В объятиях отчаяния/In the arms of despair

– Мегуми... – Нет! Пожалуйста, не разговаривай! – Фушигуро сжимает его большую мозолистую ладонь в двух своих поменьше, едва всем телом не начиная трястись. В груди так болит, что, кажется, вот-вот даст трещину самой душе. – Мегуми, солнце моё... – Годжо сжимает ладони Фушигуро в ответ и вдруг улыбается. Улыбается мягко-мягко, что сердце защемило до невообразимой боли. Как будто швы на сердце, которые жизнь ему нанесла, начали грубо расползаться. Как будто лёгкие начали отказывать в своей функциональности, и Мегуми их за это не винит. А голос Годжо тихий и прерывистый, но чёткий и выразительный, немного с хрипотцой. На уголках губ засыхает запёкшаяся кровь. – солнце моё... – Прекрати, пожалуйста... – Мегуми не может остановить хаотичный поток горячих слёз, льющихся из глаз против его воли. Боль настолько велика и так сильна, что все проклятия, обитающие в этом мире, могут в ней навсегда захлебнуться. Его разрывает на части, и он не может этому противостоять. Да и не то чтобы хотелось, его любимый, самый дорогой на свете человек лежит на земле, имея голову опирающейся на юношеские колени. Любящий взгляд старшего в такой трагический, душераздирающий, ужасающий момент, когда ему, дураку, за себя волноваться надо, а не за других, ранит больше всего. – Моя сияющая звёздочка... – усталость в его глазах была очевидна, но нежности в них было больше. Он делает паузу, чтобы грузно вздохнуть, но улыбка с губ ни на секунду не сходит. – я всегда буду оберегать тебя. Эти слова отравляют внутренние органы юноши самым крепким, самым болезненным и самым смертельным ядом, который только можно найти. У Мегуми вся жизнь стремительно проносится перед глазами, как будто это он умирает самым тягостным, ужасным, несправедливым образом. – Прошу... – Мегуми уже готов рыдать что есть мочи, у него ни на что не хватает сил, кроме как на крепкую поддержку чужой грубой ладони. Так мучительно больно... Отчего так чертовски невозможно больно это слышать? Всё ведь будет в порядке, верно? Верно ведь? Это же просто какая-нибудь плохая шутка его разума, не так ли? Просто самый худший на свете кошмар... – н-не смей говорить так, б-будто прощаешься... Не смей! – Будь сильным... – тяжёлый медлительный вдох. – ты - всё, что у меня есть... часть моего сердца. Это разрывает его душу. Это заставляет всё тело Мегуми онеметь от боли, как будто его ударило молнией, оторвали ему конечности, а потом сунули в поломанную розетку и сразу после опустили в казан, полный кипящей воды и живых пираний. – Сатору! – молящий, отчаянный всхлип мешал нормальной речи, царапая горло тысячью ядовитых кинжалов. – Я люблю тебя. – Годжо переплетает их пальцы, и это заставляет Фушигуро плакать ещё пуще, сильнее, надрывней. Его горло уже хрипит и болит от перенапряжения, его голосовые связки натягиваются до предела по той же причине. Голова ломит от невероятной силы обрушившихся на неё негативных эмоций, глаза болят от непрекращающегося стресса, а слёзы всё не заканчиваются. Это "я люблю тебя" такое нежное, сердечное, искреннее, что Мегуми не может дышать. Он не может этого вынести, это ломает его напополам, безвозвратно калечит его сердце, травмирует даже мозг и неизлечимо ранит психику. Всё тело словно подрывает бомбой от невыносимой боли, которую не перенесёт ни одно живое существо в этом мире. Никаких слов не находится, когда обнажённую душу измельчают и дробят до бесконечности каким-то дьявольским оружием, проигрывая каждое движение, каждую деталь всё снова, и снова и снова. – Я тоже тебя люблю... очень-очень... безумно. – сквозь бесконтрольные всхлипы Фушигуро всё повторяет да повторяет это "очень", и судорожно держит чужую ладонь, будто от этого зависит его жизнь, отказываясь принимать то, что несомненно чувствует, как хватка Сатору потихоньку становится слабее. Он столько всего хочет сказать, но слёз становится так много, что от перегрузки он попросту ничего больше вымолвить не может. – Спасибо. – Нет, Сатору, я н-не смогу без тебя жить! – голова начала не на шутку идти кругом, а воздуха в лёгких стремительно и как-то прям сильно стало не хватать. Мысли не формируются совсем, а лишь пустеют. В голове на уме только одно "пожалуйста" не прекращает прокручиваться, как самая заветная и неподдельная молитва простого верующего своему богу. Молчаливая улыбка Годжо не дрожит, не дёргается, лишь глаза безусловно направлены на Мегуми, и только на Мегуми. Тишина в ответ. Простая, естественная в своём существовании