Точка соприкосновения (289.9)

Проталкиваясь через толпу потных тел в душном баре, окруженный полумраком, Эдди следует за низкорослым парнем с головой такой же гладкой, как бильярдный шар. На сцене играет совсем зелёная группа: они никак не могут настроить звук, басиста не слышно вовсе, а вокалист, видимо, так сильно волновался, что решил нажраться для храбрости. Ещё пару песен и его можно будет ловить со сцены. Эдди усмехается, вспоминая свой первый концерт, но Джордж… Или Джон? Лысый парень, которому он должен продать пару пакетиков порошка, чтобы наконец уехать домой со спокойным сердцем и деньгами в кармане, дергает его за руку, протаскивая в темный и узкий прокуренный коридор. Они влезают вдвоём в какой-то закуток, над головами мигает лампа с раздолбанным плафоном, Джон смотрит на него снизу-вверх, его взгляд плывёт, а губы искривляются в дрожащей улыбке. Эдди кривится, замечая его желтые полугнилые зубы. — Пять по два, как и договаривались, чувак? — парень облизывает сухие бледные губы и протягивает вперёд раскрытую ладонь. Эдди ухмыляется, снисходительно наклонив голову к плечу. Лысый начинает нервничать, когда не получает ответа сразу. Мимо них проходят пьяницы в разной кондиции: кто-то несётся в туалет, зажав рот рукой, кто-то идёт, шатаясь, обратно на танцпол. — Чувак, — Эдди поджимает губы. — Давай-ка вспомним, сколько мне задолжала твоя девчонка в прошлый раз? Парень вздыхает, дотрагивается до кулона в форме сердечка на своей шее. Как романтично. Даже жалко, что они — Джонни и его девушка — парочка торчков. — За прошлый месяц она взяла у меня в долг под проценты суммарно пятнадцать граммов травки, два листа марок и три пакетика порошка, — Эдди загибает пальцы. Лысый чертыхается. — Давай посчитаем: тридцать баксов за травку, шестьдесят за марки, семьдесят пять — порошок. Она сказала, что заплатишь ты. Напомни, Джонни, сколько процентов я беру за долг по травке? — Джаред. Меня зовут Джаред, чувак, — парень хрипло смеётся, его взгляд бегает из стороны в сторону. Он сейчас точно не в состоянии сосчитать что-то в своей тупой башке. — Восемь процентов, чувак? Восемь или десять? — Для тебя восемь, потому что часто покупаешь, — кивает Эдди. — Но Джесс, твоя девчонка, не в первый раз мне должна, сечёшь? Тогда давай смотреть так: десять процентов за долг по травке, пятнадцать за марки и, прости, братан, целых двадцать за порошок. Ты сам понимаешь, как я рискую перед своим поставщиком, когда даю в долг что-то тяжелое, да? Джаред засовывает потную ладошку в карман, горячо дышит Эдди куда-то в грудь. С него можно нехило вытрясти денег. Ох, они у него есть точно — весь этот бар принадлежит лысому парню и его братии, таким же торчкам. Только те более толковые. Парень светит купюрами перед Эдди, они скручены и перевязаны канцелярской резинкой, он пытается распрямить их, чтобы пересчитать, снова бегает языком по губам. Эдди кажется, что у того сейчас выпадет зуб, так сильно он выпирает. — Так, чувак, — смеётся Джаред. — Десять по травке… Может, пойдём ко мне в кабинет, там есть калькулятор… — Я тебе лучше любого калькулятора посчитаю, — усмехается Эдди. — Или ты хочешь, чтобы твои дружки узнали про крупные долги своего бро? Не круто, а? Джаред растерянно кивает в ответ. — Тридцать за травку с десятью процентами кверху, а? — Десять процентов за каждую порцию травки на развес, — Эдди сладко улыбается, заглядывая своему любимому щедрому покупателю в глаза. — Ты как думал, дружище? На лоха меня разводишь? — Нет, Эдди, ты что… — Джаред хлопает светлыми ресницами, может, он был рыжим до того, как решил побриться налысо. — Хорошо, десять за каждые десять… Слушай, брат, ты не мог бы посчитать сам, пожалуйста? У меня башка уже не варит, знаешь? Гребаная бессонница мучает, надо снова садиться на Хелтер. Эдди кивает ему, мол, понимает. Он на самом деле понимает, самого мучает бессонница, вот только от другого, не от тревожности после употребления. Он никогда не пробовал и не будет пробовать ничего крепче травы. Каждый день видит вот таких, как Джаред, и только сильнее укрепляется в своих убеждениях. Да и, если он подсядет, то не сможет вот так быстро сосчитать в голове… — Без проблем, чувак, — говорит Эдди, прищурившись, смотрит в потолок, будто там вырисовываются цифры. — Десять процентов за десять грамм травки, Джесс взяла пятнадцать — тогда за пять берём с неё пять процентов. За один лист марочек — пятнадцать процентов, за один пакетик порошка по два грамма — двадцать процентов. Итого, гляди-ка… Тридцать два с половиной бакса за травку, неплохо, да? Какие-то гроши для тебя. Шестьдесят девять за марки, а за порошок, упс, девяносто баксов! В сумме выходит сколько? Джаред подвисает, его рот приоткрыт, он шмыгает носом с раздраженной слизистой. Парень смотрит на Эдди, надеясь, что тот сам скажет ему ответ. — Двести баксов, дружище. Я округлил специально для тебя! — Эдди добродушно улыбается, даже не скрывает ликование в глазах — он наебал своего преданного покупателя на сорок баксов сверху. И это далеко не первый раз. — Не так уж и много ты встрял из-за Джесс, а? Но лучше бери сам в следующий раз, а то я начну поднимать ставку по процентам, мне же тоже, понимаешь ли, надо держать репутацию перед своим поставщиком. Эдди выходит из бара довольный, как кот, объевшийся сливками, садится в свой новенький фургон, первым делом достаёт записную книжку и ручку. Он стал ещё на шаг ближе к тому, чтобы выплатить свой кредит. Каких-то пару-тройку лет и эта тачка будет полностью его. Он заводит мотор, солнце начинает подниматься над горизонтом, время на магнитоле — пять тридцать две утра. Пора возвращаться домой и приготовить хоть какой-нибудь завтрак к приходу дяди с ночной смены. От бара на окраине до трейлерного парка он добирается в тишине и спокойствии, даже не хочется включать музыку, из приоткрытого окна дует прохладный ветер, расслабляющий. На улицах пусто, тем более, что это — выходной день. Мимо проносится городская площадь, больница, магазинчики, возле одного из них припаркован пикап, оттуда рабочие вытаскивают мешки с крупой. Эдди не очень любит обычные продовольственные магазины, ему нравится здесь один единственный в своем роде — фермерский, принадлежащий его давней подруге. Правда, она возрастом почти как Уэйн, но дружить им это не мешает. Эдди едет на своём фургоне, чувствует некое удовлетворение от жизни, от себя самого, вспоминая, как рассекал эти улицы ещё мальчишкой, на велосипеде, когда только переехал в Хоукинс, чтобы жить с дядей. Это были его золотые времена. Почти не похеренное, счастливое детство. Трейлерный парк такой же пустой, сонный. Эдди вылезает из фургона и подошвы его кед вязнут во влажной земле, джинсы намокают от росы на траве, едва пробившейся после того, как растаял весь снег в Хоукинсе. В родном трейлере пахнет сигаретами, теми, что курит дядя — крепкими, с ментолом. А ещё чем-то привычным, вроде стирального порошка и дешевого кондиционера для белья, машинным маслом от брошенных кем-то рабочих перчаток на комоде. Эдди заходит в свою комнату, убирает деньги в надёжно спрятанный тайник, черный кейс с запрещенными веществами оставляет в старом гитарном чехле, который давно не использует по