Сатана и Змея

И проклял Бог падшего ангела,

что человеческую душу приманил,

частицу себя вложил,

с ненавистью глядя в глаза правителя Геенны:

Коли ты полюбишь человеческое дитё,

забудешь имя своё.

Ночь выдалась бессонной, тяжкой для души демона. Внутренние сети сковывали железом грудную клетку, не давая сделать и частичку вдоха. Хотелось кричать во весь голос, но что это изменит? В их ситуации, если не хуже, лучше уж точно не будет. Демон своими когтистыми пальцами зверем грудь вспороть хотел, да воли нет – тело давно не его проклятой душе принадлежит. Хосок впервые себя ненавидит так сильно. Обычно влюбленный в собственное отражение, созданный из крови золотой и огня, надземное создание, прямиком из Геенны, теперь не находит места. В волосах зарылись пальцы, чуть у корней оттягивая, лишь бы успокоить бесконечные, неспокойные извилины мозга. Чего они вдруг разорались… Омега, чье сердце и тишину душевную, спокойствие в той тяжкой заданиями жизни он хранил, сейчас вновь опустился в одинокое болото самых несчастных чувств. Юнги чудился кем-то маленьким, беззащитным, раненным зверьком, что в лапках лицо прячет и обидчиво лицо отводит в сторону. Близкие на высоте чего-то не материального, не известного для простого человека, со всем тем спектром, что столь долго терпела выхода внутри демона, противоположная и одновременно с тем гармоничная пара не ругалась часто. Обычно идущий на уступки ласковым зверьком Хосок и во многом не уступающий альфам Юнги – они просто не умели ссориться. Холод разума и жар внутренний – то, что превращало их в нерушимый камень. Но сейчас, когда впервые этот жар успокоить и подавить не получилось, а наоборот, синим пламенем оставили гореть всё, что было и есть, казалось, не может быть и шанса на будущее. Послышавшийся громче и больнее любой пощечины «Заткнись», эта фраза, не терпящая никакой апелляции «я – твой альфа». И большего для бесконечно спокойных глаз Мина не понадобилось. Он молча, глотая весь ком и обиду, с поднятой головой и невозмутимым лицом покинул их спальню, закрыл дверь с той стороны, а на пороге оставил догорать «успокойся, потом поговорим». Чон ещё ни разу не чувствовал себя настолько ничтожеством, собственными руками в землю вдавливал с каждой секундой, что сидел один, запертый в этой чертовой спальне, где пропало всё, что давало смысл не только комнате, а концентрировал её в одной точке – Мин Юнги. Юнги, который вопреки своему вторичному полу продолжает опасный образ жизни, омега, у которого отсутствует всякая нежность и присущий синоним слова «сладость». Холод разума, твердость характера и забитый до отказа всеми возможными и невозможными преградами внутренний мир. Чон смог изменить только одно. Демон смог добраться до внутренностей, от того себя изменившим омегу увидел. Но Мин – не их простых, иначе связать себя с Сатаной на весь остаток не смог бы, с ума бы сошел. Теперь альфа этого понимает. Наверняка он сидит на подоконнике, открыв нараспашку все окна, снова играет на тонкой струне жизни и смерти, скуривая последнюю сигарету второй пачки, всё ещё глушит комок, в язву внутри ядовитую превращает. Хосок совсем забыл, чем живет любимый. Он буквально дышит работой. Эта та самая работа, которая требует от тебя полного воздействия, чтобы до мозга костей впиталась, в основу нервной системы легла. Работа, где ты безвольный робот, готовый и жизнью и всем дорогим поплатиться за возможность на рассвете отправиться на войну за Сатану. Демон забыл, как сам же помогал создать сие правила. Демон забыл, что его любимый – Мин Юнги, всегда выбирающий работу. Демон забыл, что его любимый не может отказать приказам.           