Незнайка.

«Унылые стены. Унылый денёк. Унылую серость С души отлепляю. Тоска на арене… Я так одинок… Цинхэ, моя крепость Покой охраняет. Покой охраняет… Но нет во мне сна… Об этом лишь знают Тоска и луна…» После визита Гуаньяо он сказал старшему: — Дагэ, тебе не кажется, что Гуаньяо как-то немного фальшивит? Дагэ задумался: — Вроде нет, не кажется. Хуайсан, почему ты об этом спрашиваешь? — Мне кажется, что-то не так. — Эх, я к сожалению не разбираюсь в музыке. — Да, я тоже. Сейчас бы знал ноты, записал бы. — Надо, чтобы кто-то знающий послушал. — К сожалению, у нас тут таких нет. — Жаль. — Давай спросим Сичэнь гэ? — Хорошо. — Хотя, ну музыка и музыка. Ну сфальшивил, как это может повлиять на что-то? — Дагэ, знаешь? У Гуаньяо очень хорошая память. Он не мог не запомнить как правильно надо играть. — Мне кажется, он просто сам не особо придаёт этому значение. — Думаешь? Но зачем он тогда приходит к нам? Не Минцзюэ ответил: — Может просто хочет помириться? И под предлогом помощи каждый раз упорно идёт сюда. — Дагэ, но мне кажется, ты не особо рад его видеть. — Это верно. — Тогда зачем терпишь его? — Просто пытаюсь до него достучаться. Хочу, чтобы он наконец понял, что Сюэ Яна просто необходимо казнить. Вечером Хуайсан писал в своём дневнике: «Не знаю почему, но мне показалось, что Гуанъяо фальшивит. Я ведь уже бесчисленное множество раз слушал эту мелодию, что даже могу её напеть. Но чтобы Гуанъяо со своей цепкой памятью забыл как надо играть, это невозможно. А это значит… Что это значит? Что он намеренно внёс свои изменения в мелодию? Может это так и надо? Хотя вряд ли. Или просто решил сочинить что-то свое? С его способностями вполне мог. Возможно ему просто приелась одна и та же музыка и он решил присочинить. Вполне возможно. Хотя эта мелодия несёт определённый смысл. Можно ли менять какую-то часть мелодии? Сичэнь гэ ничего об этом не говорил. Но мы и не спрашивали. В любом случае, каждый музыкант может привнести что-то свое. Можно ли так делать с «Омовением»? Неизвестно. Если бы это так и было, то не думаю, что Лань Сичэнь не предупредил бы дагэ об этом. Жалко нет Вэй сюна. Он бы сразу нашёл различия. У него совершенно абсолютный слух. И для него это не составило бы труда. Ну ладно. Главное, чтобы это не повредило эмоциональному состоянию дагэ. Но, вроде как не похоже, чтобы дагэ сильно гневался. Если только Гуаньяо не провоцировал его постоянно на гнев, не выводил бы его из себя своими мерзкими представлениями. И ведь знает, мерзавец, чем можно рассердить моего дагэ и пользуется этим. На советах кланов он усиленно флиртует с Сюэ Яном. А потом делает глаза невинной овечки начинает рассказывать сказки. Якобы его отец благоволит к преступнику, а Гуаньяо всего лишь приставлен за Сюэ Яном присматривать. И вообще он белый и пушистый, невинен, словно ангел во плоти. И все его обижают. А он такой наивный. Слишком уж много скелетов в шкафу у этого наивного деревенского паренька, как любит называть его Сичэнь гэ. Хотя, приходя к нам, он выглядит вполне искренне. Может я придираюсь? Потому, что слишком много смертей на его совести? И это вполне возможно. Может он и вправду хочет помочь? Всё таки они названные братья. Да и это всего лишь мелодия для успокоения нервов. Не думаю, что мелодией можно навредить. Возможно он так увлекся, что решил сочинить своё? Но все равно надо, чтобы Сичэнь гэ это услышал. Мне так будет спокойнее.» Но Лань Сичэнь все не приходил. Хуайсан уже отчаялся, не зная к кому обратиться за помощью, как вдруг пришел Сичэнь гэ. Хуайсан со всех ног бросился ему навстречу: — Сичэнь гэ, как я рад, что ты пришел? — Здравствуй, Хуайсан, как дела? — Знаешь, Сичэнь гэ, я хотел бы, чтобы ты послушал музыку, когда играет брат Гуаньяо. Лань Сичэнь улыбнулся: — Хуайсан, я знаю эту мелодию наизусть. — Это хорошо. Тогда ты сможешь отличить, если человек начнет фальшивить. — Конечно смогу. Но в случае с Гуаньяо вряд ли. У него очень хорошая память. Да и играет он без малого месяца три. — Но все равно, пожалуйста, послушай. — Хорошо, хорошо. Как скажешь. Но в этот день Лань Сичэнь не обнаружил ничего подозрительного. — Хуайсан, возможно тебе показалось. Хотя, мелодия достаточно