Йокогама у его ног.

      По дороге домой Дазай успел несколько раз пересмотреть все материалы, что добыл для него Хиротцу.       «А старый лис знает свое дело, этого не отнять. Рано утверждать наверняка, но этот парнишка проделывает слишком много всяких трюков, чтобы можно было списать их на одну способность… Иллюзия? Не влияла бы на окружение… Скорость? Не объясняет внушение… Управление тканями организма? Не помогло бы с электроникой… Нет ни одного объяснения сразу всему, что попало в кадр. А сколько еще неувиденного… Значит, из плеяды возможных вариантов, остается только байесовский. Да. Это определенно не просто выгодный актив, который должен находится в руках Портовой мафии, но и именно то, что поможет решить мою личную проблему много эффективнее ублюдочного Эйса».       Голова была занята детальной проработкой плана, что укрепит его позиции и как босса, и как короля для его Королевы. Мысли о работе плавно перетекли в личные. Таков его удел: крысиный король из работы, долга, одержимости и любви. Нельзя сказать, что фантазия о том, чтобы действительно одеть на Чую эйсовский ошейник не казалась ему заманчивой. Да, было бы приятно водить за собой послушную рыжую мордашку, вместо вечной погони за матерящимся огненным штормом. Да, первые секунды мысль о робком, покладистом любовнике разжигала похоть в его животе, но стоило только представить потухшие глаза и приглушенный голос… бррр… от таких образов не то что жить, трахаться не хотелось.       А еще Дазай был реалистом. Даже если он сможет завлечь свою Королеву в софистическую паутину пламенных речей, где и добьется осознанного согласия, то что дальше? Он итак водит слишком привязанного к свободе мальчишку по границе отчаяния — отбери у него еще глоток, и тот точно влезет в петлю. Осаму, конечно, не дурак попиздеть про романтизм парного самоубийства, ценность смерти и стремления к ней, но вот Королю Йокогамы умирать пока рано.       Во всем этом круговороте образов, планов и задумок он и сам не заметил, как его авто протолкалось-таки через вечерние пробки и доползло до Башни-ориентира, три верхних этажа которой он подарил на первый год ИХ правления.       Парковка, 30 секунд в личном лифте и вот он уже входит в их семейное гнездышко.       — Дорого-о-ой, я дома! — привычно пригибается, чтобы разуться и увернуться от летящей в него пепельницы.       «Пустая, а значит Чуя не так и зол. Нехорошо».       — Что на ужин, сладкииий? — непринужденно напевает мужчина по дороге на кухню и чуть не падает в первый в своей жизни настоящий обморок.       На кухонном острове темного камня, подсвеченном только верхними прожекторами, полулежит, подпирая одной из изящных белых рук ослепительно медную голову, а второй покачивая на пальцах бокал с багровой, терпкой влагой, его Королева. Совершенно абсолютно решительно голый. Он-таки умер и попал в рай? Не может быть. Если бы рай и существовал, то его бы даже на подмостки не пустили, а значит, — это реальность.       Дазай не может оторвать взгляд от теплой, бледной кожи, что так великолепно контрастирует с тьмой холодного гранита. От полуприкрытых, томных глаз, от тонкого запястья, что наклоняет хрусталь и роняет на острую ключицу тягучие капли, которые скапливаются там, а затем скатываются по гладкой груди, затекают в тень преступно узкой талии и гулом в ушах падают на гладкий камень.       — Выпьешь? — шепчет Накахара и откидывает голову назад, выставляя напоказ острый кадык и наполненную вином ямку над ключицей.       Осаму не верит своему счастью. Нет, серьезно, не верит. Прокручивает в голове сотни вариантов за секунду. Он умер от истощения за рабочим столом? Чуя в последний момент врежет ему в челюсть с дьявольской ухмылкой? Эспер, что умеет подделывать внешность? Галлюциноген на страницах отчета? А. Понятно.       Дазай слитным движением скидывает с себя плащ и бросается к обожаемому телу, присасывается к ключице, как безумный вылизывает горячим языком всю терпкость вина с солоноватым привкусом, выхватывает из чужой руки бокал и набирает в рот еще багрянца, припадает к чувственным губам и мешает их слюну с восхитительным вкусом Пино Нуар. Пачкает красным свою жилетку, рубашку и фарфоровую кожу любовника, заставляет себя оторваться и, придерживая хрупкую шейку одной рукой, добавляет еще вина в их поцелуй, мягко проводит по горлу большим пальцем и удовлетворенно щурится, почувствовав глоток. Оторваться от этого рта — непростительный грех, но он и не записывался в святоши. Пристально смотрит темными глазами прямо в не менее темную душу.       — Ох, дорогой, кажется я испачкал рубашку… — качает головой из стороны в сторону босс Портовой мафии, крепко хватает Чую за молочные бедра и притягивает на край столешницы, — поможешь?       Чуя глядит на него исподлобья, будто не понимает до конца, что происходит, но на автомате тянется дрожащими пальцами к мелким костяным пуговицам, расстегивает одну за одной и мягко спускает ткань с острых плеч. Сильно прогибается назад, со стоном упирается в чужое возбуждение и тянется к бокалу.       — Не подольешь нам? — он делает легкий кивок в сторону раковины, возле которой стоит початая бутылка.       — Все, что пожелаешь, — слетает с губ Дазая. Он запечатывает мокрый поцелуй в районе солнечного сплетения, еще раз сжимает стройные бедра и отходит выполнять пожелание своей Королевы.       Тело подчиняется с неохотой. В голове невероятно пусто. Его ощутимо ведет, приходится задержаться, но он все же хватает темное стекло и нетвердой походкой возвращается обратно. Чуя опять разлегся на темном камне, лениво опираясь на руку. Запоздало заметив движение, не успевает среагировать на резкий выпад, что тянет его за плечи к самому краю.       — Кажется, брюки тоже придется сдать в химчистку, — Осаму выплескивает вино прямо из горлышка себе на живот, впиваясь глазами в пару капель, что стекают по острым скулам удивленного любовника.       Накахара тянется к выпирающей молнии на влажных штанах, вверх головой сложновато с ней справится, но у него получается. Дазай свободной рукой помогает ему снять с себя штаны и белье, водит крепким членом по бледным щекам, собирая алые капли.       — Открой рот.       — Только если ты меня поцелуешь.       — Все, что пожелаешь.       Прохладная хмельная влага обмывает возбужденный член и льется в приоткрытые губы, стекает по щекам, окропляет рыжие волосы, брызгами разлетается по веснушчатым плечам и скатывается на дубовый паркет. Дазай наклоняется и впивается в пьянящие губы. Чуя не отвечает на поцелуй, а лишь толкает ему в рот все пойманное вино и плотно смыкает губы, ловя непонимающий взгляд.       — Глотай, и мы продолжим.       — Продолжи, и я выпью всю бутылку залпом.       — Заметано.       Чуя высовывает синеватый от вина язык, неторопливо проходится им по венкам на горячей плоти и притягивает любовника ближе к себе. Утыкается носом в нежную кожу на мошонке, проводит по ней языком, стараясь надавить на одно из яичек. Втягивает полной грудью мускусный запах. От Осаму потрясающе пахнет: после рабочего дня, после сложного задания, после тренировки, после сна — это не важно. Он будто не живой, будто не потеет и не пачкается в проливаемой им крови и болоте интриг. Добавь к этому нотки заключенного в стекле винограда, и Накахара купит себе такие духи. Но вдоволь насладиться ему не дают. Дазай отстраняется, и кладет тяжелую головку ему на губы, прижимая к своим бутылку и соблазнительно облизывая горлышко, проталкивает в него юркий язык.       Чуя прикрывает глаза и обхватывает губами шелковую головку, давит язычком на уздечку, смакует терпкий вкус смазки, приправленный вином, и отстраняется, заглушая пошлый хлопок томным стоном.       — Выпей все сейчас и делай со мной, что захочешь.       — Не разбрасывайся словами. Сейчас я хочу трахнуть тебя в горло.       — Значит пей и выеби мое горло так, чтобы завтра я не смог говорить.                       Нет. Дазай точно сошел с ума. Сидит сейчас с завязанными за спиной рукавами в комнате с мягкими стенами и ловит приход от очередной дозы димедрола, пока пузатый медбрат меняет ему уже три раза обкончанное белье. Сто процентов.       Мужчина присасывается к горлышку бутылки, откидывает голову назад и осушает ее крупными, тяжелыми глотками. Кидает теперь уже пустое стекло на пол и вытирает губы тыльной стороной ладони.        — Ты сам это сказал, — хриплый голос проникает в самое нутро, твердый член врывается туда же — потом не жалуйся.       