Срочный звонок перед часами ночными, где одна похоть собирается в мыслях людей и не только, когда всякая нечисть оживает и начинает свои шевеленья, когда руки тянулись к коже, к интимной, днем не видной зоне стал точкой кипения и без того скучающего демона. - Мне надо ехать, - оторвался Юнги быстро, так же быстро уходя на поиски необходимой одежды. У Хосока над головой распускались вулканы. - Куда? – тут же несдержанно остановил за локоть старший, притягивая к себе. Внутреннее существо кричало не отпускать, и Чон полностью с ним согласен. – Снова Чонгук? - Хосок, - уставший вздох сам слетает с губ, а тело дальше двигается на автомате. Демон вовсе не рад, зубы сжимает, оттенком красного украшая всё больше и больше радужки глаз. - Что Хосок? Слушай, иногда ощущение, что именно он трахает тебя по ночам. Или не только ночью? Днем – Господин Чон, ночью – Чонгук зовет, с утра – на работу, вечером – и снова вызов. Мне тебя когда видеть, скажи, пожалуйста? – Альфа не на шутку разозлившись, не пытался и взглянуть на младшего, глаза будто пеленой не ясной застелило. – Может я и демон, но чувствовать мы способны. Хватит играться, держать меня собачкой. Как только ищу тебя, нигде нет, за то вход в кабинет братца заперт. Что ещё думать? Тебе не хватает этого? Что ещё нужно? Или власть королей интересует? А я такой простой, совсем ничего не стою, да? Надоело уже, понимаешь? По горло сыт твоей работой. Ты же в конце концов, омега! Так веди себя как омега, я прошу много? - Закончил? – внезапно твердо перебивает, знающий, к какой ошибке катится демон. Позволить не хочет. Но разве станет слушаться, когда возможность высказать всё выдалась? - Не закончил. Ты же не заканчиваешь никогда. Ждал каждый раз с работы, пусть теперь эта работа подождет… - Не подождет, - и уходит, вырвав уже начавшую гореть руку. – Хватит, Хосок, ты же знаешь, что Господин Чон… - Заткнись! – не выдерживает очередного упоминания брата. Всю жизнь вокруг одно и тоже, брат хорош, брат молодец, он успешен во всем. И пускай по иерархии Хосок стоял выше, на роль Сатаны всё равно предпочли его. И сейчас уходят, снова к Чонгуку. Далее не слыша себя, ярость будто вся решила выйти наружу в одной фразе. – Я – твой альфа. Юнги ненавидел свою сущность за слабость. Он ненавидел себя, когда узнал вторичный пол, ибо видел, какое было отношение к слабому полу. Как их не воспринимали от слова совсем, как каждый раз за успехи смеялись, наклонить в каждом углу пытались. Как пытались подавить и заткнуть, выше себя, самых сильных альф, пустить не хотели, от того каждую дорогу перекрывали самыми ничтожными способами. Ненавидел, потому что не раз вставал в сторону сейчас мерзких альф. Что будет, укажи ты на место такому человеку? Будь кто другой, или просто другое время, наверняка бы разукрасили лицо, учитывая, что Мин альфам рядом ни разу не уступал. Если учитывать работу и образ жизни, убить не составило бы труда. Но благодарность разуму и всё же давно распустившейся любви в районе сердца. Юнги только ушел, закрыв за собой время. Не столько от обиды, сколько с мыслью дать время старшему. Пока сам в одеяниях ночи снова отправлялся в далекие земли Сатаны.

