O sancta simplicitas!

Азазель ещё три тысячи лет назад понял и принял тот факт, что чудес на свете не бывает, а если и бывают, то исключительно с любимчиками Господа – чтоб ему там на небесах икалось – Бога. Но в число богоизбранных счастливчиков демон не входил и поэтому не ждал чуда в каком-либо отличном от одноимённого йогурта формате. Вокруг падшего были только тернии-тернии-тернии, блять, когда уже…? А затем чудо взяло и случилось. Свалилось Азику на голову в виде юного, – лет двести с небольшим, от силы, – совсем ещё зелёного новозаветного ангела, и с тех самых пор жизнь демона становилась всё чудесатее и чудесатее. Правда, в отличие от Алисы, которая в своей истории явно то ли понажралась всякого, то ли ещё в самом начале повествования обкурилась с гусеницей, Азик бегал не за белым кроликом, а за белокрылым чудом в белоснежном берете. Ну, а как за ним не бегать? Во-первых, Даниэль – это красиво… – Азик! Азик! Они холодные! И вкусные! Восхищённый очередным простым явлением – на этот раз атмосферным – ангел крутанулся на месте, раскинув руки, и улыбнулся очаровательно и светло – настолько, что впечатлившийся Азик чуть ли не разъебал телефон, засмотревшись. Даня же тем временем открыл рот широко, пытаясь поймать очередную снежинку – демон заворожённо наблюдал за тем, как кристаллик снега опустился на кончик розового языка и тут же растаял, а ангел звонко рассмеялся и опять растянул губы в улыбке. Да, Даниэль – это однозначно красиво. От вьющихся, выбивающихся из-под берета пшеничных волос, в которые так приятно зарываться пальцами, до серо-голубых, сверкающих ярче бриллиантов Cartier, глаз. От пухлых чувственных губ, от которых порой было слишком сложно оторваться, до милой родинки рядом в уголке, соприкасающейся каждый раз с зеркальной у демона во время поцелуев. От прелестных ямочек на щеках, которые так и напрашивались на то, чтобы в них потыкали, до самого заразительного смеха. – Я даже не удивлён, что для тебя московский снег – делишес, – демон притворно закатил глаза, – это не доместос какой-нибудь, а вообще вся таблица Менделеева с окрестных заводов. Мурзилка, ну ты ещё сосульку оближи! – А они тоже вкусные?! – с неприкрытым восторгом спросил ангел и прежде, чем Азик успел ему ответить, сорвал с края крыши – коммунальщики, походу, забили хер с такой погодой – длинную льдинку. – Дань, ты серьёзно…? Но ангела уже было не остановить – он высунул язык и провёл им по сосульке на пробу. А затем ещё раз. И ещё. Азик прикрыл рот рукой, чтобы не спалиться ненароком и не прокомментировать, паля со стороны, потому что… Потому что, во-вторых, Даниэль – залипательное сочетание невинности и порока. И это утверждал Азазель! Азазель, который, на минуточку, научил людей разврату когда-то, пылал румянцем, смущался и не имел ни малейшего понятия, кто виноват и что делать. Сейчас он мог лишь смотреть на ангела, чей длинный язык старательно вылизывал грёбанную сосульку, и стремительно улетать кукухой из-за ярких ассоциаций благодаря хорошему воображению, с одной стороны, и из-за отсутствия всякого пошлого контекста в действиях Дани с другой стороны. – Фто? – обхвативший поалевшими губами ледышку ангел поднял свои большущие нереальные глаза на Азика и в очередной раз добродушно улыбнулся. «Невдуплёныш», – жалобно заскулил про себя демон от выносящих контрастов Дани, не осознававшего ровным счётом нихуя. Помотав головой, Азик еле остановил видео замёрзшими на морозе пальцами – последние недели он часто подлавливал себя на том, как порывался втихаря снимать ангела. Не для тиктока, а просто так. Для архива, можно сказать – на память. – Афик? Грех подобное создание в человеческой среде обитания не заснять. Спрыгнув с парапета на крышу и поправив роскошную в своём безвкусии ярко-красную леопардовую шубу, Азик подошёл к ангелу вплотную и аккуратно стряхнул с его берета навалившийся сугробик снега, отчего Даня зажмурился, хихикая. Держать светлое – и даже не пиво – чувство внутри себя демон больше не мог, так что привстал на цыпочки и поцеловал слегка красноватый нос ангела, ввиду чего оказался схвачен в крепкие объятия. От жара тела Даниэля и его одуряющего тёплого запаха Азик мысленно плавал между желанием сброситься с крыши или простоять так до ночи. С последним была проблема, так как стоял бы не только демон, но и у демона. – Какой же ты… – простонал Азик и нехотя вынырнул из кольца рук, – короче, идём домой, бестолочь. Если хочешь тащить всякую гадость в рот, то лучше уж из мака закажем чё-нить. – И колу? – в голосе ангела, похожем на мяуканье, отчётливо слышалась надежда, поэтому оставалось лишь махнуть рукой и сдаться: – И колу. Даня просиял и чуть ли не вприпрыжку побежал впереди демона. Счастливый, беззаботный, наслаждающийся жизнью… Азику нравилось наблюдать за таким ангелом, которому было необходимо пересчитать и перегладить всех кошек – «Ровно тринадцать! Чёртова дюжина! Здорово, да?» – по пути слепить снеговика, подозрительно похожего на демона из-за веточек-рожек, голыми руками и прокатиться с горки на одной картонке от какой-то коробки. Так сразу и не скажешь, что этот Даня – радостно морозящий жопу Даня с неиссякающим запалом восхищался всем, чем богат человеческий мир, будь то кола, снежинка или час пик в метро – был настоящим котом в мешке и имел за душой нечто куда большее, чем трогательную наивность и непосредственность. И хотя каждой твари полагалось по паре, Азик до последнего не верил в то, что, будучи одной из самых жутких и одновременно никчёмных адских тварей, заслужил свою. Впрочем, вера – не для падших. Верил из них двоих ангел, и слава, собственно, Даниэлю, потому что без его веры демон бы давно откинул копыта….

