You Give Love a Bad Name

Полтора года назад.

Вдох. Выдох. Неизвестность. Страх. Боль. Открыв глаза, она не понимала, где находится. Который час. Который день. Надоедливый писк аппарата сбивал с толку, не позволяя сосредоточиться и наводил ужас ещё больше. Голова неистово болела. Но одно она знала наверняка: её имя Тодороки Шото и она Про-герой. Тело ломило от боли. Казалось, она не чувствовала своих ног. Левая рука болезненно зудела, но не было сил даже двинуть пальцем. Мутным взглядом она увидела двух медсестёр, которые быстро ходили вокруг неё. Одна наклонилась и что-то произнесла, но Шото ни слова не разобрала. Только смотрела как губы говорящего двигались. Веки тяжелели. Хотелось спать. Когда в следующий момент Тодороки открыла глаза, она не знала, сколько времени спала. Может десять минут, может час, может сутки. На этот раз она отчётливо слышала голоса вокруг себя. Но что это за язык? Она его где-то слышала. Точно, это же немецкий, а она находится в Германии. Как же сложно было соображать. Её словно сильными наркотиками накачали. — ФрауТодороки, с возвращением, — медленно заговорил врач, и Шото подняла на него глаза. — Меня зовут Доктор Мюллер. Я ваш лечащий врач. Вы в Университетской клинике им. Гёте. Вы помните, что произошло с вами? Она открыла была рот, чтобы ответить, но из-за маски на лице выходило глухо. Поэтому она отрицательно мотнула головой, ведь правда ничего не помнила. — Ничего страшного, память постепенно восстановится. В здании, где вы работали, произошёл взрыв. Вы упали с большой высоты на крышу припаркованной машины. Произошедшее постепенно начало складываться перед глазами Шото. Она вспомнила, как ей позвонили со срочным вызовом. Хоть была не её смена, она всё равно помчалась. На цокольном этаже бизнес-центра что-то взрывалось. По предварительной информации, была утечка газа. Шото помогала эвакуировать работников, что задержались допоздна. Она уже завершала осмотр десятого этажа, как услышала звонкий удар по трубам. Звук привёл в архивное помещение. Посреди завалов по батарее каблуком стучала молодая девушка. Она была вся в бетонной крошке, крови и ранена: при взрыве на неё рухнули тяжелые коробки и шкаф. Тодороки подбежала к ней и заметила, как нога девушки полностью осталась зажата между металлическим шкафом и полом. Про-герою стоило титанических усилий, чтобы в кратчайшие сроки спасти девушку. Она не приняла попытку расплавить металл, так как в воздухе мог быть газ. Одна искра – и всё здание взлетело бы на воздух ещё раз. Тодороки не прекращала говорить с девушкой ни на минуту. Отвлекала вопросами, рассказывала всякую чушь, что только приходила в голову. Так она узнала, что девушку зовут Эмма. Что она приехала из соседнего Вюрцбурга, потому что её повысили. Она юрист. А сегодня задержалась, чтобы завтра поспать подольше. А потом Эмма начала плакать. Говорила, что бросит с чертям эту работу, уедет колесить по Европе, как всегда мечтала. И всё, что оставалось Шото, – слушать и стараться спасти ей жизнь. У Шото получилось освободить Эмму из-под завалов. Они вместе шли к безопасному выходу, как в следующее мгновение прогремел новый взрыв. Пол под ними провалился. И дальше Тодороки ничего не помнила. — Ваш поверенный дал согласие на срочную операцию, пока вы были без сознания. “Кто мой поверенный? Какая операция? Сколько времени прошло?” — хотела спросить она, но вместо этого: — Как та девушка? — почему-то вырвалось у неё. Вид врача помрачнел, он отвёл взгляд и сказал: — Увы, я не знаю состояние пострадавших. Отдыхайте, Фрау Тодороки. Я ещё загляну к вам. И Шото осталась наедине со своими поедающими заживо мыслями. Но в голове ничего долго не задерживалось. Видимо, работа седативных средств, что щедро прописали после операции. Немецкая медицина, чтоб её. *** — У вас были множественные переломы левой бедренной кости и таза, в результате чего, были повреждены передняя подвздошная, бедренная и подколенные артерии, — монотонно сообщал доктор, показывая снимки КТ, а Шото уже начала паниковать. — Вы потеряли много крови, но мы вовремя остановили кровотечение и сделали переливание. Также