Одна рука хватает рыжий затылок, вторая ложится на подбородок. Чуя не привык к такому сексу. Он, конечно, искренне обожает трахаться с Дазаем, но обычно это он — тот, кого долго ласкают ртом, прежде чем взять на мягкой кровати с видом на ночной город. Вот и сейчас он рассчитывал на что-то подобное, даже растянул себя, чтобы не растягивать прелюдию. Думал, что будет скакать на длинном члене своего когда-то напарника, а теперь босса, обливая того вином, но этот ублюдок всегда рушил его планы. Кажется, это была последняя мысль, что промелькнула в беспокойной медной голове.       Осаму не дурак. Кто угодно, только не дурак. Он знает достаточно, чтобы понимать, что развратные рассказы его Королевы про предыдущие опыты — пустое бахвальство, что первый и единственный член, что был в его руках, в его тугой дырке и в его мягком ротике — это член нынешнего Короля Йокогамы, поэтому действует аккуратно. Он мягко водит головкой по терминальной борозде, лишь слегка давит на корень языка, принуждая расслабится. И только когда Чуя подстраивается, мягко прикрывает глаза и тихо постанывает от размеренного темпа, садистская натура Дазая заставляет его толкнуться глубже и крепко держать брыкающегося парня пару секунд. Он отстраняется, но не позволяет вынуть себя изо рта полностью, любуется на слезинки в уголках бездонных глаз, проводит рукой по пульсирующей от частого дыхания шее.       — Я все равно трахну твое горло, расслабишься ты или нет, но тебе самому будет проще, если ты перестанешь сопротивляться и просто позволишь этому случиться, — он склоняется над раскрасневшимся лицом. Чтобы не упасть, приходится схватиться рукой за столешницу. Фокусируется на влажных голубых омутах, — я знаю, что ты сможешь выполнить наш уговор, но я хочу, чтобы тебе это тоже понравилось, — хриплый и сбивчивый голос гипнотизирует, — высуни язык и дыши через нос. Я не буду нежен, но обещаю, что не причиню тебе вреда.       Чуя чувствует, как вся кровь, что в нем была, прилила к животу. Он никогда не признается в этом даже себе, но ему сносит башню от такого властного Дазая. Если бы не чертова гордость и честь, то он бы его из постели не выпускал пару недель после становления того Боссом. Все что ему сейчас хочется — это наплевать на все, и просто позволить этому прекрасному мужчине делать с собой то, что взбредет в его гениальную голову. Он медленно кивает и максимально высовывает мокрый язык.              Еще влажный от его собственной слюны член упирается в небо, давит на язычок и мягко скользит в расслабленное горло . Оно тут же напрягается, желает вытолкнуть из себя инородный предмет, но Осаму не дает повода для паники. Он тут же вынимает и продолжает двигаться глубоко во рту. Пара толчков и Чуя снова чувствует, как его горло растягивает член. Постепенно они добрались до того, что Дазай мог сделать пару полноценных фрикций прежде, чем узкое горло начинало судорожно сжиматься.       — Прости, дорогой, у меня осталось не так много времени, — мужчина тяжело дышит, мелко скользя по чужому языку, руки перебираются на медную гриву, крепко хватают и насаживают голову на возбужденный ствол так, что нос Чуи снова упирается в яички.       Мужчина начинает быстро двигать бедрами, толкаясь в горячее горло. Он пытается сфокусировать взгляд на выпирающем бугорке возле кадыка, страсть стучит в висках, мир сжимается в такт спазмам гортани. Накахара бьется в его руках, из глаз текут слезы, ноги скользят по гладкому камню, диафрагма протестующе сжимается, он забывает все, чему только что выучился, задыхается под напором чужого желания, сознание еще сильнее затуманивается, а мир начинает темнеть, пока твердый член ритмично вбивается в его горло. По телу пробегают жаркие волны, лоб и виски покрываются мелкой испариной, голова кружится, руки наливаются свинцом, он кричит, но растянутое горло не издает ни звука, воздуха не хватает — ощущений так много, что он не может вычленить ни одно, жар растекается по всему телу, спину и задницу морозит гранитом, поясница выгнута на грани перелома, а глотку заливает жидким огнем.              Дазай не испытывал такого оргазма ни разу в жизни. Распаленный, но напуганный, жаждущий, но плачущий, сопротивляющийся телом, но с абсолютно расслабленной головой и шеей Чуя заставил кончить, кажется, даже несуществующую душу Короля Йокогамы. Дышать нечем, будто это его только что выебали в горло. Он тяжело оседает на пол.              — Это того стоило, — последнее, что произносят сухие, потрескавшиеся от частого, горячего дыхания губы, прежде чем сознание укутывает блаженный черный туман.