Curst Lover

       Чернеющая мгла ночного неба сковала незатейливый пейзаж маленького городского сквера с единственным мерцающим то и дело фонарем в центре, что был призван освещать величественный монумент давно почившего вождя. Молодой человек в длинном темном пальто, чрезмерно легком для стоявшего уже как неделю двадцатиградусного мороза, сидел на скамейке чуть поодаль и, ощутимо подрагивая, перебирал раскрасневшимися пальцами левой руки снег. Правая удерживала тлеющую сигарету. Витиеватый сизый дым то и дело соприкасался с черными растрепанными волосами, пропитывая их своим запахом. Мимо сновали редкие прохожие, и сумеречную тишину, в дополнение к отголоскам автомобильной дороги, то и дело нарушал ненавязчивый скрип от соприкосновения сапог с протоптанными снежными дорожками.        Молодому человеку 27 лет, под его глазами мешками залегла усталость, а он сидит, аки школьник, морозя свой тощий зад в осеннем пальто и мечтая лишь об одном — заболеть в срочном порядке. Впрочем, корить себя за глупое, детское, не свойственное ему совершенно поведение он будет позже, а сейчас нужно решать проблему. Ведь если бы кто-то чрезмерно любопытный вдруг задумал поинтересоваться причиной его странного поведения, парень скорее изобразил бы эпилептический припадок или прикинулся душевнобольным, чем раскрыл истинное положение дел.        Провожая взглядом силуэт очередного собачника в пуховике, Достоевский подавился смешком от абсурдности собственных мыслей: ему в голову пришла замечательная идея поесть снега. Повинуясь странному порыву, он сгреб небольшую кучку прямо со скамейки, на которой сидел, слепил негнущимися красными пальцами снежок полукруглой формы, зажмурился и поднес фигуру ко рту.        Забвение длилось недолго, и Федя, нелитературно выругавшись про себя, бросил все, резко подорвался и побежал домой, что со стороны смотрелось весьма забавно, ведь продрог он абсолютно насквозь, и пребывавшие в длительном напряжении мышцы теперь сводило от резкой боли при каждом сокращении. Ебучий случай. Как же он докатился до такой жизни?        Уже в теплой уютной квартире онемевшие конечности постепенно отходили под непрерывным потоком теплой воды, весь процесс сопровождался крайне неприятным жжением. Внутренний же холод помогли прогнать несколько чашек крепкого чая, выпитых подряд — без лимона, потому что если по итогу парень так и не заболеет, а все его мучения окажутся напрасными, он точно повесится на гирлянде от досады.        Ближе к полуночи хладным трупом падая на кровать лицом аккурат в подушку, Достоевский тихо простонал что-то бессвязное, сжимая тонкими пальцами мягкие простыни: призрачные и подернутые мутной пеленой легкого алкогольного опьянения воспоминания овладели ослабленным физическими нагрузками сознанием.        В сентябре этого года их небольшому, но динамично развивающемуся филиалу крупной международной компании исполнилось 5 лет — так себе юбилей, однако праздновали, словно все 50, с торжественным приемом целой делегации из японского головного офиса, арендой внушительного кусочка туристической базы с коттеджами в области, взаимным обменом национальными традициями (которые, почему-то, все как одна касались исключительно распития чего покрепче) и, как следствие, максимально неформальными активностями. Парень с легкой улыбкой на лице вспоминает, как его иностранный коллега по имени Осаму, с которым довольно часто приходилось взаимодействовать по рабочим и, как-то само собой так вышло, не только, вопросам, на ломаном русском поэтично излагал признания в любви какому-то невысокому рыжему пареньку, изрядно покрасневшему не то от смущения, не то от раздражения. Помогала ему в составлении текста и латинской транскрипции уже причина не то смущения, не то раздражения самого Феди по имени Коля Гоголь, сверкая белоснежной улыбкой и отчего-то совсем не пьяным взглядом на радость всем собравшимся.        О том, как часом позже он застал своего иностранного друга, не потрудившегося даже запереть дверь спальни одного из гостевых домов, в весьма пикантной позе с этим самым парнем, Федя предпочитал не вспоминать. О том, как он, повинуясь вот вообще неизвестно какой мистической силе — происки дьявола, не иначе — самолично поймал светловолосого улыбчивого коллегу в темном коридоре и утащил в смазанный, пьяный, но полный страсти поцелуй, после чего позорно сбежал, тем более не хотел вспоминать.        