⚜️Sons of the Aristocracy⚜️

Залы с громоздкими люстрами в хрустале и начищенный паркет уже ждали толпу гостей, а у Сонхуна пальцы соскальзывали с пуговицы на блузке. Это будет его первый бал за долгое время и, вероятно, придётся танцевать. Он умел, разумеется, но танцевать придётся с дочерями приглашённых друзей дяди, с ними же вести беседы и любезничать. А он хотел делать всё это с Сону, но кто позволит танцевать на балу двум юношам?! Да ни за что, у толпы быстрее головы вспухнут! «Смыться бы оттуда как можно скорее, лишь бы дядя не заметил. Скажу, что душно. Да. Душно. И пойду прогуляться. Вот, так и сделаю…» Братья сегодня выглядели сногсшибательно и аристократично. Сону в молочной блузе на широкой ленте вместо воротника, что искусно завязали в бант, бордовом жилете с бежевой и золотой вышивкой, чёрных брюках со стрелками, чёрном пиджаке с золотой каймой по отвороту и рукавам; Рики и Сонхун в синих бархатных фраках с рядами золотых пуговиц и блестящими узорами на плечах и лацканах, в белых брюках и белых перчатках. На кружевных воротниках красовались обрамлённые золотом камни. Сонхуну сначала казалось вычурно. Возможно так оно и было, но скоро бальный зал и весь дом заполнился до того дорого и пышно нарядившимися гостями, что пожалуй было бы неподобающе появиться в классическом чёрном костюме на белую рубашку с галстуком. Но от перьев, бантов и бриллиантов стало рябить в глазах. Бал открывали сами братья, грациозно выйдя под руку с сёстрами Моррис и пятнадцатилетней Авророй Грант. Последняя, смотрящая большими оленьими глазами, досталась в пару Рики. Все они были очаровательны, но, кружась в центре зала, никто из юношей не выдержал зрительного контакта до конца — уж слишком велик был соблазн переглядок, хотя от этого запросто можно было заполучить головокружение. А в глазах и так всё плыло — слишком много денег и завистливых глаз кружилось вокруг них, и вскоре Сонхун на самом деле потребовался воздух, Сону же юркнул сквозь топлу следом за ним. И пускай ищут и спрашивают, неужели гостям недостаточно взглянуть на него однажды? Он прекрасно знал, что эти люди жадные ещё и до общения, когда оно построено на выгоде. Морозный воздух пронзил виски и пустил одинокие слёзы, когда оба покинули вечер через чёрный ход. — Ах, эта мисс Моррис так навязчива, она явно метит на место моей невесты. Еле отделался от неё, — Сону жалуется и быстро кутается в шарф до самых ушей. — Их намерения исключительно гнустны. — Однажды мне придётся выбрать одну из них. И желательно богаче, — они пошли рядом по тёмным аллеям парка, ритмично хрумкая снегом под ногами. — Это желательно для дяди. А чего бы хотел ты? — Вопрос ввёл Сону в смятение и он некоторое время молчал, отрешенно смотря куда-то в землю. — Я бы хотел, чтобы ничего не менялось. Я хочу остаться в Великобритании и жить в этом доме, играть на фортепиано, читать книги, танцевать на балах, ходить в театр… — Хотелось продолжить: «Спать в одной постели с Рики и бесконечно гулять с тобой, держа за руку». Но вместо этого оборвал задумчивость и весело заявил, — А прямо сейчас хочу танцевать. Здесь, с тобой, — он протянул руку в плотно облегающей кисть лайковой перчатке в тон жилета и кокетливо захлопал глазами. — Но что мы будем танцевать? — у Сонхуна что-то замерло в груди от неожиданности, он непременно хотел, чтобы это не было шуткой. — Что угодно, Сонхун-хён, — сказал шёпотом, таинственно, смотря уверенно глаза в глаза, и тут же оказался совсем близко, положил ладонь ему на плечо. Старший охотно ответил на действия Сону — взял его правую руку, свободной обнял подчеркнутую поясом талию, и они сделали первый шаг. Сладостный голос зазвучал в такт их движениям — Сону чуть слышно напевал мелодию вальса. Тени гуляли по улыбчивым лицам, пока юноши кружились в танце, вокруг блестел снег, над их головами светились звезды, но их глаза в тот момент сияли ярче всего. Шум, гомон, застарелые принципы и архаичные убеждения остались где-то далеко на чванном балу с раздутыми богачами. А они мурлыкали переливистый мотив в два голоса и утаптывали снег между рядами вечнозелёных; не слышали длинных и неровных шагов по глубокому снегу где-то за углом дома. Рики тоже покинул торжество и теперь, выйдя с другой стороны здания, недовольно плёлся по непочищенным ещё аллеям за домом, сунув руки в корманы и вжав голову в плечи из-за холода — как всегда забыл надеть шарф, а перчатки на руках никогда не переносил. Он не преследовал цели найти братьев — шел, уткнувшись глазами в однообразный снег, и закапывал себя в собственных мыслях. Но остановился и пришёл в себя, когда услышал милый голос поблизости, стал ступать осторожнее и прятаться за туями. Любопытство и озадаченность стёрли все былые мысли, и он невольно обрёк сам себя на мучительные догадки о том, что увидел. А видел он, как Сону улыбается смущенно, смеётся, когда Сонхун обнимает его и блестит полными очарования глазами, когда старший целует его руки в тонких лайковых перчатках. — Вы целуете мне руки как даме. — Ах, простите ради бога, я совсем забылся… — Нет-нет, мне нравится, продолжайте. Только не при всех. Они снова говорили высокопарно, когда их накрывала робость, и Сону снова невыносимо лестно хлопал каштановыми ресницами и отводил взгляд. — Нам следует вернуться? — Пожалуй. Нас будут ждать к столу. Они исчезли из поля зрения Рики, а он остался. Стоял, забыв о морозе по лицу и шее, о замерзших в сугробе ногах — его грел вспыхнувший внутри огонь. Теперь сомнений у него не осталось — Сонхун имел виды на его Сону и успешно