – молвы правда. Дьявол, отдавший выбор отдавший сердце человеку обречен навеки. Не любить только его, не привязаны дети Сатаны ни к кому. А обречены на вечные душевные беспокойства да скуку за прошлым, смертным. От того нередко можно узреть отказы потусторонних. Увидев за открывшейся дверью любимого, альфа тут же устремляется в его сторону, в руках держит, вновь пламенем не горит и не бросается направо и налево силами. Теперь вся энергия направлена на одного конкретного, что столь сильно изменился за это время – Чонгук почти не узнал. За верного работника и брата тепло разгорается в груди, уголки губ сами ползут наверх. - Какое очарование, - однотонно выдает Намджун, встретивший голубков за смелыми прикосновениями прямо у открытых дверей кабинета. Коллега тут же опускает взгляд горящий страстью и убегает за ручку прочь. - Тебе тоже стоило бы, - Чонгук присаживается обратно, по доброму улыбается, подняв взгляд на хорошего друга не только по работе. – Джин всегда тебя ждет. - Чон, - предупреждающе выжидает, подняв очки из под очков, - не надо. Это не та тема, в которую ты можешь вмешиваться, мы говорили. - Как интересно, - вздыхает больше шутливо, нежели с целью мужчина, - всем моя постель известна и интересна, а мне в чужую нельзя. – Только младший рот открыть пытается, как был перебит озвучиванием собственных мыслей, - ах да, как я мог забыть. Я же сам Сатана, - качает головой Чон, не обращая особого внимания не собеседника. В руках новая папка, Ким разочаровывается к двери и прочитав первые строчки, понимает, что направляют совершенно подальше от любимого – в штаты. Сама судьба ведает так, или его писатель – не так важно. Но паре не быть вместе. Может, оно и к лучшему? Сколько бы Намджун не отрицал, буквально каждый взгляд, ищащий в толпе одного, заполненная воспоминаниями вещи, мысли при малейшем намеке или времени свободном об одной персоне, каждый тяжкий вздох – всё кричит о не закрывшейся ячейке жизни. Выходя из машины, Намджун направляет взгляд на звонкий смех. Сокджин смеялся красиво, безумно мило, с чуть виднеющимися ямочками, что пропали ещё в детском возрасте. Как смешно портится только что уложенная челка и пропадает весь настрой делового человека в строгом костюме. Честно признаться, Ким по-настоящему скучает и вроде как даже осознает каждое из играющих где-то внутри чувств. Но осознать, признать, принять и решать, действовать – вещи совершенно разные. Вот и альфа поддается одному, но никак не прогнется под другое, не видя смысла в упор. Взгляд мужчины ловит новые лица – две омеги гуляют, чуть громче положенного смеются. Китаец, что пришел и ступил без страха перед Сатаной и совсем отбитый на голову итальянец. Подружились. Картине иронию добавляют запертые двери самого дорогого балкона во всем осабняке, куда путь закрыт со всех сторон – никто не ступит на ту землю, коли жизнь дорога. За ними обитает певчая птичка правителя, не то чтобы трогать, думать о котором страшно. Подумаешь – даже об этом узнает монополист, без замедления разрешит всю не долгую судьбу и заставит молить о вечном аде. Хочется подойти, но те двое разом замечают. Лу кивает быстро, улыбается дежурно, почти счастливо. Ким лишь кивает в ту сторону и идет вперед, к ожидающей машине. Не стоит оставаться надолго в логове, что кишит змеями. Очень легко поддаться чарам кобры, а удалить тот малый, ещё не опасный яд, у самого желание пропадает. Весь секрет в этом – сама жидкость не настолько токсична, но человек буквально сам начинает проситься впиться клыками в плоть некогда сладкую для души ещё и ещё раз, только бы остаться рядом со змеей надолго. Только смерть разлучит нас.

