Незнайка.

«Вздохну, застыну в восхищеньи, Измерив сердца глубину. Ты распрекрасное творенье. В глазах твоих иду ко дну… Мой черный ангел безмятежный, Моя звезда, моя любовь. Ты роковой, а так же нежный. Забьется сердце мое вновь. Забьется, не найдя ответа. И эту тайну я храню… Весна моя и мое лето, Тебе я сердце подарю. В любви своей не сомневаюсь. Люблю тебя, дышу тобой. Я не жалею и не каюсь… Ты ангел мой и мой герой.» Застыть и залюбоваться. Прекрасный юноша полулежал на подушках за столом, его поза была расслабленной и одновременно грациозной. Ему было жарко, он немного ослабил пояс и отодвинул отвороты чёрного ханьфу, под которым были легкие ярко-красные нижние одежды. Шикарный водопад блестящих волос был перехвачен на затылке такой же ярко-красной лентой. На столе лежала чёрная флейта с ярко-красной кисточкой в тон ленте. В изящной руке покоился черный сосуд с вином, а с горлышка свисала тоже такая же ярко-красная кисточка. Это сочное сочетание красного и чёрного просто сводило с ума и слепило глаза. Его бледное лицо было настолько идеальным, что замирало сердце в восхищении. Это прекрасное лицо казалось еще нежнее и изящнее от сочетания этих цветов, еще более выигрывая на игре контрастов. А по-детски пухлые губы казались еще ярче. Он словно сошёл с картины гениального художника. Хуайсан замер в необычайно крайней степени восхищения и с восторгом залюбовался на изящные брови, длинные черные ресницы, идеальные, благородные черты лица. «О, небеса, ну как можно быть таким ослепительно прекрасным? Как у него это получается? И есть ли что-то более совершенное в своем великолепии?» И все это шикарное великолепие просто само просилось на холст. Хуайсан задохнулся от восторга: — Вэй сюн… — Что? Прекрасное лицо озарила тихая нежная улыбка. Сердце Хуайсана перестало биться. «Ну как? Как можно быть столь прекрасным? Это невозможно… Но он стал еще прекраснее… Он точно из другого мира. Нет, он наверняка с другой планеты. Не может простой земной человек быть столь прекрасным! Это идеальное совершенство просто ослепительно великолепно!» Снова чарующий мягкий голос с нежными бархатистыми нотками прозвучал музыкой в ушах и в восторженном сердце: — Хуайсан, ну что же ты стоишь, как вкопанный? Заходи и закрой дверь. Я бы с удовольствием занёс тебя, но мне сегодня лень, прости. Хуайсан отмер: — Вэй сюн, ну что ты такое говоришь? Я же не девица, чтобы ты меня на руках таскал. — Ладно, ладно, заходи, а то сквозит. Окно то открыто, — пошутил он. Хуайсан закрыл за собой двери, на ватных ногах дошёл до стола, плюхнулся на циновку, ощущая как кружится голова. Вэй Усянь тут же налил ему вина и подвинул чашку: — Ты сегодня там не пил? — Нет, что ты? — А как у тебя получается? — А вот так… Хуайсан раскрыл веер, за ним не было видно, что он там делает. — А вино я незаметно выливал под стол. Вэй сюн улыбнулся: — Хуайсан, а ты гений. Кто бы знал, что можно изобрести такой действенный способ, чтобы все думали, что ты пьян. А на самом деле ты трезв. Хуайсан улыбнулся и выпил предложенную порцию спиртного. Он уже не помнил, они о чем-то говорили, шутили, но все слова Вэй сюна были для него просто прекрасной музыкой, которой он наслаждался. Хуайсан очень быстро захмелел. Вэй сюн пытался его накормить: — Хуайсан, ты закусывай, а то хмель быстро ударит в голову. И протягивал ему на палочках то кусочек мяса, то овощи или лапшу. Хуайсан открывал рот и брал из его рук еду и она ему казалась такой изумительно вкусной, что он даже перестал следить за своим языком: — Вэй сюн, вкусно. Покорми меня. Из твоих рук гораздо вкуснее. Он тут же испугался своей неожиданной наглости, но бледное прекрасное лицо озарила улыбка, словно из-за грозовой тучи выглянуло тёплое солнышко. — Хорошо, хорошо. Новая порция закуски прилетела прямо в рот Хуайсана. Хуайсану было так хорошо, как никогда