завоёвывал внимание. Лампы в залах горели всю ночь, всю же ночь разливали шампанское и подавали закуски, а уже под утро дядя объявил сыновьям и Сонхуну, что они едут в городской дом, по меньшей мере до сочельника, по приглашению семьи Грант, и что камердинеры уже подготовили их вещи. — Опять эти Грант, они и во время своей поездки в Германию плелись за нами хвостом. И тут от них не скрыться, — бурчал Рики, только освободившийся от малоприятной компании мисс Авроры. — У них огромные деньги…три шоколадные фабрики… — Вот-вот, и зачем им понадобились связи в журналистике? Хочет, чтобы каждое папино издание напечатало тираж с рекламой их «молочной звёздочки»? — Не люблю эти конфеты… — Сону разделял его недовольство, но умалчивал. Понимал, что город обязательно затянет отца, и останутся они в новом доме куда дольше, чем до рождества. На рассвете гости стали разъезжаться, а, пока кареты одна за другой заезжали в ворота, дети высыпали на двор — строить снеговиков и кидаться друг другу в лица снегом, за что потом получали от родителей наказания. Зато Сонхуна с Рики за это никто не накажет, и они этим пользовались. Яростно закидывали друг друга, иногда впуская в перестрелку сестёр Моррис. Но они вели себя скучно — наигранно и слащаво вскрикивали каждый раз, как в них летел снежок, попадать можно было только по подолу плаща и спине, да ещё и так, чтобы не было больно. Друг друга же они не жалели — валили в снег, удивительно метко попадали по щекам, однажды Сонхун нехотя накормил младшего снегом, за что получил ответый удар в висок, а ещё запальчивое и распевное порицание их отнюдь не подобающего знатным джентльменам поведения. Сону, спустясь с центральной лестницы, увидел эту снежную бойню, и по отработанному сценарию стал разнимать и сердечно отчитывать обоих братьев. — Рики, завяжи нормально шарф и иди к оранжерее, там Аврора, она хотела поговорить с тобой. — Указал Сону, стряхивая белую сыпь с плеч младшего. — Помилуйте, да о чем мне с ней говорить! — Не кривляйся, мы должны с ними ладить, ради папы. Рики манерно закатил глаза и, напустив на лицо вид крайнего презрения, отсалютовал старшим и небрежно захрустел по снегу к оранжерее. Сону озабоченно вздохнул и кинул тёплый взгляд на Сонхуна. — Если в проекте ничего не поменялось, гостевая комната в том доме совсем рядом с моей. — С каждым словом из припухших на морозе губ вырывался пар его тёплого дыхания. Глазки стали похожи на бриллианты, в которых ютился солнечный свет, из-за скопившихся в них от холода слезинок. Сознание Сонхуна на минуту заледенело и он только глупо и восхищенно смотрел в ответ, пока не сообразил, что стоило бы прервать молчание. — Ваш городской дом должно быть не менее грандиозный. — Нет-нет, он не особенно большой. Зато совсем новый, строительство и обустройство закончили только в прошлом месяце. Папа решил, что нам нужно расширять владения здесь, он сам хочет быть ближе к центру жизни. Этот дом будет фактически его офисом… — пока Сону с интересом рассказывал о планах господина Ёльсу, не заметил, что в руках Сонхуна уже образовался почти идеальный снежный клубок, — …мне так интересно посмотреть, каким он получил… Ой! О спину Сону разбился белый снаряд, юноша резко развернулся и хитро сощурил глаза, читая во взгляде и ехидной улыбке напротив игривые замыслы. Теперь они сами носились по двору и Сону вскрикивал почти как эти барышни Моррис, только искренне и непозволительно мило. И при этом не терял своего изящества — прятался за свечками туй и успешно обманывал Сонхуна готового сделать следующий бросок. — Ну всё-всё, довольно, — просил сквозь переливистый смех, — я же буду весь в снегу. Их заставил прерваться лакей, сообщивший, что они скоро отправляются, и что Мистер Ким велел им садиться в карету. Сонхун и Сону запрыгнули в экипаж первыми. Господин Ёльсу в это время пытался отделаться от болтливых Мистера и Миссис Моррис, а Рики с нескрываемым неудовольствием помогал найти кольцо Авроры, соскользнувшее с перчатки, пока та, держа подол пышной юбки, перебегала от дерева к дереву — спасалась от атак мелкими снежками и громко смеялась. Рики доставило удовольствие пуляться в неё, как в мышку орехами. Но кто ж знал, что потом найти тонкое серебряное колечко с бриллиантовой инкрустацией в снегу окажется такой неприятной задачей, особенно, когда над ухом капризно упрекали: — Это из-за вас оно слетело. Не следовало заставлять меня бегать от вас. А если хотите проявить внимание, сядьте в наш экипаж, нам все равно по пути, родители не будут против. — Нет уж, благодарю, мисс Грант. Я пожалуй останусь здесь, дождусь весны, найду кольцо и тогда прибуду к вашему дому. — До весны всё сладкое съедят. — Меня это не особо разочарует. А если вы нуждаетесь в паре, лучше потрудитесь заполучить внимание Мистера Пака. Он может староват для вас и не так богат, зато имеет фамилию. Но ни Аврора, ни сам Рики, предлагая кандидата в кавалеры, не догадывались о том, что этот самый Пак Сонхун сейчас целует морозными губами румяные щёки и влажную шею разгоряченного бегом Сону, который сразу, как оказался к карете, снял с себя шарф и распахнул высокий ворот пальто. С их лиц не сходила ребяческая улыбка, пока оба не впали в пылкое забвение, пока их не накрыл восторг от всего вокруг: от лучей восходящего солнца, тихомолком заглядывающего в маленькое окошечко экипажа, от блеска позолоченной отделки и теплого света в растрёпанных волосах. Тогда-то и были стянуты перчатки, а затем расстегнуты пуговицы блузы вслед за меховым воротом. И оба с головами, взбудораженными