Curst Lover

       Глубокая чернота ночного неба окончательно воцарилась над городом, а многочисленные теплые проблески уличного освещения стремительно растворялись во вьющейся мягкости тумана, создавая тем самым весьма эстетичный в своей размытости вид. Щедрая на разного рода события неформальная вылазка завершилась выпадением умеренно сильных осадков, состоящих из воды сразу в двух агрегатных состояниях. Снегодождь застал Федора, Сигму и Николая в непосредственной близости от припаркованной в конце тупика машины, так что сильного промокания удалось избежать. Однако Федя каким-то чудом все равно умудрился продрогнуть, о чем, на удивление всех собравшихся, Гоголь до сих пор не обмолвился ни словом.        В девственно чистом салоне автомобиля Достоевского было тепло. Даже слишком. На взгляд Сигмы, установленный температурный режим колебался где-то между пучинами самой преисподней и поверхностью Марса — работающая на полной мощности печка не оставляла попутчикам даже шанса на замерзание. Впрочем, довольно скоро дышать тоже стало довольно проблематично, а приоткрыть окно даже сзади категорично запретил Коля, хотя сам то и дело вздыхал от щемящего дискомфорта в перерывах между рассказами занимательных историй и интересных фактов.        У Гоголя на фоне эмоционально насыщенного вечера случился внезапный всплеск социальной активности. Либо же он просто окончательно сошел с ума, так как количество произносимых им слов в минуту превысило предельно допустимое значение примерно вдвое, как только они сели в машину. Достоевский же наоборот окончательно сник и отрекся от действительности, полноценно уйдя в себя. Усердно думая о чем-то глубоком и неведомом, он то обкусывал и без того истерзанные губы, то порывался окончательно избавить ноготь указательного пальца от бремени окружающей его кожи. Сигма просто ничего не понимал, в особенности то, по какой причине он не поехал домой на автобусе, ибо тщательно прикрываемое напряжение Николая, несмотря на все его театральные старания, чувствовалось явно.        Предел безумия наступил в тот самый момент, когда истории и факты закончились. Тогда в ход пошли анекдоты.        — О, я еще один знаю! Приходит как-то мышь к змее на чай, — восторженно начал новую речь Николай, не обращая внимания на то, как Федя, пристально следящий за дорожной обстановкой, тяжко вздохнул. — А, нет, там не так было. Сейчас, — Коля задумался. К череде непрерывных восклицаний добавилась активная жестикуляция. — Сигма, может ты помнишь?        — Да ты же это только что придумал, — скептически заметил он в ответ, утыкаясь в телефон. Робкая мысль о том, чтобы написать Коле и спросить, какого черта происходит, переросла в стойкую уверенность о необходимости немедленного совершения данного действия.        Пусть и сохраняя внешнюю невозмутимость, Федор недоумевал почти искренне. Его привычная холодная отстраненность казалась чуть более явной, но то было вызвано чередой витиеватых рассуждений: раз за разом ускользающее понимание того, почему Николай вел себя настолько несуразно даже по его меркам, осложнялось еще тем, что волна его нескончаемого эмоционального потока откровенно мешала сосредоточиться на мыслительной деятельности.        За глубокими размышлениями Достоевский не сразу заметил, что атмосфера вокруг сильно изменилась. Просто в один момент стало как-то тихо. Остановившись на очередном светофоре, он бросил беглый взгляд на своих попутчиков, ведущих активную переписку в небезызвестной социальной сети, и неприятный укол едва опознанной им самим ревности разлился по его телу. Проглатывая стоящую в горле комом обиду, Федор, вопреки явно ощущаемой передозировке во взаимодействиях за сегодня, все же позволил себе высказаться.        — Можете говорить вслух, я все равно вас не слушаю, — скучающе бросил он и, оперевшись локтем на автомобильную дверцу, подпер щеку кулаком.        — Извини, — растерянно отозвался Сигма, до этого момента активно объяснявший Гоголю посредством смс, почему ему просто необходимо сейчас же замолчать.        