прежде. Когда он уже порядком захмелел, он растянулся прямо на циновке. Вэй сюн посмотрел на него и изрек: — Непорядок. Хуайсан, давай поднимайся и приляг на кровать. — Вэй сюн, я слишком много выпил… — Эх, Хуайсан, когда ты уже пить научишься? Вэй Усянь встал, приподнял почти бездыханное тело друга, дотащил до кровати, положил, снял сапоги. — Полежи немного. Можешь даже чуть-чуть поспать. У нас еще есть время. Вернемся, когда все напьются и разбредутся по комнатам. Хуайсан растянулся на кровати. Голова кружилась, вместе с ней кружилась комната, кровать словно качало на волнах. Вэй Усянь поправил под головой Хуайсана подушку, привёл его в относительный порядок. От его прикосновений начало гореть тело, голова закружилась еще интенсивнее. Хуайсан застонал: — Вэй сюн… — Ну вот. Хуайсан, ты же знаешь, что тебе так много пить нельзя. Да и ты практически не закусывал. Хуайсан уже не знал, от чего он стал такой пьяный. От вина или от красоты, которая просто сбивала с ног и отнимала способность думать, да и вообще в целом мешала хоть как-то соображать. Он прижал руки к вискам. Вэй Усянь забеспокоился: — Что? Голова? Болит? Он убрал его руки от висков, положил на живот и принялся массировать Хуайсану виски. — Потерпи, сейчас станет легче. Через время он взял его руку, чтобы пощупать пульс. От прикосновения изящных пальцев, которые скользнули по животу, ударив разрядом электрического тока, у Хуайсана снова началось его странное состояние. Не желая показывать прекрасному другу свой стыд, Хуайсан повернулся на бок и свернулся в позу креветки. Вэй Усянь испугался: — Хуайсан? Живот болит? Он немедленно положил руку ему на живот. Хуайсан сжался еще сильнее, ощущая как волна опасного удовольствия подступает все ближе и ближе. — Ннне…надо… — Если болит живот, надо гладить вокруг пупка против солнца. Так мама мне делала, когда животик болел. И шидзе так делала. Хуайсан представил себе картину, понял, что не сможет сдерживаться, если он сейчас еще и примется гладить его живот. Но Вэй Усянь не понял ничего. Он упорно продолжал гладить по круговой живот Хуайсана с легким нажимом. Возбуждение достигло апогея и взорвалось в мозгу мелкими лёгкими брызгами. Тело Хуайсана вздрогнуло несколько раз. Вэй сюн заволновался: — Хуайсан, все нормально? — Всё…не волнуйся… Хуайсан дышал сквозь сжатые зубы, боясь закричать от острой волны удовольствия. Тело расслабилось. — Мне…уже лучше… Вэй сюн убрал руку с живота Хуайсана: — Хорошо. Просто полежи. Отдохни немного. Через пару часов пойдем. Вэй Усянь выглянул в окно: — Нет, лучше через часа три. Он присел к столу, расправился с остатками вина. Потом прилег рядом и засопел носом. Хуайсан повернулся к нему. Вэй сюн сладко спал. Хуайсану не спалось. Он любовался и любовался на это шикарное совершенство. Медленно переводя глаза, он скользил взглядом от идеальной линии волос, изящному утонченному профилю, разглядывал длинные ресницы, правильный нос, пухлые губы, красивую форму скул и подбородка, переходя на нежную шею с аккуратным кадыком, нежные ключицы, сильные плечи и руки, тонкую талию, стройные бедра, длинные ноги. Он жадно вбирал все это великолепие широко открытыми глазами и страждущим сердцем. Так хотелось все это сохранить в душе и сердце, навсегда запомнить, чтобы нарисовать потом прекрасный портрет. Хуайсан так залюбовался, что даже забыл о дискомфорте в своих нижних одеждах. «Ладно, вернусь в гостевую комнату, потом помоюсь и постираю. Главное, чтобы дагэ ни о чём не догадался.» Он любовался и любовался, словно перед ним была прекрасная картина, произведение искусства. Время замерло, Хуайсан настолько потерялся в часах, что даже приблизительно не мог сказать сколько прошло времени. Наконец Вэй сюн открыл прекрасные заспанные глаза: — Хуайсан, ты уже не спишь? Нам пора. Вставай. Наверняка уже все пьяные разбредаются по