этой ночью, алкоголем и друг другом, поддались минутному искушению. Сону откидывал голову, жмурился от солнечных лучей и часто дышал, так и не успев успокоить сердце после уличных игрищ. А Сонхун держал его маленькие горячие ладошки и вдыхал сладкий запах вперемешку с пресным запахом натурального меха, когда целовал за ухом и спускался до ключиц вдоль выступающей мышцы. — Ах, мистер Пак, прошу остановитесь…нас заметят, — попросил, словно почувствовав приближение отца и брата, и стал нехотя отталкивать старшего. Дверь кареты скрипнула, Сонхун судорожно отстранился, а Сону, отвернувшись к окну, дрожащими от переполоха пальцами застёгивал блузу. — Ну что, мальчики, отправляемся! — голос дяди Ёльсу пустил только новую волну тревожной дрожи, и оба сердца застучали где-то в горле. Рики же только выдохнул с облегчением, упав на бархатную скамью возле окна, — хотя бы в ближайший час он не услышит писклявого девичьего голоска. Всех сморило после бурной ночи, дядя спал, как всегда нахмурив брови, Сону медленно моргал, глядя в окно, но скоро перестал бороться с дрёмой — согрелся и расслабленно вытянул ноги между колен Рики, сидящего напротив. Его руки так и остались без перчаток, и он очаровательно сжимал ладошки в кулачки. Сонхун долго задумчиво смотрел на нежные руки, а потом, не выдержав, осторожно обнял его за предплечье и накрыл маленькую кисть своей большой ладонью. На что получил доверчивое касание в ответ от Сону и врезавшийся между глаз взгляд Рики. Лицо мальчика осталось неподвижно, но глаза говорили о ревностном презрении. Сонхун непоколебимо отражал этот взор, пока Рики не отвернулся нервно к окну. Дом в городе встретил их колоннами на фасаде, коврами, золотом и лепниной. Стены украшали невероятной красоты холсты, написанные по заказу или выкупленные на аукционе — почти всю коллекцию дядя отправил почтой в Великобританию, новый дом получился больше похож на галерею. А к празднику ещё и был украшен веточками омелы и венками из остролиста, бантами из красных и золотых атласных лент и гирляндами позолоченных металлических звёздочек. За окнами здесь было шумно — самый центр города, но спали братья богатырским сном — прошлая ночь и разыгравшиеся чувства отняли все силы. Зато горячий кофе и круассаны на завтрак вдохнули в них жизнь. Кроме этого, в городе ещё ярче веяло зимней сказкой: огни горели повсюду, ёлки мелькали в каждом третьем окне, из булочных и кондитерских особенно притягательно пахло имбирными пряниками и тёплым ржаным хлебом с орехами и сухофруктами. Сонхуну снова немного не хватало снега, однако в трёхэтажном доме Ким, это не особенно скрадывало блеск и сладко-острый запах праздника. Рики был счастлив оказаться в шумной текучей толпе города, как та, что окружала его в Германии почти всю жизнь, внимание к его особе со всех сторон — вот за чем он гнался и чего не хватало ему в огромном и пустом дворце. Дядя Ёльсу радовался самым свежим газетам и новым возможностям в условиях большого общества. Влиться в него, даже спустя шесть лет, не составило ему труда — господина Ким Ёльсу здесь знали, его имя, владения и богатства были на слуху. Как и имена молодых сыновей. А Сону, он везде находил себе место. Главное — новый блестящий рояль и громадное зеркало в белой кружевной раме, он теперь ещё дольше наполнял дом прекрасной живой музыкой и никогда не забывал хотя бы на секунду взглянуть в отражение, проходя мимо из гостиной к лестнице. *** Субботним вечером дядя Ёльсу возил сыновей и племянника в театр. Места в ложе для Сонхуна были не в новинку, но на этом представлении их ждали бархатные кресла в бенуаре, огороженные от глаз остальных зрителей. Лучшие места, очередь на которые ждали месяцами. Страдания персонажей постановки не были особенно интересны никому, кроме Сону, который то и дело затаивал дыхание, приоткрыв блестящие губы; пораженно хлопал ресницами, когда на сцене разыгрывалась дуэль. Он погружался всеми мыслями в сюжет и облокачивался на отделанный бархатом бортик бенуара, аккуратно кладя на него руки в бежевых перчатках. От них и от вытянувшейся фигурки Сонхун не способен был отвести взгляд и не пытался себя пересилить — дядя спустя двадцать минут с первого акта дремал, прижав подбородок к груди, а Рики и так всё знал. И разделял его интерес. Они кидались острыми взглядами друг в друга за спиной Сону, потом ради приличия всё же отвлекались на игру распинающихся актёров, пока Ким не вздыхал снова так взволнованно и кротко, что у обоих передергивало сердце в желании защитить их впечатлительное чудо. Темнота зала, их безмолвные и до неприличного ясные в своём значении взгляды и жесты кипятили молодую кровь. Лёгкое касание колен, рука Сонхуна в белой перчатке на дрогнувшей от неожиданности ноге Сону и проворные пальцы Рики, что обвили его же запястье. Он не пытался их остановить, потому что, кажется, теперь тоже обрёл интерес больший, чем к просмотру трагедии. И эти секунды между ними засядут внутри непозволительно распутной идеей, которой суждено быть смытой чёртовыми чувствами. Глаза Кима нагло врут, молча вопрошая младшего о причине его прикосновений, на что тот только устало улыбается; а ноги Сону незначительно раздвигаются, поддаваясь гладящей руке старшего. Пальцы его сплетаются с Рики, пока холодная рука Сонхуна скользит по бедру, направляемая самим Сону. — Отпусти его руку, — шепчет Рики, прожигая глазами, и только Сону его еле слышит. — Почему я должен? — Мне это не нравится. — А мне не нравится, что ты решил, будто я принадлежу только тебе. Раскаты оркестра, предвещающие