назначению. Он открывает все окна в трейлере, чтобы проветрить помещение, раздвигает занавески, впуская солнечный свет и щурится — глаза моментально раздражаются, начинают чесаться. Значит, пора выпить ежедневную порцию витаминов. Он хранит все лекарства, как любой порядочный американец, в шкафчике над раковиной, в ванной. Помимо его баночек, блистеров и полупустых упаковок, здесь лежит всего один тюбик дядиной мази от болей в спине. Эдди высыпает на ладонь одну полосатую капсулу, три кругляшка разных препаратов и запивает всё это водой из-под крана, набрав немного в ладонь. Самая неприятная, ненавистная им часть — это уколы. Если бы можно было, Эдди бы не принимал ничего из этого, но тогда, по словам врачей, его организм отреагирует крайне отрицательно: не только сыпью от железодефицита, но и ебучей тревожностью. Он и так человек неспокойный, нервный, стоит себя немного пожалеть. Он обрабатывает всё необходимое спиртом, отламывает от каждой ампулы верхушку, набирает в шприц смесь из физраствора и противоаллергена, снимает штаны и оставляет их болтаться на коленях. Ставит себе укол, крепко зажмурившись, вниз не смотрит, старается вообще не думать. «Представь, что тебя комарик укусит» — так раньше ему говорили, нежным родным голосом. — Ахуеть какой комарик, — шипит Эдди, прижимая ватку к месту укола. — С гвоздём вместо хобота. После всех процедур он наконец прибирает в своей комнате, но от этого обстановка особо не меняется. Эдди вздыхает, осматриваясь по сторонам: на стене даже не видно обоев, всё обклеено плакатами, рисунками, эскизами и текстами песен. Но он любит свою комнату, здесь каждый уголок кричит о том, кому она принадлежит. Эдди посылает воздушный поцелуй гитаре, висящей у зеркала, прикрывает за собой шатающуюся дверь и идёт на кухню. В глаза сразу бросается пустое место на полке среди кружек, которые он привозит дяде с разных фестивалей и концертов — тут и Миннеаполис, и Чикаго, и даже Питтсбург. Но его любимые чашки — те, которые он купил в маленьких городах с дурацкими названиями, типа Глоридэйл, Чизхилл или Кикеркрауч. Чизхилл — его любимый, потому что там все пытаются косить под ковбоев, живя в Висконсине, даже устраивают родео с быками… Только вот быки там какие-то пассивные, на них с огоньком не покатаешься. Кружка, которой не хватает, оказывается в раковине. Её Эдди достал на зимних каникулах, когда катался с группой в Филадельфию. Сейчас он этот штат проклинает. Парень снимает с себя клетчатую рубашку, завязывает её вокруг бёдер, убирает волосы в хвост и принимается за посуду. Когда приступает к тому, чтобы приготовить завтрак, дверь трейлера с грохотом открывается, замок поддается не с первого раза. Дядя возвращается со смены. Эдди моментально улыбается, выключает плиту и оставляет на сковороде тосты с жаренным сыром, выглядывая в коридор. Уэйн разувается медленно, устало, на нём всё ещё рабочая куртка, а в руках мужчина держит большую картонную коробку. Эдди подходит к нему и забирает из рук тяжелый груз, любопытно заглядывая внутрь. — Это тебе, — говорит дяди, откашливаясь. — Про запас. Мужчина снимает куртку, вешает её на крючок, поворачивает корпус сначала в одну сторону, потом в другую, хрустит суставами, мычит от боли в спине. Эдди находит в коробке около двадцати маленьких упаковок апельсинового сока. С трубочками. — Дядя Уэйн… — Эдди растерянно хлопает ресницами, поджимает губы, чувствуя приятное тепло внутри от проявленной заботы. — Не надо было. Ещё же рано, пока ем нормально… — Брось, — усмехается Уэйн, отодвигая мальчишку со своего пути, чтобы пройти на кухню, учуяв запах еды. — Мне сложно что ли? Они завтракают вместе и обсуждают всякие бытовые мелочи, вроде стирки, оплаты счетов, потом переходят на тему учебы: там Эдди уже вертится на стуле и убеждает дядю, что с оценками на этот раз у него проблем не будет. — А с подружкой? — дядя делает глоток кофе из кружки «Миннеаполис». — С ней тоже проблем нет? Эдди хмурится, не понимая о ком идёт речь. — Та, кудрявая, что бегает за тобой хвостиком, — говорит Уэйн, улыбаясь одним уголком губ, на его щеках собираются морщины. Нэнси Уилер. Эдди закатывает глаза. — Она мне не подружка, — отмахивается он. — В смысле, мы дружим, но не в романтическом плане. Да и не то чтобы у нас крепкая дружба, так, пересекаемся иногда. Она мне мозги выедает чайной ложкой. — Друзья — это хорошо, — кивает дядя, пока Эдди встаёт, чтобы убрать посуду со стола. — Но и подружку завести надо, чтобы было с кем на выпускной пойти. — Ну, дядя! — смеётся Эдди, гремя тарелками в раковине. — Мне сейчас не до этого. Учёба, подработки. Сам знаешь. Дядя задумчиво чешет щетину на подбородке, не сводит с племянника взгляда. Неловко откашливается. — Дружка завести тоже можно, — говорит. Из Эдди вырывается нервный высокий смешок. Разговаривать на тему отношений они оба не умеют, тем более — друг с другом. Эдди легко мог бы пристать к нему со встречным вопросом, спросить, когда у старика у самого появится подружка. Но он этого не делает. — Я подумаю, — обещает он. — Кстати, сегодня вернусь пораньше, будем смотреть повтор вчерашней серии. Ты уже две пропустил… — Чёрт, — Уэйн грустно вздыхает. — Я так и не узнаю, кто та самая таинственная любовница Блейка Кэррингтона? — О, её уже показывали в… — Ну, не говори мне! — дядя даёт ему легкий подзатыльник, проходя мимо, в сторону своей спальни. — Так же не интересно. Эдди закрывает кран, смеётся, вытирает руки полотенцем и тянется протереть ими глаза. Его начинает клонить в сон, наконец-то, спустя почти тридцать часов бодрости. Дядя останавливается возле двери и смотрит на него с легкой грустью, но вместе с тем с маленькой улыбкой. — Я знаю, ты не любишь, когда я так говорю, — Уэйн кивает на него. — Но ты напоминаешь мне Дейзи, малой. Она тоже однолюбка… Вот так встретишь кого-то однажды и на всю жизнь вляпаешься. Дейзи. Эдди морщится, раскладывая чужое имя в голове на буквы, звуки. Он никогда не произносит его вслух. Обычно просто — эта женщина, та женщина. Не Дейзи, не как-нибудь ещё. — И брат мой такой же, и я — тоже, — дядя гордо тычет пальцем себе в грудь. — Так что у тебя генетика с двух сторон работает. Смирись. Эдди прикусывает щеку изнутри, отводит взгляд. Уэйн исчезает за дверью спальни, слышится скрип матраса на чужой кровати. Вся посуда вымыта, в трейлере чисто. Эдди удаётся поспать целых шесть часов перед тем, как в его дверь начинают с силой долбить. Хорошо, что у него одного чуткий слух. Дядю такой шум не разбудит. Парень переворачивается набок и едва не сваливается с кровати, вовремя цепляясь руками за одеяло. Эдди матерится себе под нос, натягивает повыше пижамные штаны и выползает из мрака комнаты на свет, льющийся из окна в коридоре. Он мычит от рези в глазах, рукой тянется почесать спину под футболкой, отрывает дверь. За ней — рыжая мелкая бестия, как всегда лохматая и в огромной мужской толстовке, с рюкзаком за плечами. — Ты время видел? — Макс недовольно складывает руки на груди, окидывая его раздраженным взглядом. — Эдди, ты же должен отвезти нас! — Кому должен всем… — Эдди накрывает рот ладонью, шипя от боли, чувствуя, как снова поцарапал язык сбоку об острые кончики клыков. — Бл… Блин. Макс хмурит