комнатам. Ощутив, что на нем все высохло и теперь нижние одежды стоят колом, Хуайсан с трудом встал и надел сапоги. Они вышли из трактира. Хуайсан, как всегда пару раз споткнулся, так как голову свернул, боясь даже на секунду отвести восхищенный взгляд от прекрасного одноклассника. Вэй Усянь вздохнул и обнял того за талию: — Хуайсан, смотри под ноги. И, как тогда в лесу, Хуайсан просто положил голову ему на грудь. Было уже достаточно темно и их никто не видел. Хуайсану хотелось так идти хоть всю вечность. Ощущать тепло родного плеча, слышать ровное биение любимого сердца. И таять, таять от неимоверного восторга, плавиться легкой снежинкой в его сильных руках. Но все хорошее когда-нибудь кончается. Вскоре они пришли к башне Кои. Поднимаясь по ступенькам, Вэй сюн по-прежнему поддерживал Хуайсана за талию. Проводив его до дверей, Вэй Усянь пошел к покоям, которые были отведены ему с Цзян Чэном. Хуайсан смотрел ему вслед, пока он не растворился в темноте. Тогда он тихонько вошел и юркнул в купальню. Чтобы нечаянно не разбудить дагэ, он быстренько разделся и скользнул в воду. Грязные штаны тут же намылил и застирал. Не сразу услышал как дверь открылась: — Хуайсан? Ты пришел? — Да, дагэ… — Хорошо, тогда я пойду спать. — Спокойной ночи, дагэ. От взгляда Хуайсана не укрылось, с каким удивлением старший скользнул взглядом по мокрым после стирки вещам. Но тот тут же умерил свое любопытство и пошел спать. Хуайсан вздохнул. «Милый дагэ! Прости, я ничего не могу сделать. Еще два дня и это закончится. Прости. Но твой младший, кажется, сходит с ума…» Вспомнив как рука прекрасного парня лежала на его талии, Хуайсан ощутил такое сильное возбуждение, что снова не утерпел. Разбуженный стонами, старший брат подошел к двери: — Хуайсан, потише, пожалуйста. Это остудило немного буйную головушку Хуайсана и он решил, что пора спать, пока дагэ не догадался о его состоянии. Уже лежа в постели, Хуайсан мучился от того, что напряжение не давало расслабиться и заснуть. Он так и проворочался в постели до поздней ночи. Потом просто усталость все-таки взяла верх. Во сне он видел себя снова в купальне. Заходит Вэй сюн, улыбается, откидывает шикарный водопад волос и раздевается. Через минуту он уже оказывается в воде. Хуайсан счастливо вздыхает и расслабленно льнет к нему. Долгий поцелуй, потом прекрасный парень подхватывает его под бедра. Хуайсан с радостью подчиняется. Проснулся он от того, что ощущение влажности стало достаточно дискомфортным. Было утро. Хуайсан встал и снова направился а купальню, прихватив с собой простынь. На его счастье старший уже ушёл. Хуайсан долго мылся, пока снова Не Минцзюэ и Лань Сичэнь не зашли в покои. На этот раз дагэ не стал заходить в купальню. Но зато целый день Хуайсан ловил на себе его любопытные взгляды, которые изредка тот бросал тайком на него. Но старший молчал, ничего не спрашивал. А Хуайсан ходил эти дни словно шальной. Он ничего не видел и не слышал, он словно ослеп и оглох, как тетерев в брачный период. Он не горел желанием подслушивать разговоры, он полностью погрузился в свои ощущения и переживания. Перебирая все события, когда они пили с Вэй сюном, Хуайсан то впадал в сильнейшее возбуждение, то в необычайно романтическое настроение, то в поэтическую меланхолию, то в светлую печаль. И все эти состояния были до того восхитительны, что Хуайсан ни за что бы не расстался ни с одним из них. Правда изредка его приводили в чувство злобные взгляды Лань Чжаня и он спешил ретироваться подальше от свирепого подмастерья. Да и чего так смотреть? Хуайсан и раньше во время их учебы в Гусу имел привычку ходить с Вэй сюном в трактир, а потом с невинным видом спать в одной кровати. Так чего же так нервничать то? Или подмастерье учителя Ланя был не в курсе? Все он прекрасно знал! Или пожили в одной палатке и Лань Чжань теперь считает его