окончание первого акта и начавший включаться свет прервали их, разбудили дядю и уничтожили щекотливое облако напряжения в уютной и тёмной ложе на четверых. *** Весь вечер Рики выработанно держал «обыкновенное» выражение на лице, безразлично и коротко отвечал Сону, почти не смотря на того, как и обычно игнорировал Сонхуна, а глаза то и дело темнели, выдавая напряжение. С ужина он ушёл раньше, только сухо извинившись, а через час стоял перед Сону с неспокойным сердцем. Он начал как обычно, и Сону по привычке мило улыбался и позволял снять с себя пиджак, узкий жилет и поцеловать несколько раз в шею, пока руки не испарились с его талии, а голос младшего не грянул громом над ухом. — Почему позволяешь Мистеру Паку трогать тебя так? — А почему нет? Не имею ничего против его касаний, — Сону ответил возможно слишком честно и прямо, голос его даже не дрогнул — он был откровенен с Рики, но не знал, что всё это значило для него. — Значит всё, что было раньше, ложь?! — Рики рывком развернул брата к себе и впился огненными глазами в его глаза, — Сону, не молчи, только хуже делаешь. Скажи, ты ведь не безразличен к нему. — Да, не безразличен. Сонхун галантен и внимателен, мне нравится проводить с ним время. Он приносит что-то новое в мою жизнь. — Что-то новое… А я тебе за шесть лет наскучил? Так? — Ну что ты такое говоришь, конечно я люблю тебя, Рики! — А господина Пака? Я видел, как он твои руки целовал. — Ах, глупенький… Он мне не только руки целовал. Но разве это значит, что я тебе лгу? Его внимание никак не влияет на наши с тобой отношения. — Влияет! Потому что… — Потому что я больше не твоя собственность? — Перебил Сону, непоколебимо сквозя брата похолодневшими глазами, — Я принадлежу себе, Рики, и тебе всё равно пришлось бы однажды с этим мириться. — Ты видимо просто нашёл мне замену поинтереснее, — глупо! глупо и жестоко упрекали друг друга. — Да как же ты не понимаешь! Мне сложно принимать свои чувства, я знаю, что всё это неправильно! Все мы одинаковые — ошибки системы, и люди презирают таких, как мы. Мои чувства заставляют меня ненавидеть себя, а ты ещё и укоряешь меня в том, что я полюбил кого-то, кроме тебя! — Вырывает руку из цепких пальцев и, толкнув младшего в плечо, направляется к двери, а горло уже сжимают слёзы, — …ах, Рики, я не буду продолжать этот разговор. Быстрыми шагами Сону идёт через зал, прикусив губу, а выйдя за порог, набирает в грудь воздуха в попытке выровнять дыхание, но слова всё равно получаются тихие и сдавленные: — Спокойной ночи, и… Я на самом деле люблю тебя, — он словно подавился воздухом в конце фразы, начав бесконтрольно плакать. До того, как дверь захлопнулась Рики ещё успел расслышать что-то вроде «Ужасен». Кто же был ужасен? Рики, доведший старшего и любимого брата до слез, до самосжигания, потому что не справляется со своей жадностью и не готов видеть его в чужих руках? Или Сону говорил о себе, уже отдав порочную душу на растерзание пламенной совести? Рики остался сверлить пустыми глазами рояль напротив, на поверхности которого прыгали отражающиеся языки пламени, Сону же спешил к себе, сдерживая слёзы изо всех сил. Он быстро засеменил по лестнице и уже на втором этаже столкнулся с Сонхуном. Поднял на него мокрые глаза, испугался и, проглотив всякие слова, ещё быстрее полетел к своей комнате, оставил старшего наедине с волнительными догадками о причине его слёз. *** Сна ни в одном глазу, странные мысли мелькают в голове Сонхуна. Он больше не видел ни Рики, ни Сону этим вечером, камердинеры уверили дядю, что юноши пошли спать раньше и уже в своих постелях. Но Сонхун понимал, что была их исчезновению причина больше усталости. Заплаканные глаза Сону возникали в памяти слишком отчётливо и мутили душу слишком сильно, чтобы иметь возможность уснуть. Он, шурша одеялом, сел на кровати, посмотрел в окно — там было пустынно, только повозки проезжали по улице в обе стороны, одиноко плелись пьяницы и рабочие, новогодние огни все ещё горели в окнах, снег медленно падал большими хлопьями. Сонхун вышел из комнаты, натянув спальную обувь, и, наступая осторожно и тихо, спустился на первый этаж, завернул в гостиную. Дом ночью показался ему ещё более живым и таинственным — воздух казался морозно синим, от высоких окон на пол стелились ковры света, по которым плавали тени снежинок. Ёлка в гостиной стояла как огромный мохнатый медведь, только украшения и мишура на ней слегка поблёскивали от света уличных фонарей, а за раскидистыми ветками ели, на подоконнике, сидел Сону, прижав колени к груди; обнимал себя за ноги и наблюдал за туманным снегопадом. Сонхун замер, когда увидел его — не хотел напугать. Он наблюдал за его грустными глазами в отражении окна, а потом эти глаза посмотрели точно на него. — Тоже не спится? — Как же тут уснёшь… — Сонхун дрогнул немного, когда Сону обратился к нему и, подойдя ближе, устроился на подоконнике рядом. — А что тебе не даёт спать? — Твои слёзы. Сону округлил глаза и удивлённо уставился на старшего. — Переживаешь за меня? Ничего страшного. Мы лишь чуть-чуть повздорили с Рики… — Он сказал что-то обидное? — Нет, он… Он думал, что единственный, кого я могу любить, а оказалось, что нет. Но он не понимает, что моя любовь к нему не становится от этого меньше. Это разные чувства… — он вдруг оборвал размышления, сжав губы, потому что побоялся, что скажет лишнего. — Вы очень близки, так? — Да, я очень его люблю. С самого детства. — Всё ведь было хорошо, пока не появился я, верно Сону? Младший ответил не сразу, он мял пальцы от волнения и бегал взглядом по улице