брови, поднимается наверх по ступенькам, отодвигая парня в сторону, и тянется рукой к чужому лбу. — Ты холодный, — негромко говорит она. — Хорошо себя чувствуешь? Макс является одной из немногих, кто точно знает, что Эдди болен. Ещё, конечно, знает дядя Уэйн. Нэнси Уилер сама сделала выводы, Эдди на все её вопросы обычно отшучивается. Он мягко отводит от себя девичью руку, подходит к зеркалу и всматривается в собственное отражение: кожа бледнее, чем обычно, под глазами темные круги. Эдди широко открывает рот, оттягивая губы пальцами — его клыки не стали длиннее или крупнее, но их кончики и вправду заострились. Он проводит подушечкой пальца по одному из зубов, надавливает и ощущает легкую боль, колется, как грифель хорошо подточенного карандаша. — Охренеть, — говорит Макс, наблюдая из-за его спины. — Не выражайся, — строго просит Эдди. — Но я того же мнения. Ему требуется меньше пяти минут, чтобы переодеться, обуться и взять бумажник. Они с Макс выходят из трейлера и садятся в фургон. Девчонка занимает заднее сиденье, потому что им ещё нужно заехать за её подружкой — Джейн, живущей на отшибе в доме шерифа Хоппера. Эдди нервно постукивает пальцем по рулю, когда они останавливаются на светофоре. Он задумывается, испугавшись, что вот сейчас гемо-что-то-там резко преподнесёт ему новые сюрпризы, о которых в буклетиках не пишут. Вдруг его схватит судорогой? Он потеряет управление и подвергнет жизнь ребёнка опасности? Неужели он неумолимо быстро движется к третьей стадии? Сколько вообще должно пройти, чтобы она началась? — Как школа? — спрашивает Эдди, чтобы отвлечься. Макс пожимает плечами, натягивает на голову капюшон от толстовки и крутит в пальцах завязки с металлическими наконечниками. Эдди знает, что она не особо популярна в школе, у неё, вроде как, одна лучшая подруга, такая же странная, но, в отличие от Макс, не замкнутая, а наоборот. Гиперактивная. — Нормально, — говорит она. — В столовке перестали солить картошку, просто отвратно. На вкус как дерьмо. — Макс. — Да-да, — девушка закатывает глаза. — По физре тоже тупо, нас заставляют бегать стометровки на скорость, а я бегать вообще не люблю. А ещё Сопля Кевин ко мне подкатывает, ржёт со своими дружками и кидается записками. Он задрот. — Ты тоже задротка, — фыркает Эдди, выезжая на дорогу, ведущую к одноэтажному спальному району. — Я читаю нормальные комиксы, — Макс громко возмущается, хватаясь за его кресло и высовывая голову вперёд. — А он всякое… Короче, там какая-то порнуха, женщины в латексе дерутся с большими накачанными мужиками. — Чего? — Эдди морщится. — Жесть какая-то… Сопля Кевин. Почему Сопля? — Потому что он вечно сморкается и разбрасывает салфетки, — Макс делает такое лицо, будто её сейчас стошнит. — У него какой-то там гайморит, не знаю. А у его отца, между прочим, больница! Он типа главврач. Эдди присвистывает. — Хватай его, выходи замуж и сможешь прибрать к рукам денежки, — отшучивается парень. Макс вдруг тускнеет, возвращаясь на своё кресло и откидываясь спиной назад. Эдди смотрит на неё в зеркало заднего вида и гадает, сказал ли он опять что-то не то или это просто очередные подростковые закидоны. — У нас собрание в школе будет, — Макс упорно отводит взгляд, дергая пушистый брелок на своём рюкзаке. — Короче, мама прийти не сможет. Сьюзен, мамаша Макс, наверное, самый безответственный родитель из всех, кого Эдди знает — а он наслышан немало о разных семейных трагичных историях, знакомых у него полно. У каждого за спиной что-то да найдётся. Эдди цыкает, подавляя в себе зарождающийся приступ агрессии. — Ну и хрен с ним, с этим собранием, — говорит он. — Зато твоей матери не придётся выслушивать два часа похвалы от математички. Ах, ваша дочка, мисс Харгроув! Как она хороша, как мощна в линейных уравнениях… Кто же её этому научил? Макс хихикает, закрывая лицо капюшоном. Бурчит тихое «Ага». Они тормозят у дома шерифа, где на крыльце уже сидит в ожидании Джейн. Девчонка вскакивает и подбегает к машине, тут же плюхаясь на заднее сиденье и обнимая свою подругу. Макс наконец снимает капюшон с головы. Джейн окидывает Эдди осторожным взглядом, пока он пытается не ослепнуть от количества ярких несочетающихся цветов её одежды. Серьёзно, эти дети… — Привет, Эдди, — девочка робко поднимает ладонь и машет ему. Эдди коротко улыбается ей в ответ и ради приличия спрашивает о делах, настроении и прочем. Делает он это зря. Джейн воодушевляется и не затыкается весь путь, что они проделывают до Аркады. Она рассказывает о трёх своих бойфрендах, с которыми успела порвать за прошлый месяц, о том, что отец крутит роман с мамой её друга и думает, что не палится с этим, а ещё что-то про планы на весенние каникулы. — Если мама отпустит тебя, — говорит Джейн уже Макс. — Это будет про-о-о-сто супер! Представь, целых два дня в лесу с палатками… Это же так круто. Мы сможем развести костёр, читать страшные истории. Эдди, ты так когда-нибудь делал? Эдди вздыхает, паркуясь возле зала игровых автоматов. Рядом замечает знакомую машину. — Ага, сотню раз, — отвечает он. — Почему вы мне не сказали, что Уилер тоже здесь будет? — Нэнси сказала не говорить тебе, — Макс самодовольно улыбается. — Майк тоже будет? — Джейн кривится, недовольно переглядываясь с подругой. — Отстой… — Мы будем его игнорировать, — Макс закатывает глаза, берёт девчонку за руку, и они выходят наружу. Эдди вылезает из машины следом, нащупывая в кармане джинсов пачку сигарет. Он кричит девчонкам вдогонку, что будет ждать их здесь через два часа, а если они опоздают — уедет сам. Конечно, он не уедет. Но надо держать авторитет. — Эдди, — Нэнси Уилер выплывает к нему навстречу, выйдя из своего новенького мерседеса. — Привет. Он хочет съязвить что-нибудь в ответ, но останавливает себя, зажимая сигарету между губ. Нэнси стоит напротив него и выглядит меньше в два раза, одетая в большую мужскую куртку. На улице сегодня прохладно, несмотря на то, что небо ясное и солнце ярко светит. Девушка нервно кусает губы, но держит прямую осанку. Её волосы уложены идеально, на лице макияж — по Нэнси Уилер невозможно догадаться, когда ей плохо, когда она устаёт. Но Эдди хорошо читает людей, ему так кажется. Может, она просто позволяет себе расслабиться рядом с ним. От этой мысли Эдди передергивает плечами. — Пошли кофе выпьем, что ли, — он докуривает сигарету быстро, всего за три большие затяжки, кивает в сторону маленькой кафешки рядом с Аркадой, там детишки обычно едят пиццу и берут молочные коктейли. — Угощаешь? — Нэнси едва заметно улыбается. — А то, — он бросает бычок себе под ноги и тушит носком обуви. — Ты за кого меня принимаешь? Я — джентльмен, Уилер. Эдди приобнимает девушку за плечи и быстрее подталкивает к кафе, потому что он сам без куртки. Нэнси не вырывается, но смотрит на него с насмешкой, качая головой. Они занимают третий столик от дверей — свой любимый. Бывают ребята здесь часто, в основном пересекаются, когда отвозят детей играть на автоматах. Нэнси раньше редко этим занималась, её брата и его друзей обычно отвозил Джонатан Байерс. Но теперь это, вроде как, больная тема для них обоих. Эдди делает заказ у их знакомой официантки, немного флиртует с ней, потому что есть что-то привлекательное в том, как дамы