Шоколад

      Какая же она красивая, господи.       Статная, темный водопад волос по плечам, крепкая и высокая — рядом с такой женщиной захочется быть. Быть долго и, вероятно, счастливо. Множество раз уходя, но все равно возвращаясь, потому что как к ней возможно не вернуться?..       А она сама — мелкая, неопределенно-светлая, сливающаяся с толпой. Кто-то похвалит, кто-то оценит, но этого все равно не предугадать и не измерить, не прийти к однозначному выводу относительно своего собственного существа. Что-то, что растворено во времени и пространстве, не прикреплено ни к какой определенной точке, да и профессия позволяет разъезжать по миру, не цепляясь ни за что особенно сильно. Грех жаловаться, если честно.       «Цезарь повсюду дома», — говорит она, кривя губы в усмешке, когда ей в очередной раз предлагают где-нибудь осесть и остепениться. Говорит — и сама себе не верит, потому что всякому ведь очевидно, что это не более чем пустая бравада. Да и какой она Цезарь. Мелкая песчинка в круговороте событий, ничего особенного, можно со мной, можно без меня…       И тем страннее, внезапнее, удивительнее, когда заезжий господин — важный, при костюме, галстуке и шлейфе непомерно дорогого одеколона — вдруг обращается к ней с личным вопросом. Полным как будто бы искреннего беспокойства. Что же, вам правда не все равно?       В Вильнюсе, литовской столице, где проходит очередная медицинская конференция, множество кофеен. В одну из них герр Штокхаузен — Михаэль — совершенно внезапно приглашает ее по окончании мероприятия. Ей остается только гадать, чем она его так зацепила. Его — высокопоставленного, чуть ли не лоснящегося от собственного успеха и достатка, самодовольного и уверенного. Правда, осторожная, застенчивая улыбка, от которой невозможно отвести взгляда и которая так безумно контрастирует со всем прочим в его облике, вызывает мысль о том, что не все так просто в этом господине.       Он предоставляет ей право выбрать, что они будут пить. Выбор невелик, и она делает его в пользу кофе с шоколадом. И для себя, и для него. Тягучий, нежный комплимент — в его сегодняшнем докладе тоже были комплименты, правда, в виде системы защит в крови… …теперь ей жить с этим термином, так вот, комплимент от хозяина кофейни — не только добавка в сам напиток, но и целая плитка дорогого шоколада местного производства. И от этого нельзя не быть совершенно счастливой.       Потому что если ради чего и стоит жить эту жизнь, так это ради шоколада. И ради возможности разделить удовольствие.

***

      Он мягко касается большим пальцем краешка ее губ, снимая невидимую крошку, а когда она против своей воли улыбается, тянется к ней через весь столик и горячо ее целует.       Дальше они, бог знает как, оказываются в полутемной комнате какой-то гостиницы. Хозяин явно старался сохранить здесь очарование старины и потому не счел нужным маскировать каменную кладку современной отделкой. К камню оказалось очень холодно и немного больно прижиматься голой спиной, когда Михаэль вдавливал ее в стену в страстном порыве новых и новых поцелуев.       Впрочем, стоило ей только оторваться, глотнуть немного воздуха под фоновый звук гудящей, вибрирующей на беззвучном груши, получилось взять реванш и прижать к стене уже его самого.       Пусть он тоже почувствует, хоть немного.

***

      Три дня пролетели так, словно их и не было вовсе. Бесконечные встречи, мероприятия, и в большинстве случаев им везло оказываться рядом — и после срываться от всего мира подальше, чтобы провести в обществе друг друга теплый, нежный и тесный вечер, а потом и горячую ночь.       В конце четвертых суток выставки ее поймала за рукав пиджака коллега. Пожалуй, больше, чем коллега, но все-таки и подругой не назвать. Друзья остаются с тобой и после разрыва формальных связей, а в этом случае все будет так же, как и в любом другом — ты исчезнешь, растворишься, словно бы тебя не было вовсе…       Коллега тянет в сторону, за угол, и извиняющимся тихим шепотом интересуется:       «Ты же в курсе, что он женат?»              «Кто?» — гениальный вопрос, оттягивающий время, задерживающий гильотину упрямого факта повисшим в воздухе лезвием. Но умных сослуживиц, острых на язык, даже самыми гениальными вопросами не пронять.       «Ученый в кожаном пальто», — беззлобно язвит она — «Я не знаю точно, но… Осторожнее будь, пожалуйста. Мало ли, что там за мегера. Приедет еще, сцену устроит, позора не оберешься».       Мегера… Глупость какая.       «Я не хочу быть осторожнее. Я хочу просто быть».