во время падения произошло смещение поясничных и крестцовых позвонков, что привело к защемлению нервов пояснично-крестцового сплетения. А множественные подкожные гематомы, ушибы, ссадины пройдут через пару недель. Ну и вляпалась же ты, Тодороки Шото! Пока врач говорил, Шото нервно массировала левую ногу. Та была полностью перебинтована. Шото прописан постельный режим, по крайней мере, на несколько дней. Поэтому сейчас она развалилась на больничной койке и ненавидела себя за своё положение. — Каков курс реабилитации? — Шото подскочила на месте от грозного голоса Энджи Тодороки. — Хирургическим путём и с помощью причуды доктора Мюллера были восстановлены кости ноги и таза. Сейчас жизни вашей дочери ничего не угрожает, Герр Тодороки, — Шото начинала злиться: какого хрена обращаются к её отцу! И плевать, что он поверенный и первый контакт на случаи ЧП, пациент же она! — Но стоит ждать, пока не сойдёт послеоперационный отёк. Тогда мы узнаем, как поведёт себя нервное сплетение. Понимаете, Герр Тодороки, срок реабилитации зависит от многих факторов. У Энджи в ушах стояли наушники для синхронного перевода с немецкого на японский, как и у врача. А Шото такие не нужны были, она и без них всё понимала, поскольку жила в Германии уже пять лет. Но это без преувеличения первый раз, когда попала в больницу. До этого всё обходилось каретой скорой помощью или домом. Если загреметь в больницу, то по-крупному, верно? — Когда я смогу вернуться на работу? — встряла Шото. — Шото?.. — вскрикнул Энджи и повернулся к ней, словно только заметил, что в палате не один с врачом. — Шото, вы перенесли тяжёлую операцию, и поэтому трудно сказать, когда выйдете отсюда. Будь мы не в мире причуд, то вас навсегда парализовало бы. Так что давайте двигаться постепенно. Шото занервничала: неопределённый, даже расплывчатый, ответ на конкретный вопрос. И до неё дошло, что дела действительно плохи. — По мере выздоровления, вам пропишут курс физиотерапии. — Доктор, вы знаете, каково состояние Эммы? — она сглотнула. — Девушки, которую я почти что вытащила из здания? Мужчина поджал губы и нахмурился. Было заметно, как ему трудно подобрать нужные слова. Шото насторожилась, готовясь к худшему. — Мне очень жаль, но…она не выжила, — у Шото внутри всё рухнуло, в ушах зазвенело, похолодели руки и ноги. — Вы ни в чём не виноваты. Она умерла в машине скорой от жировой эмболии. — Нет, это неправда…вы не правы! — у Шото тряслись губы. — Если выжила я, то и она тоже. — Даже если скорая довезла её во время, то она всё равно умерла бы. Против жировой эмболии нет лекарств. Вы сделали всё, что могли, Шото. Не вините себя. — Я всё сделала правильно, а она умерла. С чего мне должно стать легче?! Где справедливость? — внезапный приступ физической боли остановил её. Невольно вырвался стон. — Шото, прекрати это, а то у тебя швы разойдуться, — противно завопил Энджи. Боль утраты смешалась с болью физической. И она уже не могла понять, что свербило больше: душа или тело. Хотелось кричать, плакать, остаться одной. Хотелось, чтобы всё происходящее было лишь кошмаром. Врач вышел из палаты на минуту и вернулся с шприцом чего-то. Один укол – и Шото спокойна, безучастна, пуста. — Ну вперёд, — время погодя, прошептала Шото и развела руки в сторону, как бы принимая удар. — Можешь начинать поносить меня на чём свет стоит. Назвать меня заурядной и бестолковой, потому что мне хватило ума не спасти жизнь и покалечиться самой. Что я херовый герой и что ты разочарован во мне… — Ты не представляешь, как я рад, что ты жива! — Тяжёлое тело рухнуло на кресло у её кровати. — Чего? — нахмурилась она. Шото никак не могла поверить, что перед ней сидел её отец. Огромных размеров высокий мужчина, который наводил страх и ужас на всю Японию, сейчас выглядел подавленным и грустным. Её рот открылся в удивлении, когда по его щекам покатились слёзы. — Когда мне сообщили о тебе, я вылетел первым же рейсом, чтобы успеть. Она присмотрелась. Он действительно выглядел уставшим и вымотанным: тёмные круги под глазами, что сильно контрастировали на фоне бледной кожи. Растрёпанные волосы, мятый свитер. Всего