Судя по всему, желаемого эффекта его доводы не произвели, потому что замолкать он и не думал.        — Федя-я, — лукаво протянул Николай, предпринимая еще одну попытку растормошить Достоевского. — А ты знал, что лосось живет в море, а нерестится в реках? А еще они так высоко прыгают, ты видел? Показать?        Постукивая указательным и средним пальцами по оплетке руля, Федя многозначительно молчал. Сигма устало вздохнул и запрокинул голову.        Ну почему? Почему он не поехал на автобусе?                             — Приехали, — с тяжелым, полным скорби вздохом доложил Достоевский, переключая передачу в режим паркинга и не без удовольствия потягиваясь в кресле.        — А где мы? — аккуратно уточнил Сигма, мельком глянув в окно и отмечая, что совершенно не узнает текущую локацию.        — У ресторана, — сухо ответил Федя и, выждав несколько секунд напряженной тишины, все же удосужился на пояснение: — Не хочу ждать доставку.        — Я схожу! — мгновенно подорвался Коля, которого статья про нерест лососей неплохо так заняла на целых 10 минут тишины и покоя. Почти личный рекорд. Впрочем, все хорошее когда-нибудь заканчивается.        — Сходи, — устало отозвался Федя и почти сразу осекся, — Коля, только очень тебя прошу, возьми что-нибудь нормальное.        Театрально схватившись за сердце, Гоголь откинулся назад, изображая приступ.        — Обидно! Когда это я брал что-то ненормальное?        — Пирожные «ты моя жопка» с корги во вторник, — ожидавший именно такой реакции на свой запрос, Достоевский привел недавний пример.        — Очень вкусные, кстати, — робко улыбнулся Сигма.        В ответ на это Федор тихо кашлянул в кулак. Сигма, понимая, к чему все идет, высказал желание сопроводить Николая и помочь ему с выбором пирожных. Мысль о том, чтобы остаться с Федором наедине, отчего-то сильно пугала его, хотя как таковой причины этому явлению парень найти не мог.        — Нет. Останься, — безапелляционно потребовал Достоевский, оборачиваясь назад. — В понедельник ты вместе со мной и Брэмом поедешь на презентацию. Дам тебе несколько советов.        — Что? Я? — ошарашено выпалил Сигма, провожая спешно улизнувшего Колю растерянным взглядом.        — Приезжает кое-кто из руководства, и у тебя будет отличный шанс себя проявить.        Заметно засуетившись, Сигма старательно обдумывал возможные отмазки, но, как назло, ничего дельного не приходило в голову. Федор, позволив себе лишь самую малость позлорадствовать над душевными терзаниями парня, решил, что попытаться успокоить его будет не лишним. В конце концов, мероприятие правда важное, и Сигма там будет крайне полезен ввиду своих деловых компетенций: в отличие от них всех, он на свою специальность действительно отучился и сферу деятельности знал хорошо, несмотря на скудный опыт.        — Не стоит так переживать. Последний раз его видели трезвым году так в 2015-ом, и то, лишь по слухам.        — И как эта информация должна мне помочь? — дрожащим голосом спросил Сигма, зарываясь пальцами в собственные волосы.        Проследив заинтересованным взглядом за тем, как силуэт Коли вприпрыжку скрылся за ближайшим углом, Достоевский торопливо вынырнул из машины и, облокотившись плечом на фонарный столб, тут же закурил сигарету. Сигма с плохо скрываемым недоумением покинул салон следом и вопрошающе посмотрел на Федора, то и дело озирающегося по сторонам, словно семиклассник за гаражами возле школы. Неудивительно, ведь если Коля увидел бы, как он стоит под по-прежнему льющейся с небес водой, одним сердечным приступом дело явно бы не ограничилось, так что проявленная осторожность была уместна.        — Я не курю в своей машине, — нехотя пояснил Достоевский, понимая, что вербальное вмешательство в мыслительную деятельность Сигмы просто необходимо, иначе бог его знает, чего он там себе напридумывает.        