***

- Балам, - слышится где-то за спиной, сквозь вакуум, не в этом мире. Тело материальным становится, без души пластилином – куда мять, туда и ляжет. Но бездушным, вовсе не желающим существовать. Ким не слышал ни грохота дверей, что буквально с петель слетали, не слышал и быстрых шагов со двора, не слышал и звона браслетов – призывов демонов. Чонгук не на шутку пугается, стоило узнать шепоток прямо в затылок. Ему бесы дышали, готовые расцарапать заживо до костей, каждый сосуд порвать, дабы кровью Сатаны земли его впитать. Чонгук подобного не ведал, не ведала и от чего-то очеловеченная душа. За какие деяния – подумал бы человек, но у властителя трона выбора будто и не было. В груди сердце внезапно так забилось, остановилось на долгие секунды и вновь в новой силой начало мучить тело, разгоняя жидкость, дабы к действиям призвать. Каждой клеточкой разума слышал крики истошные собственных чертей – те сами себя в огонь мучений кидали, отдавались собственному прародителю на смертную казнь. И Сатана впервые не понимал, что творилось за душой той. Только в затылок подгоняли: он там. Запах крови от чего-то первым послышался, а рядом – столь сладкие мандарины, что ещё не раскрылись то во всю. Дитё, чья жизнь в руках у самого дьявола, внезапно оказался настолько близок к аду. - Балам, - единственное, что он может сказать, звать не единожды и получать мертвенный взгляд в ответ. Чонгук не желает глаза поднять, когда пятна алые замечает. Не желает узреть раны новые, но отчетливо кислоту в воздухе различает, чем раздражается сильнее. Подходит быстрыми шагами к юному созданию, подхватывает в собственные руки, а тело стремительно обмякает в собственных руках.

***

- Тэхен очнулся, проведаете? - Свободен. Чон до сих пор ощущает в руках фантомные касания, мягкость и пугающую легкость. Не может отпустить это ощущение, не важно, сколько под водой руки держал, сознание чистил или перчатки нервно снимал, сминал. Скрипучая кожа сейчас единственное, что спасает от дурных мыслей в кислоте те мокнуть. Не сумел защитить. Опять. Как внезапно объединились в одно мгновение эта ночь в комнате мальчишки, что давно уже не гость и злосчастный дождь, что смывал с перекрестка кровь. В руках также обмякала тело. Тело, хранившая до тех пор любимую душу. Теперь та в прелестях небесных должна купаться. Да всю правду узнать так и не получилось, Сатана не стремился к ней. Станет хуже или лучше? Уже не важно. Элизе, его любимой Элизе, давно не место в столь грязном образе жизни, пусть та и раньше чистотой белоснежной особо не отличалась. Увидеть родное лицо Чонгук был не готов – это единственное, что может решить сейчас точно. Точно так же не может ступить на порог своей спальни, куда на руках отнес мальчишку, в свою постель уложил, тьмой и холодом окутал. Та фарфоровой куклой лежит, бледностью пугает и невинностью влечет. Молодая девочка была такой же, но с огоньком внутри. От этого огня только искры, когда на мужчину смотрят и осталось. Главного не видит, но хочет создать, разжечь, чтобы наслаждаться, хоть всегда сторонником морали был. Сатана был изгнан из ада за любовь к человеческой душе. Огнем пошел против Бога, позже из праха построил королевство, кое теперь грешным зовут. И проклял Бог падшего ангела, что человеческую душу приманил, частицу себя вложил, с ненавистью глядя в глаза правителя Геенны: Коли ты полюбишь человеческое дитё, забудешь имя своё. Помнит Чонгук слишком отчетливо – на душе, способная любить, те слова шрамами остались. Отец, что тогда ещё место правителя занимал, пустил свои когтистые руки в дело, в крови любимой очернил, по реках ада привкус той пустил и ни разу не пожалел. Уберечь сына хотел, да стоило ли? Сатаной тогда ещё не ставший юный дьявол желал молодость в человеческой шкуре провести, воздухом