на секунду Шото стало его жаль. — Мы все теряем людей, — продолжал он. — Это отвратительная часть геройской работы. Не всех удаётся спасти. И нам всегда нужно находить силы, чтобы жить дальше. — У меня есть к тебе просьба, — она сменила тему. — Ни одна живая душа в Японии не должна знать, что со мной случилось. Даже в общих чертах. Для них с Тодороки Шото всё нормально. А с немцами я сама всё улажу. К тому же они тут чтят законы о неприкосновенности частной жизни. — Как ты себе это представляешь? — шмыгнув носом, спросил Энджи. Звучало бы серьёзно, если бы не сопливый нос. — Очень просто. Я и до этого не была медийной личностью. Максимум пара фотосессий за пять лет и несколько интервью, и то на бумаге. Так что моей пропажи не заметят. А работать я продолжу удалённо, займусь перекладыванием бумажек. — Но как мне?... — Ich weiß nicht, entscheide du das! — выпалила Шото, позабыв, какой языке до этого говорила. Тряхнув головой, она снова заговорила на японском: — Пораскинь мозгами сам! Тебе не впервой скрывать что-то большое от общественности. Я тебя всего однажды попросила об одолжении, и ты справился, признаю. Теперь выполни ещё одно: просто молчи. От тирады у неё начало ногу сводить в судороге. Тупая боль отдавала в поясницу и живот. Казалось, что внутренности сжимаются в тисках. Тодороки встал и сделал несколько широких шагов по крохотной палате. Он раздумывал над словами дочери, прикидывал варианты. Минут десять они пробыли в молчании. — Так уж и быть, выполню твою просьбу, — сквозь зубы сказал он и сложил руки на груди. — Тогда у меня тоже будет к тебе просьба. — Я не вернусь домой, — зло перебила его Шото. Ногу словно сотня мелких игл пронизывало насквозь. — Позволь мне оплатить твоё лечение и реабилитацию. — Да, страховка покроет не всё, но у меня достаточно денег на счетах. — Шото, я не сомневаюсь в твоих силах и знаю, что ты всё можешь сама. Это всего лишь деньги. Шото заметила крупные ветви сирени в вазе на столе. Это её любимые весенние цветы. Ещё маленькой девочкой она любила вдыхать невероятный запах, что всегда ассоциировался с тёплой весной и грядущим летом. Вспомнилось, как они с Нацуо даже посадили одно дерево сирени, когда переехали в новый дом. Шото кивнула головой, говорить ей было сложно. — Мне позвонить ему? Ведь он твой второй контакт на случай ЧП. — Нет. — Отрезала Шото. Она поникла плечами, опустила голову и прикрыла глаза. — Что я ему скажу? — Но позвонить всё же стоит. *** Тодороки довольно быстро шла на поправку. Через двое суток после операции, она уже могла двигать ногой, а ещё через неделю начала ходить. Походка мало была похожа на здоровую. Двигалась Шото не быстрее улитки, поэтому ей выдали трость, чтобы весь вес переносился на неё, а не на больную левую ногу. Она плелась по коридору после физотерапии. Каждую клеточку тела буквально ломило. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих, и это раздражало. Ей ни капли не лучше. У двери палаты Шото облокотившись о стену стоял мужчина. Руки засунув в карманы и опустив голову. Когда услышал приближающиеся шаги, он поднял взгляд и коротко поприветствовал: — Здравствуй, Шо. — Здравствуй, Майк. Его звали Майкл Келлер. Но два года отношений стёрли формальности, и для Шото он был просто Майк. Он обожал, как его имя звучало от неё. Иногда она дразнила его называя “СуперМайк”, так как сам являлся уважаемым профессиональным героем Германии. Это осталось лишь приятным воспоминанием. Мужчина выглядел точно так же, каким его запомнила Шото, когда уходила два месяца назад: светлые волосы с синими прядями всё так же блестели, голубые глаза и стиль “я у мамы рок-н-рольщик” в виде джинсовой куртки и потёртых штанов. Как будто виделись вчера. Хотя сложно забыть человека, с которым многое связано. Она подошла и остановилась напротив. — Нам нужно поговорить. — Да нужно, — он оттолкнулся от стены. Шото вытащила из кармана ключ-карту и открыла ею дверь. Впустила сначала его, затем вошла сама, включив свет. Карта осталась на прикроватной тумбе рядом с вазой с крупными алыми розами. — Как твои дела? — спросил Майк после того, как осмотрел