сложная. Не каждому дано с первого раза правильно воспроизвести ноты. Вон орден Молин Су до сих пор так и не научились играть на музыкальных инструментах. Так и фальшивят. — Но если немного сфальшивить, эта мелодия не навредит? — Не навредит. Но и не поможет. Хуайсан вздохнул: — Ну ладно, главное не навредит. Спасибо, Сичэнь гэ. — Совершенно не за что. Чтобы тебе было спокойнее, я проконтролирую. Сичэнь гэ еще неделю каждый день навещал их, но за это время Цзинь Гуаньяо так старался, что ни разу не сфальшивил. Наверняка под чутким руководством главы Лань Гуаньяо более ответственно подходил к процессу музицирования. Внезапно один из учеников упал с лесов, потом у Лань Цижэня случился сердечный приступ и Лань Сичэню пришлось взять на себя предметы, которые вёл учитель Лань. Так что он снова оказался завален делами по самую макушку. Он говорил Не Минцзюэ: — Не могу понять, зачем он туда полез? Он же не строитель. Что я теперь буду говорить его родителям? Не Минцзюэ отвечал: — Адепты Цзинь до сих пор у тебя занимаются стройкой и ремонтом? — Да. Остались то только дети и старики. Этот ученик еще совсем подросток. — А не могли те же адепты Ланьлин Цзинь туда его заманить? — Не знаю. — Попробуй расспросить его подробнее. Лань Сичэнь вздохнул: — И дядя так не вовремя заболел. И так внезапно. Не Минцзюэ похлопал друга по плечу: — Ладно, иди разгребай проблемы. Тебе будет сложно мотаться еще и ко мне. — Минцзюэ сюн… — Ничего. За меня не беспокойся. Я уже давно самостоятельный мальчик. Все хорошо будет. Давай иди домой. — Ладно, Минцзюэ сюн, если что-то будет происходить, дай мне знать. Ты знаешь, я все равно буду беспокоиться за тебя. Друзья обнялись. Хуайсан вдруг ощутил в их объятиях что-то надрывное и порывистое, что-то трагичное. Он еще и сам не понял почему ему вдруг показалось подобное. Не Минцзюэ долго стоял и смотрел вслед другу. Лань Сичэнь шел пешком и до последнего оглядывался и махал рукой другу, пока оба не скрылись с поля зрения друг друга. Уже стоя на крепостной стене, братья увидели как глава Лань взмыл в воздух. Он снова обернулся и увидев братьев на крепостной стене, помахал еще раз на прощание. Вечером Хуайсан писал в дневнике: «Я не могу понять. Мой дагэ и Сичэнь гэ совсем другие, когда рядом нет этого Мэн Яо. Я вижу как они заботятся друг о друге. Мой дагэ в его присутствии спокоен и мягок. Но только стоит появиться Гуаньяо со своими фирменными выкрутасами и различными уловками, как мой дагэ сразу раздражается. А уж этот прохиндей знает как играть на нервах, знает каким образом можно довести дагэ до почти неконтролируемого гнева. Да и сам дагэ уже не хочет, чтобы тот приходил. Но он все равно тащится сюда в любую погоду. Что ему здесь надо? Надеюсь, дагэ скоро выкинет его. А я? Пока придется понаблюдать за ним, не могу понять чего ему от меня надо? За ним наблюдать сложно. Он так быстро меняет маски, что не успеваешь предугадать его намерения. Он то прикидывается невинной овечкой, то наивным простачком, несправедливо обиженным. С Сюэ Яном он прямо жених хоть куда, только что не лезет к нему под юбку. С папашей он очень умный и исполнительный, как когда-то будучи помощником у дагэ. Но моего дагэ он явно ненавидит. Ненавидит за то, что он непреклонен в отношении к преступнику, за то, что быстро разоблачил их намерения с Цзинь Гуаншанем, за то, что против их поползновений на верховную власть. За то, что подозревает их в массовых убийствах других кланов. Все кланы сейчас сильно ослаблены и ни у кого нет сил даже возражать им, так как уже много мелких кланов пострадало. Если бы не его дагэ, то Цзинь Гуаншань сразу стал бы верховным заклинателем. Конечно, он им мешает. Очень мешает. Дагэ теперь думает, что Гуаньяо подкатывает ко мне и очень злится. Так как он притаскивает не только веера и всякие безделушки, но и целую кучу порнографии. Что он этим хочет сказать? Хочет подсадить меня на эти книжки? Но я даже открывать их не хочу. Таким мне все там кажется мерзким и отвратным. Все эти картинки и описания. Когда я был подростком, мне было любопытно. Но теперь мне содержание этих книжек неприятно, словно кто-то их сделал специально в насмешку над прекрасным чувством. Над