Привет, заяц

      

II

Ушастый бандит

      

      Сердце бешено колотилось в давящей подъездной тишине. Холодный городской шелест доносился с улицы, гудели автобусы, звонким смехом заливались дети во дворе. А я весь трясся и утопал в суровых Витькиных глазах. Надо собраться.       Не получалось.       Шея дребезжит, как шарнирная. Витёк, наверно, уже заметил. Заметил, точно. Вон ехидно как улыбнулся. Только не сказал ничего. В угол зажал меня, гад.       — Чего это ты про меня знаешь? — с дрожью вырвалось у меня.       Он играючи мне ответил:       — Секрет твой знаю.       — Какой ещё секрет?       — Самый большой на свете. Такой же, как у меня.       Захотелось психануть, захотелось на него с кулаками наброситься.       Но силёнок хватило лишь чуть прикрикнуть:       — Я сказал бабушке с дедушкой, что пошёл на студию работать, а не по подъездам шататься непонятно с кем. Соврал им! Вот это да, это секрет, самый настоящий. Понял?       Улыбка никак не сходила с его довольной морды. Он помотал головой, а сам всё меня взглядом своим тяжёлым сверлил. Навыдумывал там себе непонятно чего. Нет, пора это прекращать. Я спустился на пару ступенек, как вдруг он меня окликнул:       — Артём. Думаешь, я тебя обижу?       Я на него огрызнулся:       — Да.       — Ого. Я думал, ты чуть по-другому ответишь.       Пусть сидит здесь и курит один, ишь чего выдумал, мне какие-то очные ставки устраивать.       Ноги ещё шустрее зашаркали по бетонным ступенькам. За спиной послышался топот зимних ботинок. Только я обернулся — смотрю, а он уже передо мной стоит. Всё лыбится, прямо довольный-довольный, непонятно только, по какому поводу.       — Отойди, пожалуйста, — я сказал ему, хоть сам и понимал, что ничего такого он ведь не делал, просто игрался со мной, как с щеночком.       — Не отойду, пока…       И замолчал. А я, как дурак, ждал, пока он закончит предложение.       — Пока что? Пока чего?       Витёк молча расстегнул до середины свою куртейку. Страшно стало. На миг подумалось, что сейчас не то нож достанет, не то ещё чего. Я как в землю врос и пошевелиться не смел. Смотрю и вижу, как его взгляд скользнул в сторону моей трясущейся руки. Он так по-странному на меня глядел. Будто глазами спрашивал разрешения.       Страх застилал разум, мысли в секунду подохли. Мыльная завеса паники и тревоги заволокла мир вокруг. Витёк аккуратно схватил мою обледеневшую правую руку своей мозолистой лапой и медленно положил её себе на грудь. Ладонь моя утонула в пушистости его белого свитера под олимпийкой и чуть дёрнулась от слабого удара током. А он впился взглядом в мои глаза и всё будто хотел у меня что-то спросить. И этот его вопрос я понял без лишних слов:       Чувствуешь?       Горячее и ровное сердцебиение, его сокрушительные удары разносились по всему телу и как-то по-странному унимали дрожь моей неспокойной руки. И смотрел я уже не на хитрую лисью лыбу, а на его нежную и добрую улыбку, в его солнечные, сверкающие дневным светом зелёные глазёнки.       — Откуда ты знаешь? — я спросил его шёпотом.       А он так же шёпотом мне ответил, будто нарочно меня передразнивал:       — Виделись мы как-то. Ты там знакомился. Фотографии свои присылал.       — Ой. Надеюсь…       Он посмеялся:       — Нет, нет. Просто лицо твоё лопоухое.       Неподъёмная бетонная глыба в груди раскололась на тысячи мелких осколков. Стало легко, снова дышалось, будто живу. Дыхание хоть и дрожало, но лилось плавно и умиротворённо, под стать биению его сердца.       Он сжал мою ладошку чуть покрепче и спросил шёпотом:       — Можно, что ли?       Я тихо дёрнул головой и сам даже не понял, кивнул я или это шея так встрепенулась от нервов.       — Можно.       Витька закрыл глаза, приложил мою ладонь к своей щеке и тяжело вздохнул. Так вздохнул тяжело, будто всю жизнь этого момента ждал. Ласкался с моей рукой, игрался с ней, как котёнок с клубочком.       Всю спину мурашками обсыпало, по рукам пронеслась жгучая волна неведомой лихорадки. Волна эта разлилась по всему телу и умерла где-то в самом солнечном сплетении. Рука моя дрожала так сильно, что уже легонько шлёпала его по щеке. Стыдно так стало, с ума сойти.       Интересно, когда же он меня спросит про дрожь? Когда пошутит что-нибудь про алкоголика, про наркомана? Нет, не шутит вроде бы и даже не собирается.       Наоборот.       Взял и приложил ладошку к своим губам. Поцеловал её тихонько. И робкий чмокающий шелест отозвался в подъездных стенах.       — Прости… — прошептал он еле слышно и открыл глаза. — Просто хотел, чтобы ты знал.       Он отпустил мою руку, и я стыдливо поспешил спрятать её за спиной. А сам всё прерывисто дышал, громче, чем прежде — уже совсем не боялся себя выдать, ведь свой главный секрет я от него утаить не смог.       — Вить… Если ты кому-нибудь расскажешь… Мне ведь житья не будет.       — Никому не расскажу.       — Не обманываешь меня?       — Не обманываю.       Ответ его меня чуть успокоил, привёл в чувство и слегка унял дрожь.       — Куда ты там всё хотел сходить? — я спросил его и стыдливо посмотрел в пол.       — На блошиный рынок. Ножик раскладной посмотреть. В хозяйстве пригодится.       — В хозяйстве? Точно, что ли, в хозяйстве?       — Точно.       