дышать, от страха сжавшиеся мышцы ощущать, объятиям верить и трепет сердца чувствовать. Только доложили не доброжелатели. Отец, в свою очередь, решил проблему быстро и без последствий для себя. Проклятием ослеплен был род, приковали правителем к трону, стоило матери глаза навеки закрыть. Сам отдавший частичку человеческой женщине, теперь от той же участи сына спасти пытался. Сатаной посадил за мудрость и стрежень внутренний. За влечение к людям, с собой схожесть и глубокую скорбь по матери, что давно душой в садах райских обитала. Чонгук этого не просил. И пускай отца нет давно, а правителя лживое проклятие с давностью до мироздания не пугало, какие-то узы сдерживали. Боязнь поранить столь хрупкое существо, допустить ошибку, вновь в крови невинной свои руки обмыть под дождем, по рекам ада со скорбью пускать повторно, теперь в лике Сатаны не хотелось совершенно. Он не готов к подобным испытаниям жизни, сколько из себя сильнейшего строить не пытался. Даже сейчас перешагнуть через это «я» не может, в кабинете вновь прячется, оставив крылья большие охранять самое ценное. Принцессой у дракона омега лежит, в золотую статую превратиться мало осталось. Пойти к нему, спросить реальность дела, состояние или просто увидеть своими глазами правдивость слов Юнги сложно. Кем бы ты не был – человеком, ангелом или дьяволом, даже самой Сатаной на ровне с Богом стоящим, прошлое не спешит отпустить, допустить спокойствие сна и жизни. Юнги это понял, когда покинул квартиру и не получил ни одного сообщения от любимого. Всегда находится в сети и отвечать или хотя бы читать, пока находишься на работе – уговор с демоном, на условиях которого только отпускали выдохнув и всё равно нервно ожидая у порога верным щенком. Использовать силу для влияния на Мина, слежки или собственной позиции строго запрещено в их отношениях. И сколько бы идеальным Хосок быть не пытался, ни у одного из партнеров быть лучшим на все сто не получалось. Это невозможно. Но в такие моменты Юнги до побелевших костяшек и оживших тараканов желал своё место ранимого, чувствительного и нуждающегося во внимании и ласке. Сколько бы сильного не строил, обязательно появится кто-то, кому ты окажешься в действительности нужен, дорог и приятен такой, какой есть глубоко в душе. Не твердость и непоколебимость характера привлекло в том баре демона, а стержень. Знал, что Юнги выдержит такого неземного. А ещё знал, на что идет и в чем нуждается человечек. Юнги тоже знал все риски связать судьбу с демоном. Рядом всегда находились самые высшие ада, так зачем мелочиться и теперь-то испуганно отшагивать? Раз людским душам верить тяжело, раз те простой истины не понимали, раз не могли привлечь, завлечь, в сердце стальное проникнуть, почему нельзя дать того же шанса демону? Тем более тот и не спрашивал, с ноги просто зашел, своими крыльями и чарами каждую из башен разрушил. Кто же знал, что связавшись с человеком, от людей именно зло перенять может. То, что так беспокойно отталкивало Юнги внезапно по родилось в любимом. Теперь переживание поменялось, разговоры были перешагнуть, а чувство грязи после такой близости не исчезнет ещё долго. Вот теперь по-настоящему можно задать вопрос: а надо было? Видимо, уровень страданий души давно требовало обновлений уровня и теперь наряду с работой терзать бедного, убитого жизнью парня ещё и не до парень. Как тяжко звучит. И в это влилось всё его старание и страдания – в грязь, пустоту, как снежный герой, что первыми лучами тут же растаял. И зачем согласился? - Чтобы начать себя беречь, - теплые руки касаются мертвенно ледяной шеи, как мог только он. Гладят, в волосы на затылке зарываются и словно котенком успокаивают. – Ты посветил всего себя работе, каким-то вовсе ненужным вещам, без которых прожить тоже можно. Но в