любовью. Облекая все это в плотскую похотливую форму. Для меня любовь это настолько святое и чистое чувство, что все остальное просто меркнет перед этим чудом. Да, я готов все отдать ему. Но прежде всего это идет от души и из сердца. Не может эта порнушка передать страсть и томление, нежность и биение сердца, любовние прекрасным предметом своей любви и готовность жертвовать собой. Здесь только физическая составляющая. А без всего этого это просто грязная порнуха и больше ничего. Человек не животное, чтобы жить только этим. Вот и я не могу. Мне кажется, рассматривая эти картинки, я оскорбляю свою любовь, оскорбляю своего прекрасного Вэй сюна. Вэй сюн! Где же ты? Скоро ли ты придешь? Я уже заждался. Но я буду ждать, сколько бы не пришлось. Я хотел бы вернуть тебя, что бы мне это ни стоило. Я люблю тебя.» Хуайсан закрыл дневник и лег спать. Каждую ночь ему хотелось, чтобы прекрасный одноклассник пришел к нему во сне. Но он где-то там тихо сидел и не высовывался. «Наверное еще рано. Вот устроится там, в своем мире, тогда придет повидаться. Не может же он так просто исчезнуть. Да. Ядро. Я совсем разленился. А если Вэй сюн придёт неожиданно? Так, что я не успею его развить? Нет. Хватит лениться, Хуайсан. Вперёд, тренироваться.» Через время старший брат сам стал настаивать на том, чтобы возобновить тренировки. Хуайсан понимал, что надо, но ещё всячески отшучивался, старший все не унимался и стоял на своем. — Хуайсан, я не могу понять, то ты все силы отдавал тренировкам. А теперь что случилось? — Дагэ, не спрашивай. Что мог еще сказать Хуайсан? Про несуществующие ядро, которое хотел подарить другу? Про то, что с пропажей Вэй сюна пропал и его энтузиазм? Но ведь он уже все решил. Пришлось начать снова тренировки. — Давай хотя бы для того, чтобы ты не был изнеженной девицей. А то, вон Гуаньяо к тебе уже пристаёт. — Что ты, дагэ, я не в его вкусе! — А кто в его вкусе? Сюэ Ян? Дева Цинь? — Нет. Мне кажется, он влюблен в Вэй сюна. — Так влюблен, что кинулся жениться сразу как он пропал? Да и с этим Сюэ Яном он не прочь шашни завести. Не бери от него подарков больше. Он безнравственный человек. — Хорошо. Ладно. Дагэ, давай заниматься. Они начали тренировку с легкой разминки и бега. Потом перешли на упражнения. Но Хуайсан все никак не мог себя заставить и продолжал отлынивать. Наконец старший всё-таки затащил Хуайсана на тренировочное поле и начал показывать незамысловатое движение, самый простой выпад, который уже давно знал каждый ребёнок. Хуайсан хоть и пообещал, но мышцы уже ослабли, он быстро уставал и потому ныл, шутил, временами возмущался. Старший обычно не ругал Хуайсана, но в этот раз он упорно продолжал командовать: — Раз, два! Резче! Быстрее! Ровнее! Раз! Два! Цзинь Гуаньяо уже не было несколько дней. В этот день он снова набрал подарков для Хуайсана и прибыл в Цинхэ. Он пришел прямо на тренировочное поле и скромненько встал с краю с самым невинным видом. Было такое ощущение, что он специально пришел позлить дагэ. Не Минцзюэ сделал вид, будто не замечает Цзинь Гуанъяо, и тот остался смиренно стоять на краю площадки и почтительно ожидать. Хуайсан уже устал, ладони саднило, плечо болело, к тому же, солнце светило непомерно ярко, и в итоге он начал манкировать и жаловаться на усталость. Хуайсан весь горел от нетерпения, когда уже дагэ отстанет от него. Обычно Не Минцзюэ лишь хмурился на подобное расхлябанное поведение и не возмущался, но сегодня вспылил: — Хуайсан, хочешь, чтобы следующий удар прилетел тебе в голову?! А ну вернись сейчас же! Хуайсан дошёл до края поля, сделал несчастное лицо, поклонился Цзинь Гуаньяо, тот ответил на приветствие. Хуайсан из-под поднятых в приветсвенном жесте рук изподлобья глянул на мужчину. На лице Цзинь Гуаньяо в этот момент промелькнула мерзкая улыбочка. Хуайсан понял, что именно сейчас лучше прикинуться дурачком, он беспечно ухмыльнулся: — Но, брат, время тренировки уже вышло! Теперь настало время отдыхать! После таких слов старший всегда позволял немного побездельничать. Но неожиданно дагэ сказал: — Ты отдыхал тридцать минут назад. Продолжай тренироваться, пока не овладеешь этим движением. «Он что? Шутит?» Хуайсан, как обычно продолжил