Я зашелестел курткой и махнул рукой: пошли, мол, на твой блошиный рынок. Мы с ним спустились на первый этаж. А в голове всё стелился сплошной туман после его откровения.       Так вот чего он ходил за мной как хвостик все эти дни. И на студию к нам припёрся. И на кинофестивале я его видел. Всё у меня в голове вдруг и сошлось, ниточки все соединились. Спасибо, что хоть долго не стал меня мучить, а сразу раскрылся.       На улицу я уже вышел другим человеком. И на Витьку смотрел по-другому, не видел уже в нём какого-то дворового хулигана и неотёсанного солдафона.       Глупости какие.       Не был он им никогда, это я всё себе напридумывал. Отныне видел только его добрую улыбку и тёплые глаза в бесконечном холоде городской окраины. А он что во мне видел? Трясущиеся мои макаронины, дурацкую шапку с помпоном, да уши большие? И всё на них так косился, поглядывал, ухмылялся — того и гляди куснёт меня за них, стоило только отвернуться.       Стояли мы с ним у одинокого подъезда, глазели друг на друга и неловко молчали, будто натворили каких-то постыдных делов.       — Молодые люди, добрый день, сержант полиции Мартынов, — бравым голосом представился молодой полицейский.       И когда это он к нам успел подойти? Возник из ниоткуда.       — Документы ваши можно, пожалуйста?       Специально на такой вот случай всегда таскал с собой паспорт. Я полез в сумку и протянул менту документ. Витька всё косился на мою фотографию, пока полицейский разглядывал разворот, всё смотрел на мою ушастую четырнадцатилетнюю морду с идиотской длинной чёлкой. То в паспорт посмотрит, то на меня, потом опять в паспорт. Будто бы сравнивал, каким я был раньше и какой сейчас.       — Мурзин Артём, значит, — еле слышно пробубнил полицейский.       Он стоял и так ехидно прищуривался то на меня, то на Витьку, то на паспорт мой. Рожу корчил загадочную.       — А вы, молодой человек? — он спросил Витьку.       — У меня нет паспорта с собой. Пропуск из школы есть.       Полицейский махнул рукой. Давай, показывай мне свой пропуск. Посмотрел его, покрутил в руках.       — Катаев… — он произнёс его фамилию. — Документы не носим, да, Катаев?       — Не ношу, — уверенно ответил Витька и пожал плечами.       Полицейский сложил его документ себе в карман и сказал:       — Давайте со мной на участок пройдём, там разберёмся быстренько, потом пойдёте.       Я недовольно цокнул и словил на себе удивлённый ментовской взгляд. Веди уж, чего теперь.       Он притащил нас в отделение к участковому на первом этаже девятиэтажки неподалёку. Нашёл же, чем заняться в воскресенье, докопался до двух школьников, других-то забот больше нет.       Завёл нас в грязный подъезд, устланный старым рваным линолеумом. Нос в ту же секунду скрутил запах хлорки.       — В приёмной здесь подождите, — велел мент и махнул нашими документами.        Никакая это не приёмная, так, комната четыре на два метра с розовыми стенами и всякими антитеррористическими плакатами. А сам смылся в кабинет и закрыл дверь, оставил нас с Витькой одних. И можно было бы и сбежать, так у него же наши документы.       Витька сел на ржавую железную скамейку напротив меня. Всё довольно улыбался, как будто потешался над всей этой нашей ситуацией. И чего смешного? Только бы он тут закурить не додумался, как в подъезде, тогда точно нам с ним по ушам прилетит.       Он вдруг достал телефон и щёлкнул меня. В груди закипело от такой наглости.        — Удали, пожалуйста, — я спокойно попросил его.       Он разглядывал мою фотографию и заливался смехом, а сам всё косился на дверь, и чуть пытался сбавить свой хохот.       — Зырь-ка, — сказал он и повернул ко мне экран телефона.       На снимке я сидел весь грустный, несчастный, смотрел куда-то в пустоту. Сбоку ржавая облупленная батарея, позади — розовая ободранная стенка, а над головой висела доска с ориентировками «их разыскивают правоохранительные органы». И уши у меня были такие красные, прямо горели бордовым огнём, неужто от волнения?       — Ушастый бандит.       — Чего? — я переспросил его.       — Ты ушастый бандит, говорю. Сдам тебя сейчас.       Обидно так сделалось. Ноги сами стали болтаться, глаза угрюмо косились в сторону Витьки, нос шмыгал после уличного мороза, вдыхая этот едкий хлорный запах.       — Ты точно никому не расскажешь? — я спросил его, не поднимая взгляда.       — Точно никому не расскажу, — он заверил меня. — Может только Олегу и Стасяну.       — Гоблину своему?       — Да, ему.       — Ты чего, не надо!       — Они про меня и так знают, — он махнул рукой. — А если будем с тобой вместе водиться… Они же не тупые. И так поймут.       Вместе водиться? А с чего это он так самонадеянно решил, что мы с ним будем вместе водиться? Один раз всего погуляли, разве так бывает?       Неправильно это всё, дурной он какой-то. И мент нас остановил не просто так: увидел его бандитскую морду, короткую стрижку, шрам его на подбородке после драки какой-то. Куртка ещё эта его спортивная. Нормальные люди такое не носят, хулиганы только всякие. Один раз с ним погулял, а уже сижу в полиции, жду неизвестно чего.       И чем я только думал?       — Всё, хорошего вам дня. — Полицейский выскочил из своего кабинета, как чёрт из табакерки и отдал нам с Витькой документы.       Вот уж хороший день будет, это точно.              