Едва ли это могло помочь, но он хотя бы попытался. В любом случае, мысли Сигмы теперь весьма кстати были заняты грядущей встречей, так что Федя, набросив ему несколько ключевых моментов повестки, спокойно пропускал через легкие горький дым и наблюдал за тем, как парень старательно что-то писал в заметках, раздраженно прерываясь на то, чтобы вытереть дождевую воду с экрана. Не похвалить про себя такой ответственный подход к делу Федя просто не мог.        Длительное воздержание от дурной привычки давало о себе знать неприятным нервным возбуждением, и, ловко забросив использованный фильтр в урну, Достоевский тут же закурил следующую сигарету. Он прекрасно знал, что заказ еды займет Гоголя надолго, ведь ничто так не затрудняло его, как необходимость совершать повседневные бытовые выборы. Тогда как обычные люди, в большинстве своем, отдавали предпочтение знакомым позициям, Николай всякий раз стоял перед прилавком, как в первый, внимательно изучая каждую позицию со всех сторон. Вообще-то, это было даже мило, а иногда и полезно, но в большинстве случаев довольно сильно раздражало.        — Ну пожалуйста! — раздосадовано протянул Сигма, не теряя надежды отмазаться от грядущего мероприятия. — Я же совсем ничего не знаю! И точно что-нибудь испорчу. Может, я в следующий раз к вам присоединюсь, а пока вы там сами?        Приняв задумчивый вид, Достоевский многозначительно хмыкнул.        — Отклонено, — с усмешкой заключил он и, спешно отвернувшись, тихо чихнул в ладошку.        Удивленно изогнув одну бровь, Сигма промычал что-то невнятное и протянул Феде тканевый платок. Он всегда носил его с собой, ведь пользоваться салфетками было неэкологично. Достоевский отнесся к подношению с неким скепсисом, но выбора у него особо не было, поэтому пришлось воспользоваться дарованной ему свыше возможностью.        — Успокойся, никто тебя не будет спрашивать особо. Просто посмотришь, как это вообще происходит, познакомишься с нашими иностранными коллегами лично, — вытерев нос платком, уже гораздо более лояльно сказал Федя. — Тем более, мы там будем и поможем, если что.        — У меня нехорошее предчувствие на этот счет, — напряженно выдохнул Сигма, ошалевшим взглядом следя за тем, как Достоевский приглушенно чихнул третий раз подряд.        Едва очередная сигарета, полностью истлев, отправилась в путешествие по недрам урны, со стороны ресторана нарисовалась полная энтузиазма фигура Николая, стремительно движущаяся в их сторону с гостинцами наперевес. Негромко прокричав «Тревога!», Сигма спешно затолкал промокшую тушку Федора, который, по всей видимости, за школой то никогда не курил и быстротой реакции не отличался, обратно в машину и запрыгнул следом, стараясь при этом выглядеть как можно менее подозрительно.        Как же он хотел сейчас оказаться в шумном салоне автобуса, а не вот это вот все.                             Тяжелая входная дверь квартиры Достоевского с характерным скрипом отворилась, пропуская внутрь мрачные силуэты. Пользуясь полуторасекундным замешательством Гоголя, связанным с необходимостью развязать шнурки на ботинках, Федя быстро скрылся за дверью ванной комнаты: горячий душ — это все, о чем он мог думать последние полчаса, ибо промокшая одежда не только неприятно липла к телу, но и вызывала в нем озноб, так что отогреться было попросту необходимо.        Тем временем Коля, все больше и больше путаясь в тревожащих сердце мыслях, аккуратно распаковывал боксы с едой и грустно вздыхал. Вопреки обыкновению, он действовал неспешно, в какой-то степени отрешенно, полностью отдавшись на растерзание душевной смуте.        После того, как Сигма их покинул, Федор сник окончательно и не проронил ни слова за все гнетущие своим молчаливым напряжением тридцать пять с половиной минут. Коля считал. И непосредственно додумыванием того, что скрывалось за этим глубокомысленным молчанием, и был занят разум Гоголя на протяжении второй половины вечера, подкидывая в так некстати разболевшуюся голову все новые и новые негативные образы.        