весело хихикать: — Мне всё равно не под силу овладеть им! Хватит занятий на сегодня! Хуайсан часто говорил подобное и тогда дагэ не принуждал его заниматься. Теперь же, когда Вэй сюн вот так вот пропал, Хуайсан понял, что уже не хочет тратить на тренировки свое время и силы, каким-то образом он чувствовал, что нет смысла. Его решимость угасла и брат не неволил его. Но Не Минцзюэ отреагировал совершенно иначе, нежели чем обычно. Он выкрикнул: — Даже самый бестолковый баран уже давно бы овладел этим приёмом, а тебе всё никак не под силу?! Хуайсан никак не ожидал, что Не Минцзюэ вдруг разъярится, и, побледнев от страха, сжался в комок подле Цзинь Гуанъяо. Цзинь Гуаньяо же в этот момент приобнял Хуайсана за талию и сочувствующе улыбнулся ему. Чем окончательно вывел из себя дагэ. Хуайсан понял это слишком поздно и хотел отстраниться, но Гуаньяо держал его достаточно крепко. Со стороны они походили на двух любовников, один из которых был стеснительный, а другой более настойчив. Хуайсан снова дернулся, но напрасно. Минцзюэ же, посмотрев на них, разошёлся ещё сильнее: — Ты уже целый год не можешь освоить несколько жалких приёмов, потому что пребываешь на площадке каких-то тридцать минут, а потом начинаешь ныть, что устал! Я не требую от тебя выдающих достижений, но ты ведь не способен защитить даже самого себя! Его взгляд скользнул по руке Гуаньяо, которой тот обнимал Хуайсана за талию: — И как только в Ордене Цинхэ Не могла появиться на свет такая бесполезная шваль! В этот момент Цзинь Гуаньяо прижал к себе крепче Хуайсана, его рука скользнула вдоль бедра. Он задрал голову и с вызовом посмотрел старшему прямо в глаза. Не Минцзюэ аж задохнулся от такой наглости: — Вас обоих следует связать и сечь каждый день! «Неужели мой дагэ думает, что мы тайные любовники? Что за бред? Мой дагэ не доверяет мне?» Хуайсан, вовсе не ожидал разнузданного поведения Цзинь Гуаньяо и последующей за тем реакции дагэ, он просто затрясся от обиды. Цзинь Гуаньяо же еще сильнее сжал его в обьятиях и снова с вызовом посмотрел прямо в лицо главы Не. Дальше же произошло и вовсе невероятное. Не Минцзюэ приказал адептам: —Тащите всё из его комнаты! Не Хуайсан все-таки вырвался из цепких рук Цзинь Гуаньяо и панике бросился к дагэ: — Брат! Ты не можешь их сжечь! Цзинь Гуанъяо сверкнул ямочками, но тут же, притворившись обеспокоенным, подал вкрадчивый голосок: — Брат, не поступай, повинуясь сиюминутному порыву. Не Минцзюэ взмахнул саблей и поджег веера, произведения каллиграфии и живописи и фарфоровую утварь, все что адепты принесли из комнаты Хуайсана. Хуайсан издал истошный вопль и рванул в огонь, пытаясь спасти фарфоровую чашку, в которой лежала бабочка и белый круглый камушек. Цзинь Гуанъяо поспешно оттащил его: — Хуайсан, осторожно! Хуайсану оставалось лишь стоять и бессильно наблюдать, как дорогие его сердцу вещи, любовно собираемые годами, тают в огне. Тем временем, Цзинь Гуанъяо нежно взял его ладони в свои и тщательно осмотрел: — Ты обжёгся? Затем обратился к адептам: — Прошу вас, приготовьте снадобье. Не Минцзюэ сверлил Цзинь Гуаньяо тяжелым взглядом. Цзинь Гуанъяо, заметив недоброе выражение его лица, кое как подавил довольную улыбку, обнял Не Хуайсана за плечи и интимно прошептал: — Хуайсан, ты как? Лучше не смотри туда. Отправляйся к себе в комнату и немного отдохни. Не Хуайсан, не в силах что-то сказать, в этот момент словно окаменел. Он застыл на месте, не издавая ни звука и только смотрел перед собой совершенно красными глазами. Цзинь Гуанъяо ласково погладил Хуайсана по спине и добавил: — Ничего страшного, что те вещи пропали. В следующий раз твой третий старший брат достанет тебе новые… «Да нужны мне твои вещи! Там дорогие моему сердцу подарки погибли! Это все, что осталось мне от Вэй сюна…это всё…» Но Гуаньяо специально это сказал, чтобы позлить Не Минцзюэ и внести еще больший разлад между братьями. Не Минцзюэ перебил его голосом ледянее льда: — Я сожгу их в ту же секунду, как он притащит их в Орден. Хуайсану было обидно, что дагэ настолько во власти этого человека. «Да они оба пляшут под его дудку. И дагэ и Сичэнь гэ! Чем этот подлец с ямочками их очаровал? Или подлил чего-то в чай?» Он отшвырнул