за сорок делают ему скидки за пару сладких улыбок. Когда на столе оказываются две большие дымящиеся кружки с кофе и порцией взбитых сливок, посыпанных корицей, Эдди довольно улыбается, делает глоток и ждёт, пока согреется Нэнси. Только потом спрашивает. — Ну и что у тебя там? С этим. Нэнси размешивает сливки ложкой, они растворяются в кофе. Эдди, наоборот, любит их есть, может даже пальцами. — Между нами больше ничего нет, — Нэнси спокойно пожимает плечами. — Я заехала, чтобы забрать Уилла по пути, а там был Джонатан… Дал мне куртку. Эдди вздыхает, облизывает губы, испачканные в сливках, и думает: неужели кого-то, вроде Нэнси Уилер, может тронуть такая мелочь. Куртка. Чертова куртка и она уже вздыхает по бывшему? — Тебе бы переключиться на кого, — предлагает он. Нэнси смотрит на него подозрительно дернув бровью. — Это я не про себя! Черт, нет. Вообще нет. — Обидно даже как-то, — усмехается Нэнси. — Я же не в том плане! — Эдди машет руками перед собой. — Найди кого-то своего уровня. Байерс видит в тебе мамочку, подруга. — Дружок, — дразнит Нэнси. — У Джонатана всё нормально с мамой, а вот с отцом не очень… Мы же не будем обсуждать чужих родителей? — Хочешь поговорить о своих? Они молча переглядываются. Нэнси кривится, Эдди представляет в голове, как выглядел бы его рассказ о собственной семье и решает, что это ему нахрен не сдалось. На том и сходятся. — Ты, наверное, всегда мечтал о младшей сестре? — спрашивает у него Нэнси, её голос мягкий и негромкий. В школе Эдди обычно слышит только её крики и указания, направленные в адрес бестолковых соратников по кружкам. — Нет, — честно отвечает он. — Ты про Макс? Это просто так звёзды сложились. Сама знаешь… Нэнси молча кивает, отпивает из своей кружки. На фоне кто-то бросает монетку в музыкальный автомат, играет мелодичная песня на французском. Эдди вспоминает, как Макс, первое время после переезда в трейлерный парк, громко включала музыку, только чтобы позлить соседей. До этого Эдди считал, что он сохранит своё место в топе засранцев надолго. А нет, появилась рыжая Мэйфилд. Рыжая, лохматая, с огромными грустными глазами и выпивающей мамой. Сьюзен не то чтобы плохая: она старается, пашет на двух или трёх работах, но на ребёнка у неё времени совсем не остаётся. Незадолго до их переезда в новый дом старший брат Макс, который должен был в этом году закончить школу, разбился. Сел пьяным за руль, выехал на встречку, как это обычно бывает, въебался в грузовик и его машину вынесло вбок метров на сто. Парня было не спасти. Умер на месте. Макс до сих пор таскает его толстовки. — У неё же нет отца, да? — спрашивает Нэнси. — Вроде был отчим, но он свинтил, — Эдди задумывается, точно не помнит. Макс не любит о нём говорить. — Намекаешь, что они с Байерсом похожи? Нэнси пожимает плечами. — Взгляд одинаковый, — говорит она. — Знаешь, все одинокие дети задаются одним и тем же вопросом: почему я? И всю жизнь они ищут на него ответ. Ищут причину, почему их бросили. Она смотрит на Эдди, ему вдруг становится неуютно. Он уже не уверен, что они говорят только о Байерсе или о Макс. Эдди отодвигает от себя кружку, прикусывает кончик медиатора зубами, ощущая зуд в деснах. — А расскажи-ка мне про те свои штуки, — переводит он тему. — Ну, что-то там с движением за права, экспериментальные методы лечения. Мне вот очень интересно стало… У Нэнси загораются глаза, она придвигается ближе и начинает свою лекцию. Шатающейся походкой, с темными очками на глазах и курткой, перекинутой через плечо, Стив врывается в кабинет на урок биологии. Он опоздал на каких-то минут семь. Может, десять. Или больше… В классе становится тихо, учитель прерывает рассказ, смотрит на Стива, поджав губы. — Мистер Харрингтон, — догадывается он. — Спасибо, что вообще пришли, полагаю? Имени учителя Стив не знает, но мужчина довольно молодой, симпатичный даже, выглядит безобидным в простецком свитере поверх рубашки. Стив тихо здоровается и проходит в класс, ища свободное место. — Все ученики разделились на пары, — говорит учитель. — Но вот мисс… Бакли осталась одна. Робин, ты не против? Девушка, сидящая за последним столом, роется в рюкзаке, не обращая никакого внимания на них. Она машет рукой и кивает, но стоит Стиву подойти к ней ближе, вскидывает взгляд и ужасается. Он её игнорирует, кидает куртку на стол и ложится на неё головой, мечтая проспать весь урок, раз уж учитель к нему снисходителен. Терпила чертов. Стив не спал всю ночь, у него похмелье, а пальцы рук обклеены пластырями, потому что гребаный кот никак не хотел дать себя вычесать. — Ну, а теперь, так как я вам обещал, — говорит учитель, скрипя мелом по доске. — Мы поговорим о животрепещущей теме! У Стива гудит голова, мозг подкидывает отрывки вчерашней вечеринки: вот он спокойно пьёт пиво на кухне, смеётся с парнями над какой-то ерундой, а в следующий момент уже катается на люстре в гостиной, пока Томми бегает вокруг него с криками и матом, пытаясь снять друга с потолка, потому что его убьёт мама… Точно. Так вот где была вечеринка. Соседка по парте вываливает на стол всё содержимое рюкзака, отыскивая наконец цветастый флакон. Стив поворачивает голову и приоткрывает глаза, поднимая очки на лоб. Робин Бакли откручивает крышку от лака для ногтей. Его тошнит от резкого запаха. — Серьёзно? — спрашивает он. — Тебе надо сейчас красить ногти? Робин смотрит на него так, будто крайне удивлена, что Стив умеет разговаривать. Она показательно распрямляет пальцы и начинает орудовать кисточкой, совсем неаккуратно, капли летят в стороны, пачкают стол. Стив раздраженно вздыхает и зажмуривается, когда снова слышит скрип мела. — Давайте разберемся, что же мы знаем о гемохарпагии, — говорит учитель. — Класс, кто хочет поделиться? Девчонка с первой парты поднимает руку, Стив наблюдает за обсуждением без какого-либо интереса, стараясь собрать паззл в голове о том, что произошло вчера на вечеринке. — Смертность составляет семь процентов, — одноклассница поправляет свои большие очки с толстыми линзами, важно вздергивая подбородок. Учитель активно кивает ей. — И случаев выздоровления пока не обнаружено, — дополняет он. — Как ни прискорбно. Но! И подхватить эту болезнь очень тяжело, ребята. Нужно быть, наверное, крайне неудачливым, чтобы это сделать. Несомненно, она опасна, плохо изучена, однако, распространяется она медленно… Стив вспоминает, что вчера они играли в правду или действие. Хизер выпало действие, и она поцеловалась с Патриком, толпа галдела, парень страшно смутился, а вот подруге он был до одного места. Они со Стивом раскурили косяк и вели пьяные беседы о жизни, сидя на заднем дворе, качаясь на садовых качелях. Он рассказал Хизер о том, что его мучают ночные кошмары. Причину, конечно, не назвал. Списал всё на стресс из-за выпускного класса. А подруга посоветовала неплохое решение проблемы, на её взгляд так точно. Робин дует на свои пальцы и трясёт руками, чтобы лак быстрее высох. Стива начинает укачивать от этого мельтешения сбоку. Он стонет и накрывает голову руками, отдаленно слыша причитания девушки о том, что теперь ей не видать хорошей оценки за лабораторные, ведь сын мэра точно не соизволит постараться. — Тебе повезло, — говорит Стив, прокручивая серьгу в