***

«Сука, сука, сука…» То есть, он вот так позорно сдохнет, прямо на остановке, в луже собственной крови, разлитого рядом пива и, вероятно, чьей-то ссанины? Здорово, классно, опиздохуительно просто… и тоскливо настолько, что в груди ноет, разрывая на части. Или это рёбра болят с лёгкими, которые постепенно заливаются кровью? Чёрт его – метаирония, не иначе – знаете, на самом деле. Да и не важно уже, если честно. Не жил нормально, вот и нехуй было начинать. А то, понимаешь, разинул рот – приобрёл подругу в лице закомплексованной школьницы, по уши влюбился в ангела и мысленно распланировал с ним «долго и счастливо…» Реалистом надо быть, Азазель, не маленький ведь. А всё равно в голову лезет всякий бред, вроде «сейчас бы смотреть не на дорогу, а на его лицо», «хочу поцеловать его напоследок» и «вот бы полежать у него на коленях ещё разок». Азик заливается булькающе-хриплым смехом, утыкаясь горящим затылком в приятную холодную стеклянную поверхность и скользя по ней вниз. Реалист, блять. Юморист, скорее. Шутки, правда, несмешные какие-то, они выбивают воздух из лёгких, словно забивают ногами, и заставляют корчиться в сраной агонии. Боль настолько сильная, что Азик уже мечтает о том, чтобы поскорее отключиться и банально не ощущать её. Ничего вообще, включая разочарование в себе и едкую жгучую горечь. Перед глазами наконец-то всё заливается белыми-белыми пятнами света, походящими на силуэт огромных крыльев. Они выглядят такими реальными, что Азик жалобно всхлипывает и хрипло, захлёбываясь кровью, шепчет: – Дань… И если сильные заботливые руки, поднимающие с земли, и полный тревоги, но одновременно с тем столь нежный голос являются попыткой мозга облегчить последние мгновения перед смертью, то Азик за них благодарен. – Я держу тебя, держу! Свет гаснет и снова зажигается. Гаснет и зажигается. Гаснет… И зажигается…? Азик мало что помнит и ещё меньше понимает из-за сменяющих друг друга картинок, однако главное доходит – он живой. Азик живой, когда Даня кладёт его голову к себе на колени и гладит по слипшимся от крови волосам – от руки ангела идёт приятное, сравнимое с прикосновением первых майских солнечных лучей, тепло, прогоняющее боль. Азик живой, когда Даня протирает его слишком горячее – почти раскалённое, несмотря на прошибающий кости холод – тело влажным мягким полотенцем, а затем закутывает в большое одеяло и бережно прижимает к себе, убаюкивая. Азик живой, когда Даня склоняется над ним обеспокоенно, но при этом обнадёживающе улыбаясь, и тихо спрашивает, как себя чувствует и хочет ли что-нибудь его «самый сильный и драгоценный человек во всём мире». Че-ло-век. И, если честно, то Азик от этих слов чувствует себя неимоверно хреново и хочет блевать. Что он и высказывает ангелу в откровенно мерзких формулировках с матом, хриплым криком и посыланием его прямиком нахуй, то есть на небеса. Да, прямо после того, как Даниэль провёл несколько дней, не часов даже, вытаскивая с того света, вылечивая и заботясь. Ни разу ангел не перебивает Азика, хотя сказать хочется явно очень много, а используемые в его адрес слова больно режут ножом по сердцу. Азик думает, что Даня уйдёт сразу же – вылетит из квартиры, оставляя бывшего демона упиваться яростью и отчаянием. Но стоит Азику закончить и согнуться на кровати – от осознания собственной никчёмности, от ужаса перед сказанным им же, от разрывающей боли в теле, в голове и глубоко-глубоко внутри – пополам, как ангел… берёт и остаётся. И у Азика слетает с губ искреннее и тихое: – Почему? Почему Даня помогает Азику лечь удобнее, почему опять использует свои силы – пускай уже сам едва держится, опустошая ангельские резервы – и почему легко целует в висок, глядя с твёрдой, как сталь, уверенностью, с которой то ли смеяться истерично, то ли завидовать ей, то ли восхищаться ею, и говорит невозмутимым, не терпящим другого варианта, тоном: – Потому что люблю. Мы справимся. Азик устало утыкается в его шею носом, трётся, невзирая на мигрень и ломоту в теле, и сворачивается клубочком под боком у ангела. Пока он не верит. Однако, по крайней мере, рядом с Даниэлем становится куда спокойнее. Рядом с Даниэлем хочется однажды поверить. Хули выёбываться, Азазель? Погоди ты помирать, что-нибудь повеселее придумаем…