***

             Мы вышли на улицу.       Как бы Витьке сказать, что пора бы эту нашу прогулку сворачивать? Он всё внимательно оглядывался, смотрел куда-то уверенно в сторону дороги и неспешно шагал вперёд. Меня за собой жестом звал. Куда?       Точно, блошиный рынок.       Ножик.       В голове всё никак не укладывалось — как я с таким сомнительным персонажем связался? Уже умудрился в полицию загреметь. Теперь вот на поиски раскладного ножа с ним потащились.       Сам не заметил, как очутился на узеньких грязных тропинках среди импровизированных торговых рядов. Торгаши по бокам дороги расстелили клеёнки, простыни, выставили на продажу разноцветный хлам, всякие раритетные штуки. Чего только там не было: и советские древние вещицы, и более современные, из конца девяностых, начала нулевых. Прямо из нашего детства.       Люблю иногда с дедом поплутать меж этими рядами, помёрзнуть в попытках выцыганить у продавца скидку. Последнее время я на таких рынках искал разве что игры для старой сеги. У меня их дома целых две штуки валялось. Люблю поиграть в старого Соника, Червяка Джима, в Черепашек Ниндзя, предаюсь иногда бессмысленной терапевтической ностальгии по былым временам.       Шли мы с Витькой по рынку, петляли по этим узеньким дорожкам и старались ненароком не наступить на чью-нибудь «витрину». Любопытный мой взгляд выискивал игровые картриджи и старые VHS-кассеты. Видик у меня ещё от отца остался, даже с рабочим пультом. То сюда гляну, то туда, то вправо, то влево, а сам то и дело натыкаюсь на задумчивый Витькин прищур, вижу его хитрецу в глазах. Всё свои ножики высматривал, подходил к мужикам, спрашивал, что да почём. Слышал неадекватную цену, махал рукой и дальше шагал.       — Сколько?       — Тыща двести, бери. Хороший, импортный.       — За девятьсот давай?       — Ну нет, ты что, импортный же.       Потом пожимал плечами и улепётывал. Я в этих ножах даже и не разбирался, так бы, может, что-то бы ему посоветовал, помог бы как-то с выбором.       Мой взгляд приковывали потёртые фишки с покемонами, коллекции старых игрушек из Макдональдса. Кошка-робот с рыбкой. Помашешь ей перед лицом этой рыбкой, а она замяучит. Была у меня такая в детстве. Только эта валялась на холоде, чуть ли не на земле, и уже не мяукала давно, сколько ты ни меняй ей батарейки.       Фигурки из Мадагаскара, из Лило и Стича. Детские воспоминания приятно пожирали сознание. Хотелось скупить всё это барахло и притащить домой, поставить к своей коллекции, да как-то стыдно было и перед Витькой, и перед бабушкой с дедом. В восемнадцать-то лет такой ерундой заниматься. Как дед говорил: «По девкам уже надо бегать, а не игрушки собирать».       Я петлял за ним по этим скользким блошиным тропинкам, обтирался о случайных прохожих, держал руки в карманах и пытался немного согреться. А сам всё думал, как же так он осмелился во всём сознаться своим друзьям? Тем самым его дружкам, с которыми они ржали как кони у нас во дворе. Неужто они с пониманием ко всему относились? Это ведь так всё в диковинку в наших краях.       — Тут дело в уважении, — Витька объяснил мне. — Я их уважаю. Они меня тоже. Всю жизнь так. И там уже неважно, какой я. Такой или сякой, жёлтый, зелёный. Чего бы ни натворил, они за меня горой. И я за них.       — И что, никогда не дразнили даже?       — Не дразнили.       — А про меня мама только знает, — сказал я. — Я ей сам признался.       — Ничего себе. И как она?       — Да никак. Нормально. Переживала поначалу. А потом…       Он чуть призадумался, повертел в руках блестящий ножик из нержавейки и словился взглядом с торгашом на разложенной табуретке. Тот ему показал пять пальцев. Витька поморщился и положил ножик на место, пошёл дальше, а я за ним следом.       — Бывало иногда, конечно, скажут, типа, а чего там у тебя, Витёк, как дела на личном фронте? Когда познакомишь?       Он заулыбался, посмотрел на меня и подмигнул.       Я его спросил:       — А ты что?       — Ничего. Знакомить-то не с кем.       Я всё смотрел по сторонам и переживал, как бы кто случайно нашу с ним беседу не расслышал во всех деталях. Достал десятирублёвую монету, кинул продавцу, а сам взял охапку старых фишек с персонажами Ледникового периода, которые давным-давно находил в пачках Читоса. Приложил их к носу и понюхал в надежде уловить знакомый с детства пластиковый аромат.       Ничего, с годами всё выветрилось.       И картинки стёрлись. Уже и не ясно, то ли это крысиная белка, то ли Сид. Витька взял у меня пару фишек, повертел их в руках, поразглядывал картинки. Сам, видно, вспоминал, как играл ими во дворе лет восемь назад, а то и больше.       — А ты им сам рассказал? — я спросил его.       — Про что?       — Ну, про вот это вот всё?       — Сам. Пятнадцать лет тогда было. Чего толку скрываться? Друзья же. Везде со мной таскаются. Одним воздухом дышим. Сами всё поймут. А так хоть честно всё и с уважением.       — Здорово, конечно. Трудно просто во всё это поверить. Мне бы таких друзей. Никто больше не знает? Только Стас с Олегом?       Витька обиженно отвернулся и еле слышно сказал:       — Родители ещё знают.       — И всё?       — И всё.       — А как так произошло, Вить? — я осторожно поинтересовался у него.       Он тяжело вздохнул:       — Тебе правда так интересно?       — Да, а что?       — Трудно просто про это всё рассказывать. Ладно, чего уж… У меня тогда день рождения был. Семнадцать лет. Мне купили планшет, ну, чтобы сериалы там всякие смотреть, фильмы. А свой старый ноутбук я Таньке захотел отдать. Танька — это старшая сестра моя. На десять лет меня старше.       — Ничего себе, — я чуть присвистнул. — Погоди, если тебе сейчас… а она на десять лет… Маме-то вашей сколько?       — Шестьдесят один.       — Ничего себе.       — Да, да, поздний ребёнок, чего уж теперь. — Витька чуть посмеялся и достал из кармана сигарету. — Короче, отдал я ноутбук Таньке. Она там в нём лазила, лазила, нашла мои старые переписки всякие… Ну, ты понимаешь. Может, и с тобой переписку тоже видела, кто его знает. И всё, слово за слово. Скандал, слёзы, срачки-ругачки.       — А сейчас у вас всё утихло? — спросил я.       — Ну как сказать… — Витька пожал плечами. — И да, и нет. Иногда вспоминают всё это дело, по настроению, знаешь.       — Слушай, Вить, а это…       Он вдруг остановился и сурово посмотрел на меня.       — Чего?       — А планшет хоть хороший оказался?       — Нормальный, — он мне ответил и улыбнулся. — Пойдёт.       Мы с ним подошли к палатке с фашистскими значками и нацистскими шевронами. Даже бюст Гитлера увидели. А свастика вся залеплена изолентой: ты продавай, продавай, но идеологию не пропагандируй. И народу вокруг столько собралось, всё смотрели-высматривали немецкие штандарты прошлого века, через лупу разглядывали текстуру металлических черепов с костями.       — Это реплика, поэтому восемьсот, — пояснил продавец.       — А это? — спросил его мужик.       — Это уже настоящая, там по цене отдельно договоримся.       Рядом с гитлеровским бюстом символично стоял и сталинский: я с этого легонько улыбнулся, хотел ткнуть Витьку локтем, ему показать, смотрю — а его нигде нет. Кругом снуют торгаши, да потенциальные покупатели, толкаются, ворчат чего-то себе под нос.       — Тёмка! — он окликнул меня.       Я обернулся и увидел его возле палатки со старыми книгами. Он держал в руках журнал с голой тёткой на обложке, размахивал им так гордо, будто красным знаменем над Рейхстагом. Я неловко огляделся и съёжился от стыда.       — Взять тебе? — он радостно спросил меня.       — Пошли давай.       Нашёл я, наконец, старые картриджи для сеги. Залип над клеёнкой и вдохнул едкий запах пластика. Глаза жадно выискивали что-нибудь интересное. Тасманский Дьявол, Аладдин, Голден Акс, Кул Спот. Всё это у меня было, ничего нового.       А там в углу это чего такое? Вон там, чуть ли не на холодному снегу валяется в одиночестве? Обложка такая знакомая.       Дельфин Экко.       Первая часть и вторая, Течения времени.       В душе́ разгорелось пламя азарта. Я схватил игру холодными пальцами и открыл коробку. Внутри лежал новый блестящий картридж в аккуратном пластмассовом корпусе. Идеальное состояние, как новое, едва ли им кто-то пользовался. А нос всё разъедало от химического аромата, и никакой ветер не спасал.       — Почём? — я спросил продавца.       — Триста. Там две игры.       Да и не жалко, хоть все пятьсот. Я отдал продавцу денег и поскрёб ногтем обложку. Улыбался как дурачок, бережно встряхивал с коробки редкие снежинки.       — И тебе это нравится? — Витька спросил меня и чуть поморщился, глядя на картридж в моих руках.       — Очень.       — А там хоть про что? Про дельфина, что ли?       — Да, про дельфина. Ох, ты даже не представляешь. Это очень и очень сложная игра — я в такие сложные игры ни до, ни после никогда в жизни не играл. Очень всё атмосферно, сюжет классный, музыка, океан. Эту игру разработал Эд Энунзиата, он был морским биологом, очень интересовался подводной жизнью. Там в игре рассказывается про стайку дельфинов, которые живут у себя в океане, а потом их вдруг похищают пришельцы.       Витька подавился сигаретным дымом и громко прокашлялся.       — Чего? — он переспросил меня и вытер слёзы с раскрасневшихся глаз. — Какие пришельцы?       — Ну такие уж, типа, как Чужой. Страшные, похожие на жуков. И вот, значит, дельфин по имени Экко, он там у них был самый крутой, отправляется в путешествие, чтобы спасти свою стаю. И ему древнее существо по имени Астери́т рассказывает, что пришельцы с планеты Во́ртекс каждые пятьсот лет похищают живые организмы с Земли, чтобы прокормить свою умирающую планету. Потом Экко отправляется в Атлантиду, находит там машину времени и перемещается на шестьдесят пять миллионов лет назад, чтобы…       Витька меня перебил:       — Артём. Стоп.       — Чего?       — Ты точно это всё на ходу не выдумываешь?       — Нет. Как уж такое выдумаешь? А что? Ты разве никогда не играл? Это ведь довольно известная игра.       — Не. В такое не играл. Мортал Комбат — 3 это да, это вещь. Там с сюжетом попроще. А это… Да главное, чтоб тебе нравилось.       — У меня Мортал Комбат тоже есть. И два джойстика. Даже четыре. Можем как-нибудь поиграть.       И Витька вдруг сразу так оживился:       — У тебя обычный третий или Ультимейт?       Я пожал плечами:       — Оба. Ну в смысле и третий, и Ультимейт. Всем же Ультимейт нравится, там персонажей больше.       — Блин. Давай как-нибудь сыграем?       Хотелось его немножко помучить томительным молчанием. Смотрел на него, улыбался, а он пожирал меня своими глупыми мальчишескими глазёнками, полными надежд.       — Конечно, сыграем, — я ответил ему.       Ладно уж. Долго мучить не стану.       — Ты вот знаешь, Артём, — сказал Витька. — Не столько обидно, что мама, сестра и отец на меня наорали, сколько обидно… Короче, Танька мне в какой-то момент тогда сказала, чтобы я к её сыну больше не подходил. К Ромке. Это племянник мой. Мелкий такой, пять лет ему.       — А почему она так сказала?       — Ну, я же, типа, больной, как они с мамой сказали. Потом хоть более-менее как-то всё устаканилось — теперь вот опять нянчусь с ним иногда, в кино его вожу, гуляем везде, игрушки ему всякие покупаю. А всё равно так неприятно, знаешь. Такие говёные вещи мне говорили, кошмар.       — Да ладно тебе грузиться, было и было. Главное, что сейчас нормально. Сейчас ведь нормально всё?       Смотрю, а его нигде нет. Куда подевался?       И вдруг он крикнул мне откуда-то из толпы:       — Тёмка, смотри!       — Щас, погоди.       Я расплатился с продавщицей в палатке с пирожками и подошёл к Витьке с двумя пластиковыми стаканчиками горячего чая. Один протянул ему — он чуть обжёгся и зашипел.       Витька аккуратно зажал между пальцами крохотный значок со скрещёнными флагами СССР и США. Хороший значок: красивый, блестел и переливался на солнце.       — У меня такой был, — сказал я и аккуратно хлебнул чаю. — Ещё есть значок армии США.       — Серьёзно? Покажешь?       — Покажу.       — Я имел в виду… — он вдруг замялся и задумчиво почесал голову. — Я не напрашиваюсь, просто можешь принести его на студию как-нибудь или на улице мне показать.       Так он весело оправдывается, умрёшь со смеху. Да чего уж там, после сегодняшней прогулки можно было его и к себе пригласить. Не всё же по улицам шататься мёрзнуть.       Он ещё немножко покрутил в руках советско-американский значок, положил его обратно к остальным и спросил меня:       — А у тебя этот значок откуда?       — Армии США? Когда по обмену там учился, к нам в класс заходил рекрутёр ихний. Рекламировал службу неокрепшим умам. Раздал такие вот сувениры. Я его тогда спросил: а вы верите в войну между Америкой и Россией?       — А он что?       — Ничего. Сказал, что мы дружим и воевать нам не стоит. Подошёл, руку мне пожал. Чёрт знает зачем.       — Клоун, — прыснул Витька и спрятал закоченелые руки в карманах.       Мой любопытный взгляд затерялся среди цветастых коробок с VHS-кассетами. А коллекция-то какая шикарная: там и самые обыкновенные вещи валялись, вроде Шрэка, Ледникового Периода, и более редкие мультики были.       Том и Джерри в детстве в дубляже от студии Екатеринбург Артс. Сразу вспомнилась эта дурацкая реклама перед каждым мультфильмом с женским закадровым голосом. И я ведь даже в Екатеринбурге никогда в жизни не бывал, зато в детстве всё так хотел туда съездить ради этого магазина — у нас в Верхнекамске таких не было.       — О, Земля до начала времён. Обожаю. Смотрел? — Витька спросил меня и схватил кассету с длинношеим динозавром на обложке.       — Конечно, смотрел.       — Сколько у них там частей, штук сорок?       Я призадумался. Стал еле слышно шептать, делал свои математические расчёты.       — Вроде как четырнадцать, — ответил я. — Да пофиг, там кроме первой смотреть нечего.       Он повертел в руках обложку, прочитал фразу «Шедевр Дона Блута», одобрительно закивал головой и спросил:       — Это ведь Дисней, да?       — Нет.       И так удивился моему ответу:       — Как это нет? А кто? Дисней же.       — Не Дисней. Дон Блут долгое время работал в Диснее. То ли аниматором, то ли ещё кем. Потом решил стать сам по себе, утащил с собой часть аниматоров. Открыл свою студию. Стал делать мультики.       — Какой хитрожопый.       — М-гм. У него много мультиков, он снял что-то там про мышей, потом вот этот вот, — я кивнул на Витькину кассету с динозаврами. — Ещё снял Анастасию и Все псы попадают в рай.       — Да, смотрел.       Витька поднял с полиэтиленовой «витрины» на полу кассету с собаками на обложке и сказал:       — Вот, кстати, Псы тоже есть.       