свою саблю на землю и вскричал: — Ну так жги!!! Цзинь Гуанъяо притянул его к себе поближе, что уж вовсе выглядело слишком интимно, словно между ними были уже какие-то отношения и торопливо сказал: — Хуайсан! Твой брат всё ещё разъярён. Не… Не Хуайсан, не обращая внимания на руки Цзинь Гуаньяо, которые гладили его в районе талии и бёдер, в сердцах зарычал на дагэ: — Сабля, сабля, сабля! Да кому она нахрен сдалась вместе с твоими тренировками?! Что с того, что я хочу быть бесполезной швалью?! А кому надо, тот пусть и становится главой Ордена! Если я говорю, что мне это не под силу, значит, мне это не под силу! Если я говорю, что мне это не нравится, значит, мне это не нравится! Какой смысл меня заставлять?! Хуайсан в сердцах пнул свою саблю в сторону, вырвался из рук Цзинь Гуаньяо и бросился прочь с тренировочной площадки. Цзинь Гуанъяо крикнул ему вдогонку: — Хуайсан! Хуайсан! В планы Хуайсана не входило пускать в свою комнату этого лицемера. Однако едва Цзинь Гуанъяо устремился вслед за ним, раздался холодный голос Не Минцзюэ: — Стой! Цзинь Гуанъяо замер на полпути и обернулся. Не Минцзюэ окинул его взглядом и, подавив гнев, произнёс: — У тебя всё ещё хватает смелости являться сюда? Хуайсан дальше уже не слышал, он заперся в своей комнате и дал волю слезам. Через время, он поднял голову, обвел горестным взглядом пустые полки. Из воспоминаний остался только дневник и веер, когда-то подаренный Вэй сюном со странной, загадочной надписью. Дневник спасло то, что Хуайсан последние дни прятал его под подушку. А веер он таскал всюду с собой. Вот и в этот раз, даже во время тренировки он лежал в кармане. Хуайсан вытащил эти предметы, посмотрел на них, спрятал под матрас, поднял с пола соломенную бабочку, выпавшую во время конфискации дорогого сердцу имущества. Он вздохнул, бережно расправил помятые крылышки, положил в тумбочку у кровати, вытер слезы и пошел к залу, чтобы послушать о чем говорят. Не успел он приблизиться как услышал голос Мэн Яо. Тот вкрадчиво говорил: — Хуайсан привык быть избалованным ребёнком, но он не может всю свою жизнь оставаться праздношатающимся вторым молодым господином Не из Цинхэ. В один прекрасный день он поймёт, что ты стараешься для его же блага. Брат, так же как и я понял это сейчас. «Ничего нового. Снова настраивает дагэ против меня. Как он снова быстро поменял маску! Вот отсюда и ветер дует. И все эти принудительные тренировки. Чем мой дагэ лучше Сичэнь гэ? Ведь он ими вертит, как хочет. Почему они столь слепы?» Не Минцзюэ сказал: — Если ты и в самом деле понял, то возвращайся ко мне с головой Сюэ Яна в руках. И Цзинь Гуанъяо без запинки отчеканил: — Хорошо. Хуайсану показалось это странным. Уж слишком быстро тот согласился. Не Минцзюэ бросил на него недоверчивый взгляд. Цзинь Гуанъяо пристально посмотрел в ответ и повторил: — Хорошо. Брат, я прошу дать мне последний шанс. Через два месяца я преподнесу тебе голову Сюэ Яна. Не Минцзюэ спросил: — А если ты не исполнишь обещанное? Цзинь Гуанъяо произнёс твердо и торжественно, как никогда: — А если нет, то я вверяю свою судьбу старшему брату! «Сколько пафоса! И дагэ сейчас ему поверит? Неужели поверит?» Хуайсану вдруг стало так противно, что его затошнило. Он выбрался из укрытия и вернулся в свою комнату. Вечером зашёл лекарь, принес мазь от ожогов. Хуайсан поблагодарил: — Спасибо. Гуаньяо ушёл? — Нет. Он добросовестно решил продолжать занятия. — Какие занятия? — Я только что был у главы ордена. Цзинь Гуанъяо, играл «Песнь Очищения» в Нечистой Юдоли. А еще он пред главой ордена торжественно поклялся сдержать своё слово. — Вот как? Хуайсан не мог взять никак в толк, как быстро его дагэ успокоился и даже ведет теперь задушевные разговоры с Цзинь Гуаньяо. Хуайсан тихонько снова прокрался к залу, где сидели названные братья. Цзинь Гуаньяо старался казаться открытым и сердечным, перебирал струны гуциня и рассказывал всякие забавные случаи, делился впечатлениями и всякими своими планами по тому, как он хотел бы помогать слабым и бороться с несправедливостью. Хуайсан вернулся в свою комнату и написал в дневнике: «Очень странно. Как это вдруг Цзинь Гуаньяо торжественно обещал, что через два месяца он принесет