животворящее табельное оружие

«Что тут сказать», — Тоф ткнула посиневшую руку носком сапога, — «Трупяк. Мертвяк». Придворовый офицер рядом с ней, облаченный в роскошные алые одежды, вздохнул, угрюмо массируя виски. «То есть, ты…Вы ничего больше не можете расследовать?» «Могла бы. Если бы я видела», — сухо отрезала Тоф, садясь прямо коленями на пыльную, покрытую слоем потрескавшейся крови землю. Она коснулась рукой чужого тела: оно ощущалось холодной резиной под подушечками ее чувствительных пальцев. В теле не было живой силы. Было даже сложно сказать, был этот человек магом огня или нет. «Ничего нет», — но она осталась сидеть, сгорбившись над раздутым нечто из посиневшего мяса и отвратительно розовой кожи. Её глаза смотрели сквозь тело, сквозь слой крови, сквозь землю, сквозь то, что скрывалось под землёй. Тоф думала, и офицер рядом с ней поморщился, недовольный её равнодушием. «Ага», — она сдвинула руку, опустив ладонь на землю почти под неправильным углом. Что-то крохотное и живое коснулось её огрубевшей кожи, слегка щекоча. «Что там?», — офицер тут же склонился над её плечом, затаив дыхание. Неужели у неё правда был детективный талант, несмотря на слепоту? «Ничего», — Тоф поднялась с земли, даже не потрудившись отряхнуть пыль с колен дорогой формы. Она протянула ему раскрытую ладонь, такую же пыльную. Офицер поморщился, сняв очки и прищурившись. «Муравей», — и Тоф откинула маленькую черную точку щелчком пальцев. Она упала на его одежды, и он выругался, тут же принявшись себя отряхивать. Эта Тоф, она ему не нравилась. *** «И потом?» «Ничего. Мои способности не настолько хороши, Зуко», — Тоф поборола желание начать ковыряться ногтем между зубов, чувствуя, как у нее там застряло семечко кунжута. Она была довольно сытой и согретой: Зуко знал, как расположить ее к разговору. «Я не могу просто закрыть глаза на труп в моем дворце. Пойми», — по звуку его голоса, он всё так же смотрел в окно, эпично отвернувшись, стараясь поддерживать тот императорский вид, который все почему-то считали обязательным. Он же все равно не видел ее? Как только Тоф хотела поднести руку ко рту, она почувствовала, что Зуко обернулся, и поспешно сделала вид, что поправляет волосы. Зуко ничего не сказал, и ей осталось лишь угадывать, каким было его лицо. Она услышала, как он вздохнул, и как мягкий материал кресла прогнулся под ним, когда он сел напротив неё. Впервые Тоф поняла, что она говорит не со старым другом, а с Лордом Огня. Ей внезапно стало некомфортно. Она положила руки на колени. «Я постараюсь», — нехотя протянула Тоф. Больше всего ей хотелось домой, в родной офис, где все понятно, разобрано по полочкам, и никто не стоит над её душой. Но она подсознательно понимала, что Зуко чего-то хотел от неё, просто не мог это спрашивать в открытую. И сегодня ей не хотелось с ним играть. Сегодня его неизменная драконья гордость раздражала её. «Я знаю, что мы не так близки, как раньше», — в его голосе слышалось мягкое примирение, сменившее официальный, нудный тон, «Но я надеюсь на твою помощь. А ты можешь рассчитывать на меня.» Тоф промолчала, не зная, что сказать. Между ними повисла напряженная тишина. Чем больше она молчала, тем хуже это становилось. «Тоф?» Слова не выходили из ее рта, и, честно говоря, ей было все равно. Она не обязана была давать кому-то ответы. Кто-то мог бы подумать, что она задумалась, но на самом деле, она просто наслаждалась реальностью, где ей не нужно было в слякоть, серость и дождь вставать в четыре утра и идти нюхать очередной труп. Её мысли были блаженно пусты. «Тоф?» «М-м-м», — нехотя промычала она. Она могла поставить деньги на то, что