своим? Теперь нельзя со своим однокашником сбегать в трактир? Временами накатывало возмущение: «Вэй сюн не его собственность! У него уже была возможность стать ему близким другом! Но он испортил все своим нудежом и пустыми нотациями! Он же прекрасно знает, что с Вэй сюном так нельзя! Почему не нашел в себе силы остановиться и хоть один разок по-нормальному выслушать его? А ведь именно сейчас Вэй сюн так нуждается в том, чтобы просто нормально поговорить! Какое он имеет право сейчас ревновать? Ведь он ничего не сделал в плане того, чтобы просто сесть и выслушать!» Хотя Хуайсан был уверен, что Лань Чжань не в курсе их нынешних вылазок в трактир. Но стойкий аромат лотоса, который теперь окутывал Хуайсана с ног до головы, его ни с чем нельзя было перепутать и с ним ничего нельзя было поделать. Да Хуайсан и не пытался что-то с этим делать. Он купался в этом аромате, вдыхал его полной грудью, наслаждался им, он жил им эти дни, дышал, словно это был его воздух. Жизненно необходимый воздух. Даже в гостевых покоях братьев Не все пропахло лотосами. Лань Сичэнь каждый раз принюхивался и вздыхал. Но что он мог сделать? Только вздыхать. А Хуайсан бегал на самые настоящие свидания в трактир и был счастлив, как никогда. В душе он понимал, что подобное не может длиться вечно. Да, не может. Уже в последний день совета кланов Хуайсан последовал совету Вэй Усяня не пить залпом одну за другой, а закусывать, они смогли подольше поговорить о серьёзных вещах. — Вэй сюн, я все время думаю о том, что же ты целых три месяца делал на древнем могильнике? — Что делал? Знаешь, я больше размышлял. У меня было много времени. За это время я научился добывать информацию от покойников. Научился управлять тьмой. Как ни странно, она не убила меня, не превратила в марионетку, не высосала из меня жизненную силу. А наоборот дала мне сил жить дальше и бороться. Там я долго размышлял и изобрел музыкальные практики, которые могли очень многое. Я научился поднимать мёртвых и управлять ими. Там же я нашел ту самую пещеру, в которой прятался еще ребёнком. Я вспомнил это совсем неожиданно, что там было защитное поле, которое защищало меня от людей и от бродячих собак. Я вспомнил как можно восстановить это защитное поле и сделал это. Там же в этой самой пещере я нарисовал первые эскизы стигийской тигриной печати. Но для её функционирования нужны были два куска железа. Один дал о себе знать, когда я исследовал кровавый пруд. Я тебе уже рассказывал об этом. Да, до того я долго не мог понять для чего он был создан. Я провел множество экспериментов. Как оказалось он играет роль своеобразного инкубатора для монстров и всякого рода гибридных страшилищ. Тогда я решил в этом пруду залечить свои раны. Получилось неплохо. Окрепнув, я вспомнил о другом куске опасной железяки. Тогда я прямиком отправился в пещеру на горе Муси и принес оттуда старый меч. Про это я тебе уже говорил. Три года назад он мне сослужил неплохую службу. Благодаря тому, что он воткнулся в нёбо черепахи, я остался жив и не был проглочен этой жуткой тварью. Все эти три месяца меня никто не преследовал, так как я предположительно пропал без вести. И я спокойно мог сделать все свои дела. Однако, чтобы лишний раз не попадаться никому на глаза, я изготовил по памяти талисман перемещения. Хотя он уже был изобретён до меня моей матушкой. Я помню лишь принцип его действия. Но механизмы, приводящие в движение временные каналы и пространственные слои я не знал. Так как был слишком мал для этого. Так что можно сказать, что мне пришлось изобретать его заново. И, да, у меня не было под рукой ни бумаги, ни чернил. Все чертежи остались на стенах и полу пещеры. Даже талисман перемещения пришлось написать на маленьком круглом белом камушке. Кстати сказать, эти белые камушки я насобирал там же. — И что же, теперь эти чертежи пропали? — Нет, почему? Я