as good as i can be

Игла жужжит, издевательски припоминая ей детство и походы к зубному. Крисси ненавидит зубных; ненавидит эти их дурацкие, жуткие, противные жужжалки и всё, что хотя бы отдалённо о них напоминает. Но для этой конкретной машинке приходится сделать исключение. Она не чувствует принуждения к делу, как когда мама шикала на неё «Кристина, хватит ныть, не позорь меня перед врачом!» и заставляла терпеть, пока маленькая Крисси корчилась и пускала сопли в кресле в кабинете дантиста. В этот раз жужжание прекратится немедленно, едва она попросит. Но Крисси не просит — она же обещала. Она зачинщица, она ведь это и предложила, значит — ей и справляться. Но всё равно страшно. И больно! — Эдди, это больно! — она не сдерживается: звучит старой версией себя, капризной соплячкой с просверленным зубом и сморщенным в напряжении лбом, и было бы стыдно, не занимай её мысли это жгущее кожу жужжание внизу. Их спальня сейчас — тату-салон с наивысшим качеством обслуживания, безоговорочной санитарией и максимальным комфортом: полотенца, салфетки, антисептики, хороший свет и любимый человек рядом, в общем, всё, чего сам Эдди в свои первые татуировки был лишён, но на чём настоял, когда Крисси попросила его набить ей какой-нибудь рисунок. Не из глупого чувства бунтарства, хотя и оно проросло по мере подготовки к процессу; просто она хотела, чтобы Эдди оставался у неё как можно ближе. Под кожей. Она никогда не забудет тот благодарный блеск в его глазах, когда она сказала ему об этом. Будто просьбой о татуировке, которую придумает и сделает ей он, Крисси одарила его звездой с неба. И как суперответственно он подошёл к делу, выдоив максимум из их маленького, совсем не походящего на мастерскую татуировок жилища. С трепетом, с радостью, с мыслью «это - одна из самых важных миссий в моей жизни». — Я понимаю, родная, но потом станет легче, — успокаивает Эдди и тут же хмыкает. — Знаешь, это почти как при потере… — Остановись прямо сейчас! Такая глупая шутка! Он улыбается шире, бросая на неё озорной и любящий взгляд из-под спутанной челки. — Ладно, прости. Потерпи ещё немного, хорошо? Ещё пару минут и готово, обещаю. Крисси делает глубокий вдох, прикрывает глаза и кивает. Его умные руки орудуют тату-машинкой на её теле ювелирно и в то же время довольно шустро, — Эдди не врёт, стоит опустить глаза на бедро, где кожа ныне красная и припухшая, Крисси с облегчением видит почти готовый чернильный рисунок. Кончик иголки делает больно, пускает сукровицу, но кто-то из мудрых мира сего ведь сказал, что из крови и боли рождается… Прекрасное. Завитки стебля, волны лепестков лилии, причудливо переходящие в грубую сеть цепей — оплетают буквы C, E и букву M, служащую основой и центром небольшой, но детализированной композиции. Крисси поражена увиденным, честно говоря. Если бы Эдди не избрал делом жизни музыку, она уверена, он бы стал шикарным художником. — Это… — Довольно банально, я знаю. Но ты настояла на цветке, а я с ними в не самых близких отношениях. Вот были бы у него хотя бы зубы… — Нет, ничего банального, — она качает головой. — Это очень красиво, Эдди. Невероятно. У тебя волшебные руки… — он опять ухмыляется. — И даже не вздумай ещё раз всё опошлить. — Тяжело удержаться, но ради твоей красивой разукрашенной ножки стóит, — Эдди высовывает кончик языка, продолжая усердно выводить узоры на её нежной коже. Каждый укол жжётся, он бережно прикладывает марлю, стирая кровь и лишние чернила, продолжает, упорно и суперосторожно. С таким благоговением разве что Пигмалион вырезал Галатею. И это так странно — чувствовать любовь и обожание от него и к нему сейчас, пока на глаза наворачиваются слёзы застарелой детской боли. Крисси скусывает кожицу с губы, царапая одеяло под собой. Она терпит. Она не должна и не обязана, но она будет. Потому что хочет. Потому что эта татуировка, их инициалы, его, её имена и их общая фамилия, больше, чем жажда доказать себе, что она не трусиха. Этот цветок, обнятый металлической цепочкой, — безмолвное признание. Ей больше не страшно, и вряд ли она когда-либо предположила бы, что боль может вызывать столь блаженное спокойствие. Когда всё заканчивается, Эдди обрабатывает её ногу и смотрит на плоды своей работы. На его губах расплывается гордая улыбка, он лепит поцелуй чуть ниже опухшей зоны. — Вот и всё, принцесса. Ты настоящий боец. Пару дней ухода и будешь как новенькая. Только теперь с дополнительным аксессуаром. Она рассматривает рисунок. Хочет коснуться, но на полпути пальцы замирают в воздухе и вместо бедра касается щеки сидящего подле её ног Эдди. Он перехватывает её за запястье и ластится, как щенок, ожидающий похвалы. — Спасибо, милый. Мне правда очень, очень нравится. — Я рад, — сияет улыбкой Эдди. — Тебе идёт, между прочим. Выглядишь как самая дикая дамочка в городе. Теперь вместо меня будешь держать в страхе всех соседских старушек и их дерьмовых крошечных собачонок, а? Крисси отвечает робким хихиканьем и разглядывает повнимательнее. — А почему между C и E такой промежуток? Ты что-то не дорисовал? — А, это… Я, м-м, оставил место… На случай, если захочешь добавить в будущем, эм… — Эдди тушуется, на его щеки внезапно проливается румянец, а взгляд уходит вниз, к неловко перебирающим инструменты рукам. — Для ещё одного. Имени. Крисси слушает в тишине быстрый стук собственного сердца, обдумывая его слова — предложение, — и без слов притягивает его лицо к своему, чтобы поцеловать солëными от слез губами. Но уже не от боли.