И станет звездой актёр бродячего цирка

Гоголь сидел в тесной каморке за сценой, фиолетовые светлые глаза были опущены куда-то вниз — земля под неестественно загнутыми стопами отдавала холодом. Холод. Он окутывал его с головы до ног, казалось, всю жизнь. Но сейчас он был особенно силён. Тонкий синтетический костюм совсем не грел чрезвычайно худое тело, и Николай всячески съёживался, чтобы тот не пробрался дальше, глубже к душе. Конец осени в американском городке выдался неимоверно зябким и морозным, ледяной ветер сковывал движения и заставлял закрываться руками, лишь бы не продуло. Любая простуда могла свести в могилу, и никому не хотелось покончить с жизнью таким образом. Потому уродцы в бродячем цирке всячески сопротивлялись и протестовали, чтобы не выступать на улице. «Хозяевам» это не нравилось, и непокорные души получали сильнее обычного. Николай услышал приближение шагов и неуклюже подскочил, тут же вскрикнув от боли и упав назад, неизбежно пачкая белый костюм в грязи. Испуганно пополз от шторки, заменяющей дверь, видя как та двигается в сторону, и его наставник заходит внутрь. Оглядывает парня и в какой-то непонятной злобе хватает его за ворот костюма, тянет на себя. Он, конечно, не поднял бы его, но сумел протащить вплоть до арки, разделяющей цирк и эту комнатушку. Николай стонет от боли и пытается вырваться, чтобы подняться самому. Глаза непроизвольно слезятся, и он зажмуривается, наконец выпутываясь из чужих рук. Опирается на стенку, шипит, но доходит до самодельной коляски. Опускается в неё и с некоторым облегчением выдыхает. Его стопы босы, и сейчас они трясутся сильнее обычного, но Гоголь чувствует себя лучше. Теперь ему хватает смелости поднять глаза на Достоевского. — И что это было? Почему я должен искать тебя по всему цирку? Фёдор держит лицо, и выдаёт это всё более чем спокойным голосом, однако всё равно даёт Гоголю подзатыльник. Тот пару секунд, наклонившись вперёд, морщится, но после сразу же вновь поднимает глаза. — Мне хотелось побыть одному. Он не лжёт — ему действительно хотелось найти место, где не будут слышны крики его «коллег» и злые насмешки зрителей. Гоголь хотел почувствовать себя хоть немного, но свободным от всего этого. — Ты ничего не решаешь здесь. Тебе отведена комната - и в пределах неё ты должен находиться. Кстати.. Гоголь опустил глаза вниз, но лишь изображал виноватого. Это был его образ, на который велись многие. Но не Достоевский. Он понял, что это игра, но продолжил вести свой монолог. — Как твои ноги? Уже зажили? Он усмехнулся. Лживая, наигранная забота. На самом деле это была очередная насмешка, попытка задеть за больное. Не будем скрывать, у него это получилось. Гоголь дёрнулся и раскрыл глаза шире, стопы ног прострелило фантомной болью, как только в голове снова показались картинки того ужасного дня. — Да. Зажили, не переживайте. Ответил он через пару секунд. Поднял голову, нахмурил белые брови, всем видом показывая всю неприязнь общения. Фёдор мимолётно перевёл взгляд на его ноги. Хмыкнув, зашёл ему за спину, беря управление коляской в свои руки. Вывез его из каморки. — Катись работать. Гоголь тихо рассмеялся от каламбура, опустив голову вниз и скрыв длинными волосами лицо. Достоевский на секунду удивлённо посмотрел на него, однако вскоре его взгляд стал таким же равнодушным, как всегда. У него полно работы. А этот клоун вечно усложняет планы и постоянно всё портит. Даже несмотря на наказание.

***

Николай поморщился от острой боли в ногах, когда ему пришлось встать с коляски. Невольно всхлипнул, ощущения в стопах были просто невыносимыми. Он сделал первый шаг, однако тут же повалился на пол. — Чего, ноги не держат, да? С лёгкой усмешкой спросил его парень с ореховыми волосами, струящимися по плечам. Он протянул ему руку помощи, а когда Гоголь всё-таки ухватился за неё, потянул вверх, снова заставляя Николая сводить брови к переносице, терпя боль. Дазай был немного ниже него, а потому Гоголю было удобно опираться на его плечи. Осаму, вообще-то, даже не работает сегодня. И репетиций, у него, в общем-то, тоже нет. Однако он всё равно волшебным образом оказался в цирке. — Что ты здесь делаешь, Дазай? — Мне нравится наблюдать за тренировками. Это весьма увлекательно. — Ну тут соглашусь. Особенно за клоунами! — Снова ты со своими клоунами. Гоголь рассмеялся, немного фальшиво, но тем не менее. Дазай поддержал его смех, почти так же наигранно, и можно было почти физически прочувствовать то напряжение, возросшее на арене за последние пару минут. Потому Гоголь поспешил скорее покинуть его, уходя в самый дальний угол, насколько позволяли его травмы ног. Он разминал их, старался побольше ходить, но потом всё равно сдавался от невыносимой боли в поломанных когда-то костях, и из-за их неправильного срастания он никогда уже не сможет ходить уверенной походкой, вприпрыжку, как раньше. Как раньше. Коля уже и не помнил почти никакого «раньше». Один лишь человек смог убить его.

***

Смех зрителей эхом отразился по куполу цирка. Николай смеялся вместе с ними, даже когда падал и хотелось кричать от боли во всём теле. Его неловкие движения забавляли толпу, поэтому он продолжал делать их. Продолжал жонглировать разноцветными пластиковыми шарами, продолжал подставляться под не слабые избиения ради всеобщего веселья. Коле было мало лет, всего тринадцать, но он уже понимал, что к чему. И уже ненавидел эту отвратительную толпу, из-за которой все его проблемы. Из-за их насмешек он несвободен и это угнетало. Однако он продолжал выступать, продолжал тешить чужое самолюбие. Коля любил таких же детей как он сам. Сломанных слишком рано, способных понять его. Но таких было мало. Зачастую на спектакли приходили избалованные дети, которые насмехались над ним, потакая взрослым. Ему было невероятно отвратительно выступать перед такими, но приходилось. Они не ценили его труд ни грамма.

***

Близилось выступление — их загоняли больше обычного. Теперь они трудились днём и ночью, лишь бы довести всё до идеала. С каждым днём становилось всё хуже — его общее самочувствие, его ноги, они были похожи на кровавое месиво. Его, Николая, заставляли отплясывать и били каждый раз, когда он падал или делал ошибку. Это было похоже на адский танец под надоевшую давным давно цирковую мелодию; до ужаса мерзко. Боль стала постоянной, но не привычной. Как вообще можно привыкнуть к боли? Он чувствовал, что над ним единственным настолько издеваются. Почему-то было ощущение, что тому же Дазаю многое сходит с рук. Однако такие мысли вызывали отвращение к самому себе. Всем тяжело.

Ты не особенный.