планирую вернуться туда и переписать всё, что накарябал белыми камушками на стенках и на полу. Не пропадать же добру. Хуайсан восхищенно выдохнул: — Вэй сюн, ты и правда гений! Вэй Усянь покачал головой: — Думаю здесь никакой гениальности, просто мне нужно было выживать. И я выжил. И чтобы не сойти с ума в этом гиблом месте, я принялся занимать голову. В результате изобрел много интересных вещей. Как только у меня появится такая возможность, я сразу постараюсь их все изготовить. Хуайсан вздохнул, кивнул головой: — Вэй сюн, не сердись, но ты правда гений. Не каждый смог бы выжить на горе трупов. Могу смело поспорить, что любой на твоём месте сначала закатил бы истерику, а потом сошёл бы с ума от страха. И твари бы воспользовались этим, превратив его в зомби. — Хорошо, Хуайсан, я не буду возражать, — улыбнулся Вэй Усянь. От его улыбки Хуайсану стало теплее, он взял чарку: — Вэй сюн, ты теперь редко улыбаешься. Давай я выпью за твою улыбку. — Давай. И за твою наблюдательность и душевность, Хуайсан. Из всех моих друзей только ты один остался прежним. Давай выпьем за дружбу. — Давай. А ты самый лучший друг на свете. — А вот за это мы в юности ни разу не пили. Пили за всякую ерунду. — Возможно это потому, что мы выросли. — Возможно. Вэй Усянь поднял чашу и они одновременно выпили. Хуайсан сказал: — Знаешь, Вэй сюн. Ты как хочешь, но меня раздражает несправедливость. Ведь если бы не ты и твоя тигриная печать, то войну бы мы не выиграли. Почему клан Цзинь приписывает заслуги себе? — Не расстраивайся, Хуайсан, я изобретал эту штуку не ради славы. А ради победы над злом. Так что победа это целиком наша общая заслуга. Хуайсан вздохнул и задумался: — Нет, это несправедливо. Все равно несправедливо. — Не думай об этом. Давай лучше выпьем. Хуайсан схватился за чашу. — Подожди, сначала немного поешь. Снова возле его рта оказались палочки с куском мяса. Хуайсан послушно съел его. Уже перевалило за полночь, когда они поняли, что засиделись. Завтра уже заканчивалось торжество и гости должны будут разъехаться, потому они прервали приятное занятие и пошли назад. Вэй Усянь поддерживал Хуайсана, чтобы тот не упал. А Хуайсан, прислонившись к груди Вэй сюна, с наслаждением вдыхал полной грудью пьнящий аромат лотоса. Понимая, что подобное, возможно произойдёт не скоро, он расслабился по максимуму, чтобы запомнить каждое свое ощущение. Проводив взглядом прекрасного друга, Хуайсан сразу пошел в купальню, так как просто не мог не думать о нем. И это будоражило и без того натянутые нервы, отдаваясь неясным томлением. Он снова чуть ли не до утра проторчал в воде, пока не стали дрожать от слабости руки и ноги, а мозг не затуманила неимоверная усталость. Утром Не Минцзюэ снова не стал ничего спрашивать, а деликатно промолчал, он лишь взял под руку пришедшего за ним Лань Сичэня и пошел с ним пройтись вдоль огромного цветника с большими белыми пионами. Хуайсан проснулся и поспешил в залу. Но, к его огорчению, юньмэнцев там на месте не оказалось. Когда уже все собрались и принялись рассаживаться, Хуайсан спросил у подошедшего к ним Лань Сичэня: — Сичэнь гэ, а где Цзян сюн и Вэй сюн? Ты не знаешь? Лань Сичэнь пожал плечами, в глазах была печаль: — Молодой господин Вэй не изменяет своей давней привычке. Они ушли ночью. — Ночью? — Да, слуги только что доложили главе Цзинь, что господа из Юньмэна отлучились ночью по важным делам и приносят свои извинения. Не Минцзюэ пошутил: — Надо проверить, ни у кого не сбрита борода? Но Хуайсан и Лань Сичэнь даже не смогли улыбнуться. Они понурились и каждый молча пошел занимать свое место. Хуайсану казалось, что никакие это не дела. Лань Сичэнь сказал: — Думаю дела тут не при чём. Не Минцзюэ ответил с ухмылкой: — Скорее всего сыграла роль ревность Цзян Чэна и его истеричный характер. Он повернулся к Хуайсану: — Хуайсан, как ты думаешь? Хуайсан