Я взял у него кассету, покрутил её в руках и спросил:       — Знаешь, что общего между Псами и Землёй до начала времён? Кроме того, что это всё Дон Блут?       — Не знаю. Что?       — Там актриса одна была. Девочка. Озвучивала Даки, маленького зелёного динозавра.       — Да, помню. Он ещё там так смешно разговаривал.       — Да. — Я чуть прокашлялся и попытался изобразить: — Йеп, йеп, йеп.       — Ха, похоже! И чего она, эта актриса?       — Джудит Барси её звали. Она ещё девочку в Псах озвучивала, Анн Мари. Ей было десять лет, когда… Отец убил её вместе с матерью.       — Бляха… — раздосадовался Витька и скорчил недовольную мину.       — Она, по-моему, даже до премьеры Все псы попадают в рай не дожила. Так и не увидела свою работу…       Он тяжело вздохнул и отвёл взгляд куда-то в сторону. Видно было, что распереживался. Неужто так тронула эта история?       Он меня спросил:       — Ну вот зачем ты мне рассказал? Откуда вообще всё это знаешь?       Я пожал плечами.       — А что мне ещё-то знать?       Он рассмеялся мне в лицо и легонько шлёпнул по уху своей холодной рукой.       — Бандит ушастый.       Я отдал продавцу двадцать рублей и забрал кассету Все псы попадают в рай. Сложил её в сумку, Витька это увидел и удивлённо на меня глянул.       — Хочешь, как-нибудь у меня посмотрим? — я спросил его.       — Да, можно.       На минутку я опять затерялся в этих разноцветных полиэтиленовых рядах с самым разным хламом. Обернулся, а Витьки уже нет. Опять куда-то убежал. Всё выбирал ножик, так ничего толкового и не мог себе найти. Я стоял, вертелся на одном месте как юла, всё искал его взглядом. Наконец нашёл возле палатки с ножами: опять разглядывал клинки с важным видом, крутил в руках, проверял пальцем, хорошо заточено или нет.       Я к нему подошёл и спросил:       — Холодно уже. Я ни в коем случае не тороплю, но… ты нож-то нашёл?       А он уже доставал из кошелька тысячерублёвую купюру и протягивал продавцу.       — Да, вот как раз.       Повертел в руках блестящий чёрный ножик, подбросил его парочку раз, ловко поймал за рукоять, свернул и спрятал себе во внутренний карман куртки. И кто ещё из нас бандит?       — И для чего он тебе?       — В хозяйстве пригодится. Бечёвку разрезать, верёвку там, да ещё чего. На зимней рыбалке вещь незаменимая. Всё время у Стасяна его нож стреляю.       — Зимой рыбачишь? Серьёзно?       — Да. У нас там недалеко, на Зелёном Озере. Хочешь, пошли со мной как-нибудь? Пока ещё рано: мороз ещё пару деньков схватится и можно будет.       Я помотал головой и вежливо отказался. На рыбалке я был всего раз в жизни, мне тогда было лет восемь. Поехали с дедом на Каму прямо в центр города. Даже и не вспомню сейчас, поймали мы тогда чего или нет, помню только, что тогда смерть как скучал и не мог дождаться, когда приеду домой, включу сегу и залипну на весь день в Приключения мультяшек: Сокровища Бастера.       Странный такой день. Так нелепо начался с этой нашей неловкой встречи. Глупый день, непонятный. Но так тяжко отпускать весь этот уют. Откуда он вообще взялся? Когда успел на душе поселиться?       Наверно, тогда, когда язык взорвался чесночным привкусом горячей шаурмы на птичьем рынке. Наверно, тогда, когда увиделся блеск его зелёных глаз в ноябрьском холоде.       А на крыле самолёта он как подтягивался? Так ведь не каждый сможет. Я точно не смогу. Даже до крыла не допрыгну.       Я сжимал в кармане обледенелый кулак, а сам кончиками пальцев будто до сих пор ощущал бархат его белого свитера. Мягкое жгучее тепло. Словно прикасался я не к чужому человеку, не к какому-то там едва ли знакомому мне мальчишке, а к чему-то близкому и своему.       Нет, глупости какие. Чушь.       А сам всё шёл и косился на Витьку.       Он шагал рядом с угрюмым видом, держал руки в карманах, смотрел под ноги и ничего мне не говорил. Задумчиво так иногда играл скулами — а может, и не играл, просто зубами скрипел на морозе. И о чём он думал в тот момент, было для меня самой большой загадкой на свете. Может, где-то там был я, в этих его мыслях в короткостриженой голове? Было там место для меня? Может, и было.       Ушастый бандит.       Никто меня так в жизни не называл. А у него это звучало так по-доброму, так тепло и по-домашнему. Будто и не обзывательство вовсе, а милая такая кличка для близкого человека.       Вот только совсем недавно он был так далёк, когда во дворе проходил мимо меня со своими друзьями, плечом меня задевал, а в тот раз даже заступился перед своим дурным приятелем. Перед этим его гоблином, перед Стасяном, или как там его звать? Неужто тогда уже чего-то насчёт меня планировал? Чёрт его знает, этого Витьку.       Как вот его к себе пригласить, поиграть в Мортал Комбат, посмотреть Все псы попадают в рай? Аккуратно бы так намекнуть, чтобы он всё понял, но и чтобы самому не утонуть в бурлящей пучине стыда и гнусного навязывания.       Столько раз уже на этом обжигался.              

