speak to me before i speak to god

В груди рокочет и ворочается нечто раскаленное, со всех сторон острое. Царапает нутро за костяной клеткой ребер, плавит внутренности. Му Цину хочется сунуть два пальца в рот, вывернуться наизнанку, лишь бы оно исчезло. Плевать, даже если гортань превратится в ничто и язык обуглится от этой пузырящейся лавы, невесть как попавшей в тело. Набитый песком мешок не противится ударам. Едва раскачивается взад-вперед на толстой цепи, уходящей под потолок. Дубленая кожа не лопается, расходясь алыми росчерками по краям. Под кулаком не хрустит ничего, даже не проминается, только глухим звуком отдается в ушах между вдохом и выдохом. Костяшки, туго обмотанные бинтами, горят, все остальное тело — колотит мелкой дрожью. Му Цин никогда не засекает время, оставаясь в зале после окончания тренировок, не включает основной свет, довольствуясь отблеском уличного фонаря, проникающего в помещение сквозь узкое окно. Так проще. Что с поднятыми, что с опущенными веками — одинаково темно. У хороших людей случаются плохие дни. У него из них состоит целая жизнь. В какие-то из них тело само собой сворачивается в крошечный комок под колючим пледом так, что сил нет даже носа высунуть и вдохнуть. В какие-то из них зубы смыкаются на собственном языке до медного привкуса во рту, хотя больше хочется вцепиться ими в чью-то глотку и рвать, пока в горло не потечет горячее и соленое. Где-то между ними порой выходит существовать почти приемлемо. Если зажмуриться и задержать дыхание. Му Цин рычит, чувствуя, как лава из-под ребер бурлит уже где-то под гландами. С силой толкает тяжелый мешок ногой, раскачивая почти до стены, и встречает кулаком, ощущая прошивающую до самых лопаток вибрирующей болью инерцию. Он повторяет еще раз. И еще. С трудом давит желание услышать хруст хотя бы собственных костей. Как ни старайся, а разум продолжает работать, варясь в закипающем котле башки. Мешок хочется встретить на излете уже лбом, но Му Цин тормозит его, прислоняется виском к потертой коже и шумно дышит, в каком-то неясном наваждении ожидая, что вместо воздуха изо рта повалит густой черный дым. Выкрученный до упора старый смеситель плюется водой горячей настолько, что на коже она кажется ледяной. Му Цин безразлично рассматривает стремительно краснеющие предплечья, дышит густым паром, пока голова не начинает кружиться, и только после немного убавляет температуру. Погода снаружи такая же мерзкая, как и ощущение внутри. Му Цин ежится, чувствуя, как холодные капли с собранных в пучок волос стекают по шее за ворот тонкой куртки. Отстраненно думает, что пора уже завести на работе фен, а то так недолго и простыть. Впрочем, эта мысль стабильно посещает его раз в месяц и исчезает так же быстро, как и появляется. Он старается не думать ни о чем вообще, петляя по темным переулкам, подальше от фонарей, гуляющих в поздний час прохожих и шума машин. Вслушиваться в тишину сейчас приятнее, чем в привычно грохочущую в наушниках музыку. Му Цин присаживается на качели в одном из дворов, загребает мысками кроссовок песок, немного раскачиваясь. Ржавые петли поскрипывают, из окна соседнего дома слышен смех и приглушенные стенами голоса. В его квартире пустота липкая до омерзения. Двадцать минут от зала до дома хочется растянуть как можно дольше. Надышаться, прежде чем придется окунуться в нее снова. В мерный скрип ввинчивается что-то постороннее, такое же жалостливое, но протяжное, и на мгновение Му Цину кажется, что он сам издает этот звук. Чужой скулеж его не трогает. Он не клонит голову набок, прислушиваясь, не поднимается на ноги, не делает несколько шагов к углу одного из домов. Какое ему вообще дело? Плотный пакет у мусорного бака едва заметно шевелится. Черные бока местами щетинятся поблескивающей в свете фонаря проволокой. Му Цин царапает о нее пальцы, разрывая полиэтилен. Чувствует, как она вонзается в ладони острыми скрученными шипами, пока он пытается избавить от нее скулящий шерстяной ком. — Эй, погоди-погоди, дай мне минутку, — светлая шерсть у щенка местами слипшаяся и бурая. Му Цин тянет проволоку, старается аккуратно убрать ее с морды и шеи, морщась от режущей боли. Щенок слабо виляет хвостом, глядя на него прищуренными влажными глазами. — Совсем дурной? — в груди мерзко тянет. Лава, поутихшая на время, вновь закипает под ребрами. Му Цин сжимает зубы до сведенной челюсти. Подрагивающими пальцами не выходит снять проволоку с лап, а щенок все виляет своим крохотным хвостом и скулит уже почти неслышно. Му Цин стягивает с себя куртку и аккуратно заворачивает в нее дрожащий живой комок. Холодный ветер мгновенно пробирается под футболку, пуская по спине противные мурашки, от которых хочется вжать голову в