итоге, когда стало совсем худо, даже друзей не было верных – ты пошел в рандомный бар совсем один. – без стеснения замершее тело тянет на себя, лопатками к крепкой груди прижимает и в оковах рук держит крепко. – Мне хотелось защитить тебя, остановить, сказать «отдохни, оглянись, такими темпами закончить жизнь Самураем не далеко». Подошел, сказал и всё ещё пытаюсь донести. Но теперь с глубокой привязанностью, корни который тоже расцветут, подожди немного. Прости, что не смог остановиться я, оглянуться вместе с тобой, встать за твоей спиной, а не напротив. Извини меня, идиота. - Я понимаю, - шепчет чуть хрипло после очередной сигареты, думает сам, хотя отрицать эмоциональный ком поперек горла отрицать не может. Пальцами бледными, чуть покрасневшими у кончиков обхватывает руку, сам расслабленно жмется ближе и выдыхает дым. Сигарету роняет, Хосок ту быстро под ногами тушит. Не знает, то ли на колени падать и слезы лить, то ли плечо для полных обиды и тревоги глаз предложить. А над ними полная Луна – вестница изменений. Вестница измен. Стоило мужчине покинуть свой кабинет, как за окнами на лестничной площадке развернулась сцена, в к груди заставляет что-то дрогнуть. На демона смотрит и понять действии причину не может, как мог к человеку сам шагнуть, со спины укрыть, издалека ясно, видно, как крылья свои опустил, голову приклонил. И кто же из нас род дьявольский позорит? Сжав покрепче руки без перчаток, взгляд ниже опускает и пропускает усмешку. Мы оба. Одетый в простую черную футболку и спортивные штаны, с чуть мокрой головой, Чонгук выглядел совсем обычной мужчиной, что поднимался на второй этаж, в супружескую комнату молодоженов. А там от молодого только маленький омега, чьи очи искали всюду личного кошмара, прося туманными глазами Алекса покинуть его и позвать хозяина дома. Оставить вновь одного было страшно, от того помощник лишь тяжело вздыхал. Теперь же подскочил, стоило дверям раскрыться и поспешил уйти, не смотря на сжатые зубы. В глаза не посмотрит, и слова не проронит. Оставит так хорошо сочетаемый табак с мандарином одних. Сатана сам давится цитрусами, от удивления зрачки за орбиты лезут, замереть у входа тело заставляет. Альфа и шага сделать не в силах, пока густой аромат всё вдыхает и вдыхает, себя не контролирует, человеческому поддается. Создатель от своего же оружия погибнуть может. Дивное существо, столь хрупкое, нежное и вовсе не сравнимое с другими готов веровать, околдовать, но точно не отпустить. Чонгук чувствует это слишком отчетливо, каждой клеточкой своего тела, души, будто цепями приковали и дальше порога точно не отпустят. Не приближайся. Шага назад не дадут сделать. Но кто сказал, что Сатана того желает?  Их желания в одну нить сплетаются, воссоединяются на уровне высшего сознания, души, выше всякой материи, от того Сатана сам себе дивится. -Как ты? – не может дальше молчание терпеть, пропускать тишину мимо ушей, пускай слушанием армата южно-итальянских долин был занят. У омеги от переживания тошнота с привкусом противным к горлу подкатывает. От голода та отдает кислотой желудочного сока. Нет сил голову поднять, пускай бессилие вовсе не друг Кима. Парень дозволить подобного не мог, да и не желал. Точно не перед этим человеком. Рядом с Сатаной только дьяволом и быть. Голова у Кима кружится намного меньше, стоило в воздухе чистому табаку смешаться с его цитрусами. Принадлежат душой, ароматами совершенно другим народам, но лежат так близко – отдаленно на юге, что даже любовь к теплому, к солнышке может объединить столь разные души. И вправду, как мог ребенок и мужчина подобную реакцию проявлять друг к другу? Природы шутка? Чонгук не верит. Тэхен бы повелся. Но сейчас омегу занимать сказками детскими нет ни времени, ни желания. Чем те помогут? Ничем. Потому Чон