***

      Разумеется, напрямую она ни о чем не спрашивает. Ей не до того — руки с потрясающе тонкими, чуткими пальцами скользят по ее телу даже не в любовном угаре, а просто — в забытье утренней нежности. Ласковые глаза обещают, что все обязательно будет хорошо, губы на секунду прихватывают чуть вьющуюся светлую прядь.       «Ты чем-то напоминаешь мне родину», — признается он немного позже, не прекращая задумчиво улыбаться — «Такая же спокойная, серьезная… Столько в тебе порядка».       «Настоящая арийская фрау?» — с легкой насмешкой, призванной скрыть смущение, спрашивает она.       Вопрос будто бы выбивает его из колеи и заставляет нахмуриться. Снова надрывается надоевшая груша, и он с тихим раздраженным вздохом перестает ее игнорировать. При взгляде на экран сводит брови еще сильнее и отшвыривает в сторону одеяло с такой силой, что оно падает с кровати на пол. Сжимая в руке аппарат так, как люди обычно держат холодное оружие, он в несколько шагов пересекает комнату и хлопает дверью балкона.       Важные деловые переговоры. Конфиденциальная, должно быть, информация. Совсем достали тебя, милый мой.

***

      Подслушивай не подслушивай — в конце концов он все равно во всем сознается. В последний вечер позволяет себе выпить, и от этого его маска лощеного аристократа покрывается трещинами, идет волнами. И на секунду он теряет все свое очарование — а потом обретает какое-то новое.       Нажимает на маленькую иконку, увеличивает изображение и некоторое время глядит на него с тоскливой нежностью.       «Моя законная супруга», — роняет он так, будто в этом комментарии есть какой-либо смысл — «Фиктивная, для соцрейтинга…» — потом Михаэль переводит взгляд на свою незадачливую визави и говорит медленно, веско, будто читая романс обреченного: «Только она меня не отпустит. Никогда».       Вместо ответа она легкой тенью выскальзывает из постели, накидывает пальто прямо на ночную рубашку и, не отвечая на оклики обеспокоенного немца, выскальзывает в ночь.       В круглосуточном магазине ассортимент не блещет ни разнообразием, ни качеством, но у Михаэля вылет через шесть часов, и искать что-то другое времени уже нет.       «Вот», – с убийственным спокойствием в голосе говорит она, вновь поднявшись к нему в их комнату, в которой она была счастливее, чем любая из женщин. «Передай, пожалуйста. Своей фрау».       Он не успевает сказать ничего, когда она торопливо прячет упаковку молочного шоколада с апельсиновой крошкой во внешний карман его дорогого портфеля. Не успевает и тогда, когда она сбрасывает с себя пальто вместе с сорочкой и тихим: «А теперь не будем терять время».

***

      Литовская осень сменилась венской зимой; после оттаяла до весны в Пиренеях, а потом разгорелась московским июлем.       Первопрестольная всегда рада принять гостей, если в награду за радушие ей привезут достаточно ценных даров – свой ум, талант, амбиции любого калибра и некоторую социально приемлемую аморальность.       И тех, кто сопровождает ум, талант и амбиции, она тоже принять вполне готова.       Слетают с губ чеканные, полные глубокого смысла фразы, потоками разных языков и культур питается полноводная река, неотвратимо несущая их всех в светлое будущее. Быть рядом и быть удобной, сопроводить – а после уйти, «не оставляя следа»… Это ей хорошо знакомо, это она умеет очень хорошо.       И у нее бы все получилось на высшем уровне, как всегда, если бы не удивленный едва ли не до ужаса взгляд и нервное движение руки, заправляющей выбившийся локон за ухо. Выглядит как полная победа, как разгромное поражение, как признание в любви, как вечер, когда они не вылезали из постели, как провокация…       Как вызов.       Идя вечером по набережной, прохладной от близости речной воды, дурманяще теплой из-за впитавшего летний зной камня, она достает из сумки полоску шоколада и разворачивает обертку – чтобы закусить коньяк, который пьет прямо из горла. Москва подмигивает извечными огоньками, блестит, сверкает и подстрекает. Слабо тебе, красавица?       Нет, не слабо. Номер был сохранен еще тогда, а сегодня днем сверен на мероприятии – «Ах, кажется, герр Штокхаузен продиктовал мне его с ошибкой, посмотрите, пожалуйста, все ли верно?»       Потрясающе красивая статная «мегера», тихо и потерянно плакавшая ему в трубку, имеет полное право считать ее отвратительной белобрысой сукой. Ничего. Таких много.