Зуко выглядел обеспокоенным, и ее это бесило. «Все хорошо?» «Да». «Тебе плохо от обеда?» «Нет, мне всё понравилось». Наверняка Зуко чувствовал, словно Тоф держала на него обиду, но это было неправдой. Она понимала, что он подозревал это, и мысль, что ей придется успокаивать его и говорить, что всё хорошо, бесила её. Она не держала на него обид. Эй, я не держу на тебя обид Слова не вышли из ее рта, утонув в густой тишине. Ладно, в следующий раз. «А помнишь тот раз, когда Сокка наступил на улитку и упал?» «А?» «Сокка», — никто другой не услышал бы, но голос Зуко дрогнул от напряжения, — «Он спускался по лестнице, наступил на улитку и упал». «…» «…» «…» «А, да», — в его голос вернулась подростковая смущенность и неуклюжесть, которую он так старательно пытался спрятать, — «Тебя там не было. Ты была… Занята». Это было мило, что он пытался рассмешить ее, вспомнив старые времена. Они утекали из ее памяти, как песок из дырявого мешка, растворяясь в серую, почти забытую пыль; это было так давно. Все полки ее сознания были заполнены гниющими трупами, смрадом крови и металла, болью царапин и шелестом документов. Но все равно, это было мило с его стороны. Для Зуко эти мгновения казалось вечностью, но вечно строгое лицо Тоф наконец-то смягчилось, и она усмехнулась. «Ага… Я не удивлена», — и теперь засмеялся Зуко, элегантно опустив ладони в широких рукавах на колени; он не трясся и не захлебывался слюной. Тоф была уверена, что теперь он выглядел стойко и величественно, даже когда смеялся. Напряжение растворилось между ними, и Зуко подсел чуть ближе к ней. Тоф напряглась, готовясь к очередному тупому вопросу. «Все хорошо?» «Что случилось?» «Что поменялось?» Но его не последовало. Видимо, Зуко посещал уроки эмоциональной интеллигентности. Он крутился и извивался ужом, как настоящий политик, спрашивая лишь те вопросы, которые не разрушили бы хрупкое равновесие между ними. Зуко не понимал, почему равновесие между ними было хрупким. Возможно, это ранило его. Тоф не умела притворяться. «Я бы хотел, чтобы ты осталась подольше», — плечи Тоф напряглись, и Зуко тут же отстранился, почувствовав исходящее от нее… что-то. «Конечно, если ты сама этого хочешь», — поспешно смягчил углы он, — «Я скучал по тебе». Что-то ударило Тоф в живот, и она сдержалась, чтобы не согнуться пополам. Ее внутренности скрутило; ее горло щекотала невидимая пыль. Уродская пыль, сквозь трещины ее подсознания пробирающаяся внутрь ее легких; уродливая ностальгия, яркими картинками заменяющая красно-опухшие гниющие трупы. Тоф кивнула, неуверенно потянувшись вперед и наощупь найдя чашу с рисовым вином. Она отказалась от выпивки раннее, но теперь ее горло отчаянно пересохло. «Ты изменилась». Ага, вот оно. «Я устала это слышать». Тоф сделала глоток; она ощущала кожей пламенный, ястребиный взгляд Зуко, застывший на ней. «Это специфика работы», отрезала она. «Хорошо». Тоф ненавидела ощущать себя опрашиваемой. Это была ее работа, опрашивать людей. Сомневаться в них. Выискивать тайны. Зуко не лгал, когда сказал, что скучал по ней. Одиночество безобразными тисками забиралось глубоко под кожу, в самую душу, с мясом вырывая давно позабытые воспоминания; Тоф усмехнулась. Да, таково одиночество: оно заставляет тебя думать о том, что вообще не должно иметь смысла. Оно хватается за любую деструктивную, нелогичную идею. Как отчаяние полицейского, когда не можешь найти достаточно улик… Как отчаяние полицейского, когда единственным результатом расследования является то, что, возможно, умерший поскользнулся на улитке и упал с лестницы. Ее сознание затянулось сладким, сахарным туманом. Вот оно. То, что ей