[Content]

Она не понимает его. Его зовут Изуку — Мидория Изуку — и он не имеет смысла. Эри сейчас четыре. Она знает это, потому что слышала, как мистер Куроно сказал это Отцу. Она много чего знает. Она знает, что ее причуда злая, потому что так сказал ей Отец. Она знает, что она плохая девочка, потому что так сказал ей Отец. Она знает, что на самом деле она не человек. Она всего лишь инструмент, помогающий избавиться от причуд. Причуды грязные. Так сказал ей Отец. И все слушают Отца. Но Изуку этого не говорит. И теперь она не знает, что делать. Она умеет убираться, потому что ей приходилось делать это в доме Отца. Но не может найти веников, не может найти чистящих средств, от которых чешутся руки и горит грудь. И она не хочет спрашивать Изуку, потому что она должна знать, где лежат моющие средства. Бесполезная. Злая, глупая, бесполезная Эри.

***

Ее зовут Эри. Он знает, потому что это единственное, что она сказала ему за две недели, которые они прожили вместе. Она отвечает на вопросы «да» и «нет» кивками и качает головой, но в остальном это молчание. Их дом — потому что теперь он принадлежит им, а не только ему — расположен над небольшим кафе, которым он управляет. Мама и он раньше управляли этим вместе, но когда он решил спасти Эри, он убедил ее переехать жить к папе в Америку. Сейчас ему 14, и они управляют кафе уже много лет. Этого, в сочетании с деньгами, которые папа все еще присылает, достаточно, чтобы убедить ее, что да, мама, с ним все будет в порядке. Она восприняла его аргумент без особого сопротивления и поцеловала его в лоб с печальным облегчением. Вздохнув, он растянулся на диване. Ему нужно поговорить с Эри. Ему требуется минута, чтобы обдумать, что он скажет, и со стоном поднимается с дивана. Комната Эри находится через одну дверь от его — ладно, раньше это была его комната, — но, поскольку мама съехала, он перенес свои вещи в главную спальню. Он стучит в ее дверь и ждет. Он не собирается ее открывать и никогда не войдет без ее разрешения. Он должен спросить, не хочет ли она запереть комнату, на случай, если это заставит ее чувствовать себя в большей безопасности. Эри, милая малышка Эри, открывает дверь, как будто только что проснулась. Волосы у нее в беспорядке, а рубашка… ну, вообще-то, это его рубашка, и она волочится по полу, а глаза опустели ото сна. Его охватывает прилив нежности, и он сияет перед ней. Она смотрит на него и не смотрит ему в глаза — он заметил, что она никогда не смотрит ему в глаза — и приседает на корточки, чтобы ей не приходилось вытягивать шею. — Привет, Эри. Ее улыбка смягчается, и его сердце тает еще немного. «Доброе утро.» Она кивает, и ее крошечные руки крепко сжимают то, что теперь является ее рубашкой. «Мне было интересно, можем ли мы поговорить. Есть некоторые вещи, которые я еще не удосужился объяснить, и я хочу убедиться, что мы на одной волне». Ее брови немного хмурятся, но она снова кивает. Выйдя из своей комнаты, она немного отстает от него, поэтому он замедляется. Он следит за тем, чтобы не потерять улыбку, даже если она немного поникла из-за его беспокойства. Он не хочет водить ее за собой, они идут вместе. Поэтому он начинает с этого. — Эри, ты помнишь мое имя? Она кивает. — Мидория Изуку, верно? Не Чисаки Кай. — Она вздрагивает при имени, но ему нужно, чтобы она поняла. — Эри, ты человек, а не собака. Ты можешь идти рядом со мной, а не позади меня. Никто не будет злиться на тебя за это. Обещаю. Она колеблется секунду, а затем снова кивает.