голову Сюэ Яна? Обещал ведь на свой страх и риск. Мой дагэ конечно отходчивый, но неужели он будет вечно его странные отговорки терпеть? Или он уже готовит новую отмазку? Прости, Вэй сюн, я лишился всех твоих подарочков, всего что было мне дорого. Хорошо хоть дневник и веер остался. Да несколько картин я успел спрятать в шкаф. Остались мои стихи и книжки со стихами, которые были в шкатулке. Цзинь Гуаньяо ведет себя очень осторожно. Так, что не придерешься. Скоро совет кланов. Надо бы поговорить с Сичэнь гэ.» Орден Цинхэ Не созвал Совет по военному делу. Собрались снова все кланы. Но Лань Сичэня успел перехватить Цзинь Гуаньяо. Хуайсан тут же незаметно последовал за ними. Они уединились в каменном строении, напоминающем беседку. Цзинь Гуаньяо по дороге принял удрученный вид. — Брат, представляешь, срок приближается, а я не знаю как это сделать. Если я убью Сюэ Яна, то отец сразу убьет меня! Я боюсь, что брат меня точно не простит после этого. Он мне уже не верит. Лань Сичэнь говорил: — Если брат согласился связать вас клятвой, то, стало быть, он действительно верит в тебя. Цзинь Гуанъяо уныло заметил: — Но, брат, ты ведь слышал текст этой клятвы? В каждой фразе таилось нечто большее. «И тысячи людей презрительно ткнут пальцем; да разорвёт его тело пятёрка коней» — звучит как явное предупреждение для меня. Я… Я впервые слышал подобный обет. «Что за бред он несёт? Не мог мой дагэ заставить его произнести подобную чушь! Это вовсе не в его манере, пользоваться всякими глупыми баснями!» Лань Сичэнь ласково ответил: — Он сказал: «в случае вероломства». А ты разве задумал клятвоотступничество? Это ведь не так, тогда к чему же столь тревожиться об этом? Цзинь Гуанъяо подтвердил: — Верно, не так. Но брат уже давно укоренился в своём мнении обо мне, поэтому я и не знаю, как изменить его. «Врешь, гад! , — подумал Хуайсан, — не слышал я никакой такой клятвы. Ты снова юлил своей драгоценной задницей и выкручивался.» Лань Сичэнь ответил: — Тем не менее, он всегда ценил твои способности и надеялся, что ты сможешь выбрать правильный путь. Цзинь Гуанъяо сказал: — Дело вовсе не в том, будто я не понимаю, что правильно, а что нет. Просто порой я оказываюсь бессилен перед обстоятельствами. Как, например, сейчас, куда ни кинь, всюду клин, но я должен каким-то образом поступить так, как устроит всех. И я бы не обратил ни малейшего внимания на посторонних, но… Неужели я и впрямь как-то обидел нашего старшего брата? Брат, ты сам все слышал. Слышал, как он назвал меня. Лань Сичэнь вздохнул: — В тот момент ярость застлала ему глаза и лишила возможности думать, прежде чем говорить. Сейчас нрав нашего брата уже не идёт ни в какое сравнение с прошлым, поэтому пуще всего опасайся вновь вызвать его гнев. В последнее время сущность сабли всё сильнее воздействует на брата. Не Хуайсан снова препирался с ним, и они до сих пор так и не помирились. И хотя Хуайсан ещё обижался в душе на своего дагэ, все же он понимал, что Гуанъяо сейчас говорит неправду и Сичэнь гэ снова повёлся на лживые речи этого лицемера. «Ага, Сичэнь, какой ты наивный! Какой к черту дух сабли? Да он один бьётся и никак этим остолопам доказать не может насколько опасен этот Сюэ Ян! А в это время опасный преступник гуляет на свободе! И сколько еще людей погибнет! Но всем абсолютно наплевать! Все заняты выдуманными проблемами Цзинь Гуаньяо.» Цзинь Гуанъяо сделал над собой усилие, чтобы изобразить, что его едва ли не душили слезы: — О если он смог сказать подобное в порыве гнева, то, в таком случае, что же он думает обо мне в своём обычном состоянии? Неужели из-за своего происхождения, которое я не волен выбирать, из-за матери, которая не была вольна выбирать свою участь, мне теперь всю жизнь придётся терпеть унижения и издевательства? А если так, то чем тогда мой брат отличается от остальных, презрительно смотрящих на меня сверху вниз? Что бы я ни делал, в конечном итоге меня клеймят одной лишь фразой — «сын шлюхи». «Что он врет! Они последнее время очень мило беседовали. Неправда! Дагэ не называл его так!» Голос брата раздался над ухом: — Ты не видел Сичэня? Хуайсан показал на беседку, тихо ответил: — Там. И Гуаньяо снова врёт. Жалуется, что