воспользуется тем, от чего ни одна живая (возможная и мертвая) душа не отказывалась. Подходит ближе на свой страх и риск, у кровати останавливается, в аккурат лоб трогает тыльной стороной и уголки губ поднимает. Его дите с болезнью справляется. Хвор вовсе не физически – в отличие от врачей Сатана это понимает. Рядом с Сатаной ни одна сила не проскочит. Правитель мира греховного, анти-божественного в плен рук мелких попадает, более слабых – вырви ты пойманную руку и не смогут ничем противостоять. Точно также и Чону нечем противостоять чуть надутым губам, что тут же привлекут розоватым оттенком глаз дьявольских, стоит не позволит задуманное завершить, сделать. Ким тонкими пальцами обхватывает чужую ладонь, слегка сжимает, к себе тянет и пальцы изящные на деле перебивает. Не смотря на возраст правитель выглядит ещё молодым, от того ошибок много в ещё малоизвестном в сети биографии. И к документам в сети доступа нет, не важно, насколько высоко стоит та персона. Точно такую же защиту для своего ребеночка обеспечил. Он опускает рядом, когда парнишка чуть ноги двигает в сторону и позволяет касаться ребра ладони, перебирать пальцы, поглаживать костяшки. Те шрамами уродливыми покрыты, что ясный интерес и вместе с тем боязнь вопросов вызывает. Ведь нельзя омеге спрашивать, не его это дела альфы. Те сами решат, а их задачи – лишь подчиниться. Ким тяжко взглатывает – Сатана улавливает каждую мимику, такова работа адского правителя. Не зря пускал каждого на охоту за большими душами. Пускай никого под свое крыло не подзывал, всё же дозволял гуляющему народу огненных человеческую жизнь отравлять. Добровольно – их задача лишь вариант предложить. Человечество столь изменилась за это время, что всё больше выбирают сторону дьявольскую, от того работа легче стала. И жизнь в достаток поднялась. А жизнь самой Сатаны украшает, поднимает маленький человеческий ребенок. Дите. Малое ещё совсем, неопытное, но многое пережившее. Такое слышать страшно, а Гук видит насквозь каждог. Впервые на свои способности злиться, куда от того, что всю жизнь было в тебе с самого рождения уйти не ведает, от того раз за разом наблюдает. Тэхен слишком интимно, слишком нежно трогает чужую руку, что тот от прикосновений, что разомлеть заставляют, не может и руку оторвать, и видение остановить. Только сидит прикованным зверьком к кровати, и наблюдает, как тело детское, как душу ещё ребяческую оскверняли каждый своими руками, прикосновениями, словами, выбором. Оторвать ладонь не в силах, Тэхена расспрашивать сил нет. Ещё и услышать увиденное лишь мимолетным видением Сатана готов не был однозначно. - Откуда они? – внезапно чуть хриплый, осевший от молчания голос раздался где-то снаружи сознания, что ничего сказать альфа в силах не был. Только отвлеченный глаза широко открывал и на маленького мальчишку глядел. - Ранили, - коротко отвечает. Скорее всего подобное не удовлетворило Кима, но он будет молчать до последнего звена, что упадет от лжи чужой. Пока замки не раскроешь, открыться не собирается. И первый шаг в подходе к подобным типам личности – открытость. Надо секретом поделиться, чтобы подобное рассказали и тебе. Только людишки неправильно валютой мерят. – Почти все выстрелы, где-то есть царапины и порезы, но все их причиняли люди за жестокость из собственного рода. - Люди иногда намного хуже всякого зверя, - а в голосе играет некая злоба, возможно, обида, слезливо глаза тянет вниз и лицо скрыть пытается. Укроется то от Сатаны? - Эй, - тихо поднимает за подбородок, - слезы не нужны, ведь не вылечат и мне не больно. К чему теперь они, Балам? - Мне, - и делает вынужденную паузу, всхлипывает, да так и замирает, не зная, что делать далее. Сатана тоже замер. – Мне больно, - губы такие пухлые поджимает, взгляда не поднимает. Сатана видит