***

      Укусы на плечах и груди будут болеть, наверное, не меньше недели. Но и она не осталась в долгу: герр Штокхаузен, скорее всего, трижды и четырежды проклял свою новую привычку появляться везде с изумительной тростью марки «Нюрнберг» и в ближайшее время еще не раз вспомнит их ночь любви – или что это было. Прежде она никогда не занималась сексом втроем; тем более странно чувство, когда физически вас двое, но кто-то еще будто бы непрерывно наблюдает и ощутимо дает всему происходящему свою собственную оценку.       Как ни странно, положительную.       Какая же она красавица, эта темнокудрая фея, сколько в ней нежности, сколько аристократизма… Только распаляет еще сильнее.       «Здесь есть ночные магазины, ты не знаешь?»       Она пожимает плечами.       «В Москве есть все и всегда, иначе это не Москва. А что ты хотел?»       «Шоколадку, в подарок», – давится пошлым смешком немец и на мгновение становится невыразимо противен ей и всему сущему.       «Пойдем», – кивает она - «Я помогу».       В магазине с цветочным названием она ориентируется так, словно отработала здесь двадцать лет от зари до зари, а не впервые перешагнула его порог минуту назад. Безошибочно определяет, где искать сладкого, а потом поучает – не выбирая одну-единственную плитку, а рассказывая сразу наперед, с заделом на самостоятельное будущее.       «Вот эту дрянь не бери никогда в жизни, она хоть и импортная, но состав… Когда б Вы знали, из какого сора… – Ахматову читал? Она именно про этот продукт свой стих написала. А вот эту марку можно брать, но осторожнее с вкусами – иногда они экспериментируют, решают поиграть с ингредиентами и обычно проигрывают. Отдаем предпочтение классике. А вообще, знаешь…» – минуя плитки повышенной сладости в розовых, желтых, фиолетовых и золотистых упаковках, она тянется к нежно-голубой в серебре - «Лучше вот эту. Он хоть и горький, но… Не горький».

***

      Славная ночь получилась, девочка? – спрашивает Москва. Славная, матушка, как же иначе. Последняя или нет, каждый вздох и каждый неаккуратный жест зачем-нибудь был нужен. Хотя бы для того, чтобы в конечном итоге передать привет той, кого никогда и ни за что не увидишь – той, с которой вас теперь связывает нечто более крепкое и болезненное, чем прочих людей на земле.       На экране – фотографии, одна, вторая, третья, торопливо найденные, сопоставленные с информацией о контакте и переброшенные в память устройства. И пусть владелец груши рассказывает свои сказки про временное, ненастоящее, фиктивное. Как же, будешь ты хранить столько изображений той, к кому тебя не тянет, кто совершенно ничего для тебя не значит. Впрочем, это не страшно и не обидно – это забавно и очень кстати.       Огладить большим пальцем прелестные, аккуратные, неземные черты. Как славно, что такое есть на этом свете, и как прекрасно, что ты куда более вечна и ценна – это хорошо и очень правильно. Полное соответствие мироощущению, часто ли такое бывает?       Будь рядом с ним, будь вечной и надежной. И не грусти, пожалуйста, если сможешь.       «Развода нам никто не даст, в Союзе с этим строго, сама знаешь…»       «Не знаю и знать не хочу. Быть твоей фрау я не собираюсь», – мягко потрепать по загривку - «Хватит с тебя и одной»       И с меня одной тоже хватит.       А я уж выберу для нее самый лучший шоколад.