ты его называешь сыном шлюхи. Говорит, что ты заставил его произнести клятву. — Какую еще клятву? Брови дагэ нахмурились, он подошел к двери и постучал. За дверью промолчали. — Никого нет. — Дагэ, они там. Не Минцзюэ пнул дверь ногой. Теперь Хуайсан мог видеть, что творится в беседке. Цзинь Гуаньяо еле успел спрятаться за спину Лань Сичэня. Не Минцзюэ мгновенно обнажил саблю, Лань Сичэнь парировал удар своим мечом, одновременно выкрикнув: — Беги! Цзинь Гуанъяо стрелой вылетел на улицу. Хуайсан так и хотел поставить ему подножку, но не успел. Тот резво перепрыгнул через его ногу и побежал. Хуайсан побежал следом, намереваясь поймать его. Не Минцзюэ спешно отпихнул Лань Сичэня в сторону: — Не стой у меня на пути! Не Минцзюэ выскочил наружу и пустился за Гуаньяо в погоню. Но тот скрылся в галерее. Хуайсан потерял его из виду, озираясь по сторонам, он не заметил, как на него налетел дагэ, размахивая саблей. В запале, не заметив младшего, он нечаянно ранил его в ногу и в руку. Не заметив этого, он помчался дальше. Хуайсан развернулся и по инерции ещё побежал за старшим. Не Минцзюэ в этот момент уже выбежал на площадку и метался словно слепой, нападая на любого, попадающегося ему на глаза. Все разбегались от него врассыпную. Добежав до площадки, Хуайсана скрутила боль. Несмотря на это, он, зажав рану на руке, изо всех сил пытался доковылять до Не Минцзюэ, с трудом волоча за собой ногу. Увидев, что тот замер на месте, Не Хуайсан воскликнул сквозь слёзы: — Брат! Брат, это я, опусти саблю, это я! Старший резко остановился, увидев раненого Хуайсана и словно только что очнувшись, прошептал: — Хуайсан? Что с тобой? Кто тебя ранил? По лицу старшего текла кровь. — Дагэ! Хуайсан, кое как волоча ногу, поковылял к Не Минцзюэ, но так и не сумел дойти до брата. Кто-то крепко взял его за плечи и задержал: — Не ходи туда. Он тебя не узнаёт. — Пусти… Хуайсан попытался вырваться, но его довольно крепко держали. Он дернулся изо всех сил, резкая боль в руке и ноге дала о себе знать, Хуайсан на секунду замер. В этот момент Не Минцзюэ тяжело рухнул на землю. Хуайсан все-таки вырвался, в слезах с каким-то безнадежным отчаянием, несмотря на боль в ноге, подбежал к бездыханному брату, следом выбежал Лань Сичэнь и тоже кинулся к Не Минцзюэ. Он обнял его, взял за руку, прощупывая пульс. Попытался передать ему духовные силы, но было уже поздно. Поняв, что тот уже не дышит и его сердце не бьется, он молча застыл возле мертвого друга, лицо его было необычайно бледно. Он продолжал сжимать тело друга в своих руках, еще не веря в случившееся. — Брат… прости… я не успел… тебя спасти, —услышал Хуайсан тихий прерывающийся голос Лань Сичэня. Хуайсан только прикоснулся к неподвижной руке дагэ. Ещё не поверив в только что произошедшее, он обнял бездыханное тело брата, в отчаянии и надежде позвал: — Дагэ, дагэ! Дагэ, очнись, пожалуйста! Что с тобой? Дагэ! Подоспевший лекарь кое как высвободил его из рук Сичэня и Хуайсана, чтобы осмотреть Не Минцзюэ: — Он мёртв. Похоже на искажение ци. Хуайсан, ещё не веря, переспросил: — Что? — Глава Ордена мёртв. Осознание действительности ударило наотмашь по голове, страшная правда безжалостно сбила с ног. — Я не верю…не верю…это неправда. Он повернул лицо в сторону Гуаньяо: — Зачем ты меня держал? Зачем? — Я боялся, что он не узнает тебя. — Да какое твоё дело? Если бы я дошёл до него, он бы не умер! Не умер! Эта фраза забрала у Хуайсана последние силы. Лицо Гуаньяо расплывалось перед ним, принимая форму большой тарелки с ямочками и зловещим оскалом. Голова закружилась, резко стало плохо. Перед глазами плыли лица присутствующих, лицо дагэ, черты которого резко заострились, кровь на нем казалась чёрной. Сичэнь гэ стоял рядом на коленях ни жив, ни мертв, его лицо тоже казалось безжизненной белой маской, по лицу текли слезы. Хуайсан обвел всех взглядом. Он поднял голову, посмотрел еще раз на Сичэня, который еще бессознательно гладил друга по руке, словно пытаясь разбудить, на враз неестественно побелевшее лицо дагэ и провалился в черную, липкую темноту. Он не знал сколько прошло времени, не понимал где он, что с ним. Когда он смог открыть глаза, по погоде за окном понял, что уже