резко покраснел и прикрылся веером. Не Минцзюэ вздохнул и тоже пошел и сел на самое место. Завтрак прошел в молчании, словно каждый в этом зале разделял сейчас настроение Хуайсана и Лань Сичэня. Вдруг в самом конце пира встал до того сидевший с весьма хмурым видом Цзинь Гуаньяо, он сделал обьявление: — Дорогие гости, приглашаем вас всех в следующем месяце на охоту на гору Байфэн. Это было настолько неожиданно даже для самого Цзинь Гуаншаня, Хуайсан заметил только, как глава Цзинь поднял брови и головой покачал. По окончании завтрака Хуайсан замешкался, ему почему-то показались странными не согласованные действия двоих прохиндеев. Цзинь Гуаншань спросил у Цзинь Гуаньяо: — Осилишь? Тебе придется организовать все и обозначить границы угодий. — Конечно, отец, — улыбнулся Цзинь Гуаньяо, сверкнув ямочками, — вы же сами знаете, что нам нужно показать кто теперь хозяин. Эта охота придаст вес нашему ордену. Пусть все привыкают к тому, кто здесь главный организатор всех мероприятий. Цзинь Гуаншань согласился: — И то верно. Давай, действуй. Они говорили между собой почти шепотом, но натренированный слух Хуайсана различал каждое слово, каждую интонацию. «Вон оно что. Хозяевами себя почувствовали.» Он вышел тихонько из залы, затерявшись в группе адептов какого-то ордена, который покидал последним роскошный зал. Добравшись до дома, Хуайсан сразу же взялся писать в свой дневник: «Дорогой дневник, вот и прошел торжественный банкет в честь завершения Аннигиляции солнца. Я не ожидал, что заправлять этим банкетом будет Мэн Яо, он же Цзинь Гуаньяо. Глава Цзинь признал своего сына. Он не мог не признать, ведь тот же теперь народный герой. А это придаёт немалый вес ордену Ланьлин Цзинь. Теперь у них есть все причины трубить об этом на всю Поднебесную и задирать перед всеми нос. Ведь орден Ланьлин Цзинь спит и видит себя на макушке заклинательского мира. Думаю, Мэн Яо найдёт способ забраться повыше. Ему главное ногу просунуть, а уж самому целиком пролезть не доставит много труда. Мэн Яо хитер и жесток, он запросто расправился со своими же подельниками, как только запахло жареным. Оставил в живых одного Сюэ Яна. Значит он ему нужен! И на совете кланов я убедился в этом. Да, в жестокости ему нет равных, дагэ рассказывал с каким выражением на лице он убивал людей. И тут же сыграл из себя благородного, когда делал вид, что спасает дагэ. Не верю я ему! Вот нисколько не верю! Думаю глава ордена Ланьлин Цзинь пригрел гадюку на груди. Но пока Мэн Яо разыгрывает из себя шустрого малого, готового услужить своему папаше. Ладно, поживем, увидим. Он хитер и ни в коем случае нельзя показывать при нем даже малейшие признаки интеллекта. Иначе несдобровать тому человеку. Ну да ладно, самое главное, что мне удалось провести время с дорогим моему сердцу Вэй сюном. Не знаю, что нашло на меня, но его новый образ и острая сногсшибательная красота просто сводят с ума! Это невероятно! Он настолько прекрасен! И пусть эта красота мрачная и роковая, невозможно отвести глаз от этого чуда! О небеса, я не видел ничего прекраснее! Сегодня же начну картину, как прекрасный молодой господин сидит за столом, держа в руке черный сосуд с вином. Картина будет в чёрных и ярко-красных тонах. Убийственное сочетание, довольно смелое и экстравагантное. А я… Кошмар, что творилось со мной! Кажется во мне проснулись разом все чувства, все ощущения, все эмоции. Я думал, что я сойду с ума от такого количества удовольствия! Я был словно пьяный, ходил как сумасшедший, ничего не замечая вокруг себя. Но Вэй сюн… Прекрасный невинный Вэй сюн! Он подумал опять, что мне плохо. Знал бы он, что мне слишком хорошо! Он не обнимал бы меня тогда во сне. Он бы уже пинком спустил меня с лестницы и запретил бы приближаться к себе. Но я слишком люблю его, чтобы потерять!» На полях приписал: «Еще несколько обьятий в мою