за окном. — Всё было иначе. Не лучше и не хуже. Просто по-другому. Это случилось бы однажды. Они оба молча следили за снегом, которого становилось все больше с каждой минутой и мысли в сознании обоих рвались превратиться в слова. — Я не могу перестать думать о тебе, Сону. — Я знаю, — быстро и искренне обронил юноша. Сонхун опередил его. — Я кажется влюблён в тебя до ужаса. — Я знаю, — вторил Сону, горько улыбаясь, глаза его вновь наполнились влагой и блестели в лунном свете. Он безысходно усмехнулся, на лице его Сонхун прочёл некое принятие. — Но я не знаю, что делать мне с моими чувствами. Ведь я люблю и вас и Рики, но что будет с этой любовью дальше? Скажите, как возможно не разорвать свою душу надвое, если я не способен отдать её только одному? — Не нужно рвать, я не переживу, если это случится из-за меня. Ваши чувства к Рики никак не меняет моего отношения к вам, вы вольны любить кого угодно и как угодно. — Сонхун, милый… — Сону вытянулся к нему, подтянув под себя ноги, и протянул нежные ладони к серому лицу. Он заглядывал в его честные глаза, как ребёнок, искал в них утешение. И нашёл — слова Сонхуна были правдивы, а намерения чисты. Он гладил ладонь Сону на своей щеке и сонно улыбался его неповторимой обаятельности, даже когда из уголков воспалённых глаз стекали солёные слёзы. Сонхун прочёл в них мольбу об успокоительной нежности, подался вперёд и поцеловал слегка сухие губы нежным невинным касанием. Снова взглянул на поражённые личико и снова поцеловал, теперь дольше и настойчивее. И Сону ответил. Они целовали друг друга ласково, медленно, унимая тревогу в сердцах, словно обещая этим поцелуем, что всё обязательно будет хорошо. А Сону так и не мог остановить слез, они текли по щекам и растворялись под их губами. Сонхун желал его горячо и нежно, боялся сделать лишнее, но руки тянулись к полным бёдрам в тонких спальных брюках. По телу пробегал томительный ток — тянуло прижать к себе миниатюрное тело. Противоестественно и обжигающе, как крепкий виски по пищеводу. Сонхун терял голову и не находил места и занятия своему ноющему сердцу. А что с этим делать? Как получить так безумно желаемое? И возможно ли это вовсе? Ах, если бы он знал, насколько возможно, ведь и Сону терзали сомнения. Он тоже думал об этом, смотря на падающий снег и не мог разобрать своих чувств, отчасти считал их неправильными. Рики такой дерзкий и бесстыжий, но родной; его объятия такие горячие и настойчивые, но такие комфортные и доверительные. А Сонхун…он для него манящий яд — разрушит его принципы и сведёт с ума. Зачем явился в его и так порочную жизнь? Со своими цепкими глазами, большими руками, глубоким голосом. Явился и выбил его из колеи устоявшихся тайных и трепетных связей. Сону метался между ними и сам себе вязал узлы по рукам и ногам, и кто бы его распутал? Каждый тянул по одной нити, но они затягивались лишь сильнее. Рики — любимый, Сонхун — желанный. И он бы отдал себя обоим, если бы не внутренний протест, если бы не собственничество Рики. *** Когда стемнело и жизнь в доме замерла, Рики ушёл через кухню и остался незамеченным, а на улице уже царила глубокая и тихая ночь. Он шёл с каменным лицом и пустыми глазами, сам не зная куда, поворачивал в незнакомые переулки, всё дальше и дальше погружаясь в бедные жилые районы, но не замечал ничего вокруг. Падающий снег неприятно колол лицо, волосы совсем промокли под снегопадом и холод наконец пробрался к худощавому телу, выдернув из злобного забытия дрожью по позвоночнику. Тогда только Рики наконец сообразил, что не знает ни где он, ни как ему вернуться, а без шарфа и пиджака не на шутку продрог, хотя и несся в неизвестную даль словно фантом. Где-то впереди звучал расстроенный рояль и контрабас. Он прислушался. И правда — звучал. И мигала тремя перегоревшими лампочками вывеска — «Jasmin Burlesque». Поджимая отмёрзшие пальцы, Рики поплёлся к звуку и свету. Коснулся ледяной двери и вошёл внутрь, не думая совсем о последствиях, потом что и не мог тогда думать ни о чем. С первых секунд его окатила смесь горьких запахов табака, дыма и перегара. Но тепло тесного и тёмного помещения буквально втянуло его за грудки. С минуту он, соображая, стоял на пороге. Вокруг было темно, а в глубине помещения сияла малюсенькая сцена. Тогда Рики показалось, что в этом забытом богом подвале, в темноте и смоге сцена и девушка в перьях сияли ярче всех бриллиантов в папином доме. Дама лет двадцати пяти в одном корсете поверх тонкого короткого платья, усыпанного горстями стеклянных и жемчужных бусин показалась ему в разы привлекательнее и живее всех натянутых девиц на балу. Она говорила уверенно и громко, шагала широко и двигалась раскрепощенно, ведь почти ничего не стесняло её движений. Пластика её рук, пожар в глазах и сила в словах делали её другой. Рики и так не думал ни о чем, теперь же забыл даже где он и как здесь оказался, он только смотрел на камерную сцену с изношенными бархатными портьерами, всю в цветах и мишуре, на девушку с цветными перьями в залаченных кудрях и бусами на худой груди. Из забвения его вырвал хриплый укуренный голос низкорослого мужчины. — Что малец, залип? Ха-ха, небось и лодыжек голых никогда не видел, — мужчина глухо смеялся, щурился на один глаз и блестел серебряной улыбкой на помятом и опухшем лице, — не желаешь к нам за столик? Мы угостим такого славного парнишу, ха-ха, — мужчина потянул его за локоть к компании таких же одинаково красных и мятых мужчин и тут же протянул стопку с рыжеватой жидкостью. Рики последовал за ним как безвольный, но не отрывал глаз