Все, как я люблю

Голова раскалывалась. И лучше бы это было от кайфа, чем от чувства безысходной ночи, проведённой в компании бутылки текилы и какой-то девчонки, которая сидела у него на коленях и шептала всякую чушь о том, что она сможет с ним сделать, будь они наедине. Просто она не понимала, что нихера у неё не получится, потому что единственный человек, которого хотел Ксавье, была Уэнсдей. Это было не эротическое, пошлое желание малолетнего дрочера всунуть кому-то. Нет, это было просто эмоциональная нужда в нахождении рядом, пускай они даже не будут касаться друг друга, лишь бы их души переплетались. Но о какой эмоциональной привязанности с Уэнсдей Аддамс можно говорить? Порой ему казалось, что она какой-то жуткий эксперимент сумасшедшего ученого, по типу того, кто создал Франкенштейна, потому что сложно добиться такого состояния своими усилиями. Но в жизни Аддамс не было ничего невозможно. В отличии от той, что приживал Ксавье. Его жизнь была наполнена каким-то коктейлем из сожаления, глупых обид и инфантилизма, как бы сильно он не хотел этого признавать. Он думал о том, что мог бы перезвонить ее брату и спросить о подробностях их переписки. Неужели ни одно сообщение не было написано Уэнсдей. Ни одной строчки, буквы? Парень хмыкнул про себя, вставая с постели и пытаясь совладать с полным мраком в глазах. Голова закружилась, а пространство вокруг него пошло ходуном, словно те комнаты смеха в его любимом парке аттракционов в Коннектикуте, где каждое твоё движение были чем-то неловким, неконтролируемым. Парень глубоко вдохнул воздух, пытаясь унять чувство тошноты, подступающие к его горлу, которое словно испытало на себе все чудеса жизни в пустыне. Полное отсутствие какой-либо влаги. Осталось подойди к столу и взять аспирин, всегда лежавший в одном из ящиков на всякий случай, но рука сама потянулась к тетради с набросками, словно по инерции, заканчивая все его неконтролируемые движения. Он перелистал пару страниц и, черт, на каждой из них он смотрел на бледное лицо девчонки, которая снова так подло с ним поступила, пусть даже не понимая этого. В какой-то момент захотелось разорвать эту тетрадь и выбросить в мусорку, прокричав пару проклятий на имя Аддамсов, чтобы выпустить пар, который обволакивал каждую стенку его черепа. Гребаная турецкая баня у него в голове. Но он просто тихо закрыл тетрадь и потянулся к ручке выдвижной полки. С аспирином он выпил целую бутылку воды.

***

— Думаю, тебе это понадобится. — отец кинул в его сторону новый набор красок, отводя взгляд куда-то в сторону. И так было всегда. Проявление заботы через подарки, какую-то мелочь, но никогда, никогда он не слышал ласковых слов, похвальбы, которая могла появится только на одном из званных ужинов их семьи, когда желание покичиться была любых личных отношений. — Спасибо. — зевнув, проговорил парень, дотягиваясь до новых красок. Лишь только яркое оформление коробки будто кричало о том, чтобы ее открыли. Наверное, они стоили уйму денег, но это никогда не было проблемой. Тем более, для его отца. — Твоя мать звонила. — прочистив горло, продолжил Винсент. — Она хочет приехать и увидеть тебя. — тон стал более серьёзным, но в нем все равно проскальзывали нотки легкого пренебрежения. На лице парня сразу появилась улыбка, которую он даже не пытался скрыть. Они не виделись с мамой уже два месяца, но он так сильно ждал их встречи. Переехав в Европу, она мало с ним виделась, но зато все летние каникулы они путешествовали по бескрайним просторам северной Италии на ее любимом Кабриолете марки «Мини». — Я ей позвоню. — объяснил Ксавье, уходя из гостиной. Даже при том, что родители были разведены, он бы не сказал, что между ними были какие-то явные обиды или ярость. Нет, там был только чертовски большой ком сожаление и недосказанности, который уже невозможно было распутать. А порой молчание хуже любых криков и открытых обид. Торпу приходилось уживаться с этим, и он даже почти привык. Почти. — И, Ксавье, в следующий раз будь потише. — как бы между делом сказал отец, посмотрев на сына. — Свои нетрезвые ругательства оставь для своих друзей. Или делай это тогда, когда меня нет дома. — продолжил он, отворачиваясь от сына и направляясь на улицу. — Хорошо, отец. — проговорил младший Торп, понимая, что ему нечего волноваться, ведь отца так часто не бывает дома, что может показаться, будто вся его жизнь состоит из чертовых гастролей. Тем более, он и вправду не заметил тот чертов шкаф у дверей отцовской комнаты.