копилочку ощущений. Он держал меня в обьятиях и поил вином. А мне так хотелось поцеловать эти пальцы. Он нес меня на кровать, а мне так хотелось, чтобы он сорвал с меня одежду. Я замарал штаны, когда он мне делал массаж. Он не придал этому значения, думая, что просто затронул какие-то точки на моем теле. И я не смог сдержаться. Не знаю как расценивать все эти события и свои состояния. Но это было только с ним. Больше ни с кем подобных ощущений я не испытывал. И уже вряд ли испытаю.» Хуайсан закрыл дневник. Еще многое хотелось написать, но надо было обдумать. Он вышел из комнаты и пошел за красками и холстом. На выходе из крепости ему попался старший брат, который снова с молчаливым интересом посмотрел на него. «Он хочет мне что-то сказать, но не знает как…» По прибытии домой старший некоторое время молчал, внимательно наблюдая за младшеньким, словно что-то обдумывая. Через пару дней дагэ наконец решился на серьёзный разговор: — Хуайсан, ты уже достаточно взрослый. Тебе уже почти двадцать. Может тебе пора жениться? — Но дагэ сам еще не женат. — У меня сейчас очень мало времени. Да и я не встретил пока ту, которая бы совпадала с моим идеалом. — Ты хочешь, чтобы она была похожа на мадам Юй? Не Минцзюэ вздохнул и кивнул: — В нашем ордене немало девушек других фамилий, они достаточно смелые, сильные, любая из них спокойно заткнет за пояс любого далеко не слабого мужчину. Но все не то. Наши предки все женились, когда им было за тридцать и ничего страшного. — Так мне будет только двадцать. — Ты вполне созрел для женитьбы. Может посватаемся все-таки в Пристань лотоса? Хуайсан залился румянцем: — Что ты, дагэ? Нет, ни в коем случае! — Но почему же? Что в этом страшного? Или ты так и будешь бегать на свидания? У нас уже все пропахло лотосами, даже Лань Сичэнь заметил столь необычайное явление. Или ты думаешь, что никто не замечает? Хуайсан замахал руками: — Нет, нет, он не должен этого знать! А если он начнет меня презирать? Я его тогда потеряю навсегда! Дагэ удивился: — У вас…эээ…ничего не было? — Нет конечно. Мы просто сидели в трактире и выпивали. Как когда-то в юности. — Странно. Но может тогда найдём тебе подходящего парня? Хуайсан задумался: — Парня? Зачем мне парень? — Я подумал, что тебе нравятся парни. — Не думал об этом. Да и парни мне не нравились. Старший брат растерялся. Он подумал несколько секунд, потом осторожно спросил: — Тогда, что сделаем? Может подыщем тебе подходящую девушку? Я думаю тебе не надо такую, как наши девушки. Тебе надо такую же нежную как и ты сам. Например дева Цинь Су из ордена Лаолинь Цинь была бы неплохой партией для тебя. Она тихая, скромная, красивая. Хуайсан вздохнул, покачал головой: — Дагэ, я не знаю, мне может и нравились когда-то девушки. Только чисто внешне, полюбоваться. Но я никогда не имел на них виды и ни одну из них не рассматривал на предмет женитьбы. Не Минцзюэ снова задумался: — Странный ты у меня. Парни тебе не нравятся. Девушки тоже не нравятся. Как тогда быть? Хуайсан ощутил, что щеки раскалились докрасна, словно сковородка на большом огне. Да так горячо было, что из глаз брызнули слезы. Он обмахнул пылающие щеки и прикрывшись веером, тихо сказал: — Дагэ, прости, но мне нравится только один человек на земле. И ты знаешь кто это. Старший брат печально кивнул. Хуайсан продолжил: — Но он недоступен для меня. Я слишком его люблю, чтобы так глупо потерять. Слишком… Договорив фразу, Хуайсан почувствовал как по разгоряченным щекам обильно текут слёзы. Старший брат потрепал Хуайсана по плечу: — Хуайсан, не расстраивайся, со временем пройдет. Хуайсан опустил голову: — Не знаю. Возможно, что нет… Он для меня единственный человек, кто в моем сердце. Не Минцзюэ поднял удивлённо брови. Хуайсан отложил веер, серьезно посмотрел на старшего брата и твердо повторил: — Да, дагэ. Он единственный, кто в моем сердце.