от выступления, сжал в руке холодную рюмку и, почти не соображая, опрокинул её вместе с остальными, после каких-то хриплых и непонятных ему слов сухощавого человека с впавшими щеками. Его рот и пищевод обожгло до горячих слёз. Рики закашлялся, а с него уже стянули пальто, затем усадили за круглый деревянный стол и налили ещё мерзкой спиртяги. В глазах слишком быстро всё стало плыть, пианино уже звучало стройно, а занавес казался самым новым, бриллианты на теле девушки блестели как настоящие. Мужчины вытягивали из него слова, но говорил он неохотно и за это получал насмешки вроде: «Налей ещё одну, может заговорит.» «Ещё одна, и он больше никогда не заговорит, слабенький смотри какой.» «Аристократ видать!» «Чего забыл на нашей помойке?» Его трепали по плечам и голове, но Рики только вертелся и с заплетающимся языком говорил, что никакой он не аристократ, а его мать убили «гадкие немцы». Третья рюмка жгла уже не так сильно, а тело стало невесомым. Он встал, опираясь о стол, из-за чего чуть на свалил с него все стекло и посуду из-под закуски, и, не отвечая больше ни на какие вопросы, сквозь толпу поплёлся ближе к сцене. Он бездонными стеклянными глазами смотрел на девушку, что театрально всплёскивала руками в кожаных перчатках, плавно двигала бёдрами, по которым стекали тонкие ленты страз, и ему казалось, будто поёт она именно ему, и что музыка звучит для него. Юноша остановился в проходе рядом с пианистом и его руки и ноги сами стали следовать мелодии и песне. А танцовщица теперь и правда смотрела на него чаще остальных, выцепив чистое юное лицо среди всей толпы. Её взгляды становились тем чаще, чем больше Рики погружался в звуки, тусклый свет и чем свободнее начинал двигаться. Он закрывал глаза, забывал все, что чувствовал, и словно пропускал музыку сквозь себя. Люди вокруг него расступились, а внимание толпы рассредоточилось от выступающей. Со сторон проскальзовал шепот: «Кто этот мальчишка?», «Танцует не хуже Миллы». Артистка не стала бы терпеть невнимание к своему номеру. Опытная и талантливая Камилла Белли подстраивалась под многие ситуации за свою историю в бурлеске. Так и теперь, отработанный сценарий был опущен, и она, плывя по площадке словно кошка, спустилась к столикам, прошлась мимо, пару раз властно хлестнув по тянущимся к ней рукам, и такой же хищной походкой обошла танцующего в забвении Рики. Он даже не открыл глаз, остановился только когда женская рука легла на его шею, проскользила по плечу и, обвив запястье, потянула за собой. Камилла повела Рики через зал, потянула на сцену и шепнула быстро на ухо: «Танцуй, маленький, танцуй.» Импровизировать пришлось и музыкантам, а остальные танцовщицы, услышав, что Камилла начала экспромт, одна за другой высунулись из гремёрки, прячась в тени занавеса. Теперь уж всё внимание было обращено исключительно на перформанс, происходящий на тесной округлой возвышенности. Рики не думал о зрителях, не думал о братьях и приёмном отце, не думал о богатой жизни. Он просто танцевал, точечно и остро взаимодействовал с девушкой и сливался с эмоциональной музыкой. Его пьяная голова кружилась, но расслабленное тело двигалось уверенно и сильно. Он почти не касался Камиллы, но танец стал их общим. Пока они двигались не звякнул ни один стакан, только десятки глаз моргали, уставясь на них. Когда же они закончили, сырая темнота с низкими потолками наполнилась свистом и аплодисментами громче обычных. Дальше всё стало как в тумане. Блеск, окружавший его на сцене рассеялся и осталось только лишь опьянение тяжёлым алкоголем. Камилла забрала его и с собой в гримёрку, заставленную рейлами с блестящими костюмами и несколькими туалетными столиками с заляпанными зеркалами. Тут очень пахло косметикой и сладкими духами. Рики в мгновение окружили ярко накрашенные восторженные глаза и фигурки в открытых нарядах. Но они были ему безразличны, он смотрел на них с высока и почти не слышал восклицаний и вопросов. Юноша пытался осознать и переварить произошедшее. — Молодой человек, как ваше имя? — Нишимура Рики… — Вы невероятны! А сколько вам лет? — Вы должно быть из академии на Уэст-К***с? — Ты что, дурашка, посмотри повнимательнее, он не из нашего района… — Его безбожно напоили…бедный… — А где вы учились танцам? Одна перебивала другую, пока Камилла не рявкнула: — Тише, чего курятник развели! Как мамаши, честное слово! У Мэриен номер, а вы кудахчете, — она осмотрела Рики с головы до ног, выпятив бедро и уперев руки в бока, — уложите его на скамью и дайте воды, я со всем разберусь. *** В шестом часу утра, когда от выпитого алкоголя и танцев осталось только головокружение и чувство голода, Рики в сопровождении Камиллы шёл домой. Она довела его только до перекрёстка и попрощалась, напомнив про предложение. Предложение выступать в её бурлеск клубе. Обещала помощь с номером и костюмом, а ещё приличные деньги — Рики произвёл фурор и жадная до экзотики публика теперь вряд ли даст просто забыть молодого парня на сцене и его потрясающие сознание танцы. Деньги это то, что Рики пропускал мимо ушей, а вот мысль о том, что ему позволено будет танцевать, как он хочет, получать зрительские аплодисменты и восторг в свой адрес — вот то, что засело в груди семенами предвкушения. Он обещал подумать, но думать долго не пришлось, решение образовалось в его голове само собой. *** Оставалась неделя до святого праздника, и всё меньше святого оставалось в юных головах. Пока господин Ёльсу, повар и остальная прислуга вовсю готовились к праздничному семейному ужину, куда были приглашены и родители Сонхуна, Рики