Несмотря на многочисленные старания Николая, вернуть к себе расположение Достоевского у него никак не выходило, что печалило вдвойне. Его демонстративная отстраненность и нежелание идти на контакт очень сильно травили душу, и Гоголь никак не мог понять, что же ему теперь со всем этим делать. Пытаясь хоть как-то отвлечься от переживаний, он принялся неторопливо поедать салат, то и дело прерываясь на скучающее созерцание мелко порезанных овощей.        Выйдя из горячего душа, Достоевский понял, что ему по-прежнему безумно холодно. Теперь хотелось забраться под одеяло с головой и притянуть к себе теплое тело, которое так удачно прямо сейчас поедало салатик на его кухне, поэтому, захватив из шкафа первую попавшуюся футболку, он подошел к столу и заботливо протянул ее Гоголю.        — Штаны не дам, ты в мои не влезешь, — безэмоционально бросил Федя, скептически оглядывая нижнюю половину тела Коли. В теории он бы, скорее всего, влез, ибо Достоевский предпочитал носить довольно свободную одежду, и по большей части нежелание снабжать парня штанами было связано исключительно с эстетическими предпочтениями. Скрывать такие бедра слоем ткани, по его скромному мнению — просто грешно.        Отсутствие какого-либо ответа на свое ироничное замечание Федя списал на то, что Коля наконец утомился. Быстро доев остатки салата и взяв со стола ноутбук, он прошел в свою комнату и позволил себе сделать то, о чем так давно мечтал. Собственная постель встретила его пленительной мягкостью и спешно расползающимся по телу теплом, однако легкий озноб по-прежнему не желал отступать. Все попытки включить ноутбук и выбрать фильм разбивались о тот факт, что высовывать руки из-под одеяла было откровенно некомфортно.        Стуча пальцами по непривычно горячему лбу, Достоевский устало прикрыл глаза и плотнее закутался в одеяло, когда на пороге появился непривычно тихий и мокрый Коля.        — Сильно злишься? — зависнув в дверном проеме, робко спросил он, упираясь взглядом в пол.        Его чуть влажные от недавнего мытья светлые локоны непослушно рассредоточились по груди, оставляя на футболке множественные влажные полосы. Федор с заметным опозданием осознал, что у него, кажется, в прямом смысле отвисла челюсть, а еще что он впервые видит Колю с распущенными волосами.        Посмотреть, безусловно, было на что. А оторваться от этого зрелища казалось и вовсе невыполнимой задачей, так что даже извечно невозмутимый Гоголь заметно стушевался под пристальным изучающим взглядом, плотнее вжимаясь спиной в дверной косяк.        — А на что я должен злиться? — наконец взяв себя в руки, робко уточнил Федя.        Немного склонив голову вбок, Коля забавно нахмурился. Ему показалось не до конца ясным то, спрашивал ли Достоевский серьезно или просто хотел, чтобы он проговорил причину вслух.        — Нет, разумеется, я не злюсь на тебя. С чего ты это вообще взял? — легко считав сомнения партнера, добавил он несколько секунд спустя.        Уже более смело зайдя в помещение, Гоголь присел на край кровати.        — Так ты меня не игнорировал, получается? — на полном серьезе спросил он, напряженно перебирая пальцами кончики серебристых волос.        — Нет, — с некоторым недоумением в голосе ответил Федя. — Даже не думал об этом. Я просто немного устал.        На осознание и принятие поступившей информации потребовалось не больше секунды. Едва ли Николаю самому было ведомо, как он умудрялся так быстро переключаться из режима щемящей тоски в запредельную радость, но тревожная печаль отступила так же стремительно, как ранее расцвела в душе, не оставляя за собой ни следа былой подавленности.        — Так это же замечательно! — подпрыгнув от радости, Коля широко улыбнулся и схватил Федю за едва торчащую из-под одеяла руку, тотчас нависая сверху и ловя на себе удивленный взгляд.        — Знаешь, ты мог и сразу у меня спросить, — приподняв одну бровь, мягко заметил Достоевский.        — Ой, ну скажешь тоже! — весело отмахнулся Коля, прикладываясь сбоку и не обращая внимание на легкое недоумение Федора, который так быстро переключаться не умел.        Отложив неуместный в складывающейся ситуации ноутбук на прикроватную тумбочку, Гоголь полноценно забрался под одеяло и заключил подозрительно горячее тело в не менее горячие объятия.        — На самом деле, ты вел себя просто отвратительно сегодня, — доброжелательно заметил Федор, и в его стремительно темнеющем взгляде мелькнула подозрительная недобрая искра, — Но я правда не злюсь. И мне даже хочется тебя чем-то порадовать.        Достоевский все еще с трудом сдерживал собственное смущение при разговоре на подобные темы, но уже справлялся лучше, а родные стены и уединенная обстановка потворствовали развитию внутренней уверенности, так что его голос даже не дрогнул и звучал теперь поистине соблазнительно.        — Я весь внимание!        — Иди сюда, — Федя плотно прижался к его груди и оставил на чужом плече несколько смазанных поцелуев. Его пальцы с нажимом прошлись по спине, очерчивая немного выступающие позвонки, а дыхание стало шумным и рваным.        — Федь, стой, — в голосе Гоголя послышалось напряжение.        Достоевский вопросительно замычал. Подняв удивленный взгляд на партнера, он тут же почувствовал, как к его лбу прильнула прохладная ладонь.        — Да у тебя же жар! — шумно воскликнул Коля, выражая неподдельное беспокойство. В ту же секунду он отстранился, усаживаясь на колени, и нахмурился, за чем последовал полный разочарованной грусти вздох Федора.        — Тебе кажется, — сдавленно прошептал Достоевский, безуспешно силясь утянуть блондина обратно к себе, — Не обращай внимания.        — Надо померить температуру!        — Коля, — прикрыв глаза, Федя тяжело выдохнул, — Николай. Коленька…        Чем усерднее Достоевский старался собраться с мыслями, тем хуже у него это выходило. Приняв непривычно серьезный вид, Гоголь замер в ожидании, сосредоточенно глядя в смущенное лицо партнера.        — Богом тебя прошу, пожалуйста, давай продолжим!        Федор был уверен, что тянул на себя Николая достаточно сильно, но тот никак не желал поддаваться, увесистым булыжником оставаясь сидеть на месте и подозрительно щуриться.        — Ты нормально себя чувствуешь?        — Да, — прошептал он в ответ, напряженно приобнимая себя за плечи. — Блядь, да! Коля, — то, что он собирался сказать дальше, далось ему ценой невероятных усилий над собой, и, возможно, если бы не действительно зашкаливающая температура, он бы не был так резок в формулировках. — Я пиздец как тебя хочу, ну пожалуйста!        Гоголь задумался. А несколько мгновений спустя на его лице расцвела полная неприкрытого коварства широкая улыбка.        — Ты знаешь, я бы с радостью, — весело пропел он, мягко проведя пальцем по темным растрепавшимся волосам, — но по технике безопасности не положено!        Чмокнув Федю в щеку напоследок и с трудом сдерживая смех, Николай, сопровождаемый глубоким раздосадованным стоном и следующим за ним злобным шипением, с невероятной быстротой убежал на кухню разводить парацетамол.                             Солнечным утром понедельника Сигма, напряженно вжавшись в кресло автомобиля и теребя в руках увесистую папку с отчетами, в очередной раз нервно посмотрел на прильнувшего к его плечу Брэма.        Позже, вытаскивая на свет божий не желающее просыпаться тело за шкирку под насмешливый взгляд усатого таксиста, Сигма искренне силился понять, как же так получилось. Федор, как и ожидалось, ушел на больничный, презентация должна была начаться через 15 минут, а этот валенок забыл флэшку с файлами и едва ли был в состоянии вести не то, что собрание, а хотя бы себя до двери переговорной. Кричащее раздражение вкупе с сильным приступом тревоги давило на виски и провоцировало в конечностях легкий тремор, но Сигма пообещал себе держаться до последнего и сделать все, что от него зависело.        В сердце пульсировала злость на самого себя.        Ну вот какого черта он не поехал тогда на автобусе?