***

             Его видный силуэт застыл на фоне убегающих за горизонт шёлковых линий трамвайных путей в нежном жёлтом свете только что загоревшихся фонарных столбов. Прогуляли мы с ним целый день, а я даже и не заметил. Он мечтательно смотрел куда-то вдаль и выдувал синие клубы дыма, будто не трамвая ждал, а драгоценного подарка судьбы.       Глянул в мою сторону, улыбчиво кивнул, мол, чего уставился, морда ушастая? А позади него под сотрясающий землю гул из белого тумана выплывала железная бежевая туша, искрила своими рогами и звенела на всю округу.       Он крепко сжал мою ладонь, выкинул бычок и сказал:       — Ладно, давай, Тёмыч. Спасибо, что выбрался со мной.       — Тебе спасибо, — ответил я.       Он похлопал меня по плечу и рванул в сторону трамвая, аппетитно похрустывая снегом под ногами.       — Подожди! — я крикнул ему.       Витька остановился. Я покосился на водителя, что сидел в своём тёплом кресле и таращился на нас. Ждал, когда мы закончим. Добрый какой.       — Заходи как-нибудь, — сказал я. — В сегу поиграем.       — Понял. На созвоне!       Он запрыгнул в трамвай, водитель что-то недовольно пробубнил, и этот металлический ржавый корабль исчез вдали, среди разноцветных лабиринтов одноэтажных домиков. Растворился во вкусном древесном запахе растопленных бань. И остался в этом воздухе лишь мороз, шелест рассыпчатого снега на ветру и едва уловимый аромат его сигарет на кончике носа.              

***

             Я пришёл домой, скинул на пол рюкзак и развалился на диване в своей комнате в тусклом свете телевизора. Какой день был долгий, какой насыщенный. Жалко только, что уже заканчивался. Следующий день ведь таким не будет?       Так приятно было, так тепло и пушисто. Разве бывает так? Это откуда вообще такие ощущения взялись? Раньше вот не было никогда, а тут раз и на тебе.       Из рюкзака робко выглядывал краешек видеокассеты.       Все псы попадают в рай.       Витька сказал, что смотрел. Все, наверно, смотрели, кто с нами одного возраста. Столько всего упряталось сегодня в этой кассете. Столько всего незримого, неуловимого, невесомого и неясного. Тёплая жгучесть домашнего уюта.       Откуда? В кассете?       Чушь какая.       Видик жалобно заскрипел старыми китайскими деталями, раскрыл пластиковый рот и проглотил видеокассету с мультфильмом. Задумчиво закряхтел и начал прокручивать десятки метров потёртой киноплёнки. Экран загорелся сочными цветами магии Дона Блута. Комната наполнилась добрым родным сиянием.       Какое странное сияние. Так приятно жгло сердце детской радостью в тумане непонятной тоски. Так сладко грело морозным ноябрьским вечером в каменных холодных стенах родной пятиэтажки.       Не бывает такого.       Выдумка.       Сказка.       