***

– Мур-р-рзилка, – то ли рыча, то ли мурлыча произнёс демон в настойчивые требовательные губы, с трудом восстанавливая дистанцию между собой и Даней, – дуй в ванну греться, живо. И не надо скукуруживать мне тут несчастное лицо, ты думаешь, я на него поведусь? – Да, – честно кивнул ангел и снова поцеловал Азика, игриво прикусив его за нижнюю губу, а после ненавязчиво и трепетно провёл по ней языком, чем вызвал у демона волну мурашек и желание упасть на колени. – Бр-р-рысь! Несильно ударив ангела по жопе хвостом, отчего тот очаровательно взвизгнул и подскочил на месте, Азику удалось выбраться из загребущих рук. Даня же надулся, напоминая прелестного сердитого котёнка, которым он, по сути, и являлся, так что демон расщедрился на короткий чмок, после чего побрёл на кухню, разбирать пакеты из магазина… …в который они так и не сходили, потому как были очень заняты. Чем-то. Азик честно постарался вспомнить, на что они смогли проебать целый день. В итоге он пришёл к выводу, что весь день они гуляли по Москве отвратительно-влюблённые и счастливые, и людей вокруг это наверняка бесило и заставляло испытывать приступ тошноты. – Вот и чудненько! – с довольным оскалом произнёс демон и полез заказывать доставку на дом. Азик успел и заказ разместить, и ополоснуться – совершенно точно не представляя алые губы вокруг блестящей тающей сосульки и не подрочив на светлый облик возбудительно красивого ангела, честное бесовское! – в душе, но Даня всё не торопился явить себя демону. Пришлось прошлёпать в одних трениках по коридору босыми ногами, чтобы удостовериться, что ангел не уснул там. Не уснул. – Знаешь, мурзилка, – задумчиво протянул Азик, опираясь плечом на дверной косяк, – меня очень тянет пошутить про твои наклонности тянуть в рот что попало, но ты в подобном юморе не шаришь. Даня, сидящий в горячей ванне широко открыв рот, тотчас подавился пеной, которая чуть ли не за бортик стекала пушистыми белыми и разноцветными облаками с запахом ванили и корицы. Смотрелось на самом деле умилительно. Демон хмыкнул, любуясь пеной на кончике длинного носа, на изящных розовых плечах и на мокрой взъерошенной блондинистой шевелюре. Откашлявшись, Даня нахмурился и поднял немного смущённый взгляд. – Не настолько уж я и невинный! – возмутился он, – Я понимаю, к чему ты клонишь. – О-о-о, правда? В три шага Азик оказался рядом, возвышаясь – хоть таким образом – над ангелом. Хвост появился сам по себе, будто бы ждал момента, и скользнул в ванну, приподнимая Даню за подбородок. – И откуда же в голове столь чистого и непорочного создания эти греховные мысли? Ангел ухмыльнулся и подобрался поближе, сложив руки на краю ванной. – Возможно… – заговорщически прошептал Даня, – один демон научил меня тому, в чём он чертовски хорош. – Чему же? Кончик хвоста прошёлся от подбородка до щеки ангела, гладя раскрасневшуюся то ли из-за температуры воды, то ли из-за контекста кожу – удивительно мягкую и нежную. Даня потёрся о хвост демона в ответ и бросил странный нечитаемый взгляд из-под светлого кружева ресниц. – Наклонись. Я скажу тебе на ушко. Сглотнув, Азик послушно опустился перед ванной на колени, наклонился вперёд и всё это время не отрывал глаз от ангела, который устроил подбородок на сложенных руках. От Даниэля пахло дурманом, помрачением, а ещё сладостью, горячим телом и мылом. Очень хотелось потянуться и впиться зубами в обнажённое плечо, оставляя на нём ярчайший след от зубов, а затем зализывать его и с упоением слушать тихие стоны чувствительного ангела. Однако Азик пересилил себя. Стоило ему это немалых трудов, особенно когда дыхание Дани опалило ухо: – Он научил меня разврату… В следующий миг ангел рванулся вперёд и цапанул Азика за мочку, сначала оттягивая зубами, а после увлечённо посасывая и покусывая. Блядский боже. Демону ведь даже винить некого, кроме себя, потому что да, это он научил Даниэля плохому. Не всему, естественно, а парочке вещей, и в их список входили