Он ведь даже не извинился после, не потрудился объясниться, просто начал всячески избегать коллегу, а тот своим поведением только и делал, что подливал масла в огонь. Постоянно вылавливал парня то у туалета, то у микроволновки, будто специально ждал, и весьма недвусмысленно флиртовал.        И Федя вот вроде даже не был ни дураком, ни робкой школьницей, а найти в себе силы и нормально поговорить не мог, хотя прекрасно осознавал, что именно этого на самом деле и добивается друг своим провокационным поведением. Терялся, сбивался с мысли и демонстрировал цветом своего лица все стадии жизненного цикла помидорки.        Нет, идти на новогодний корпоратив завтра ему никак нельзя. Явиться в офис, поздравить коллег, самому принять поздравления и закусить мандаринкой — это пожалуйста, но давать Николаю еще хоть один дополнительный повод над ним поиздеваться тот принципиально отказывался.        И вот, казалось бы, просто откажись от участия, сошлись на семейные обстоятельства или банальное желание отоспаться, но если бы все было так просто. Его коллеги, все без исключения, как на подбор, самые настоящие булочки с корицей: заботливые, участливые и, вообще-то, довольно одинокие, поэтому так или иначе друг друга по-семейному поддерживающие и оберегающие. И Федор знал, что без уважительной причины они, во главе с не в меру жизнелюбивым и активным Николаем из отдела продаж, затащат его туда силой. В особенности, если почувствуют в его поведении хоть сколько-нибудь превышающий привычный допустимый уровень шлейф меланхолии. А еще он знал, что обыкновенный кашель с насморком или его имитация делу не помогут, ибо он так и так ходит с этими симптомами с сентября по май благодаря не самому крепкому иммунитету, хоть и ездит на работу на машине, а походам по магазинам предпочитает доставку.        Достоевский перевернулся на спину и откинул отросшую челку с глаз, скорбно нахмурил брови и позволил отчаянию распространиться в каждой клеточке худого тела — здоров, как чертов огурец, даже нос не заложен по обыкновению, хотя с назальными каплями парень не расставался класса эдак с седьмого. Достал из кармана почти севший на морозе телефон и увидел 23 новых сообщения в рабочем чате — это Коля совершил свою ежевечернюю рассылку мемов про работу.        В очередной раз позволив себе несколько нецензурных слов, он поставил телефон на зарядку и принялся всеми силами гнать от себя мысли о том несчастном поцелуе. Не вышло. Воображение рисовало все новые и новые образы: Колино раскрасневшееся лицо, обрамленное светлыми растрепанными прядями, его томный голос, обязательно шепчущий какую-нибудь двусмысленную пошлость, невероятно горячие ловкие руки, дарящие нежные прикосновения, а после грубо сжимающие и… И у Феди стоит колом, и он почти готов заплакать.        Напряженная рука сама потянулась к члену, большой палец мягко обвел головку, спускаясь ниже, размазал предэякулят по поверхности ствола. Плотно зажмурившись, Достоевский помог себе снять напряжение, до выступающих поверх молочной кожи капелек крови закусывая костяшки пальцев, несколько раз прошептал заветное имя словно мантру.        — Блядство!        Утро встретило его все той же небесной чернотой да валящимися с нее без конца хлопьями мокрого снега. Понимая, что отмазаться от грядущего празднества у него с высокой долей вероятности не выйдет, Достоевский предусмотрительно оставил машину возле дома и отправился в офис на такси. Чай не согревал совершенно, а тело бил озноб, что было неудивительно, учитывая его вечерний досуг.        В ожидании важного созвона с зарубежным руководством Федя бессмысленно пялился в монитор, старательно делая вид, что перепроверяет какие-то цифры в отчетах, с завидной регулярностью попивал чай из кружки с принтом мемного паука (их закупил Коля, причем на всех) и ковырял многочисленные ранки на пальцах, которые уже не просто слегка кровоточили, а откровенно истекали кровью.        