тишина глушит юношу сильнее, чем самые громкие звуки, которые можно услышать на планете. Мегуми обречён был смотреть за тем, как чужая жизнь на его худых коленях угасает в неимоверной красоты зеркальных глазах напротив, как живой блеск окончательно исчезает с самой красивой радужки, цвет которой только можно было представить человеческим воображением, уступая мутным и тёмным палитрам красок. Как безмерно уставшее, но понимающее всё на свете выражение лица застывает вместе с донельзя мягкой улыбкой и резко контрастирующими остекленевшими зрачками. Хватка чужой ладони становится механически мёртвой, просто застывая в таком положении. Температура тела ещё нормальная, но постепенно теряет саму себя и ужасно медленно снижается. Глаза не закрываются, они остаются сфокусированными на Мегуми. Весь мир внезапно замирает. Мегуми ничего не слышит. Он также практически ничего не видит из-за того, что слёзы полностью закрывают его поле зрения. Всё тело невозможно немеет и в груди с невыносимой болью и страшным темпом заходится бешено стучащее сердце, наверное, желающее проломить рёбра, просто Мегуми и этого не слышит. Ни окружающего гула в ушах, ни собственного давно сбившегося рваного дыхания, обозначающего внезапный приступ панической атаки, ни приближающихся силуэтов, пытающихся его растормошить - он не слышит вообще ничего, и внутри него чёрная дыра поглощает внутренние органы, образовавшая вследствии невообразимых масштабов пустоту. Под кожей словно выжгли всё, что давало ему, как человеку, жизни деятельную способность. Всё, что именно к его человеческой жизни хоть какое-то существование. Однако это и не было тем, что давало ему волю к жизни. Годжо в любом смысле помогал ему дышать абсолютно всё время, что юноша себя помнил. На протяжении долгих лет он никому не показывал своих истинных эмоций, похоронив их глубоко под воспоминаниями о собственных проблемах, стёр любые способы её проявления и сделал из себя весёлого терминатора, чего от него и хотел весь мир. Тем не менее Мегуми видел, как тот завязывал свой бандаж, видел идеально чистые ладони и такую же идеальную для всех улыбку, но понимал, что этот человек отдаёт за то, чтобы всегда выглядеть и вести себя одинаково. Он всегда был готов помочь своему учителю, которому "ничего и не нужно было", в самом деле. Годжо, кажется, видел в нём всё без слов. Они стали друг другу многим, они были безумно близки в своём... безмолвном понимании. Были такие дни, они делились друг с другом кусочками утра и вечера, не проронив ни слова, сидели на одном диване, в пижаме босиком и смотрели немое кино, ничего не комментируя. Когда кому-то из них было грустно, они обнимались по нескольку часов. Вскоре в их жизнь эти действия влились, как самая обычная рутина. Они разговаривали на тему и без, делили друг с другом еду, спали в одной постели по просьбе Фушигуро. Их жизнь была наполнена красками, поддержкой и любовью. Годжо помогал ему дышать. Мегуми хочет кричать, кричать, пока не сорвёт голос до фатального исхода, пока горло не просто насчёт саднить от перенапряжения, а вовсе не потеряет способность функционировать, и пока голова не взорвётся, будучи не способной перенести такую нагрузку. Правда, к чему оно всё теперь? Он хочет навсегда потерять сознание и провалиться под чёртову землю в самое ядро, но может только задыхаться и бить по ней голыми, бледными, израненными руками. Тогда он был бы хоть чуточку счастлив. Сейчас же на его онемевших коленях лежит белоснежная голова человека, который, так уверенно казалось, будет с ним всю жизнь. Но его веки на половину прикрыты, кристально-голубые глаза не имеют признаков жизнедеятельности, огромное тело не двигается, кожа безумно бледная, а лицо и вовсе походит на ледяную статую - всё потускнело. Любовь всей его жизни... "Ты - всё, что у меня есть" Мегуми всё же кричит. Кричит так сильно, как только может, со всей мочи, однако по-прежнему себя не слышит. Под глазами он чувствует настоящий водопад и от этого уже совсем ничего не видит, голова раскалывается. "...часть моего сердца" Сердце ломается на миллионы и миллиарды осколков, рассыпается в ничтожную пыль. Душа убивается, стенается, горюет, обречённая на бесконечные муки и страдания. Удушье окончательно берёт над телом верх, тягостно выбивая весь воздух без остатка. Рассудок плавно мутнеет, перед глазами всё искажённо плывёт и мир безоговорочно падает вместе с ним в глубочайшую пучину ада на земле. Мегуми лишается равновесия, а затем и теряет сознание. К чёрту этот мир.