***

— Твой одноклассник больше не отвечает на мои сообщения. — удручено проговорил брат, посмотрев на Уэнсдей так, будто она немедленно должна найти решение этой проблемы. — Значит, ты ему не интересен, Пагсли. — спокойно ответила она, приковывая брата к электрическому стулу, не желая в столь ответственный момент отвлекаться на другие проблемы. — А теперь сиди тихо, я должна испробовать его работу. — продолжила она, отходя к панели управления и нажимая красную кнопку. У Уэнсдей никогда не было желания убить брата. Нет, суть причинение боли заключалась не в этом. Любая боль должна быть долгой, мучительный. Особенно, если она пыточная. Одежда брата даже слегка задымились, пока он сжал челюсти, пытаясь унять дрожь по всему телу. — Пагсли, это всего лишь пять миллиампер, ты слишком слаб. Я бы легко выдержала до двадцати — проговорила девушка, увеличивая силу тока. Не она виновата в том, что его организм был слишком слаб, а тело слишком мягким для любой тяжелой работы. Главное в человеке — умение приспосабливаться, как бы он этого не хотел. Именно так думала Уэнсдей, сидя в пыточной комнате, окружённой всеми ужасами, которые только могли создать человеческие руки, не показывая единой эмоции на лице. Уэнсдей, у которой толком не было друзей, которая не подпускала ни одного человека близко к себе, которая не хотела свыкнутся с нынешними реалиями, принять их. Ведь приспосабливаться было так важно. — 10 миллиампер. Что ты чувствуешь? — беспрестанно спросила Аддамс у своего брата, словно чокнутый учёный, который ставил опыты над своими жертвами. Пагсли уже не мог произнести чего-то внятного. Тем более, если он попробует, то скорее всего прикусит язык. Ещё один новый экспонат для их кухонной коллекции. Уэнсдей выключала аппарат, давая возможность брату отдышаться. — В следующий раз попробуем со шлемом. — после 5 минут молчания выдал он, пока Уэнсдей записывала результаты эксперимента в свой блокнот. Девушка лишь что-то промычала и, не сказав и слова, ушла из комнаты. Сегодня же должен был быть хороший день? Они наконец-то испробовали электрический стул, отец явно будет доволен. Но вот только почему-то этот вечер горчил, словно ты попытался выпить крем-соду с тоником. По началу тебе кажется, что это что-то очень сладкое, приторное, тающее у тебя на языке, но потом горечь подступает к гортани, и коктейль так и остаётся недопитым. Лишь пару раз, когда Уэнсдей уже лежала в кровати, ей приходили мысли о том, что, может, Ксавье заслуживал лучшего. Заслуживал уважение от неё, хоть малой доли его проявления. Но вот только утром ты уже начинаешь забывать о мыслях, пришедших тебе в момент, когда твоя душа обнажена до крайней уязвимости. Но они, словно монстры под кроватью, все время рядом с тобой, хоть подай руку. Дожидаются своего часа. Иногда ей казалось, что спасение Ксавье от стрелы было проявлением мук совести, которые она, не должна была испытывать, ведь это явный признак слабины. Просто благородство была одной из главных черт Аддамсов, а Уэнсдей всегда возвращала плату за услуги. Ксавье хотел ей помочь, но из-за своей импульсивности попал в капкан, который пришлось распутывать ей. Нет, это даже было Аддамс на руку. Так она смогла отвлечь внимание пилигрима, давая себе возможность быстро сообразить план своих последующих действий. Но все знают, чем строже ты действуешь плане, тем отчаяннее он проваливается. Но победа была за ней, не важно насколько грязно каждый из них играл. Аддамс усмехнулся, направляясь в сторону оранжереи. Ей нужно было собраться с мыслями. Войдя в стеклянное пространство, полное зелёных растений, она увидела свою мать, отрезающую бутоны роз от стебля. Любимое занятие Мортиши. — Уэнсдей, дорогая, и ты тут. — с мягкой улыбкой на лице, проговорила миссис Аддамс, смотря на дочь. — Не поможешь мне? Конечно, ей нужно было ввязать дочь в какое-то абсолютно бессмысленное занятие, потому что Мортиша бы отлично справилась сама, ей точно не нужна была помощь. — Не хочу тебе мешать, мама. — проговорила девушка, уже развернувшись ко входу. — Ты имеешь ввиду то, что ты не хочешь, чтобы я тебе мешала. — слегка улыбнувшись, ответила Мортиша, пока на холодный бетон сыпались алые лепестки роз. — Тебе сложно сделать это, Уэнсдей? О, она играла грязно. Грязнее некуда, надавливая на самые уязвимые точки своей дочери. Делая это искусно, с ноткой надменной фальши, которая так и сквозила между ними в этом помещении. — Ты можешь отрывать лепестки руками, это даже более увлекательно. — продолжила Мортиша, глядя на дочь. Уэнсдей тихо встала рядом с матерью и начала отрывать бутон за бутоном, пока все ее ботинки не были усыпаны ими. — Как ты думаешь, кто будет новой директрисой Невермора? — заинтересовано спросила мать, отводя взгляд на падающие цветы. Аддамс так хотелось ответить о том, что маме должны быть все равно. Она больше не ученица этой злосчастной школы, но Уэнсдей лишь выдохнула, проговорив: — Не знаю. Не думаю, что это будет кто-то из учителей, все они слишком предсказуемы. Им нужен кто-то достаточно строгий, авторитарный. — Ларисе будет сложно найти замену. Какие бы у нас не были отношения раньше… — медленно проговорила мать, уходя в свои мысли. — Мы никогда не ладили. — объяснила она. — В тебе течёт кровь Аддамс. Конечно, вы не ладили. — проговорила Уэнсдей, посмотрев на мать, которая засмеялась от такого ответа. — Как и в тебе, моя дорогая. — сказала Мортиша, положив руку на плечо дочери. — Никогда, никогда не теряй эту частичку себя. — более серьезно продолжила она, смотря дочери в глаза. — Я не собираюсь что-либо в себе менять. — Уэнсдей хмыкнула, убрав руку матери с плеча. — Поэтому ты и Аддамс. — улыбнулась мать, разглаживая лёгкие неровности на своём платье. — Увидимся на ужине. Не забудь сказать брату о том, что сегодня он будет на час раньше. С этими словами Мортиша ушла из оранжереи, оставив Уэнсдей в компании тысячи алых лепестков, которые создавали легкий аромат свежести во всем помещение. Мамины любимые Пиано и вправду эффектно смотрелись на бетонном полу, Аддамс не могла с этим поспорить.