И повышению нервозности способствовало отнюдь не важное совещание. Ведь в рабочем плане этот год, несмотря на внешнеэкономические трудности, они прошли очень даже хорошо: перевыполнили план продаж, успешно внедрили новое программное обеспечение, закупили корпоративные кружки и обзавелись всего одним проблемным клиентом. Да и начальство свое Федя тоже знал, поэтому, учитывая разницу в часовых поясах, ему несложно было догадаться, в насколько трезвом состоянии будет пребывать человек по ту сторону монитора и насколько внимательно он будет относиться к озвучиваемым цифрам.        А вот собственное физическое состояние вызывало беспокойство. Неужели все-таки заболел? Погруженный в свои мысли, он не сразу расслышал приглушенный звук шагов из-за угла.        — Федя, еб твою мать, — раздалось сравнительно тихое восклицание, — Я тебе эти технические карты на согласование принес, а ты их кровью залил.        — Черт, Ваня, прости, пожалуйста, — великим усилием воли Достоевский возвратился в реальность.        — Сканируй так. Заказчику скажу, что разработчики устроили дуэль за право реализации его проекта, так он им понравился, — светлая макушка резко и бесцеремонно вынырнула из-за другого угла, сразу же оказываясь непозволительно близко. У Феди заныло под ребром, — У меня есть пластырь. Хотя, думаю, этого не хватит. Ваня, неси скотч! Канцелярский и бутылочный. Будем ампутировать.        Коля широко улыбался, явно очень довольный собой, а Достоевский буквально забыл как дышать, прожигая невидящим взглядом чужую руку, что так беззаботно удерживала его собственную. Кажется, он опять краснеет. Нужно собраться.        — Ты закончил представление? — сдержанное безразличие Феди выглядит почти искренним. Внутри него горит пожар, и разобраться в эмоциях крайне сложно, но он концентрируется на одной единственной и вроде даже справляется с неконтролируемой стихией.        Коля, кажется, собирался что-то ответить, но очередной глупости не суждено было сорваться с его уст, потому как на ноутбуке Федора раздался звук входящего видеовызова. Махнув окровавленной рукой для изгнания коллег, парень ответил на звонок. Разговор сразу же принял достаточно непринужденную форму, Достоевский по порядку излагал численные показатели, запомненные с первого раза, и давал им краткую оценочную характеристику.        Ничего не предвещало беды, пока Коля, Сатана его побери, ибо черт не возьмет, не решил провести все таки кустарную обработку его настрадавшихся рук. Шикнул, призывая сохранять тишину и спокойствие, выудил откуда-то пузырек с йодом, ватную палочку и салфетки, что в его умелых руках обращались не иначе как в пыточные инструменты, и растянул импровизированную экзекуцию до конца собрания. И что прикажете с ним делать?        — Блядь, Коля! — по завершении важного разговора, Федя наконец позволил себе полноценно выдохнуть и по-настоящему разозлиться. Пожар разгорелся с новой силой, а все неопознанные доселе чувства и ощущения легко обратились праведным гневом, — Я тебе эту палочку сейчас знаешь куда засуну?        Пустив сдержанный смешок, Гоголь, кажется, заулыбался еще шире. Смерив оценивающим взглядом инструмент, он ткнул в него пальцем и вопрошающе изогнул бровь, а после резко приблизился к лицу оппонента, выдыхая почти что в самые губы:        — Так себе угроза, знаешь ли. Есть что получше?        Федя резко подался назад, откатываясь на стуле. Разумеется, подобные выходки его коллега проворачивал не впервые. Но к этому просто невозможно было привыкнуть. Схватив со стола ноутбук и чашку, он спешно ретировался в кабинет руководителя филиала и благоразумно рассудил до конца дня поработать отсюда. Сам руководитель предпочитал работать в чулане. На самом деле, он там просто спал или слушал музыку, но его коллег, в том числе взявшего на себя большую часть его рабочих обязанностей Федора, все устраивало.        Не успел Достоевский как следует расположиться на новом рабочем месте, как в дверь постучали 8 раз.        — Осьминог, подумал Штирлиц, — по ту сторону раздался сдержанный смех. Федя закатил глаза и стукнул заботливо обмотанным разноцветными пластырями кулаком по столу.        — Коля, иди нахуй, — вышло достаточно обреченно, придать голосу былую сердитость в этот раз не вышло.        Гоголь, кажется, уловил нотку печали в сказанной фразе и тоже поспешил сменить интонацию на более серьезную.        — Я, вообще-то, к тебе по делу заходил. Откроешь? С меня чай! С лимончиком.        