собственные эрогенные зоны. Издевательство. Пытка. Кошмар. Ещё. «Ещё, ещё, ещё, пожалуйста!» Когда Азика успели увлечь в поцелуй со вкусом геля для душа, тот не заметил, и виной был юркий горячий язык, скользнувший между губ нагло. Признаться, демона за все три тысячи лет никогда не целовали так. Да, Даня напрактиковался и левелапнулся довольно быстро, однако дело заключалось не в условной технике, – с ней всё было даже больше, чем заебись, – а в том, как именно ангел целовал Азика, вкладывая в каждое прикосновение столько любви, обожания и восхищения. Даня утягивал его в крышесносный водоворот из эмоций, просто целомудренно прижимаясь к губам на краткую секунду, отрываясь тут же и припадая снова, снова и снова, пока демона размазывало, чтобы затем чуть прикусить и провести языком следом. У Азика разъезжались колени и отъезжала способность здраво мыслить – он мог лишь постанывать в чужие губы, всхлипывая от того, как саднило собственные, и постепенно пропадать в углубляющемся поцелуе. Не ангел – сирена, тянущая на самое дно. Даня цеплялся за плечи Азика, царапал кожу короткими ногтями, заставляя приблизиться, и такими темпами последний рисковал оказаться в воде. О, как же демону этого хотелось. Было бы просто потрясающе прижаться к ангелу, взять разгорячённого прямо в ванне, но… Раздался всплеск – часть воды с пеной вылилась на пол, а Даня, которого несильно толкнули в грудь, прижался спиной к чёрной кафельной стене и удивлённо захлопал глазами. Стоило ему осознать, что произошло, как он уставился на Азика: – Эй! Это всё? – Это всё, – кивнул демон, – иначе я с тобой скончаюсь тут. И не только я, да? Смущённый из-за слов Азика ангел почти полностью скрылся в пене. Закатив глаза, демон щёлкнул того по носу кончиком хвоста: – Я просто помню о границах, в отличие от тебя. Давай, шевелись, мурзилка, и вылезай. Курьер скоро придёт. Выйдя из ванной и прикрыв за собой дверь, Азик уверенно прошёл несколько шагов прежде, чем сесть на ступени лестницы, уткнуться в колени и громко заорать. Мысленно, конечно – нечего пугать соседей и ангела. Нет, на соседей-то на самом деле – буква ю, а вот Даниэль… Демон взъерошил собственные волосы и, посчитав до тринадцати, сделал пару глубоких вдохов. Надо потерпеть. Ангел же терпел его вместе с загонами и заботился. И что-то подсказывало, что Дане приходилось с ним тяжелее, чем Азику с постоянно накатывающим возбуждением. Тем более, лучше чувствовать это, чем не чувствовать ничего…

***

Азик на удивление довольно быстро смиряется. Не сразу, но до стадии принятия добирается бодренько. Сначала, конечно же, идёт стадия отрицания. – Нет, нет, нет! – Азик кричит, стоя перед зеркалом, и пытаясь нащупать внутри демонические остатки себя, дать им вырваться – хвосту, рогам и алому свету в глазах. – Хватит меня наёбывать! Этого не может быть, но проходит первый час, второй, третий… Азик закипает от отчаяния и злого бессилия, и когда у него не получается, он крушит всё вокруг – швыряет геймерское кресло в стену, разбивает статуэтку «самого молодого человека года», колотит кулаками по зеркалу до трещин на поверхности, будто пытаясь призвать настоящее, нужное ему, отражение. И себя Азик тоже разрушает – он сбивает костяшки, запускает пальцы с кусками впившихся в кожу осколков в волосы на голове, вырывая их, окровавленными руками царапает нервно горло, а затем резко поднимается и идёт – скатывается кубарем по лестнице – на кухню, где вливает в себя всё, что горит, подпитывает разгоревшийся гнев. Алкоголь глотать проще, чем тот факт, что ничего уже не вернуть. Так что Азик пьёт виски, полирует водкой, находит пиво, снова возвращается к виски и смеётся, смеётся, смеётся, захлёбываясь в собственном смехе, слезах и алкоголе, теряя счёт времени и теряя себя. Даня находит его – жалкого и немощного, смотрящего с отвращением в осколки зеркала – несколько часов спустя. Разбитый, как оно само, Азик то кричит, что зеркало врёт, то шепчет судорожно, умоляя отражение вернуть себя и даже хуже: – Если я попрошу… не Сатану, пошёл он нахуй! Демьяна… да, Демьян может согласиться. Ну, такой он