***

Она не понимает. Она не приносила пользы все то время, пока была здесь, а он говорит ей, что она может ходить рядом с ним? Он… он неправ. Она же просто будет мешать. — «Эри, могу я поднять тебя на секунду? Все хорошо?» Эри кивает, потому что все хорошо, и его руки теплые, и даже если было бы нехорошо, ей все равно пришлось бы кивать, иначе Отец причинил бы ей боль… Руки Изуку теплые. Теплые, мягкие и приятные, и ей очень хочется плакать. Она делает его грязным, а он даже не подозревает об этом. И она не говорит ему, так что это делает ее злой. Она за-зажа-заражает его. (В маленьком уголке в сознании она так хотела, чтобы Изуку снова поднял ее, но она знает, что нельзя просить о вещах. Жадных девочек наказывают.) Изуку сажает ее на стул. Сейчас они на кухне, а она в кресле, которое он называет ее. На нем куча подушек, потому что она слишком мала, чтобы дотянуться до стола без них. Он подходит к плите, и она смотрит, как он движется. Он крутится и притопывает ногами, а его руки двигаются во все стороны, и это очень глупо. Она не знает, что он делает, но… она тоже хочет это сделать. — Эри, — вздрагивает она, вырываясь из своих мыслей, когда Изуку ставит перед ней тарелку с чем-то чудесно пахнущим и ложку, — я хотел поговорить с тобой. Сейчас подходящее время? Он ее спрашивает? Мистер Куроно и Отец ничего у нее не спрашивали, они просто делали это, даже когда ей было очень больно, и ей это не нравилось… Эри, ты помнишь мое имя? Да. Это Изуку. Не мистер Куроно. Не Отец. Она кивает головой и со всей уверенностью, которой у нее нет, пищит: «Да». И Изуку улыбается ей, как будто она забрала все сияние солнца и отдала ему. — Замечательно! Ладно, дай мне взять мою тарелку, и мы поговорим. — Изуку прыгает к прилавку, обслуживая себя, а она нерешительно тычет ложкой в то, что, по ее мнению, является куском яйца. Это она еще не пробовала. Изуку готовит ей завтрак каждое утро, и это всегда что-то новое. Сначала это были блины, потом вафли, потом французские тосты, потом хлопья, потом суп, а теперь яйца. Она берет кусок и подносит ко рту (и она не может его видеть, но Изуку очень внимательно следит за ее реакцией), засовывая его внутрь. Она… она никогда раньше не ела ничего подобного. Оно мягкое, теплое, пушистое, сырное и немного острое, но такое вкусное! Она начинает запихивать яйца в рот ложкой, стараясь поесть быстро, прежде чем ей придется вернуть свою тарелку. Конечно, Изуку никогда не брал ее тарелку, если она не поела, но это лишь вопрос времени. Он не Отец. Она поворачивается на стуле лицом к Изуку, и его улыбка стирает зло, которое бурлит в ее животе. Ее губы изгибаются, и она еще не может смотреть ему в глаза, но она будет работать над этим. — Спасибо, — бормочет она. — Конечно, Эри. Все для тебя, жучок. Он садится со своей тарелкой, ставит сковороду на стол и ставит ее на горячую подставку. Он ждет, пока она подтолкнет к нему свою тарелку, прежде чем загрузить ее еще яйцами, а затем возвращает ее ей. Это еще одна странная вещь, которую он делает. Когда она заканчивает есть, он обязательно спрашивает, не хочет ли она еще. Когда он впервые сделал это, она чуть не заплакала. Она подумала, что это вопрос с подвохом. Конечно, она все еще была голодна. Она собиралась рискнуть быть наказанной за это? Нет, это не так. Она собиралась проголодаться, несмотря ни на что, что не помогало ей быть голодной и больной. А потом он наложил еще еды на ее тарелку, поставил ее перед ней и попросил есть еще. Она не понимает его, но он ей очень, очень нравится. «Итак, я хотел поговорить о том, как мы будем работать вместе». Ой. Она смотрит вниз, и ее сердце чуть-чуть разрывается. Теперь ее заставят работать, она знает. У нее было время привыкнуть к новому месту, но, похоже, затишье уже закончилось. Ей следует научиться не надеяться на хорошее. Изуку продолжает говорить, и она сосредотачивается на нем, а не на боли в груди. «У меня есть место внизу, где я работаю. Это кофейня, и мы живем здесь, потому что она принадлежит мне. Мне приходится часто там бывать, поэтому я хотел, чтобы ты знала: если ты тоже хочешь туда спуститься, ты можешь». Изуку останавливается, чтобы перекусить. «Теперь есть еще кое-что. Эри, это действительно важно, ладно, ты должна очень внимательно выслушать и запомнить это». Она не смотрит ему в глаза, но смотрит вверх. Теперь он собирается сказать ей убраться в доме и сдать кровь, и даже если она не будет голодной, ей все равно не нравится, когда ей причиняют боль. Она будет голодна, если это означает, что ей не причинят вреда, и она думала, что Изуку не похож на мистера Куроно и отца! А он сказал, что нет, а вдруг он врет? Что, если он- «Не надо делать того, чего ты не хочешь». Дыхание покидает ее. Что? «Ты не должна убираться, ты не должна быть голодной, ты не должна делать что-то, чего ты не хочешь. Если это значит, что ты не разговариваешь, то это нормально. Если это значит, что ты не смотришь мне в глаза, это нормально. Если это значит, что мы покупаем всю твою одежду онлайн, это нормально. Если это значит, что ты не спускаешься в кофейню, это нормально. Если это значит, что ты все время находишься в кофейне, это нормально. Если ты хочешь бегать со мной, это нормально. Если нет, тоже хорошо. Она этого не понимает. Он смотрит на нее и читает ее мысли или что-то в этом роде, потому что его лицо меняется с серьезного на милое. Его глаза зеленые и грустные, а лицо такое душераздирающе открытое, что ей хочется кричать, потому что он милый, и она не хочет, чтобы он переставал быть хорошим. Пожалуйста, хочет она сказать. Пожалуйста, не обманывай меня. Мое сердце очень болит, пожалуйста, не причиняй ему еще больше боли. Я не вынесу, если ты будешь таким же плохим, как отец. «Эри, жук, — и его голос такой мягкий, — ты здесь не для того, чтобы работать. Ты здесь не для того, чтобы что-то для меня сделать. Ты здесь, чтобы быть счастливой, мирной и не голодной. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя здесь в безопасности, и я хочу, чтобы тебе было весело. Тебе не нужно оправдывать себя тем, что ты несчастна. Тебе не обязательно быть полезной для меня, чтобы я заботился о тебе, жук. Обещаю.» О нет, она будет плакать. Она будет плакать, и ему будет противно, потому что она испачкает стол, и тогда все его слова превратятся в пепел, и он разозлится, как и все остальные… — Я также обещаю, что никогда не ударю тебя, Эри. Я никогда не буду кричать на тебя. Я сделаю все возможное, чтобы тебе было здесь комфортно. Если ты хочешь жить в другом месте, это нормально. Если ты хочешь, чтобы я ушел, ненадолго или навсегда, это нормально». Почему он так добр к ней? Она хочет злиться на него и кричать, пока он не разозлится и не нарушит свои обещания (потому что он это сделает, она это знает, все нарушают свои обещания), она хочет смеяться и обнять его, и чтобы он говорил еще такие вещи, от которых у нее болит сердце (потому что у нее это ненадолго), она хочет плакать, пока ее слезы не смоют весь мир, и только она, совсем одна, в безопасности в постели, которой она не заслуживает (голос в сознании звучащий так, будто Изуку говорит да, ты заслуживаешь кровати, Эри, жук, ты заслуживаешь целый мир). Ее сердце говорит: пожалуйста, остановись, я не знаю, что делать. Не оставляй меня, не оставляй меня, пожалуйста, не ненавидь меня, прости, прости, я просто не понимаю, я не думаю, что ты должен быть добр ко мне, я грязная, я не знаю, что думать- — Если тебе что-нибудь понадобится, я достану это для тебя. Обещаю, я буду лучше, чем Чисаки Кай, — она вздрагивает при имени отца, — или Куроно, или любой из них. Хорошо?» Она кивает, а потом заливается слезами. — Спасибо, — шепчет она снова и снова, всхлипывая в ладони. Она слышит, как Изуку встает, а затем становится на колени рядом с ней. — Эри, можно тебя обнять? Она резко кивает, плача, когда он заключает ее в свои объятия. Она обнимает его за талию и сосредотачивается на теплой любви безопасности, которая окружает ее, когда он поднимает ее со стула и сажает к себе на колени. Она никогда не скажет ему уйти. Она будет цепляться за Изуку вечно, и она надеется, что он тоже будет цепляться за нее вечно.