Достоевский присел на краешек офисного кресла и задумался. Разумеется, Коля никуда не уйдет. В горле скреблись голодные злые кошки, поэтому предложение чая, да еще и с лимоном, звучало крайне заманчиво. Пару секунд потерев переносицу сполна настрадавшимися за сегодня пальцами, парень пополз открывать дверь.        — Ни за что не угадаешь, что произошло. Правильный ответ: Олег прислал правки, — вот так всегда: сморозил хуйню и стоит улыбается, — Расслабься. Разумеется, я его послал и завернул на после праздников.        Николай вскинул руки в примирительном жесте, продолжая транслировать добродушную улыбку, и отправился готовить чай в один из углов кабинета.        — Тц, чуть не испортил мне и без того отсутствующее настроение. Гореть вам с Олегом в одном аду. А почему ты ходишь и всех достаешь, а не ездишь поздравлять клиентов? — Федор благоразумно рассудил, что надо срочно перевести тему. Сейчас он завалит коллегу кучей рабочих вопросов, тот поникнет и отстанет.        — Так а Сигма нам на что? Он сейчас подарки развезет, а потом закупит продукты по спискам и… — договорить ему не дали, ведь Достоевский имел дурацкую привычку перебивать.        — Коля, он ассистент руководителя, а не твой личный раб. Ты не можешь спихивать на него свою работу. Подожди, какие продукты?        Лукавая улыбка и не сходила со светлого лица, однако в голубых глазах напротив однозначно пролетела очередная искорка.        — В этом году отмечаем в офисе. Ваня сказал, что ты приболел, и я решил отменить выезд. Тем более, в сентябре собирались. А на сэкономленные деньги заказал нам кофемашину и вторую микроволновку. Если повезет, доставят сегодня.        Федя недвусмысленно чертыхнулся, про себя отмечая, что ругани в его, как правило, довольно литературном лексиконе стало многовато, и виной тому вот это вот светловолосое недоразумение.        — Я и не собирался никуда ехать. Заебался и хочу отдыхать дома, — парень сам удивился тому, насколько неубедительно и неуверенно прозвучал его голос. На Коле был серый свитер с оленями с закатанными по локоть рукавами, серые штаны в серую полоску и ленточка серебристой мишуры, обмотанная вокруг шеи. Именно сейчас, когда тот занят приготовлением чая, Достоевский мог позволить себе сполна насмотреться на это чудо природы. Закусить губу, опять таки, до крови, и мысленно обронить ряд витиеватых матерных ругательств.        Гоголь усмехнулся:        — Я уговорил прийти Брэма. Думаешь, с тобой не справлюсь?        Прикрыв глаза, Федя чуть резче, чем планировал изначально, откинулся на спинку кресла и начал демонстративно разминать костлявое запястье.        — А смысл? Он наверняка выпьет бокал шампанского и уйдет спать в чулан. Если мы про него забудем, просидит тут до весны.        Коля задумался. Или сделал вид. Кабинет наполнился запахом цитруса, и вскоре подле руки Достоевского материализовалась кружка с горячим чаем. Гоголь облокотился на краешек стола, пристально глядя на не знающего куда себя деть коллегу.        — Знаешь, раз планов на вечер у тебя нет, я могу передать Олегу, чтобы ждал макет сегодня? — не улыбка, а самый настоящий хищный оскал изувечил наигранно доброжелательное доселе лицо.        В ответ на эту театральную демонстрацию и без того не в меру мрачный Федор обратился чудовищной антропоморфной тенью, пристально глядя исподлобья темнеющими глазами прямо в душу. Любой другой на месте Николая наверняка тотчас бы пропищал что-то похожее на извинения и поспешил скрыться в чулане, но этого таким не возьмешь. У Коли нет души.        — Ты этого не сделаешь, — Федя почти что рычал.        — Почему это?        — Потому что это было бы ужасно нетактично с твоей стороны. Впрочем, как и эта попытка шантажа. Мне неприятно.        В ту же секунду Коля демонстративно сник, его взгляд устремился в пол, а нос причудливо дернулся. Гоголь весьма успешно делал вид, что что-то усиленно обдумывает, но, на взгляд Достоевского, слегка перетянул с паузой.        — Ты прав, прости, — парень оттолкнулся от стола. Замахнувшись для очередной жестикуляции, невесомо провел указательным пальцем по тыльной стороне ладони коллеги, отчего у Федора перехватило дыхание и, кажется, замерло сердце, — Тогда позволь мне загладить вину и сегодня вечером преподнести тебе особенный подарок. Правильный ответ: да, хорошо, разумеется.        — Привык действовать наверняка, да? Все равно ведь не отстанешь? — Федор вздохнул, вновь взяв под контроль по-дурацки реагирующее на этого надоедливого шалопая тело. Он всем своим видом изобразил высшую степень смирения и сложил руки в замок под столом от греха подальше, — Ладно, я останусь. Но, если почувствую себя нехорошо, сразу поеду домой.        — Вот и чудненько. Собираемся в холле в 6.        Проводив надоедливого коллегу за дверь и предприняв очередную попытку взяться за работу, Достоевский довольно быстро смирился со своей неработоспособностью и вновь погрузился в пелену навязчивых мыслей. Он детально проанализировал все возможные и невозможные вероятности исходов сегодняшнего вечера, горестно осознал, что не оставил себе ни единого шанса на отступление, и выхода у него, собственно, всего два: в окно и на член к Коле. И от понимания того, как предательски сжимается низ живота при мысли о втором, еще сильнее хочется совершить первое.        Вечер протекал плавно. Гоголь будто растворился в немногочисленной толпе празднующих коллег, подогревая кружащее в воздухе веселье своим театральным поведением и почти даже уместными шутками. Федя неторопливо потягивал сваренный Сигмой намедни в микроволновке глинтвейн и выглядел в сравнении с собой повседневным довольно расслабленным. Алкоголь в крови явно способствовал снижению тревожности, однако отсутствие привычного внимания со стороны светловолосого коллеги вызывало смешанные чувства. Николай подготовил целую программу с кучей интерактивов, музыкальное сопровождение прямиком из семидесятых на радость, кажется, впервые улыбающемуся Брэму, карточки с шутливыми поздравлениями и, конечно, торжественный обмен подарками.        Во всем, что касалось социальных взаимодействий, Достоевский не славился особой фантазией, да и интереса как такового к данной теме не питал, поэтому всем коллегам закупил полезные и не очень элементы зимнего гардероба. Ване достался вязаный шарф, Сигме — мягкие хлопковые перчатки с узорчатыми снежинками, ну а Коле он вручил ничем не примечательную на первый взгляд шапку с причудливым помпоном, ибо этот крендель так и ходил в -20 с голой головой. Свой же подарок Гоголь настоятельно не рекомендовал Достоевскому открывать при всех, заговорщически подмигнув и подарив и без того смущенному донельзя парню одну из самых лукавых своих улыбок.        Тот факт, что Коля вел себя по-странному обычно, чрезвычайно настораживал и, брюнет никогда не признается себе в этом, даже немного разочаровывал. Федя не без удовольствия лакомился горячим глинтвейном, хоть вкус у того и был, мягко говоря, пресным, потому как настоять специи в микроволновке и дать букету должным образом раскрыться оказалось довольно проблематичной задачей. Мандаринки ему чистил Ваня, очевидно, заботясь о здравии поврежденных рук. Сигма рассказывал о планах на активный отдых с семьей, он совсем недавно окончил университет и пока жил с родителями. В мессенджере Дазай слал открытки сомнительного содержания и подписями на русском типа “С днем дня!”, но зато в новогоднем антураже. Достоевский чувствовал себя почти счастливым, хоть никак этого и не показывал, разве что чуть более расслабленным лицом, да легким румянцем на щеках.        В общем и целом, он полностью смирился с судьбой и замер в ожидании развязки. Тот факт, что Николай что-то задумал, был максимально очевиден. Касательно его плана Достоевский старался не строить каких-либо предположений, потому что это, по большей части, бессмысленно. А еще от подобных мыслей внизу становилось как-то слишком горячо, что, в свою очередь, чревато весьма неприятными последствиями в виде нежелательного стояка аккурат посреди дружеского застолья. И хотя парень сидел в сравнительном удалении от остальных, у него в голове уже возникло целое множество сценариев, как и почему его неловкое положение могло стать катастрофой вселенского масштаба. Необходимость срочного уединения осознавалась четко и ясно, несмотря на отсутствующую во всем остальном трезвость.        В надежде сделать это незаметно, Федя проскользнул в кабинет Брэма, желая проверить мучившую его весь вечер догадку. На самом деле, ему до ужаса не терпелось распаковать Колин подарок. Достоевский быстро расправился с упаковкой, и в его руках оказалась небольшая пестрая книга с говорящим названием: «Пособие для чайников. 