безбожно врал, что ходит в библиотеку. А дядя почему-то верил. И уходил парень туда так часто, что в доме поползли слухи о каком-то тайном романе. Впечатлительные и мечтательные служанки шептались о том, что вот-вот младший сын приведёт в дом невесту. Былые слухи быстро померкли под этими сказками. Но часы в библиотеке или даже с какой-то выдуманной дамой и близко не стояли с тем, как на самом деле проводил дни Рики. Его всё же окружали девушки, только не особо молодые, и даже не привычные натянутые аристократки. Говорливые, вечно курящие и смеющиеся артистки впятером кружили вокруг преддебютной звезды, помогали ставить номер, знакомили с основными принципами, правилами и! о боже! подбирали элементы и шили немыслимый для рамок приличия костюм. Когда стало совсем холодно, Сонхун и Сону проводили целые дни за игрой в бильярд и шахматы, практиковались в вальсе, как будто серьёзно, но на самом деле ради удовольствия. А по вечерам сидели у камина с книгой, или часами обсуждали новости из газеты и самозабвенно беседовали на темы искусства, души, совсем как дядя со своими гостями, только…благороднее и красивее. Все эти занятия и обходительность Сонхуна хотя бы частично отвлекали Сону от напыщенной холодности младшего. Однако сердце его болело, и гложили по ночам мысли о том, где сейчас Рики и когда наконец прекратится его мятеж. А вина за собственные чувства к Сонхуну нарастала с каждым днём так, что иногда вязко мутило от желания прижаться к тому, вылить душу и быть утешенным, в то время, пока младший неизвестно где глушит обиду на него. Рики же пропадал ежедневно. В доме стало совсем тихо без него и дяди, который в свою очередь хитро плёл себе сети знакомств в большом городе. Первую неделю старшие братья жили в спокойствии и тишине, Сону поддавался ухаживаниям Сонхуна, однако ждал младшего каждый вечер, но, оставаясь окинутым презрительным взглядом, не пытался докопаться до истины его исчезновений. Рики появлялся дома затемно, когда Сону засыпал на плече Сонхуна, согревшись у огня. Юноша тихо, со стеклянными глазами под тенью бровей смотрел на них, невзначай брался за газету или часы, а, уходя, ровно на секунду улыбался, ещё раз взглянув на мирно дремлющего брата. Рики утешало хотя бы то, что Сонхун искренне заботливо сторожит сон его милого Сону; то, как умиротворённо подрагивают его длинные шоколадные ресницы, как сонно растягиваются в улыбке цветочные губы и то, каким крошечным он выглядит, подтягивая под себя ноги и обнимая расслабленными руками Сонхуна за локоть. *** Новые знакомства и развлечения привнесли в жизнь Рики ещё и разрушающие организм удовольствия. Он курил со всеми вместе и притаскивал сигареты в кармане пальто. Как бы взамен, но на самом деле по доброте душевной, обеспечивал девушек обедом. А по вечерам дымил из окна, особенно часто, если слышал очередное «Сонхуни-хён» от Сону и прокручивал в голове весь день, самостоятельно разъедая свои нервы. Так и стоял на открытом настеж балконе, истязая себя ещё и холодом, пока в комнату не вошёл виновник этих истязаний. Так привычно — как раньше, без стука. Сону ругался. Так заботливо и по-родительски комкал все найденный сигареты и отчитывал молчаливого младшего, задирая голову к его бледному безэмоциональному лицу. Переживал. — Откуда притащил эту дрянь? — Из «библиотеки» — нарочито искаженно выговорил, почти насмехаясь. — Да знаю я, что никакая это не библиотека, но разве я буду запрещать тебе ходить куда-то. Твоя воля. — А сигареты запрещаешь? — От них пахнет омерзительно, — скривился, намекая, что даже их разговор терпит с трудом из-за пропахших дымом волос и одежды, — папе говорить не стану, он только обрадуется и позовёт тебя в компанию к Болману на сигары, — Сону недовольно оглядел брата ещё раз и решительно развернулся к выходу. — Уже уходишь. Зачем тогда приходил? — Хотелось остаться…но от тебя так воняет, что я даже целовать не стану. — Пойдёшь к Сонхуну? — Пойду спать, Рики. И тебе советую, завтра урок по английскому раньше, у мадам Коуэлл встреча после нас. Не важно. Даже не обратил внимания. Остался серым пятном стоять посреди комнаты, совсем рассеялся. И как понять это его попечительство? Приходит с целью остаться, как будто время повернулось вспять, так неподдельно ластится, а потом разочарованно морщит нос от табака. Неужели действительно хотел отдать эту ночь ему снова, неужели всё ещё нуждается в нём? *** — Сегодня твой номер выглядит более завершенным. Время переваливало за десять вечера, бар и гримерная пустовали — на сегодня шоу запланировано не было, а после репетиции девушки испарились, как их и не было. Рики с Камиллой сидели в тускло освещенной комнатушке за сценой — девушка на стуле, задрав одну ногу на сиденье, медленно курила, отравляя и так душный воздух; Рики сидел, уперевшись спиной о стену, напротив неё и смотрел куда-то неопределённо. — Нужно поработать над концовкой, должно быть мощнее, — решительно добавил Рики. — Что б у всех челюсти повыпадали. — Именно. Милла потушила сигарету и целиком забралась на стул, подтянув под себя ноги, как-то дружески посмотрела на измотанного юношу, — Послушай, Рики, ты же и правда не из наших. А если из высшего общества, как оказался здесь и почему общаешься с нами? — Не знаю я, из какого я общества. Меня приютил добродушный богач, сделал своим сыном и отписал состояние. Но я понятия не имею, кто я. Только знаю, что родился в Японии. Мои родители эмигрировали. Потом их убили. Я попал в детдом. Сбежал. Жил у булочницы с её шестернёй. А потом меня нашёл господин