плечи. Экран телефона плохо откликается на прикосновение заледеневших влажных от крови пальцев, но Му Цин упрямо тычет в сенсорную клавиатуру, запуская в приложении с картами поиск ближайшей круглосуточной ветеринарной клиники. Он все еще может развернуться и пойти домой, оставив все, как есть. Никто все равно не увидит и не узнает. Это не его собачье — хах, — дело. Никто не осудит и не посмотрит косо, так что нет смысла корчить из себя небезразличного героя. Спасибо все равно не дождется, как и всегда. Му Цин выпрямляется, прижимая к груди сверток одной рукой так бережно, как только способен, и разворачивается, следя за мерцающей на экране стрелкой. Клиника совсем рядом. Как раз по пути к его дому, так что он просто заглянет туда на пару минут и все. Может, в следующей жизни ему это зачтется, раз с этой не складывается. Клиника — единственное помещение, в котором еще горит свет. Му Цин отстраненно думает, как не замечал ее раньше, столько раз проходя мимо поздней ночью. Впрочем, не то что бы он часто вглядывался в вывески и витрины. У продуктового рядом с его подъездом вовсе нет никаких опознавательных знаков, кроме приклеенной к двери потрепанной бумажки с кривым: «24/7», но он всегда находит его без труда. Дверь со стуком врезается в стойку, расположенную рядом с ней, когда Му Цин толкает ее ногой. У него руки заняты крайне важными вещами, а отсутствие доводчика и такая планировка приемной — не его проблема. По крайней мере, шум привлекает необходимое внимание. За упомянутой стойкой нет широко улыбающейся девушки, обязанной там быть по всем канонам подобных мест, зато из кабинета напротив, с таким же грохотом отворив дверь, практически под ноги Му Цину вываливается парень в темно-синей форме. У него совершенно неприглядный вид, взлохмаченные волосы и глаза распахнуты так, что в них хочется вставить монетки в один юань. Му Цин цокает языком, уверенный в том, что от дверной ручки в стене останется след. Он в пару шагов пересекает расстояние до парня и вкладывает в инстинктивно протянутые руки свою ношу. — И чего застыл? Парень охает, отмирая, опускает взгляд и хмурит брови. Му Цин чувствует, как тревога немного отступает, когда растерянное выражение на чужом лице сменяется серьезностью. Ему не задают вопросов, не подсовывают под нос бесполезные бумажки — скрываются в кабинете вместе со щенком еще быстрее, чем накануне его покинули. Му Цин делает маленький шаг в сторону входной двери. Затем еще один. Выпускает воздух через сжатые губы почти со свистом, словно закипающий чайник, и опускается на мягкую скамью. Кажется, он снова повел себя не так, как должно. Как вообще ведут себя люди в подобных ситуациях? Нервно переминаются с ноги на ногу, театрально заламывают руки, надтреснутым голосом просят о помощи? Театральщины ему хватает на работе, а в таких местах среди ночи, кроме как о помощи, просить и не о чем. Так к чему эти расшаркивания? Нужно дойти, наконец, до дома. Желательно снова принять душ. Завтра вставать рано и дел по самую макушку, так что рассиживаться нет никакого смысла. Му Цин слышит из-за неплотно прикрытой двери скулеж и тихое успокаивающее бормотание. Упирается локтями в колени и опускает голову, так и не двинувшись с места. Часы на стене в приемной не тикают — стрелка идет плавно, отсчитывая секунды, но Му Цин слышит их гул в повисшей тишине. В его ушах он превращается в гул набирающего высоту самолета, давит на виски. Он не следит за временем, царапает ногтями подсохшую корку на ладонях, не чувствуя, как из мелких ран снова начинает сочиться кровь. Капли собираются на кончиках пальцев и срываются на белую плитку. Му Цин отстукивает ногой в такт их падению и продолжает медленно скрести кожу. — Все не так плохо, как могло быть, — голос дежурного звучит воодушевленно. Му Цин не поднимает головы, сосредотачивая внимание на голубых кроксах, замерших у самой линии стыка между плитками. — Я обработал раны, пару пришлось зашить. Есть трещины на ребрах и лапе, так что желательно следить, чтобы он не слишком активно двигался. Сегодня оставим его здесь, понаблюдаем, но завтра, если все будет хорошо, можно будет забрать, — парень говорит что-то еще. Му Цин уже не слушает. Его взгляд цепляется за прикрепленный к чужой обуви значок — переливающуюся радугой надпись с белой окантовкой. MR. BIG DILDO. Му Цин поджимает губы. Самонадеянно. Он бы прокомментировал, но сил и желания ворочать языком нет. — … говорю, давайте я ваши руки обработаю? Му Цин чувствует, как на его плечо опускается ладонь и поднимает глаза. Парень напротив клонит голову набок и смотрит обеспокоенно. Похожий чем-то на того самого щенка. Му Цин поднимается, раздраженно стряхивая чужую руку. — Рассчитайте. Картой.