101 способ признаться в любви». Задыхаясь от возмущения, парень не услышал, как сзади щелкнул замок и раздались глухие шаги.        — Попробуешь сейчас или отложим на выходные? Правильный ответ: сейчас, — Достоевский не нашел в себе сил повернуться на источник шума, поэтому выражение лица Гоголя осталось для него загадкой. Впрочем, он был почти уверен, что парень улыбался во все 32.        — Почему ты все это делаешь? — вместо привычной наигранной отрешенности, Федя практически простонал вопрос.        — Потому что я тебе очевидно нравлюсь, а ты мало того, что сам ничего с этим не делаешь, так и мне не даешь тебе помочь, — приторно сладко протянул Коля, призрачной тенью возвышаясь за спиной поникшего брюнета, — Ну так что, полистаешь?        Федя старательно перебирал в голове варианты своих действий, пытаясь придумать максимально выигрышную стратегию. Ситуация осложнялась тем, что предугадать ход мыслей Гоголя в действительности очень трудно. Достоевский мог бы начать ругаться и прогнать Колю еловым веником, сбежать сам и запереться с Брэмом в чулане до весны, сесть на диван и на самом деле начать читать книгу, как послушный мальчик, или… «Или» перевесило все за и против, Федя резко развернулся на носочках на 180 градусов и жадно поцеловал опешившего от такого поворота событий блондина. Все верно. С Колей только так. Сыграть на опережение, обескуражить, выиграть несколько критически значимых секунд его замешательства.        И это, безусловно, могло бы стать выигрышной тактикой, если бы Гоголь отреагировал на сие действие по задумке Достоевского. Но на то он и Гоголь, чтобы действовать непредвиденно.        Контрастно горячей в сравнении с привычной температурой тела брюнета ладонью Коля резко обхватил выступающий шейный позвонок, слегка надавливая на плечи, а вторую руку поместил парню на живот, чувствуя сквозь ткань рубашки, как напрягаются мышцы пресса. Федя почти что пищал, вжимаясь лицом в чужую ключицу и довольно сильно прикусывая ее, скорее по привычке кусать все и вся на нервах, пока блондин одними губами исследовал ровную линию челюсти, постепенно спускаясь на шею. Проводил кончиком языка за ушком, вдыхая аромат древесного шампуня, и зажимал нежную кожу зубами.        — Не прощу тебя, если опять сбежишь, — прошептал он почти ласково, но в голосе слышалась нотка угрозы — не шутит. В кои-то веки.        Достоевский не в силах поднять взгляд. Старательно зализывая место укуса, он мягко оглаживал чужие бедра своими вечно холодными руками, периодически вздрагивал от встречных касаний и жался к горячему телу со всей силы. Все маски сорваны, от контроля не осталось и следа, и Федору на самом деле было до безумия страшно в этот момент.        — Прости меня, — ласково коснулся ушной раковины потрескавшимися губами, опаляя нежную кожу горячим дыханием, — Я не знаю, что сказать.        — Можешь ничего не говорить, — тихий голос звучал уверенно, выдерживал ободряющую интонацию, — Все нормально? Ты этого хочешь?        Коля отстранился от страждущего тела буквально на несколько миллиметров, и от этого брюнета тотчас сковало холодным ужасом. Он старательно льнул обратно, зарывался пальцами в волосы и оставлял смазанные поцелуи по всему лицу.        — Постой. Я не в обиде. Мне понятны твои чувства. Просто скажи, что ты действительно этого хочешь, — поймав растерянное во всех смыслах лицо за подбородок, Коля все-таки заставил посмотреть ему в глаза. Его взгляд ровный и спокойный, дыхание чуть сбитое, а на щеках красуется легкий румянец. Он старательно погладил плечи брюнета, после переместил руки на талию, немного сдавливая.        Федя в очередной раз не выдержал и опустил взгляд, а после дергано кивнул. Оторваться от этих завораживающих бедер, обтянутых плотной тканью брюк, он не смог бы уже, наверное, никогда, настолько притягательными ему казались формы на ощупь. Жар распирал изнутри, хотелось срочно раздеться, и в то же время прижаться как можно плотнее к источнику пробирающего до костей тепла.        