человечек. Может, он вернёт мне…? Тогда же он замечает светлый силуэт в осколках. Наверное, Даниэлю страшно, – что-то такое Азик различает в сером взгляде, хотя у самого перед глазами нещадно плывёт, – но виду ангел не подаёт. – Азь, давай обработаем раны, ладно? Пойдёшь со мной? – зато подаёт руку и помогает подняться. Зря, если честно, потому что Азика тошнит прямо на пол. Бывший демон то извиняется, то посылает Даню нахуй, то снова извиняется, то отталкивает и чуть ли не падает в лужу блевотины и осколков. Спасает, опять же, как и всегда, ангел, вовремя подхватывающий его и утаскивающий из комнаты. За то время, что Азика выворачивает над унитазом, Даня успевает прибраться в комнате, а, вернувшись, усаживается на стиралку и ждёт. Ангел вмиг оказывается рядом, когда Азика отпускает, осторожно вытаскивает каждый осколочек своими силами и оттаскивает его в душ, предварительно раздев. Кажется, Азик опять рассыпается в извинениях и рыдает – разобраться в собственной кривой невнятной речи тяжело, а в ушах шумит. Однако Даня, помогающий ему промыть раны и вымыться полностью, лишь ласково гладит бывшего демона по щеке. В серых глазах нет укора. В них любовь, страх и давящая вина. Ангел чувствует себя виноватым. Азик ненавидит себя за это. Сильные надёжные руки вытирают его мягким полотенцем, кутают в другое, большое, и бережно обрабатывают раны. От исходящего тепла и ласковых прикосновений ангела Азика клонит в сон, но вкрадчивому медовому голосу удаётся какое-то время удерживать его в сознании различными вопросами: – Ты ел сегодня? – Я не больно делаю? – Ты не против, если я останусь с тобой на ночь? – Точно не щипет? – Хочешь, поспим вместе? Азику удаётся с трудом отвечать «да» и «нет», но даже если выходит с задержкой и нечётко, Даня не злится, не тащит клещами слова, а понятливо кивает. – Хорошо, потерпи ещё немного, я почти… То, что следует за «почти», бывший демон – и бывший ангел, вот умора, а такими темпами Азик ещё и бывшим парнем сможет побыть! – не слышит, моргая на длительный промежуток времени и открывая глаза уже в проветренной комнате с лёгким запахом ваниша и доместоса. Потолок плывёт, отчего у Азика нещадно болит голова, но Даня заботливо поворачивает его к себе, позволяет уткнуться в грудь и нежно гладит по волосам, что-то мурлыкая под нос, так что боль отступает. Физическая, по крайней мере. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – депрессия. Она подкрадывается неожиданно. Азик даже про себя замечает, что успел перегореть раньше, чем гирлянды в его комнате. Шутка смешная, но смеяться не получается. Получается, по-честному, примерно целое нихуя, кроме как бесцельно бродить по квартире и всё реже и реже разговаривать. Даня пытается его расшевелить. Не останавливают ни слабые попытки раздражённого Азика огрызаться на последовавшие просьбы оставить его в покое, ни сменившее их бесконечное тяжелое молчание – сдаваться ангел не собирается. Зато Азик, заебавшись, сдаётся. Можно сколько угодно тешить себя мыслью, что над ними смилостивится Сатана, Антихрист или Бог. Не смилостивятся. Это уже не из категории чуда, а из фантастики. Можно сколько угодно ныть и жалеть себя, ожидая, что всё это закончится и что-то изменится. Не изменится. Разве что, быть может, к худшему. У худших всегда меняется только к худшему. А Азик давно уяснил – хуже него мало кто бывает. Пора трезво взглянуть на две вещи: его жизнь – не чёрная полоса, а чёрная дыра, и бессмертие с такими данными не вернуть. Азику остаётся лет пятьдесят, хотя с учётом дурных привычек и умения находить приключения на жопу – вдвое меньше. Потом – сразу в Ад, но не на правах демона, а отвечать за все три тысячи лет накопившегося. Вот Сатана поржёт. Стадия принятия наступает, как властная госпожа, и душит, надавливая каблуком на горло. Однако бывшие демоны не плачут. Как уже было сказано, Азик на удивление довольно быстро смиряется. Разве что от взгляда Даниэля, слишком проницательного, приходится прятаться – с ним иллюзия принятия идёт трещинами. Как зеркало. Интересно, сколько лет продлится полоса неудач после такого?