начинается осень. Слуга, сидевший в его комнате тут же встал и позвал лекаря. Пришел лекарь, произвёл осмотр, выписал лекарства. Сказал, что Хуайсану необходимы прогулки на свежем воздухе. Но никуда не хотелось. Хуайсан продолжал лежать, бесцельно глядя то в окно, то в потолок. К нему приходил то лекарь, то управляющий, то дядюшки с тетушками. Все они осторожно пытались поговорить с ним. Но Хуайсан не реагировал на людей. Все они ему казались безликой серой массой. Мелькали лица, сливаясь в одно пятно, слышались голоса, смешиваясь в неясный шум. Этот шум казалось был в его голове. Таким образом он пролежал ещё пару месяцев. К нему приходили главы кланов выразить соболезнования. Но он не понимал о чем они говорят. Наконец пришел Лань Сичэнь. Он сел возле кровати, взял руку Хуайсана в свою. Его душили слезы. — Прости, Хуайсан, это моя вина. Это были первые слова, которые разобрал Хуайсан. Он только смог ответить: — Не нужно… Лань Сичэнь посидел еще немного и ушел странно сгорбившись и шаркая ногами словно древний старик. Хуайсан вздохнул, комок в груди наконец лопнул и Хуайсан, вдруг резко осознав случившееся, залился горькими слезами. Его тут же кинулись утешать, но лекарь сказал: — Не мешайте ему. Пусть поплачет. Он возвращается к действительности. Проплакавшись, Хуайсан получил лекарство и уснул. Проснувшись, он снова вспомнил, что дагэ больше нет и с ним снова случилась истерика. Так продолжалось еще несколько дней. Когда все слезы были выплаканы, он просто лежал и пытался думать, как теперь дальше жить. Но все мысли отдавались в голове тупой болью, бились где-то там словно раненые птицы и умирали. Наступила зима. Стараниями лекаря Хуайсан всё-таки потихоньку выходил из депрессии. Надо было взять себя в руки. Теперь он глава ордена и на нем лежит ответственность заботиться об этих людях. Понятно, что сам Хуайсан пережил глубокую душевную боль, эта травма теперь на всю жизнь. Он потерял всех. Мать, отца, лучшего друга, брата, каждый раз из многострадальной души отрывался целый кусок, оставляя после себя глубокие шрамы, которые не заживали. Он просто жил с этой болью. Временами он спрашивал у лекаря: — Господин лекарь, если бы я дошёл тогда до дагэ и обнял бы его, он бы не умер? Лекарь качал головой: — Вряд ли вы чем-то помогли. Искажение ци действует по накопительной. Этот процесс надо останавливать задолго до кризиса. — То есть, совсем, совсем ничего нельзя сделать? — Ну…при наличии мощной энергетики…можно как-то повлиять. Но и это маловероятно. У нас нет здесь таких. — Но я хотя бы попрощался. Накануне мы сильно повздорили. — Кстати, если человек постоянно находится в стрессовом состоянии это усугубляет ситуацию. — Но как вы не заметили ничего? — Глава был в полном порядке. Только нервишки периодически пошаливали. Ну вы же знаете причину. Но он отказывался пить успокоительное. Боялся, что станет равнодушным к мерзавцам. После таких разговоров Хуайсан отворачивается к стене и долго лежал без сна, перебирая в памяти последние события, которые он помнил. Кровоточащая рана никогда не затянется. Но люди то ни в чем не виноваты. Сколько раз он себя уговаривал: — Хуайсан, вставай, надо приниматься за дела. Люди не ждут от тебя больших свершений, но они достойны элементарной заботы. Лекарь прописал ему небольшие прогулки на свежем воздухе. Ноги не слушались, были как ватные. Никуда идти не хотелось. Но Хуайсан заставил себя сползти с кровати, заставил выйти на веранду. Потихоньку теперь он каждое утро и каждый вечер немного прогуливался по внутренней галерее. Через время он уже гулял по галерее, которая находилась на крепостной стене. Выглядывая вниз на снующих по площади людей, он ощущал, что его все больше и больше тянет смотреть вниз. Да, он вроде бы встал, вроде жив, ходит, ест, говорит, но сна не было, неимоверная боль терзала душу, выворачивая его всего наизнанку. И эта боль не проходила. В одно утро Хуайсан стоял, облокотившись о перила и смотрел вниз на каменную площадку перед воротами. В какой-то момент ему показалось, если он сейчас перевалится через перила, то все его страдания будут окончены. Что боль уйдёт. Он даже не заметил, как начал понемногу наклоняться вперёд.