ухе. — Что мы не в паре на математике. Там я вообще полный ноль, знаю только одну теорему. — На математике в пары и не ставят, — фыркает Робин. — Хоть это-то ты знаешь? Он смотрит на неё, протерев руками красные глаза. — Я похож на идиота? — Тебе честно ответить? Хизер вчера сказала, что ему стоит попробовать Хелтер. Что за чертов Хелтер, он, конечно, не знал, но ему доходчиво объяснили. Есть мол такое новомодное лекарство от тревожности, на рынке уже как года четыре, но становится только популярнее день ото дня. Достать его без рецепта от врача никак нельзя, но зато можно купить незаконно. Хелтер — это такое кодовое название для Хелекса, чтобы можно было обсуждать и не палиться. Название придумали местные ребята: за пределами Хоукинса и соседних городов точно никто не слышал такого. Хелтер стоит недорого, но, к сожалению, Хизер знает лишь одного человека, который его продаёт. — Лекарства от гемохарпагии пока не нашли, — продолжает учитель, жестикулируя руками и прыгая с места на места у доски, как горный козёл. — Но существуют определенные рекомендации, которые нужно выполнять заболевшим, чтобы поддерживать своё состояние в норме. Они разные на разных стадиях. Вы знаете, сколько их всего, м? — Три! — выкрикивает кто-то сбоку. Стив смотрит, как Робин начинает грызть свои свеженакрашенные ногти, неосознанно, слишком заслушалась учителя, чтобы обратить на это внимание. Но очень скоро она понимает, что во рту какой-то дурной привкус и отплевывается. А потом опять открывает лак для ногтей. Стиву её правда жаль, тяжело, наверное, жить с одной клеткой мозга. Робин, будто читает его мысли, поворачивается и показывает средний палец. — Правильно, были выявлены три стадии, — учитель расчеркивает доску двумя линиями, деля её на три части. — Про первую вы и сами прекрасно всё знаете, она — самая безобидная. Кстати, называть гемохарпагию вампиризмом не так уж и неправильно… В голове звучит голос Минди, когда Стив слышит про три стадии. Она как-то пошутила, что это прям взято из библии. Точнее, из Второзакония. «Тридцать три тринадцать, Стив. Помнишь? Да благословит Господь землю его вожделенными дарами неба, росою и дарами бездны, лежащей внизу. Три части мира! Загадочное число, да?». Ему ужасно хочется сейчас услышать её голос, надо бы позвонить на днях. Дозвониться до женского общежития очень непросто, там постоянно кто-то висит на телефоне. — Вот как оно работает, если кто не знал… — Учитель усмехается. Стив вдруг на него засматривается, отмечая, что мужчина реально симпатичный. Всяко лучше малолетки из баскетбольной команды, который вчера пытался неумело его склеить, пока другие отвлеклись на бир-понг. — Сердце зараженного не просто перекачивает кровь, оно начинает поглощать красные кровяные тельца, поэтому и появляется тахикардия. Чем сильнее бьётся сердце, тем больше оно поглощает — таким образом паразитируя на организме человека. Представьте, как подло, да? Ещё вчера это был ваш друг, самый важный орган, ну, почти, а уже сегодня ваш враг. Вы — зараженный, ваше сердце хочет вас… Съесть. Робин оживляется и поднимает руку. — А про апельсиновый сок — это правда? Учитель тихо смеётся, отвечает ей с улыбкой. Стив зависает, пялясь в одну точку, у него в голове пусто. Вообще ни единой мысли, он даже не уверен, что правильно слышит, о чём говорят в классе. — Да, как ни странно, — мужчина пожимает плечами. — Когда на третьей стадии организм зараженных перестаёт переваривать обычную пищу, как бы отторгает её, то на помощь приходит не только свиная кровь, но и апельсиновый сок. Этому пока нет разумных объяснений, врачи говорят, что, возможно, дело в том, что даже больным железодефицитной анемией рекомендуют есть побольше апельсинов… Стив надевает очки обратно, следит за часами на стене, ожидая конца урока. На остальные он точно не пойдёт, слишком хреново себя чувствует, а дома появляться нельзя: если он столкнётся с прислугой, то они всё растреплют отцу. На такие случаи у него всегда было место, где можно спрятаться ото всех проблем. Ему было где-то четырнадцать, первый год старшей школы, когда он нашёл заброшенную автомобильную свалку. Раньше здесь превращали машины в металлолом, но потом вокруг построили кучу магазинов, поставили склады, а свалка осталась позади, закрытая и спрятанная прочими строениями. На неё легко попасть: забор с железной проволокой окружает территорию лишь с двух сторон, с третьей там валяется перевернутый набок корпус от старого школьного автобуса. Шины разных размеров, покрышки, канистры из-под бензина, даже просто сиденья, вытащенные из салона — здесь этого добра навалом. Но любимой точкой для Стива навсегда останется понтиак, примерно семидесятых годов выпуска, с этими острыми краями, квадратным корпусом, типичным для производителя. Автомобиль стоит на спущенных шинах, кажется, будто они уже вросли в землю. Машина когда-то была золотистого цвета, наверняка красиво переливалась на солнце, но сейчас заржавела и стала коричневой, ушла в красноватый оттенок. Стив ступает на территорию свалки, ощущая покой, умиротворение, здесь никогда никого нет, всегда тихо. Здесь он может побыть наедине со своими мыслями, когда совсем становится плохо, а от себя убегать больше не получается… Вот только он тут теперь не один. Стив снимает темные очки и вешает их на ворот белой футболки, вглядываясь в фигуру, сидящую на его месте, на крыше понтиака. Происходящее кажется дурацкой шуткой, очередным пинком под зад от вселенной. Ведь как можно напороться на человека, которого старательно избегаешь? Эдди Мансон сидит к нему спиной, ссутулившись, на нём надеты наушники, парень качает головой в такт музыке. Стив подходит ближе, вставая слегка сбоку, видит, что парень делает записи в блокноте. Между ними чуть больше метра, но Стив прекрасно слышит, а что более важно, может различить, песню, которую Эдди тихо напевает. — And as the nights passed by she tried to trace the past, — голос Эдди хриплый и низкий, слова он произносит нечётко, но наверняка помнит их наизусть. — As though she knew the truth — lost inside Cambodia… Стив чувствует себя неправильно, стоя тут вот так и наблюдая за другим человеком, пока тот об этом даже не догадывается. Хотя, может у Мансона сработает какое-нибудь вампирское чутье? Он усмехается, но, вслушиваясь в слова песни, вспоминает. То, что ему когда-то доверили, не как тайну. Как личную, больную и избитую историю. Становится не по себе, голова кружится уже не только от похмелья. Стиву кажется, что он прямо сейчас может обернуться и заглянуть в прошлое. До него, вот, рукой подать. Сделать пару шагов навстречу. Казалось бы, как что-то такое близкое может вдруг стать таким далёким? Как люди, которых ты знал однажды, превращаются в незнакомцев? Между ним и Эдди стена. Толстая, бетонная, выстроенная пятью с лишним годами молчания. — Харрингтон. Стив отмирает, дергается и поднимает взгляд. Волосы Эдди колышутся от легкого ветра, на его лице больше нет веснушек, как в детстве, взгляд тяжелый и уставший. Эдди не хочет сейчас разговаривать или видеть кого-то, Стив, может, и недалекий местами, но такие простые вещи понимает сразу. Он неловко поднимает руку и коротко машет парню, виновато поджав губы. Хотя