Ё…папа. — О-о, не легко тебе пришлось. А итог как в сказке. — Н-да, а я теперь сказочный принц. — Он усмехнулся устало и даже болезненно, –Знаешь, я ведь никому этого не рассказывал, кроме Сону. — Сону? Это-а-а… — Сводный брат. — отрезал и замолчал ненадолго. Не хотел говорить о нём сейчас, хотя внутри прекрасно понимал, что, увидев в доме, снова будет через силу игнорировать, подчиняясь гордости, а не дикому желанию заключить того в объятия и расцеловать мягкие щёки, плечи и бёдра… — Значит не считаешь нас потерянными? — Я сам такой же — потерянный. Зато вы делаете потрясающие шоу. — Ничтожество по сравнению с большим бурлеском. — Однажды вы им станете, я обещаю. — Не выдумывай… — она отчасти поняла его слова, поэтому замялась и словно бы пропустила мимо ушей. Воцарилась недолгая тишина, в которую Рики, хмуро сдвинув брови, кусал засохшие губы. — Милла. — М? — Ты когда-нибудь чувствовала будто тебя обманули? Бросили. — Конечно, маленький. Всю жизнь, — она клацнула зажигалкой и задымилась вторая сигарета за вечер. — Я словно перестал быть интересен, потому что моё нахождение рядом — оно само собой разумеюшееся. Я же никуда не денусь... А вот если денусь? Он же ни разу не спросил, где я пропадаю, хотя знает, что библиотека — ложь! — Он почти вышел на отчаянные возгласы, но остановил себя и спрятал лицо за коленями, вцепившись пальцами в волосы на затылке, — Мне так не хватает его нежности… — Признался наконец сам себе. — Его? Про кого ты говоришь? — Не важно. Просто я чувствую себя ненужным более. Хотя он твердит, что ничего не изменится, если его будет целовать кто-то ещё. — Ревнуешь. А сам-то? Ищешь внимания от посторонних. Я вижу, как горят глаза, когда тобой восторгаются. Рики, все мы грешны, и умные люди пытаются взять от жизни максимум, а глупые страдают, что что-то идёт не так, как им бы хотелось. — Предлагаешь закрыть глаза? — Потеряешь совсем, если откажешься быть рядом. Заставь нуждаться в тебе. — Я сам нуждаюсь в нём, как вампир в дозе крови. — А сейчас нуждаешься в виски. Раз уж на то пошло, такие душевные разговоры вот так не ведутся, мой хороший. — Она с важным видом, прикусив сигарету вытянула из-под туалетного столика блеснувшую бутылку. На часах половина одиннадцатого. Одиннадцать. Двенадцать… А в Рики одна, потом две, три и бог его знает сколько ещё рюмок по 10мл. Маленькие, так что пили быстро и часто. Рики снова опьянел до кристалликов в зрачках, которые кажется распространились по всему мозгу вытянув самое больное и далёкое. Он стал откровенен, Милла тоже. И он пожалуй узнал больше, чем хотел, а сказал больше, чем следовало. Однако за какие-то жалкие две недели девушка стала ему почти как подруга, он почему-то доверял, хотя разучился малодушно верить всем подряд ещё давно в детстве. Мысли крутились ураганом, тело не слушалось, но очень требовало на себе рук. Одних конкретных рук. А от этого становилось ещё больнее. — Что-то ты совсем размяк…не будь слабаком! — скомканно упрекала Милла. — Э-это всё твоя др-рянь…желудок от неё жжёт, — совсем бессвязно произносил и с трудом держал глаза открытыми, — и сердце тоже. — Хочешь полечу твоё сердце? — Картх-кар-рдиолог — твоя скрытая личность? — Мать — моя вторая личность. Хочу помочь сыночку чувствовать себя лучше. Рики внутренне скривился этой фразе, но не имел сил ни ответить, ни глаза открыть. Он откинул голову на спинку стула и сейчас же уснул бы, если бы не женские руки на его коленях и тёплые губы на крепкой шее. Милла тянулась к нему, пьяно целуя. Потом добралась и до губ, когда Рики, слабо соображая, вернул себе более вертикальное положение. Он видел перед собой её размытые стрелки и потёкшую тушь, отвечал на резкие действия сконфуженно и желал прекратить это недоразумение как можно быстрее. — Не делай так больше. — произнёс удивительно чётко и строго, смотря в глаза, когда девушка отстранилась. — Да, глупость какая получилась… — она стыдливо и разочаровано опустила глаза. По лицу её Рики понимал, что Милла сама жалеет об этом неуместном поступке. Но менять своего отношения он не станет. И сам понимает, как легко бывает совершить ошибки, особенно, когда в голове столько спиртного. Хоть Камилла и была женственная и чувственна, предполагаемой нежности от близости с ней Рики не получил. То, как целовал Сону, ему нравилось намного больше. Так что идеи когда-либо это повторить и не возникло в его пьяной голове, но алая помада на губах и щеках уже осталась. И уже второй раз Сону пылко отчитывал его и разгневанно обещал более не прикасаться к его губам. — Сначала сигареты, теперь дешёвая помада какой-то блудной девицы?! Не смей осквернять своё тело этой грязью, и появляться в таком виде во втором часу ночи, если ещё надеешься раздевать меня вместо камердинера и красть мой спокойный сон! — Он сделал глубокий и нервный вдох и, развернувшись, широко зашагал к двери. Потом вдруг остановился, остро взглянул в пьяные глаза на фоне белёсого окна, еще теплящие надежду, и сказал уже спокойно, даже как-то безразлично, — А впрочем, делай, что хочешь, меня есть кому целовать. Дверь захлопнулась за ним, врезавшись в гудящую голову Рики метровой саблей. Спустя минуту, или две, тишины, на пол полетело блюдо с фруктами, разлетелось расписными осколками по холодному дубовому паркету. И будь у Рики больше сил, он бы перевернул всю гостиную, но только грохнулся обессиленно на колени, а затем стёк, как тающая свечка, и остался лежать на полу. Утром с заботливых рук камердинера и служанок проснулся в своей кровати с завтраком в постель и головной болью.