все уязвимые точки, маленьким мальчиком, ждущим цветочки. Да кому любовь и всё теплое даровать не знает, от того вновь не того выбирает. Самого дьявола вылечит хочет, о его боли думает, пока все другие избегают на словах, проклинают, во всем плохом обвиняя. О людской жестокости говорит, не ведая, как платили те, что оставили столь простые шрамы. Чонгук промолчал о резне годами ранее, когда молодая кровь кипела, Гонконг преступностью кипел и в каждом углу казино крутили сумасшедшие обороты круглые сутки. Там терялись во времени, в азарт вошедшие жертвы. Денег было много у народа, а сколько заграничных приехало. Нулевые не раз вспоминались, но забыть до конца не получалось. Помнит всё ещё, как руки в собственной крови омылись, как уродливыми шрамами после покрылись, что увидь кто рубцы, страшился бы прикоснуться. Но этот малец не страшится. Ведомый детскими чувствами, что не успел подарить должным, настоящим, правильным и родным, настрадавшись от рук себе подобных, к дьявольскому боку пригрелся, отступать не желает, рушит всякий баланс в сотнях жизни, даже не подозревая о собственной силе. Сатана своё начало на кровь и плоть меняет, Чонгуком себя зовет, без перчаток не страшась обидеть столь хрупкое сознание расхаживает. Тэхен мягко обводит кончиками пальцев каждый рубец, белые линии, что уже проходят и исчезают за грубостью ладони, морщинками легкими. Прикасается, будто только вчера эти руки кровью истекали, силится не потянутся и обнять. Себя понять не может, из крайностей в крайности бьется. А Сатана только питается данной реакцией, каждую эмоцию под кожей впитывает, кровь кормит, будто сияющей нитью вдыхает аромат сладких мандаринов. Словно в снег уроненные, скоро те замерзнуть и более непригодными станут. Тогда Чон будет всецело доволен. Пока лишь вторую руку тянет к волосам, треплет короткие, вьющиеся локоны, по старым волосам скучает, мысль эту озвучивает, сразу же получая желаемую реакцию. Мальчишка отрасти те желает вновь, пускай легкость радовала. Пускает руки чуть ниже, касается легко шеи, большой ладонью тонкую обхватив. Внутри омеги всё трепыхается от ещё не прошедших красных следов чужой грубости и родной нежности. Родной? Слышать подобное смешно. Как чудовище мог оказаться настолько близок за короткий промежуток времени? Стоило невинное дите укрыть от острых крыльев родителя, подарить внутри некогда желаемое, показать привычную для мыслей любовь в другой обертке. Как легко вести домашних птенцов, те уже послушны, крылья расправляют лишь дома, совсем крохотные, боятся мира сего. И даже будучи всесильным, Чонгуку тоже охота полакомиться столь нежным мясом, пускай того совсем мало. Деликатес. - Полежите рядом со мной? – шепчет, тут же отодвигается к середине и будто вовсе позабыл об этикете. хотя зачем она привыкшему к грубым рукам мужским? - Конечно, Балам, - для Сатаны приличия не закон и подавно. Укладывается за хрупкой спиной, обвивает, руку на плоский живот кладет, совсем невесомо касаясь мягкости. Его тело по детский худощавая, ещё не обретшая формы, пусть влияние феромонов альф должно было сделать своё. Только отцовские в силах подавлять омег в годы созревания. Наталкивает на новые выводы, хитрую усмешку к губам зовет, но хозяин особняка лишь прикрывает глаза и спину вечно напряженную, больную греет. Знает, что болит, и омега не скрывает, мычит от приятного тепла, сам признается совсем тихим, боязливым шепотом. - Там очень приятно, - губы сухие, бледные облизывает, скручивается, колени подтянув к себе. совсем маленьким становится в таком положении, голову склоняет, прячется в собственном куполе. Сатана за спиной крыльями закроет. Запрет. - Та напряжен, балам, - шепчет, ласкает чувствительные уши. Мальчишка тут же мурашками покрывается от горячего воздуха, ласкающего