с чего бы ему себя винить? — Это, как бы, моё место, — говорит Стив, подходя к понтиаку спереди и взбираясь на капот, металл под руками практически ледяной, шероховатый. Эдди выпрямляет спину, задумчиво склоняет голову и закрывает свой ежедневник. Наушники висят на его шее, на плечах клетчатая фланелевая рубашка. Стиву холодно на него смотреть, даже собственная куртка не спасает. — С каких пор? — усмехается Эдди. — Тут, вроде как, не написано. — Вообще-то, — поправляет его Стив. — Там сбоку нацарапано кривое «Стив Х.». Не замечал? Эдди отводит взгляд, поправляя волосы. — Не вглядывался. Между ними повисает неловкое молчание. Стив понятия не имеет, как завязать разговор. Он хочет присесть рядом, потому что соскучился по своей машине, своему месту, тут ему всегда было комфортно. Эдди и не мешает ему, и всё же подбешивает. Возникшее внутри чувство вины трансформируется в злость, в агрессию, а Стив делает то, что умеет лучше всего. Строит из себя богатенького засранца. — Раз уж ты здесь, — говорит он, сунув руки в карманы и рассматривая свои белые чистые кроссовки. Поцарапанные котом пальцы как назло начинают чесаться. — Есть разговор. Эдди опирается на руки, откидываясь назад, смотрит на Стива заинтересованно, дергает бровями, мол готов слушать. — Это по поводу… — он мнётся, вспоминая сквозь похмельную дымку название. — Хелтера. Да, вот. Ты же продаешь? Хочется надеть обратно темные очки, может хоть так Эдди не заметит, как взгляд Стива без остановки бегает, стараясь зацепиться хоть за что-то, лишь бы не разглядывать парня. А хочется. — Хочешь купить таблеток? — Эдди вздыхает и роется в своей сумке, едва достав небольшой черный кейс, раскрывает его и вытаскивает оранжевую пластиковую баночку, пустую наполовину, и зиплоки. — Максимум три штуки. Одна за десять баксов, берёшь? — Почему только три? — Стив бы и одну взял с опаской, всё-таки ни разу до этого не пробовал никаких таблеток, даже снотворное не пил. — Потому что от четырех уже начинается порог под весёлым названием, — Эдди обнажает клыки, человеческие на этот раз, широко улыбаясь. Стив думает, что это у него такая тактика, подход к новым покупателям. — Передоз. А нам оно не надо, да? — А что, — Стив надувает щеки, воспринимая слова как нападку. — Волнуешься? Эдди молча смотрит на него, не понимая, шутит парень или нет. — Ты прикинь, — говорит он. — Сын мэра сваливается с передозом, попадает в больничку или вообще умирает. Меня ж быстро найдут и посадят. А мне оно надо?.. Три таблетки, Харрингтон. Больше не продам. Харрингтон. Сын мэра. Стив закатывает глаза, достаёт из заднего кармана штанов бумажник и перебирает купюры, протягивает их Эдди. Тот быстро пересчитывает деньги, убирает их в сумку, а взамен высыпает из баночки в зиплок три таблетки. Вручает их Стиву. — Ещё что-то? — спрашивает Эдди. — Нет, — Стив пожимает плечами. Они ведут молчаливую борьбу взглядами, Стив стоит на своём, наглый и упертый. Уходить не хочет. Эдди ничуть не лучше, сдаваться тоже не собирается, на свободное место возле себя ставит сумку. Смотри, Харрингтон, тут занято. Стив усмехается, в нём разгорается какое-то детское желание делать всё наперекор. Оказывается, азарт всё ещё играет внутри, под кожей, а он даже не пьян сейчас. Наоборот. Настолько трезвый, что противно. Эдди показательно заново открывает блокнот, прижимает его к себе поближе и продолжает делать записи. Наушники не надевает. — Ты теперь в списке, — говорит он, не поднимая взгляда. Видимо, придурков. — Покупателей? — Ага. В черном листе, среди остальных прилипал, — Эдди тихо смеётся, качая головой. — Я не выдаю чеков, чувак. Про… Он прерывается, хватаясь за голову и заваливаясь в бок, едва не падая с крыши, но Стив вовремя тянет его в другую сторону, крепко цепляясь за чужое предплечье. Эдди шипит сквозь плотно сжатые зубы. Стив пугается, не знает, что должен сделать. — Ты чего? — спрашивает он с широко раскрытыми глазами, всматриваясь в складку между нахмуренных бровей парня. Эдди дергается, вырывается, отталкивает Стива от себя. Вытирает рукой рот, на нём остаётся маленький кровавый развод, как если бы он сильно прикусил губу. — Нормально, — говорит Эдди, вставая, вешает сумку себе через плечо. Он ловко спрыгивает с капота на землю, словно ему и не было больно какое-то мгновение назад. — Сегодня твоя взяла. Тусуйся здесь сколько влезет… Стив остаётся смотреть, сохраняя абсолютное молчание, пока фигура Мансона поспешно удаляется, быстрым шагом тот уходит со свалки. Стив присаживается на капот и, какого-то черта, больше не чувствует здесь ни покоя, ни чего-либо ещё. Ему просто никак. На душе легкое волнение, всё ещё пытается понять, что вообще сейчас произошло. Неужели Мансон болен? Типа, правда болен той хренью? — Какое мне дело? — Стив усмехается, достаёт полупустую пачку сигарет и закуривает. В кармане куртки нащупывает прозрачный пакет, долго рассматривает его, подняв на свет. Одну таблетку кладёт на язык, воды у него нет. Глотает вместе со слюной. Он смотрит на часы, проверяет время. Интересно, как давно Эдди сюда ходит?

***

Стив тихо, на носочках, спускается по лестнице, стараясь не топать, когда ноги касаются мраморных полов. Он делает несколько шагов к дверной арке, ведущей в гостиную, держится за стену и выглядывает. Чуть-чуть, чтобы никто не заметил. Время поджимает, уже почти полдень, солнце скоро начнёт жарить, а он опоздает, как и всегда. Стив сжимает руками лямки рюкзака, смотрит мельком вниз, на свои разбитые коленки, обклеенные пластырями крест-накрест. Мама ходит по гостиной в длинном халате, на её голове бигуди, она делает круг, огибая диван, на котором сидит отец со стаканом в одной руке и газетой в другой. — Скажи мне, кто она? — у мамы требовательный тон, жесткий, не терпящий отказов и молчания. Она ненавидит, когда отец молчит. А он делает это постоянно. — Ник! — Не поднимай голос, — отец отвечает спокойно, делает глоток и переворачивает страницу газеты. — Хочешь, чтобы ребёнок услышал? — А пусть услышит, — усмехается мама, она делает два громких шага в своих тапочках на каблуке и встаёт прямо перед отцом, выдергивая газету из его рук. — Пусть он узнает, что его папочка тра… Отец откидывается спиной на диван, накрывает глаза рукой и раздраженно громко мычит, мама пытается перебить его стенания, причитает, ругается. Отец начинает мычать ещё громче, показательно. Мама бесится, сворачивает газету и бьёт его по коленям, орёт «Прекрати!», «Ты никогда меня не слушаешь!» и «Ведёшь себя как ребёнок!». Отец смеётся в голос, допивает янтарную жидкость из стакана до дна. Мама отворачивается от него, подходит к камину и опирается на него руками. Её плечи трясутся. Стив тихо вздыхает, забирает ключи из миски, едва не задевает вазу с искусственным букетом белых пионов, выходит за дверь. Его никто и не слышит, родители начинают друг на друга орать. Летний воздух тяжелый, душный, солнце ярко светит и слепит ему глаза, но Стив улыбается, бежит за своим великом, оставленным вчера сбоку дома. Ему было лень катить его в гараж. Газон под ногами короткий, сухой, но он знает, что когда вернётся домой, то белые носки уже перестанут быть такими чистыми, как и старые кеды. И футболка, и шорты… Закрепив