палату девушки. За почти месяц пребывания в больнице, она успела отлично обустроиться, ибо находиться здесь ей предстоит долго. — Я в полном порядке как видишь. — Да в полном, а хромаешь ты потому, что косплеишь Доктора Хауса, — тонко подметил Майк, на что Шото сжала ручку трости. — Я тебе не за этим позвонила. Для нотаций и надменного оценивающего взгляда у меня папаша есть. Подпиши бумаги, что ты больше не мой поверенный контакт. Она указала свободной рукой на папку, что лежала на столике позади него. И ручка заодно рядом, ибо надеялась на быстрое разрешение встречи. — Шото, как ты не понимаешь, как всё серьёзно, — повысил тон Майк. — Ты получила тяжёлую травму, а я узнаю об этом по телефону через месяц. Меня же тоже можно понять. — Знала, что ты в отъезде… — Да я работаю по всей Европе, но это не значит, что связи у меня нет. И пускай мы больше не вместе, но ты не обязана проходить через всё это одна. — Если не заметил, я в больнице. Здесь полно людей, и уединение ещё поискать нужно. После операции за мной круглосуточно наблюдают. Прошло уже три недели с операции на левом бедре. Чувствительность полностью восстановилась, и Шото начала ходить. Но её беспокоила боль, что сопутствовала выздоровлению. Боль, от которой хотелось лезть на стены, выть волком. С ней она засыпала и просыпалась. Она в миг превратилась в неизменного спутника. Шото способна вынести всё, что угодно, но не постоянную физическую боль. Казалось, это не закончится никогда. Между ними воцарилась тишина, Шото воспользовалась, облизнула губы и продолжила: — Послушай, у меня сейчас творится в жизни полный кошмар. Я переживаю слишком много и сразу. И для ещё одного удара я просто не готова, — она отрицательно замотала головой. — Так что давай по-тихому разойдёмся. — Как это в твоём стиле: позвонить только после операции, и не за тем, чтобы попросить помощи или поддержки, а чтобы избавиться. — Келлер тяжело вздохнул и горько усмехнулся, словно убеждаясь в своих мыслях, а после добавил: — Не буду ничего подписывать, пока нормально не поговорим о наших отношениях, о нас. Ясно, другого шанса у меня не будет. — Уже нет нас. Зря я тебе позвонила, надо было почтой. — Тодороки медленно прошла к столику. — В Германии же всё работает через почту. — Ты так всегда! Когда тебя что-то не устраивает, ты либо бежишь, либо гонишь прочь. — Зато у тебя из крайности в крайности, — она не выдержала долгого стояния и опустилась в кресло. Трость поставила у стены. Похоже, грядёт долгий разговор. — Мы даже не попытались обсудить всё по-человечески. Ты сказала, что всё для тебя слишком и просто ушла. Майк снял джинсовку и бросил на второе кресло. Садиться он не собирался. Впрочем ничего для Тодороки нового: он всегда был как бы выше. На протяжении всего времени отношений она чувствовала, что Майк сдерживал её, подавлял. Словно было обычным делом не принимать её мнение в счёт. Наверное в его глазах она ребёнок, которого нужно наставлять, не позволить ушибиться и потеряться. А между ними разница в возрасте пять лет. По меркам Европы разница не большая, а вот по меркам Японии уже весомая, чтобы обращаться на “вы”. После переезда Тодороки напрочь позабыла о традиционных устоях Родины, но просить прощение за всё и поклоны, похоже, укоренились с концами. — Упрощенная версия правды, — в отличии от него, Шото была спокойна. — Ты загнал меня в угол и мне ничего не оставалось, кроме как сбежать. — Ну конечно, ведь больше нет вариантов. Она бросила взгляд на папку. Всего две подписи и больше ничего. Но это простота превратилась в истощающий разговор, который не понятно к чему шёл. В голове только и крутились мысли о бегстве. — Что тебе нужно? — вопрос сам напросился. — Хочешь своими словами заставить меня вернуться? — Хочу ответов, — ни секунды не думая, ответил Келлер. — Я не подпишу ничего, пока не услышу внятных ответов на вопросы, что мучают меня уже два месяца. — Хорошо, Майк, я отвечу на любой вопрос. Всё равно далеко я от тебя не уйду. Казалось, будто он молчал целые часы. Безмолвие между ними сводило Шото с ума, наводило ужаса. Тело отреагировало мгновенно: ногу