***

Закрытые двери сводят с ума и без того отравленный разум, под блокадами стен душит, не дает крылья расправить. Они омеге и не пригодятся. Взгляд застревает на книге Ремарка. Жизнь взаймы, или у него любимчиков нет.Сложная, тяжкая в особенном смысде, полная подтекстов и человеческих страданий души книга. Дарующее чувство несправедливости, не законченности книга, когда не имеешь и капли надежды забыть, да какая надежда – и права думать о книге иначе. Судьба героев застилает глаза под веками впивается вопрос почемуи вешает на тебя тяжкие, невидимые кандалы. Тэхен, как истинный любитель, ценитель, читатель, добровольно подставил под них руку. Так и с другими. Жизнь такая штука, может всякое случится, можете встретить абсолютно разное и иногда могущественное. Но правила всегда те же – подобное ищет подобное. Привычное кажется более безопасным, более родным, более привлекательным и ещё тысячи более, только бы остаться в объятиях этого человека на подольше. И вины нет ни у кого за чужую судьбу. Порой, перебороть себя слишком трудно, от того бродим по знакомым стенам лабиринта, прекрасно зная, где выход. Но что дальше, за выходом? Не каждый смел шагнуть за неё. Каждый хочет казаться смелым. Поэтому искренне верит в свои силы, в изменение окружения, если перекрасить розовый в белый. Тэхен ещё ребенок, однако оправдание ли это? Говорят, не возраст определяет ум, а жизнь. Ким не может ответить на это, ведь вся жизнь состояла из клеток. В одного перевозили, переселяли в другое, заставляли петь ради гостей и развлекать себе подобных тварей – божих творений. Что в итоге? Не состоявшаяся свадьба, кукольное сознание и лишение себя самостоятельно всякого рассудка. Сейчас, сидя за дверями любимого балкона, думается, а что дальше? Для начала в себе бы разобраться, в нынешней ситуации… Но та вовсе не желает распутываться. О прошлом и вспоминать не хочется – та вся в грязи и пыли, в мерзкой болоте, что умеет только вниз тянуть, увязнуть в этой бесформенной жидкости. Настоящее. Что его окружает сейчас? Стоит подумать о жизни, как щеки алеть начинают. Вспоминается утро. Как сердце в груди начало трепетать от теплых прикосновений, от жарких поцелуев; от качелей внутри бабочки ожили. Аж дышать стало сложно. Тэхен опускает голову ниже, пытаясь спрятаться подальше, никому бы не показать красное личико. Какой стыд. Мальчишка ближе ноги прижимает, себя сумасшедшим почти считает. Что дальше? Чего ожидать от господина Чона? Это не известно. Тэхен отчетливо помнит, как и почему оказался на тех снежных горах – Отец не пожалел подробностей. Помнит и главную причину встречи с ним. Как оказался в том страшном месте. Он специально подстроил так. Думаешь, пожалел? Благородного принца нашел? Он Сатана, главный в «Аду». Такой маленький и глупый вряд ли привлечет внимание мужчины, не думаешь? Единственная выгода в тебе – путь ко мне. Теперь ещё и путь к Чонгуку. Ценность Кима растет с каждым днем, пока он сиди взаперти и понятия не имеет, каким будет следующий час. Сбитый с толку мальчишка, не верующий ни в собственные силы, ни в чужие – вот, кто Тэхен. Именно таким смотрит на себя, снова застыв перед зеркалом. Синяки и чужие следы по одному исчезают, не спешат покидать тело детеныша, сколько бы раз хозяин дома не приходил, дабы касаниями другие стереть. Переступить через себя сложно, сложнее не знать, какой шаг будет предательством своей же души. Тэхен и представления не имеет, от того в груди сжимается сердечко, необычные ощущения на бабочек списывает и с легкой улыбкой розовые щеки опускает. Дверь открывается – забыл закрыть на фоне всех эмоции. Не стучатся, никак присутсвие не обозначают, но и шаги ароматом терпкого перика не сопровождаются. Понявший это позднее, Ким вскакивает с места, встречаясь взглядами с Лу. Лицо до невозможности схожее, но глаза другие. Лу Сяо совсем другой, точно не его брат – Тэхен уверен, тот всех обманывает. Спутанные воспоминания и мутное представление о детстве каждый раз вызывают головную боль. Словно само тело отказывается что0либо вспоминать. Кореец назад шагает, сам не ведая причин, пугается, желает подальше от родного брата держаться. - Ты чего, я ведь просто проведать, - и снова эта улыбка. Прямо как у Отца.Обманчивая, мерзкая, не несящая за собой ничего хорошо. Руки по привычке скрыты за тонким шарфиком, в которое всё время кутается. Тэхену страшно, словно инстинктивно. Не иди к нему. - Ты мне не брат, - голос не дрожит, но столь тихий, что услышь кто – неким героем назвать можно. Лу улыбается шире, довольный подобной реакцией. - Ошибаешься, Тэ-тэ, - подобное искажение имени не по нраву. Всё происходящее – не по нраву. Уходи.