требовалось; лишь немножко рисового вина, и тиски смягчались, распадаясь на груду расплавленного металла. Ты не можешь достать из нее чувства разбитыми тисками. Ты не можешь достать улики, используя игрушечное табельное оружие. Ты не можешь… «…Дополнительную охрану», — её чи антилопой проскочило по просторной комнате, вернувшись примерной картиной того, что в ней находилось; Зуко опять отвернулся к окну. Тоф ощущала выступы дубовых полок, мягкость флагов и форму кресел. Где-то там, у восточной стены, затаилась груда чего-то, что было Лордом Огня Зуко. Теплое. Обжигающее. Его чи нагревало воздух до отвратительной духоты. В воздухе клубился видимый только ей пар; Тоф зажмурилась, зная, что это ничего не принесёт. Она абстрагировалась. Сейчас не время. «Я сделаю все, что смогу». Пустые слова заполнили пустое пространство. Тоф произнесла эту фразу слишком много раз. В ней не было ценности. Заученные фразы были пластмассовым оружием в ее руках: подозрительные, но обещающие. Сказка, мечтающая быть рассказанной. Чем больше она здесь находилась, тем ярче была картина в ее голове: свежий запах травы, мягкость шкуры под ладонями. Свист ветра, жар огня. Неподатливость металла. Смелость, привязанность. Чей-то размытый силуэт, чьи-то руки. Тоф была всего лишь ребенком. Это все одиночество. Это все усталость. «Ты всегда нравился мне. Я просто не смогла это пережить. Я не знаю почему, но иногда я возвращаюсь к этому. Я не думаю о тебе днями на пролёт, но иногда…» Слова не вышли из ее рта, вцепившись иголками в ее десны, сопротивляясь. Ладно, в следующий раз. Я скучал по тебе. «Я тоже по тебе скучала», она выплёвывает, с кровью и желчью. Она чувствует кровь пальцами своих босых ног. Она здесь, но Тоф знает, что её нет. Зуко стал умнее, рассудительнее. Такой поздний ответ не смутил его. Тоф не чувствовала его чи; не чувствовала напряжения, вздрагивания, уклонения. Он затаился перед ней. Дрожащий огонь, навсегда застывший на фотографии. Монолит. Обелиск. «Не злись», — это то, что он наконец выдавливает, — «Мы можем сделать ещё много приятных воспоминаний». Что-то шевелится в груди Тоф. Она слишком пьяная, чтобы понять, что он имеет в виду. Тиски остывают, собираются в новое орудие. Рука Зуко ложится на ее плечи, успокаивая. Всё хорошо. Это ничего не значит: Зуко так же обнял бы Сокку. Тоф не чувствовала себя брошенной. Это были лишь тиски одиночества, вырывающие воспоминания из ее детства, извращающие их. Превращающие их в отвратительные, пошлые желания. Её рука робко ложится ему на колено: я здесь. Тоф никогда не видела лицо Зуко, но она знает, что он красивый. Тоф не знает, как выглядит ее лицо. Тоф интересно, как сильно они выросли. Как они все выросли, и как она осталась ребенком, живущим воспоминаниями. Ребенком, предпочитающим скрываться в пелене серой ностальгии вместо того, чтобы делать новые воспоминания. Потому что новые воспоминания были шелестом бумаги и запахом металлической крови. Тоф совершает ошибку, и Зуко резко отодвигается, оттолкнув ее руку. Она все еще чувствует эластичный пояс его штанов под своими пальцами. «Тоф», — Зуко ранен. Оскорблён. А какой это имеет смысл? *** Муравей ползёт вверх по стволу испещрённого старого дерева. Ни почти двухметровое отчаянное падение вниз, ни грубость чужого щелчка пальцев не сломили его. Он двигается вверх по мягкой, отсыревшей, мертвой коре; сладкий запах гниения обещает ему новый обед. Тоф Бейфонг не может видеть его или знать, как он примерно выглядит; для неё он лишь клубок щекотки на кончике пальца и едва ощутимое тепло жизненной энергии. Воздух так приятно пахнет, и почва такая знакомая под ногами.