свело в судороге от неудобной позы, и она поёрзала на месте. — Ты меня хоть любила? Первый вопрос – и сразу выбил воздух из лёгких. Сокрушительно. Учитожающе. Обезоруживающе. У Шото открылся рот в шоке. Любит же он напролом идти, даже в диалогах. — Если бы не любила, я бы с тобой два года не была. — Это не ответ. Ты переспала со мной от одиночества, а может, вообще со скуки, не знаю уже. Когда я пригласил тебя на свидание, ты отказывала мне, потому что тебе не нужны были отношения. Ты всегда держала меня на расстоянии. Тодороки больше не могла выносить, что Келлер стоит над её головой. Поэтому поднялась с места, поравнялась с ним. По спине и ноге прокатилась тупая боль, но она проглотила стон. — Отказала, потому что я себя знаю: стоит мне только открыться мужчине, как сразу растворяюсь в нём. — Даже будучи со мной ты продолжала быть одна. Отменяла наши поездки, которые я планировал, не отвечала на звонки и сообщения во время ссор, не оставалась у меня ночевать. А когда всё-таки переехала, то продолжала жить на две квартиры и не спешила полностью перевозить вещи. — Он замолчал, чтобы дух перевести. — Ты даже отказалась выйти за меня замуж. У Тодороки свело в животе. Словно она заново проживала отношения с ним. Один из множеств плюсов бегства, по мнению Шото, – отсутствие удушающих разговоров, которые предшествует этому. Не нужно отвечать на “Почему?”, “Зачем?”, “Как же так? Нам ведь так хорошо было вместе?”. Она просто собирает свои вещи и выходит за дверь. Тодороки не фанат долгих диалогов, но всё же она подпустила к себе Майкла. Настолько, что он переступил порог её дома. Настолько, что познакомился с её семьёй. Настолько, что собирался доверить ей свои руку и сердце. — Всё гораздо сложнее, — наконец сказала она, потупив взгляд в пол. — Так объясни мне. У нас вся ночь впереди. Я никуда не тороплюсь, а ты никуда не уйдёшь. — Я испугалась до жути, когда ты достал кольцо и опустился на одно колено. Я…просто не думала, что …всё зайдёт так далеко. — Далеко? — не веря своим ушам, переспросил Майкл. — Что плохого в том, чтобы жить с любимым человеком долго и счастливо? — Майк лихорадочно переводил взгляд с лица на тело Шото, чтобы найти ответ. — Не бывает долго и счастливо! — на лице Шото появились алые пятна злости. Она теряла терпение. — Мы не в грёбанном Диснее. Не бывает ответной любви. “Тогда что было между нами?” — ему не хватало духу задать вопрос. Келлер опешил и отступил на пару шагов, хлопая глазами. Не нашёлся с ответом. Шото тяжело дышала и боялась поднять глаза на бывшего парня. — Тогда скажи мне правду! — Какую правду? Внутри Тодороки закипал гнев, и лишь усилием воли она держала себя в руках, не активируя причуду. Головой она понимала, что им движут расстроенные чувства и он её ни в чём не обвиняет. Всего-то требует правды. Только вот никакой правды Шото не знала. — Ты меня любила хоть? — выкрикнул он. — Я не знаю! — и она заплакала, прикрыв ладонью рот. — Спасибо за правду, — голос звучал тише, с нотками грусти. Сжав челюсти, он вышел на балкон. На него обрушилась правда и ему стало больно находиться с ней в одном помещении. Он положил руки на перила балкона и усердно заставлял себя увидеть что-то в тёмном пейзаже. Слабый вечерний ветер трепал его волосы. За спиной открылась дверь. По правую сторону появилась Шото. — Я не мог разобраться, что я сделал не так, — словно сам с собой откровенно начал он. — По сотне раз снова и снова переосмысливал наши отношения, вспоминал твой уход. Думал, что чересчур давил на тебя, ведь ты с трудом согласилась пойти со мной на первое свидание, а я тебе замуж выйти предлагаю. Хотя, не скрою, я был бы до безумия счастлив, ответь ты “да”. Но раз уж ты никогда меня не любила, то… — Это не правда, — встряла она и он обернулся. — Я не понимаю, почему так сказала. Я любила тебя, по-своему. Коряво, ломано. В стиле Шото Тодороки, но я любила. Видимо недостаточно сильно. Не так, как правильно. Он приподнял брови и ждал продолжения. С её подбородка капали слёзы. — Я искренне не хотела причинять тебе боли, поэтому просто ушла. Ты прав в том, что я решила избавить тебя от