рюкзак на багажнике, Стив отталкивается ногами, прокручивает педали и мчится через открытую калитку. Дедушка, который приходит чистить их бассейн, постоянно забывает её закрыть. Коттеджи, похожие друг на друга, быстро проносятся мимо, Стив звенит звоночком на руле, когда видит свою соседку, на пару лет младше него, девчонку на роликах. Она машет ему ладошкой и улыбается. Деревья стоят неподвижно, их ветки не колышутся — на улице совсем нет ветра. Парит на дождь. Он съезжает с тротуара на дорогу, разгоняется ещё сильнее и на мгновение снимает руки с руля, раскинув их в стороны, смеётся. Счастливый. Наконец вырвался из дома. Его ждут у магазина фермерских продуктов от Мардж, старой тётки, которая, в последний раз, когда Стив заходил туда, заставила его пересчитывать сдачу. Он тогда растерялся и пришлось пересчитывать дважды. Эдди пообещал ему, что в этот раз заходить внутрь будет не обязательно. После коттеджного района начинается узкая улочка с одной полосой на проезжей части, сбоку от Стива — антикварная лавка, в которую он относил дедовские часы по просьбе отца, книжный магазин, в котором мама любит просматривать новые романы на полках, но никогда их не покупает, отдавая предпочтение уже имеющейся у них домашней библиотеке. Он сворачивает на перекрёстке, выезжая на главный торговой квартал, полный бакалей, аптек, за ним, дальше, уже начинаются больница, библиотека и прочее. Стив тормозит перед фермерскими товарами, слезает аккуратно с велосипеда и катит его к низкой деревянной скамье. Эдди сидит с понурым лицом, перекатывает между пальцами тонкую белую сигарету. — Ты куришь? — удивляется Стив, ставя велик на подножку, и садится рядом. Эдди улыбается ему одним уголком губ, на нём футболка с оторванными рукавами, так что теперь это — майка. Сзади них, за высокими стеклянными витринами, мелькают люди, к одной единственной кассе выстроилась целая очередь, все пришли за свежими яйцами и молоком. — Не пробовал ещё, — хмыкает Эдди. — Что в рюкзаке? Эдди с собой рюкзак никогда не носит, всё, что ему нужно, распихивает по карманам: там обычно мятная жвачка пластинками, отвертка, ключи, мелочь на газировку из автомата. Стив привстаёт, тянет на себя рюкзак и вжикает молнией, демонстрируя всё содержимое, копается внутри рукой — вытаскивает салфетки, бутылку с водой, перекись, упаковку пластырей… — Ты че, блин? — Эдди смеётся, пихая его в плечо. — Собрался в поход? Стиви, ехать надо налегке! Велик Эдди стоит без подножки, опирается на стену магазина: он немного больше, с облупившейся краской, ручки изогнуты вниз, как усики бабочки — это старая модель, в магазинах такие сейчас не найдёшь. У велосипеда Стива руль прямой, как палка с двумя мягкими концами. — Я много и не взял, — дуется Стив. — Хочешь конфеты? Эдди вдруг смотрит на него мягче, неловко почесывает затылок. Кивает. Стив раскрывает упаковку цветных кислых драже, вываливает половину на ладонь друга, а половину на свою. — Мы ещё сегодня наедимся, — обещает Эдди, говоря с набитым ртом. — Клубника уже началась. Погнали? Стив встаёт вместе с ним, кривясь от кислого вкуса на языке, зачесывает волосы назад. Они садятся на велики, Эдди ловко запрыгивает на свой прямо на ходу и мчится вперёд, потому что Стив дорогу не знает. Они едут куда-то к полям, где за чертой города стоят виноградники, а кто-то даже выращивает клубнику, но она на этой земле растёт плохо. Слишком сухая почва. Эдди смело выезжает на проезжую часть, огибая машины, громко подгоняет Стива и каждые метров двадцать оборачивается, чтобы проверить, едет ли друг за ним. Стив легко поддерживает нужную скорость, потому что занимается спортом уже давно, но вот так же мастерски ездить и не путаться на поворотах у него пока не получается. Кудряшки Эдди из-за яркого солнца кажутся уже не просто каштановыми, а выгоревшими рыжеватыми, может, русыми. Его ноги длинные и худые, с высокими разноцветными носками и сандалиями на липучках поверх. Стив равняется с ним на дороге, когда они выезжают с главной улицы туда, где менее шумно: машин почти нет, мимо них проезжает одна длинная фура, а он вдруг ощущает себя маленьким рядом с ней. Эдди достаёт из заднего кармана резиновый гудок, который на днях слетел с его руля, потому что треснуло крепление, поднимает руку вверх и сжимает, издавая игрушкой этот противный высокий звук, напоминающий о цирке. Стив в ответ начинает трещать звоночком. Водитель фуры сигналит им, уезжая вперёд. Эдди смотрит на Стива, улыбается, веснушки на его щеках как будто подпрыгивают к глазам. Бросив велики у колонки с водой, ребята останавливаются, чтобы попить, стараются не намочить ноги, но всё равно забавы ради брызгают пальцами друг на друга. Эдди хватает Стива за локоть, просит оставить рюкзак здесь. Стив уступает, но напоследок вытаскивает оттуда маленькую коробочку, засовывая её в карман шорт. Они идут по протоптанной тропинке: под ногами примятая высокая трава, а ту, что растёт по бокам, Стив может потрогать руками, даже на наклоняясь, она достаёт ему до пояса. Эдди срывает одну травинку и суёт её в рот, изображая ковбоя, поправляет на голове невидимую шляпу, Стив хихикает. Виноградников в Индиане полным-полно, чем ближе едешь к югу, тем их больше. Начинаются они примерно от Хоукинса и дальше, вниз. Стив здесь никогда не бывал, проезжая с отцом на машине, конечно, видел, но вблизи всё по-другому. Так захватывающе. Виноград растёт лозами, обвиваясь вокруг высоких железных шпалер, напоминающих турники с перекладинами. Эдди хватает Стива за запястье, и они идут сквозь длинный туннель, куда почти не проникает солнечный свет. Стив завороженно приоткрывает рот, осматриваясь по сторонам. Виноград ещё совсем зелёный, мелкий, он созреет только к октябрю. Эдди отходит в сторону, ставит ногу на одну из перекладин, подтягивается на верхнюю и цепляется, как обезьяна, болтая ногами в воздухе. Стив за ним не повторяет, потому что знает, что упадёт. Вместо этого он отрывает зеленый виноградный усик и пробует его на вкус. Ожидаемо, кислый. Стив морщится, отплевывается и решает просто накручивать усики на палец, так прикольнее. — Зачем ты его в рот потащил? — фыркает Эдди. — Говорю же, сейчас за клубникой пойдём! Мальчишка цепляется за следующие перекладины, лезет ещё пару метров по ним, а затем спрыгивает на землю, растирая покрасневшие ладони. Стив снимает усик со своего пальца и заправляет его Эдди за ухо, посмеиваясь от того, как идеально тот ложится на круглых ушах друга. — Я красавица? — Эдди делает высокий писклявый голосок и хлопает ресницами. — Не знаю, — Стив фыркает. — Может, если волосы отрастишь, то будешь… — Ну ты и гандон, — Эдди пихает его в плечо, громко вздыхая. — Сложно сделать комплимент? Они доходят до той части поля, где стоят теплицы. Здесь сейчас никого нет, но вдали, где пасутся овцы и коровы, бегает мальчишка с пастушьей лохматой собакой. Ребята переступают через длинный садовый шланг, идут к маленькому садику, где растёт мята с сильным и резким запахом. Эдди срывает пару листочков и суёт их в рот. Стив стесняется так делать, а ещё боится, что там, среди листьев, окажутся маленькие жуки или муравьи. — Ты часто сюда приходишь? — спрашивает он. Эдди крутится на месте, его походка