***

– Никогда не думал, что скажу это… – поражаясь самому себе произнёс Азик, – Мурзилка, хватит в тиктоке сидеть. Ешь. Увлечённый ангел перестал болтать ногами в воздухе, перевернулся на бок, вытягиваясь на кровати, как большой длинный кот. Состроив недовольную мордашку, Даня взглянул поверх смартфона на демона: – Но ты тоже в телефоне! – Я разгребаю почту и хотя бы ем. Не то чтобы еда была катастрофически нужна ангелам – что павшему, что пока при ярком нимбе. Просто любой физической оболочке, какой бы навороченной и бессмертной та ни являлась, требовалось какое-никакое топливо для функционирования и поддержания в форме сил. Конечно, можно было отдохнуть, помедитировать, подключиться к космосу или, в случае Азика, повампирить энергию у людей вокруг, но у человеческой еды оставалось одно важное преимущество – она была вредной и, соответственно, крышесносно вкусной. Так что демон периодически заказывал что-то на дом, балуя и соблазняя на новые деликатесы Даниэля, открывшего для себя чревоугодие. Кроме того, Азик заказывал и обычные продукты для кулинарных экспериментов ангела, претендовавшего сместить Гордона Рамзи… когда-нибудь лет через сто, а пока Даню можно было засунуть между двух половинок хлеба и назвать «сэндвичем с дурачком». Нет, иногда у ангела получалось, однако не сегодня. Поэтому на ужин Азазель заказал стандартный набор «сдохнуть от ожирения и диабета» с картошкой фри, бургерами, наггетсами, неебичски сладкими миклшейками и – разумеется, куда же без неё! – колой. – Да ем я, ем! – Даня хихикнул и с удовольствием откусил огромный кусок от бургера, но телефон так и не выключил, продолжая залипать на милую пару девушек, танцующих под что-то на испанском с меняющимися аутфитами в процессе – демон мысленно сделал себе отметку, запоминая видос. Вообще, ангел смотрел в тиктоке всё – наитупейшие челленджи, нечто милое с котиками (огромное количество нечто милого с котиками), акки с драмой и эти ужасные рецепты, прямиком из проклятой американской части приложения, от одного вида которых Азику становилось плохо. Впрочем, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы к сомнительной бытовой химии руки не тянуло. Затащить самого Даню и снять с ним видео удавалось не так часто. Не потому что ангел не хотел – хотел и кайфовал с процесса, заставляя залипнуть на себе надолго. Просто Даня смущался – к слову, делал это чертовски мило – и боялся сделать что-то не так, налажать или не понравиться аудитории Азика, хотя последняя влюбилась в ангела с первого взгляда, постоянно визжала в комментариях при его появлении и тут же бежала строчить фанфики, рисовать фанарты разного интересного рейтинга и нарезать лучшие моменты под музыку. Опять же, чем бы они ни тешились, лишь бы не переходили границы личного пространства. – Ты уже придумал, что снимешь на тринадцать миллионов? – спросил Даня, потянувшись за картошкой фри и отправляя самую длинную в рот. Как, блять, он умудрялся это делать? Азик внимательно следил за тем, как изящные бледные пальцы поднесли солёный золотистый ломтик ко рту, а затем карминовые чувственные губы медленно обхватили его, слегка пачкая уголок в белом соусе, который ангел слизнул, но не до конца. Так что, прежде чем осознать, демон уже потянулся и стёр большим пальцем пятнышко, используя всё своё актёрское мастерство – где-то плакал от гордости один Станиславский – для того, чтобы сразу же невозмутимо слизать соус с подушечки под смутившимся взглядом Дани. – Есть пара идей, – пожал плечами Азик, – не загоняюсь, да и не горит. Можно почиллить пока. У него правда были мысли на кое-что масштабное, чтобы отпраздновать чёртов миллион, означавший не только то, что вернулись подписчики, которых отписал от демона Сатана, но и то, что появились новые – и очень быстро. Число также напоминало о немаловажном факте – это результат работы Азика. Он добился всего сам. Всегда так было. Но, если честно, без своего ангела он бы не справился. – Я уверен, что выйдет клёво, – Даня тыкнулся лбом в плечо демона, потираясь и опять напоминая большого ласкового кота, и от этого Азику становилось одурительно уютно и хорошо, – и я хотел сказать… – М? – демон взъерошил симпатичную блондинистую макушку, – Что ты хотел сказать мне, мурзилка? Усевшись рядом, ангел взял Азика за руку и поднёс его ладонь к губам, чтобы затем поцеловать с трепетом и нескрываемым безмолвным обожанием. Серебряные в вечернем свете глаза восторженно сверкали, как звёзды в небе где-то далеко-далеко