– У тебя нет никого роднее меня, - и руки раскрывает, в объятия зовет. Ничто иное, как торнадо. Ветренными силами утягивает, волной накатывает и с головой топит в нежеланных глубинах. Тэхен никогда не хотел тех повидать, но разве кто-то спрашивает? Беги. А куда бежать? За кем бежать? Тэхен не ведет, не знает, но скрыться желает. Какая-то немыслимая сила держит по обе стороны, приковав спину к крепкому столбу – не прогнуться. Стоит прямо, в обманчивые глаза глядит. Лу чувствует это. Силу, исходящую от мальчишки. Она завлекает, тянет, по-настоящему не дает выбора. Словно гипноз. От того сильнее злиться – сопротивляться не может, сил не хватает, сколько бы не тренировался, в себе пытался отработать, отточить, а нет. Снова он первый. Снова он краше, сильнее, ближе. Не Лу Сяо. Бушует океан внутри, о скалы бьется, на капли злые и отравленные разбивается. Да только кого пугает? Пламени не заткнуться, она из самого ада. Рядом с огненной жилкой льдинки застряли, теми главный наградил, защитой и опекой окутал, от сумасшедших океанов спрятал за слоями холода. - Тише, я не сделаю ничего плохого, - тянет, певучим голосом слух ласкает, спокойствием заразить пытается. Но того нет и у китайца. Тэхен делает шаг назад, один за другим. На лодыжке звенят сверкающие браслеты, друг о друга колокольчики бьются. Мелодия та сбивчивая, медленная, но тревожная. Точно не для омежей красоты сделаны. Музыкой зовет ценителя, главного дракона в собственной башне, губу в кровь кусает не ведая, какой силой, какой защитой обладает. Стоит не надежно на ногах, а мечтать быть пойманным и не думает. Что-то толстое кольцом грудную клетку обвивает, сжимает, вновь спину выпрямляет, взгляд выше делает. Смотри прямо – в твои глазах нож. Рассеки ими шрамы за каждую ложь. Ноги дрожат, как и руки, мысли плывут – нет ничего, одна пустота в голове. безвольной массой осесть бы на землю На колени пасть не спеши, А кто заставит – придуши. В пальцах покалывание, кровь в жилах кипит – адреналин и кортизол начали действие. Сердце громче стучит, рефлекс вызвать пытаются. Ещё один шаг назад. Стекло. Балкон, излюбленный, солнце показывающий, теперь Луны очи пускает в комнату, шаг за шагом сменяя Аполлона звезду заменяя. Тяжелый ком глотает, думать некогда. Лу Сяо руки обнажает, мягкую ткань на сияющий пол опускает. Скоро та впитает кровь братьев.Лицо обнажает змеиное начало, глаза азартом гореть стали. - Знаешь, почему такое тонкое? – всё ещё тонкий, певучий, коим мужчин завлекает, голоском взгляд на руки направляет. Нож. Действительно, столь тонкое, что чуть больше палочек для еды окажется. – Чтобы глаз вырвать, - сквозь зубы шипит, почти плеваться яростью начинает. Лу голову ниже опускает, челку убирает выше и обнажает настоящее уродство. Глубокий шрам, возможно, простительный в другом месте, но не в Китае. Вместо голубого бездушно серый.Так ветер по пустым полям гуляет, смерть вселяет в каждого, слепцом виновника страданий ищет. Сегодня нашел. Тэхен сейчас сам не свой. Мальчишка на силах иных держится – не его. Не его эти руки, что в кулак сжались, не его эти губы, что ради спокойствия в зубы жертвами отдались, не его и твердый взгляд, не его и ушедшая от дрожи тело. это не он. Руки за спиной дверцу на распашку открывают, змею ближе к себе пускают, взгляда жертвой гипноза не отводят. Со стороны словно покоряются, принимают, поддаются. Так и шепчут «убей меня», как того желал бы безумец в обличии родного. Но лишь сам безумец ведает, что контроль в руках с ножом никогда не наблюдалось. Снова и снова – Ким Тэхен был и останется первым. Тем, кого ждали, кого любили, кого прятали, кого защищали. Но на то он и безумец, что отступать и не думает. Сяо делает два быстрых шага, хочет воспользоваться детским сознанием, замедленными движениями. Недооценивает Кима, в чьих жилах та же кровь течет. Желая толкнуть брата в руки Смерти, сам ненароком о кости бьется.Миниятюрность и крепкость физическая тела спасают. Но к шраму кровь ползет от удара бровью, ещё больше уродует. Убийца на то и убийца, что со Смертью дружит. Шипит, точно змея, нож роняет в темноте – Луна ему не подруга. Слезы не то обиды, не то боли на глазах застывают – все железы функционируют по одному приказу. Всё тело – тело не человеческое, некой куклы, словно по ниточке двинется, как пожелает хозяин. Сяо хватается за голову, блеск лезвия толкает под ноги чужие и размазывает кровавую жидкость по половине лица, уродство пошлого перекрывая. Тэхен не понимал действия, как вкопанный стоял и с дрожью, вырвавшимся на всё тело, смотрел на омегу – братом не может назвать. Видел, как нож под ногами блеснула, видит, что тот неподвижен, осознает – убей, никто и слова не скажет. Толкни, чуть сильнее крикни – Луна сама повинуется, смерть Сатаны силе последует. Но не может. Разве жестокость – сила для дитя? - Балам.