***

— Я оставлю телефон тебе. — проговорил брат после ужина. — Все равно он мне не отвечает. — продолжил он, пожимая плечами. Уэнсдей спокойно приняла обратно свой гаджет, пряча его в карман. — Жаль, что он так и не рассказал что-то о своём отце. — вздохнувши, покачал он головой. — Он не обязан, Пагсли. — объяснила ему Уэнсдей, направляясь в свою комнату. — Ты общался с Ксавье, а не с его отцом. — нахмурив брови, продолжила она, даже не зная, если брат все ещё ее слушает. Чёрная коробочка засветилась только через три дня, когда Уэнсдей редактировала один из своих детективов.

***

Ксавье правда не знал, стоит ли писать. Но вот он снова печатает пару слов в сообщениях, а пальцы уже нажимают кнопку отправления. Сердце уже решило за него. Он не отвечал на сообщения ее брата, просто потому что не хотел его обидеть. Мальчику был интересен его отец. Ничего удивительного, он встречал тысячи таких детей и взрослых, но его просто не хватало на всех, тем более, им не был интересен Ксавье Торп — человек. Нет, им был интересен Ксавье Торп — сын Винсента Торпа. Ксавье не собирался быть посредником между миром и отцом. Пусть разбирается в этом сам. Он просто надеялся, что хоть кому-то интересен лишь из-за себя. Но даже точно не знал ответа. Какая это срань. Вообще, он не долго думал над самим сообщением, мысль быстра пришла в голову, а на губах появлялась небольшая ухмылка, пока он раздумывал над своим вопросом. — «Уэнсдей, привет. Как ТЫ проводишь каникулы? » Он прекрасно знал, что более слащавого сообщения просто нельзя было найти, но эта дурацкая идея так и въелась ему в мозг, показавшись слишком остроумной. Но вот только оживление паука на уроке природоведения тоже показалось ему остроумным, но Торп отлично помнил, к чему это привело. Лёгкая обида и такое сильное желание показать своё пренебрежение, будто все классно. Просто сейчас, если она не ответит на сообщение, его совесть будет чиста, потому что он уже простил ее. Он простил ее ещё давно, но разум так настойчиво не хотел этого признавать, что пришлось самому помучиться пару дней, пока это сообщение не было отправлено на номер Аддамс, которая может на него не ответить. Но уж точно прочитает, он был уверен. С этой мыслью ему стало намного легче. Но вот вся лёгкость улетучилась в тот момент, когда на телефон пришло сообщение: «По сценарию я должна ответить, что каникулы проходят отвратительно, а это именно то, что я люблю?» Сейчас его сердце делали 200 ударов в минуту, будто он пробежал пятнадцати километровый марафон. Но любое сообщение от Уэнсдей Аддамс делало с его организмом что-то удивительно-ужасное, словно выворачивая всю его сущность наизнанку. Ему это даже немного нравилось.