над сибирской глушью. – Я тобой горжусь, очень. Демон сглотнул подкативший к горлу ком. Пожалуй, ему понадобится ещё не один десяток лет, чтобы привыкнуть к этой степени искренности и к пониманию, что его, Азика, правда любят, поддерживают и хвалят. – За что ты мне? – шёпотом в висок с последующим поцелуем. – Запомни уже, Азь. Просто так, – ответил Даня и незамедлительно укусил демона за щёку, заставляя того принять ответные меры и забыть напрочь начавшие сгущаться тяжёлые мысли. – Наглость, смотрю, первое счастье, да? Ну, держись, мурзилка! Отбросив телефон, Азик навалился сверху и принялся щекотать ангела, наслаждаясь восхитительным звонким смехом, разносящимся по всей квартире. Несмотря на то, что его застали врасплох, пихающийся Даня умудрился скинуть демона и теперь безжалостно мстил, отыгрываясь на чужих боках до того, что Азик начал визжать и похрюкивать. От подобного ангел стал откровенно угорать и сам, переходя на ультразвук и утыкаясь лицом в чужую грудь. Где-то на заднем плане маячила мысль, что постельное теперь из-за разбросанной картошки и размазанного соуса однозначно придётся менять, но демон был счастлив, и Даниэль в его руках тоже был счастлив – и это казалось самым главным, когда после чёртовых тысячелетних терний видишь ослепительные звёзды и понимаешь, что они настоящие, а ты чувствуешь себя живым. И живым Азик себя чувствовал благодаря одному наглому ангельскому чуду.

***

Последняя – десять тысяч двести двадцать восьмая – овечка сосчитана Азиком, стоит лучам солнца, бьющего прямо в ебало, возвестить о наступлении утра. С трудом отрывая тушку от постели, Азик ёжится и, укутанный в одеяло, плетётся приводить себя из убожеского в божеский вид. Похоже, это становится привычной рутиной. До ванны он добирается относительно без последствий, разве что оказывается разблочена новая ачивка «собрать по пути все косяки, включая те, о существовании которых ты не знал». Жмурясь на пару секунд и делая глубокий вдох, Азик смотрится в зеркало и давится воздухом – из зеркала на Азика смотрит стремное взъерошенное и опухшее хуепутало, краше которого в гроб кладут, в честь юбилейного недосыпа надевшее праздничные ультра-чёрные синяки под глазами, красные белки и пустой безжизненный взгляд. – Господи, блять, красотища-то какая… Человеческая шкурка, по мнению бывшего демона, напоминает очередной навороченный гаджет с АлиЭкспресс, который на картинке кажется нереально классным, а потом приходит то самое сомнительное разваливающееся нечто, сдыхающее на следующий день эксплуатации, и ты понимаешь, почему этот франкенштейн от китайской техники стоил пятьсот рублей. Ничто так не бодрит с утра, как чашечка вылетевшего коленного сустава, с хрустом и стреляющей болью тут же встающая на место. А ещё, конечно же, ноющая спина и с трудом поворачивающаяся шея, потому что мешок с костями имеет свойство страдать и сбоить, если ночью как-то не так лечь. Но Азик старается об этом не думать. Азик вливает в себя два стакана чёрного, как его пылящаяся в коллекции Сатаны душонка, кофе, делает фирменный мейк и ебашит-ебашит-ебашит. Потому что, по сути, ничего не изменилось – ему необходимо пилить что-то новое на аккаунт в тикток, стримить на ютубе, выезжать на съёмки, и так по кругу. Всё в порядке, потому что Азик занят. Азик занят, потому что он в порядке. Азик в порядке и занят, потому что он Азик. Он повторяет эти слова себе где-то тысячу раз на дню и, похоже, за десятью задачами, которые пытается сделать мало того, что одновременно, так ещё и идеально во время дичайшего недосыпа. Азик, наверное, начинает в них верить даже больше, чем российское правительство – в любимые оберегаемые скрепы, американцы – в величие и демократию Штатов, а Илон Маск – в свою непревзойдённую и уникальнейшую охуенность. В конце концов, лучше всего у Азика получается забивать хер и самообманываться. Эти навыки он с особым усердием прокачивал с момента своего создания. Ведь это работает – Азик благополучно не помнит о том, что он, по факту, теперь бывший демон. Но есть нюанс – Азик в принципе не помнит, кто он и как его зовут, потому что или стримит, или записывает, или редачит, или танцует, или на съёмках, или всё сразу под кофе, спиды, энергетики и одобрение жадного до жопы продюсера с потреблядской требовательной аудиторией. Азик улыбается. Азик смеётся. Азик не чувствует ровным счётом ничего и считает, что это хорошо. Он не в депрессии, он принял своё жалкое незавидное существование и не собирается