Достоевский терся щекой о довольно колючий свитер, забираясь ладонями под ткань с намерением как можно скорее его стянуть. Гоголь никак не препятствовал собственному стремительному раздеванию, продолжая дарить нежные ласки и целовать куда придется. Аккуратно переступив через спущенные брюки и откинув их носком чуть в сторону, Коля потеснил Федора к столу, приподнял худое тело и усадил на край: он откровенно сомневался в потенциале партнера долго стоять самостоятельно.        В отличие от Достоевского, Гоголь никуда не спешил: медленно расстегивал каждую пуговицу на рубашке, покрывая легкими поцелуями открывающиеся взору участки кожи, перехватывал чужие руки, так стремящиеся ухватить его член и приступить к активным действиям. Федя хмурился, но молчал, позволяя вести. Он пока не мог разобраться в каскаде своих чувств, но понимал, что ему до безумия хорошо в этот самый момент, и старательно гнал от себя всякие мысли.        Разобравшись с рубашкой и приспустив, наконец, чужие брюки, Коля принялся оставлять ряд мокрых поцелуев вокруг промежности, изредка задевая отчаянно жаждущий внимания истекающий смазкой член. Достоевский вновь начал грызть собственную руку, а пальцами второй намертво вцепился в Колино плечо, оставляя въедливые полумесяцы от ногтей на чужой коже.        Говоря по правде, он представлял себе их близость совсем иначе. Федор и подумать не мог, что в его шутливом коллеге со слегка безумным взглядом может быть столько нежности. Он был готов закричать во весь голос, когда влажные губы наконец полноценно коснулись головки, а ловкий язык огладил уздечку.        Гоголь пару раз провел рукой по длине ствола, так, на пробу, полностью сосредоточившись в этот момент на реакции партнера. Удовлетворившись видом раскрасневшегося Достоевского, в очередной раз что-то от себя отгрызающего, он продолжил уже более уверенно вбирать в себя член, помогая себе рукой. Федя полностью откинулся спиной на стол и приподнял правую ногу, обнимая ей Николая за талию в надежде, что тот поймет намек, и не придется просить об этом вслух.        — Ты мне не поможешь? — заговорщически улыбаясь, блондин поднес указательный и средний пальцы ко рту брюнета. Тот захватил их так быстро, как будто от этого зависели их жизни, старательно вылизывая каждую фалангу.        Гоголь прикрыл глаза. Продолжая неспешно ласкать чужой член, он мог думать лишь о том, как отчаянно желает узнать в полной мере, на что способен этот сладкий рот. Но не сегодня. Нехотя отнимая пальцы, он невесомо очертил указательным нижнюю губу Достоевского, срывая сладостный тихий стон. После немного торопливо, в сравнении со всеми остальными своими действиями, огладил колечко мышц, осторожно проникая внутрь сразу на две фаланги.        Подозрения насчет того, что странное поведение Федора было связано с сексуальной неопытностью, не подтвердились. Что ж, придется устраивать допрос касательно истинных причин, но это потом. Сейчас же Коля резко решил прекратить издевательства и дать наконец Достоевскому то, чего он так хотел. С ходу беря довольно быстрый темп, Гоголь водил рукой по стволу и изучал пальцами задний проход партнера, отчего тот не выдержал и издал довольно громкий стон. Благо, в холле почти на полную играло “Кабы не было зимы”, и их никто не услышал. Наверное.        От заданного темпа Федор очень быстро кончил. Раскинулся на столе, словно новогодняя звездочка, и рвано дышал, даже не потрудившись убрать отросшую челку с лица. Гоголь легко поднял партнера и утащил в жаркие объятия, расположившись на полу возле стола. Достоевский уже было предпринял попытку пересесть к нему на колени, однако его рывком возвратили на место.        — Федь, — почти смущенно протянул Коля, и это смотрелось до безумия мило.        — М-м?        — Как бы это сказать помягче, — Николай тянул паузу, или же в самом деле пытался подобрать слова, разобрать со стороны невозможно, — Я не буду трахать тебя в кабинете Брэма. Это отвратительно.        У Достоевского непроизвольно округлились глаза. По-прежнему заключенный в цепких руках Гоголя, он поднял неверящий взгляд и нахмурил брови. Не разрывая приторно нежных объятий, Коля ласково улыбнулся, и Федя был готов поклясться, что впервые видел настолько искреннюю его эмоцию. Гоголь огладил горячими пальцами напряженные ладони, стараясь не задевать собственноручно наклеенные пластыри, и оставил невесомый поцелуй чуть выше заостренной скулы, после едва различимо шепча на ушко:        — Итак, какие планы на праздники?