прыгучая, взглядом тот бегает вокруг, выискивая обещанную другу клубнику. У Стива глаза тоже разбегаются, но потому что он тут в первый раз. Никогда не бывал ни в садах, ни в полях, ни тем более на фермах. А здесь так много всего! И красивые цветы вдалеке, и эти тоннели, похожие на сказочный лабиринт. Ему всё интересно, всё хочется потрогать, но, после кислых виноградных усиков во рту, ничего не хочется пробовать. — Раз пятый, — пожимает плечами Эдди. — С тех пор, как переехал. Они находят грядку с клубникой, ту, что растёт возле теплицы, внутрь, где клубники намного больше, мальчишки заходить боятся, их могут поймать. Садятся на корточки. Эдди срывает средних размеров, но темно-красную, спелую ягоду, отправляет её в рот, не думая о том, что ту стоить помыть или протереть. Он довольно облизывается и срывает следующую, уже настойчиво тыкая ею в сжатые губы Стива. Стив смотрит на него большими глазами, брезгливо кривляется, но сдаётся. Перехватывает ягоду своими пальцами, откусывает от неё маленькую часть. Не так уж и плохо. Сладкая, слегка водянистая. Он съедает её целиком, оставляя только зелёный хвостик и листья. Клубника пахнет летом. — А почему вы переехали? — задаёт он давно волнующий вопрос. Взгляд цепляется за военный жетон на шее Эдди, он решил в первые пару раз, что спрашивать будет как-то нетактично. В конце концов, жетоны выдают солдатам, чтобы потом опознать тело погибшего, если не получится сделать это по другим признакам. По лицу, например. Может, конечно, жетон просто старый и кто-то из знакомых или родственников Эдди отдал ему его, вернувшись со службы… Отец часто говорит, что из-за Картера, их страна ввязалась в крупные военные конфликты. Стив политикой совсем не интересуется. Эдди набивает рот сразу тремя большими ягодами клубники, растягивает губы в улыбке и демонстрирует розовые зубы. Стив прыскает в кулак, отводит взгляд, любуется овечками на полях. — Переехал только я, — говорит вдруг Эдди. — К дяде. Мы с ним вдвоём живём. — Почему вдвоём? — Стив загорается интересом. Все его друзья живут с родителями, с мамой и папой. В их городе даже никто не разводится, а если такое случается — узнают все. — А твои родители? Ты вроде говорил, что мама… — Мама уехала, — друг пожимает плечами. — Она медсестра и, ну, у неё появилась работа. Далеко отсюда. — Где? — Стив приподнимает брови, рыщет руками в кустарнике, чтобы найти самую сладкую клубнику. — Куда уехала? Эдди фыркает, встаёт, распрямляя ноги. — Ты такой любопытный, — говорит он. — Она на востоке сейчас… На военной базе. Стив доедает клубнику, Эдди ведёт его дальше, туда, откуда можно будет нормально посмотреть на овец. Раз уж другу так интересно. Они проходят через высокие заросли травы, пробираются через лужи грязи возле свинарника, где сильно и неприятно пахнет, а затем останавливаются на маленьком холме, вдали от теплиц и садов. Здесь стоит деревянный забор, ограждение, на которое можно залезть и спокойно посидеть. Эдди взбирается верхом, одним прыжком. Стив аккуратно переставляет ноги, держится за деревяшки. Едва ли не сваливается. Поле перед ними кажется бесконечным, там, за холмами, стоят маленькие домики, ещё дальше простирается высокий сосновый лес. На пастбище мирно пощипывают траву пушистые белые овцы, парочка коров ходят, размахивая хвостами, лохматая собака бегает за быком, а тот не обращает на неё никакого внимания. Эдди опять тянется за длинной травинкой и суёт её в рот, перекатывая из стороны в сторону. Стив замечает, как солнце начинает опускаться к холмам. Время близится к вечеру, хотя, казалось бы, они только-только сюда приехали. Ещё даже ничего не успели! С наступлением темноты ему нужно будет возвращаться… — Мой папа был военным, — говорит вдруг Эдди, не отрывая взгляда от горизонта. Солнце светит на его лицо оранжевыми пятнами. — Он погиб в июле семьдесят третьего, во время бомбардировки Камбоджи. Стив наклоняется к нему, дотрагивается до военного жетона, чтобы разглядеть получше. Эдди разрешает. На жетоне указана фамилия Мансон, имя начинает с буквы «С», дальше идёт номер социального обеспечения, группа крови, резус фактор и вероисповедание. — С — это? — Сэм, — отвечает Эдди. — Сэм Мансон. Военный летчик. — Это же так круто! — восклицает Стив. — Твой отец был героем, он защищал нашу страну… Эдди хмурится, выплевывает траву изо рта. Стив вжимает голову в плечи, боясь, что сказал что-то не то. Эдди замечает это и смягчает взгляд, треплет друга по волосам. — Ничего крутого, Стиви, — серьёзно говорит он. — Брать в руки оружие и убивать людей — это не круто. — Но он же убивал врагов, — не понимает Стив. Эдди вздыхает. — Во время той бомбардировки погибло больше двухсот тысяч человек, — четко объясняет он. — Больше миллиона осталось бездомными, а у них тоже есть свои семьи — мамы, папы, дети, братья и сестры. Представляешь? Какая к черту разница, кто там враги, а кто нет? Стив хмурится, повторяя слова друга в своей голове. Что значит — какая разница? По телевизору говорят, что их армия защищает страны, которые не могут сделать это самостоятельно. Значит, они — герои. Но, ведь люди умирают с обеих сторон... Стив ощущает странную тяжесть в животе, как будто здесь есть что-то неправильное. Но как же мама Эдди? Она ведь медсестра! И тоже военная, она спасает людей. Тогда она — герой? Или тоже враг, потому что поддерживает армию? А кто вообще хороший? Чья сторона права? — Не грузись ты так, — Эдди усмехается, приобнимает его за плечо. — Вырастешь —поймёшь. — Ты старше всего на год, — бурчит Стив. — Эдди… А сколько тебе было, когда отец погиб? Получается, лет семь? — Ага, — он кивает. — Мы с мамой жили вдвоём, но ей было тяжело… Она очень любила папу. Прям какая-то сумасшедшая любовь, это надо было видеть, клянусь, чувак. Он каждый день покупал ей цветы, букеты ромашек, а из командировок привозил всякую хрень, типа… Фарфоровые сервизы, чайники, скатерти. Чашки. Мама очень любит безделушки для интерьера. — Моя тоже, — Стив закатывает глаза, вспоминая, как на днях мама зашла в его комнату и предложила переклеить обои на что-нибудь новенькое, современное, типа скандинавской клетки. — Твоя мама, выходит, уехала, чтобы помогать раненым? Из-за твоего отца? Эдди пожимает плечами. Отвечать не хочет. Может быть, думает Стив, он и сам не знает. Солнце садится, окрашивая небо в розовый. Мальчик-пастух валяется на стоге сена, его собака, устав от беготни, дремлет рядом. Эдди снова хмурится, выглядит так, будто ему больно. Стив засовывает руку в карман, достаёт оттуда упаковку пластырей. — Эй! — вскрикивает Эдди, хватаясь за свой лоб. — Ты чего? Он нащупывает пальцами, прямо на складке между бровей, круглый маленький пластырь. Отрывает его, тот оказывается с рисунками, мультяшный и яркий. С Гарфилдом. Эдди тихо смеётся, наконец, снова улыбается. — Чтобы голова не болела, — говорит Стив, улыбаясь в ответ. — Не грузись! На небе появляются большие облака, они понемногу темнеют, скоро превратятся в тучи. Наконец-то будет дождь. И дышать снова станет легче. Стив вдыхает полной грудью, смотрит вниз, на свои носки — уже не белые, перепачканы грязью, травой, даже клубничным соком. Он ухмыляется, представляя, как сильно будет ругаться мама…