***

             Утро.       Давно не просыпался в такой приятности. И ведь всё это был не сон. Не сон ведь? Точно не сон.       И в школу собиралось как-то легко и особенно спокойно: ни волнения, ни суеты бестолковой. Погода рыдала слезами сотен сосулек, а всё равно так сладко грела своей безмятежностью. И колючий ветер будто стороной меня обходил, и слякотное месиво грязи и снега расступалось передо мной, как Красное море перед Моисеем.       Ближе к вечеру я забежал на киностудию. По улице шлось так легко и спокойно. Будто не шёл, а парил на невидимых крыльях под сказочными сводами пушистых снежных веток.       Чушь какая.       Нет, не чушь.       Вокруг девятиэтажные серые за́мки, залитые розовым светом. Голова петляла в их ледяной сущности, а глаза ориентировались по созвездиям уличных огоньков над головой. Столько смысла вдруг обрелось. Везде. Во всём.       Жёлтые огрызки сомнительных объявлений на столбах. Осмысленные.       Здоровенные кристаллы сосулек под балконами, и рыхлый снежный пепел крошился под ногами. Крошился осмысленно.       Холодное и одинокое крыльцо нашей студии. Ледяные ржавые перила и бесконечная пустыня заводской промзоны на километры вокруг. Сам не заметил, как подошёл к двери и так невзначай сделал глубокий вдох, втянул носом этот мокрый воздух, такой безжизненный и пустой без горького табачного смрада. И в павильоне внутри, хоть и залито всё было ослепительным светом мощных приборов, так было пусто и тоскливо, и никакой смех ребят в монтажной комнате не помогал.       День никогда ещё так быстро не проносился. Он для меня закончился на крыльце, закончился холодным и мокрым ноябрьским воздухом, закончился сумерками заводской промзоны.       Кто-то стоял и ждал меня на парковке. Да ну, быть не может.       Витька.       Чёрная бархатная шинель с погонами. Фуражка со звездой и красным кантом. Морда его хулиганистая.       Шаурму мне принёс. Раскрыл передо мной прозрачный полиэтиленовый пакетик с двумя горяченькими свёртками в сияющей фольге. Стоял и светился от непонятной радости, утопая в этом терпком чесночном аромате. Чего, думаю, светится? Нет, чтобы домой пойти после всей этой учёбы, беготни по полосе препятствий, отжиманий, сборки автомата на время, или что они там ещё делают?       Нет. Стоит, лыбится, сверкает зелёными глазками и будто совсем ничего не ожидает в ответ.       — Сегодня как, погуляем? — Витька спросил меня аккуратно.       — Очень бы хотелось, — ответил я. — Но я вчера так задубел. И немножко сегодня на студии замотался. Извини.       — Тогда домой тебя провожу? — он робко спросил меня.       — Проводи.       Всю дорогу домой он плыл со мной в этом снежном море среди бетонных кораблей и освещал мне дорогу своей улыбкой. До самого дома меня довёл и даже ни разу не закурил. Неужто заметил, как я вчера корчился от его дыма?       Витька всё стоял и неловко молчал. Глядел на меня в тусклом бархатном свете под гнилым козырьком моего подъезда.       Я спросил его:       — Зайдёшь как-нибудь на днях?       — Если приглашаешь, то зайду.       — Да. Приглашаю.       Жил бы один, позвал бы его к себе прямо сейчас. Дома ведь бабушка с дедушкой, надо будет выкручиваться, объяснять, чего это я с каким-то новым другом притащился в семь вечера.       Скрежет расставания на сердце, привкус неприятной горечи от его прощального взгляда. Витька запрыгнул в автобус, сверкнул мне рукой в окошке и уехал далеко-далеко, к себе домой на другой конец города.       

***

             Натановский переулок.       Зарёкся сюда приходить, а всё равно наведался после школы. Нырнул в очаровательную тишину, в море городского зимнего умиротворения. Неспешно шагал по узеньким уютным тропинкам. Слышал за высоченным ржавым забором, как прапорщик грозно лаял на кадетов, как звонкое эхо его криков разливалось по всему плацу.       — Равняйсь!       Тишина. Эхо. Шум ветра.       — Смирно!       И опять всё утихло.       Ровная шеренга красно-чёрных кителей, сосредоточенные суровые взгляды, отточенные механические движения. Такие все одинаковые, похожие друг на друга. Где же Витька? Не разобрать.       Вон там, ближе к концу. Стоит, выше всех нос задирает. Видит меня оттуда? Непонятно.       Неважно.       Главное, что я мог стоять здесь и издалека любоваться им с гордостью в глазах за что-то такое своё. Родное. А может, он и сам глянет в мою сторону и увидит, как к холодному забору прильнула моя довольная морда.       Сверкнёт мне взглядом, улыбнётся и скажет:       — Вон он, пришёл, мой этот, как его…       Ушастый бандит.