ухо. – Расслабься. Спина болит? – и почему-то неизвестно на миг становится, странные чувства вызывает, из-за чего боятся и чудовищем зовут соль заботливого человека? - Болит, - совсем тихо, в подтверждение кивает. Голосок, тише ручейка. Береги голосок свой, птичка певчая. - Говорят, если нет к кому прислониться, спина болит. – а сам сильнее жмется, в шею зарывается, оставляя еле касаемый поцелуй у изгиба. У тебя есть я. От последнего омегу дрожь бьет, румянец в своих объятиях скрывает чуть смуглое личико, совсем ласково трепет проходится, в груди сердце стучит. Да так громко, что ребра сломать может. Тепло в животе, необычно, что комом в горло поднимается. Это и есть бабочки в животе? Ким без понятия, но про любовь думает рядом с правителем обеих миров. Забыть обо всем не получается в силу тревожных тараканов в голове, что шевелиться не устают, пробуждают и создают всё новые и новые мысли. Чонгук шел к нему так долго. Чем был занят? Лу Сяо не смотря на сделанное всё ещё шагает по дому и это его заперли в логове зверя. Его сейчас охраняют, прямо за жилку в шее прокусить могут. За секунду голову оторвать. В соседнем крыле спит ещё один гость. Да насколько он гость? Может, это сам Ким – гость? Незнакомец. Враг. Виновник. Кто Тэхен здесь? Очередной? Который по счету? - Скольким ваши шрамы видеть доводилось? – срывается мысль вслух, успевшая корни пустить, да на свет плоды не явившая. - Немногим, - игра, начатая сознанием дитя, Сатане привлекательна. - Это сколько? – интерес подогревают, что мальчишка поворачивается назад, взглядом больших глаз в чужие, такие темные смотрит. - Всего пять, - улыбается уголками губ, между разными зрачками гуляет, то о свет и льдинки разбивается, то в схожей темноте пропадает и не смеет сделать шаг окончательно ни к одному. – возможно. – игра есть игра. - Кто это были? Расскажите, - и разворачивается, в лицо напротив доверчиво глядит внимательно, будто надеется прочитать по глазам правду. А там сливающаяся чернота, только соственное отражение. Невинность. - Первая – Элиза, пусть и юность, рука уже начинала грубеть. Вторая, Валентина Росси. Третья, София Мюллер, возможная мать наследника. Четвертый – ты. - А кто пятый? – а сам ближе двигается, к груди крепкой жмется. - Лу Сяо. Каждое имя тяжелым ударом в груди отзывается, от чего-то заставляя омегу замереть и всё с той доверчивостью глядеть на мужчину. Он понимает всего три имени из названных, в юность не лезет, но от последнего обида закрадывается в душе. И насколько не была бы светла, а капля черноты любую воду отравить в силах. Всего лишь капля. Что будет, если лить по капельку каждый раз? Вода потеряет изначальный состав, от светлости не останется ничего, кроме былого. Яд может пролиться от переизбытка, обжечь руку создателя. От того осторожнее ступать надо, не теряясь в иллюзиях. Чонгук отчетливо видит изменения в душе, терзания, совсем не ясные молодому. Другие пытались созревание подавить, оставить Тэхена совсем ребенком, с детским, не ясным и совсем запутанным сознанием. Чонгук его в котлы пускать планирует, не подготовленного в огонь и воду бросать, дабы совсем с ума свести. Развлечение, тяга, проклятие или диссонанс между человеческим и дьяволом? А возможно необычная история или мести желание в глубине? Схожесть с первой – несбыточной? сам Сатана в неведении, но одно знает точно – игра началась только. Мальчишка, бедняга, захочет в душу лезть, любовью ослепленный. Да есть ли эта душа? Ещё никому не удалось туда забраться. А все, кто добирались – строгой расплатой наказаны были. Правитель обеих миров внутренности не скрывает, в конце плотно зашивает, оставляя шрамы. Залечить шрамы стремятся люди и нелюди разные. Да только себя там хоронят частями. Такой концовки для Кима жалко. Пусть придумает свою.