тратить время на прошлое без ограничений и будущее с гробом и кладбищем на горизонте. Жить сейчас, моментом, мгновением – всё, что ему остаётся… …пока он не обнаруживает себя лежащим в кабинке душа в объятиях Даниэля, с тревогой гладящего Азика по щеке, несмотря на то что ангел сидит на полу в одежде под невыключенной прохладной водой. За её шумом – или за шумом в голове? – Азик мало что слышит и пытается читать по губам, но выходит отвратительно. Сначала он лишился бессмертия, а с ним утекали сквозь пальцы, как песок, все три тысячи лет опыта и скиллов, так что бывшему демону приходится постараться и сфокусироваться на голосе Дани, которого, похоже, бьёт мелкая дрожь. – …остановись, – различает Азик, – пожалуйста, хватит. Тебе нужно отдыхать. Людям нужно отдыхать. И тогда наспех построенная из говна и палок иллюзия контроля, спокойствия и равнодушия ломается, срываясь безумной опасной лавиной, грозящейся похоронить под собой и Азика, и попавшегося под руку ангела. – Да пошёл ты вместе со своими нравоучениями! Бывший демон отталкивает Даниэля с яростью, вырвавшись, но не может встать – тело ватное и удаётся лишь отползти к стене. – Ты нихуя не знаешь, каково это, когда ты и так всегда был лузером, которого с удовольствием пиздила жизнь, так теперь ещё и единственное, что тебя выделяло среди других таких же чмошников, посланных лично боженькой нахуй, взяли и забрали, оставив клоунский нос и сотрясение на сладкое! Азик кричит громче и громче, выплёвывает слова, будто яд, глотая окончания, и дыхание едва поспевает за его мыслями, а их накопилось прилично. Столько, что он не даёт ангелу сказать что-либо в ответ – не то чтобы Даниэль пытался Азика перебить – и продолжает срывать голос: – Классно, наверное, давать советы, будучи ангелом?! Здорово знать, что сидящий на небе папочка в случае чего защитит любимчика?! Вот и завали свою привилегированную хлеборезку, мурзилка, ты представить себе не можешь, как мне тяжело! И я продолжу въёбывать, закидываться феном и заливать всё энергетосами, пока не сдохну, потому что тикток – это всё, что я могу сейчас, и моя аудитория – единственные, кому я всрался вообще! Продолжая кричать, Азик совершенно не замечает ни собственных слёз, ни то, как он пытается сделаться меньше, поджимая колени к груди и обнимая их. Азик устал и хочет, чтобы… да не знает он, что хочет. Не покидает ощущение, словно он больше не может хотеть – чего-то или кого-то – в принципе. Только чтобы это закончилось. Исчезнуть. Не быть. Не. – Ты ошибаешься, – бывший демон вздрагивает, слыша это, но сил огрызнуться нет, как и возможности говорить – горло болит адски, – ты нужен мне, Азь. И я не могу смотреть на то, как ты себя убиваешь. Демон или человек – мне всё равно, главное, чтобы ты был живой! Какой смысл во всём, если я потеряю тебя? Даниэль никогда не рыдал. На его глазах могли выступать слёзы, если расчувствуется, но откровенно рыдать… Азик впервые видит ангела таким. Не слабым, точно нет. В глазах бывшего демона Даня выглядит невероятно сильным. Нужна невероятная выдержка, чтобы тащить одновременно и предотвращение Конца Света, и истеричного хрупкого человека без намёка на наличие мозга. Становится стыдно и противно от самого себя. Но ангел ловит его эмоции и подползает – как есть, в мокрой одежде – ближе, неловко хватая Азика за руки и поглаживая запястья большими пальцами. Там, где касается Даня, всегда становится удивительно тепло. – Мне сложно, – признаётся ангел, – я не собираюсь скрывать. Но я хочу, чтобы ты знал – ты ни в чём не виноват, и я люблю тебя. Вечность буду любить и сделаю всё, чтобы прожить её с тобой, Азазель. Просто помоги мне немного… не забывай заботиться о себе самостоятельно. Живи, я умоляю тебя…! Говорить Азик до сих пор не может, но не важно – он прижимает Даниэля крепче, позволяя уткнуться себе в плечо, а сам зарывается носом во влажные пшеничные волосы. Ангела трясёт, да и Азика наверняка тоже. Пускай. Они очень сильно устали и ебали это всё. Им необходимо посидеть вдвоём – вот так. – Прости, любовь моя. Я буду стараться… Ради Даниэля Азик правда готов постараться и принять уже тот факт, что он – существо нежное и ранимое. С самого начала ранимое – с небес прямиком в Ад. А теперь – из Ада в надёжные сильные руки, которым, впрочем, тоже нужна поддержка, несмотря на бессмертие и ангельское чудо. Вместе они ещё поборются за хэппи энд. Зубами вырвут, если понадобится, Азазель клянётся себе в этом. А пока что… пока что им нужно просто жить.