лишнего…от себя самой. Ещё до нашей встречи у меня были крупные проблемы с доверием, со временем они стали только усугубляться, — Шото горько усмехнулась. — Мне двадцать три года, а я не могу понять, как меня можно любить просто так, заботиться обо мне, хотеть быть со мной, когда всегда будет кто-то получше. — С чего ты это?.. — он осёкся, когда увидел её поднятую руку. — Я долго отказывала тебе вначале, потому что не могла поверить, как такой красавчик заметил меня. Мол я же ничего не сделала, чтобы привлечь. Сводила себя паранойей, что это часть пари или ещё какой-нибудь хрени на спор, но ты не отступал, и я сдалась, — она подняла на него глаза полные слёз. — Майк, ты замечательный. Ты показал, что меня могут увидеть другие. Что я чего-то стою и что ради меня могут пойти на многое. Ты первый мужчина в моей жизни, который хоть что-то сделал для меня. Кажется, с тобой я узнала, каково быть девушкой. — Шото накрыла его руку своей и сжала. — Ты достоин большего, чем сломанная я, которая тянет тебя вниз. Ошеломлённый он смотрел на неё. На один жуткий миг Шото показалось, что он заговорит. Ведь ей больше нечего было сказать. Но Майк положил свободную руку ей на щеку, коротко провёл большим пальцем и притянул к себе. Шото поддалась, прижалась к нему и обняла за талию. Нахлынули воспоминания того, как после особо тяжёлых миссий они подолгу лежали в постели в обнимку. Без слов. Только прикосновения. Только присутствие. Шото будет скучать по этому. — Мне очень жаль, что я с тобой нормально не попрощалась. Тодороки больше всего не хотела оставаться наедине с собой, особенно после того, как вывернула душу наизнанку. Она понимала, что стоило ему уйти, как голову тут же атакуют мысли о бесцельности происходящего, о нескончаемой боли и о том, как она не спасла чужую жизнь. Ей бы радоваться, что сама осталась жива, но едва ли она считала свою жизнь подарком. Череда лишений, страданий и картин чистейшего ужаса с мимолётными эпизодами искренней дружбы, товарищества и любви. — Я могу доверить тебе секрет? — робко спросила Шото, убирая волосы за ухо. — Раньше ты могла доверить мне всё. Ещё одна правда. Тодороки поведала ему о своей семье. О брате в тюрьме, об отце, о войне семь лет назад. Но она так и не смогла доверить ему правду, почему уехала из родной страны в полную неизвестность. И почему одиночество ей ценнее. — Никому не рассказывай о моей травме и о том, что я в больнице. Не хочу, чтобы слухи поползли. Майкл пораженно посмотрел в её глаза. Ни эти слова он жаждал услышать. но это же Шото, так что большего он вряд ли добьётся. Правильнее будет сказать, что он никогда не знал, что творится в её голове. — Хорошо, даю слово: я никому не скажу, — он для убедительности кивнул. — Значит это всё? Мы расстаёмся? — Да, мы расстаёмся, — подтвердила Шото. Келлер потянулся к ней и, склонившись, коротко поцеловал её. — Последний поцелуй, — прошептал он и попытался отстраниться, но Шото не позволила, крепко вцепившись в футболку на спине. — Последний поцелуй, — тихо повторяла она между беспорядочными мазками губ, что он оставлял на её лице и шее. Келлер с лёгкостью приподнял Тодороки, та обвила его ногами, и он понёс её в кровать. Вместе они упали на мягкую постель. Она вцепилась в волосы Майка, теряя голову от прикосновений. Его горячие руки гладили её грудь, живот и спину, проходясь по татуировкам. Шото напряглась, когда он перешёл на шрамы на бёдрах. Но его поцелуи успокаивали её, сообщали, что всё хорошо и не чего стыдиться. И она поверила. В ту ночь Тодороки не было холодно. Проснулась Шото от тихого стука в дверь. Открыла медсестра, которая каждое утро приходила осматривать Шото и снимать её показатели. В руках она держала букет свежих цветов. На этот раз жёлтые розы. Она поздоровалась и, увидев пациентку в деликатном положении, стушевалась, отвернулась и стала менять цветы в вазе. Тодороки подтянула одеяло до самого подбородка. На пол что-то шлепнулось. Судя по звуку, что-то плоское. Она села, увидела ту самую папку и потянулась за ней, чтобы поднять. Внутри на первой же странице напротив цветных стикеров стояло две подписи.