Almas Arañadas

Образ Альваро ассоциируется с молодой и испанской версией Зигмунда Фрейда. Такой же выдающийся нос, густая борода и круглые очки, надеваемые мужчиной для ведения записей. В одежде его прослеживается стильный, но сдержанный Old Money. Классические брюки в мелкую клетку, пиджак из того же комплекта, тёмно-синий джемпер под ним, из ворота которого выглядывает белая рубашка и полосатый галстук. Чимин поражён сдержанностью Сесилии, ибо глубина задумчивых глаз, изящество длинных пальцев, орудующих позолоченным Паркером, да густота вьющихся волос не могут не закрепить на себе внимание половозрелого человека. И как ей удаётся сосредоточиться на своих проблемах, когда напротив сидит откровенное искушение? Альваро неторопливо умиротворяющим тоном рассказывает, как учился на экономиста, и только после выпуска обнаружил своё истинное призвание — гештальт-психологию. В связи с чем обучился на новую специальность и теперь активно ведёт терапию, еженедельно посещает супервизора и тренинги по повышению квалификации. Просит пару на диване поведать историю их знакомства и причину обращения к специалисту. Узнаёт, что прийти к нему — инициатива Намджуна, а Чимин не понимает, зачем тот так старается ради него. Оба редко поддерживают зрительный контакт друг с другом, предпочитая этому изучать абстрактную картину в стиле Василия Кандинского над диваном и мандалу, синими красками нанесённую на стыке двух стен. Они говорят, что поначалу отстранённость между ними казалась естественной и не вызывала никакого беспокойства. На вопрос, делятся ли они друг с другом деталями своей рабочей рутины, Чимин отвечает отрицательно. Ким отмечает, что муж никогда не показывал ему хотя бы фрагменты из своих произведений и выступал против того, чтобы он читал изданные книги. Пак признаётся: он знает, что они партнёру не понравятся. Намджуна это откровение озадачивает. — No actúes tan sorprendido, — раздражается его супруг. — Siempre criticas todo. Cuando dije que «El retrato de Dorian Gray» y «Cumbres Borrascosas» eran algunos de mis libros favoritos, dijiste: «¿Qué tienes, catorce años?» Романы Пака, по его собственному мнению, значительно уступают названным произведениям, поэтому заранее понятно, что почитатель Джека Керуака, Ким Намджун, над ними лишь посмеётся. Старший искренне ошарашен, ведь всегда поддерживал начинания мужа и хвалил его щедро. Чимин комментирует, что его похвала, пусть и приятна, вызывает недоверие и сомнение. Альваро призывает пару понаблюдать, что у них происходит в теле. Те синхронно жалуются на заложенность в груди. Любопытствует, на что она похожа, и какого она цвета. Намджун фантазирует, как среднего размера коричневый булыжник с неровными краями перекрывает клапаны в сердце, мешая ему качать кровь. Он в смятении и не знает, как извлечь оттуда инородное тело. Он связан по рукам и ногам. Молит Чимина подсказать ему, что нужно сделать. У Кима спрашивают, был ли он с кем-то ещё в ситуации, когда стремился угодить. Он перечисляет начальство, требующее идеально выполненных задач за короткий срок, отца, требовавшего высоких академических и спортивных результатов, и мать, требовавшую не быть подлым изменником, как отец. Психолог интересуется, что будет, если тот перестанет всем угождать. Намджун заключает: он всех подведёт, и они уйдут. Слушая это, Чимин понимает, что безупречная сговорчивость мужа тем не менее не предупредила потери чувств к нему, но решает промолчать. Никогда ещё пятьдесят минут не длились так мучительно. В машине они хранят молчание, стыдясь излишнего чистосердечия, что позволили себе ранее. Атмосфера в помещении, пропитанном запахом древесины и чернил, оказалась располагающей, да и худощавый брюнет напротив, понимающе кивавший и угукавший, внушал к себе безоговорочное доверие. Однако общение между супругами за пределами кабинета замкнулось до дежурных реплик про баснословные суммы за газ и электричество и перечень продуктов, что нужно приобрести в супермаркете. Таким образом, ближе к полудню они поднимаются на второй этаж многоквартирного дома с четырьмя пакетами из Alcampo. По лестничной площадке раздаются чьи-то жалобные всхлипы, и по мере приближения к квартире становится ясно, что источник странных звуков локализуется аккурат у их двери. На чёрно-белой плитке подъезда горбится знакомая фигура, прячущая лицо в ладонях. Чимин замедляет шаг, моментально опознав гостя. Он автоматически пятится, но Намджун уже произносит имя Чонгука с вопросительной интонацией, так что назад дороги нет, и игнорировать происходящее уже не выйдет. — Давно ты здесь? — Ким вырывается вперёд, чтобы оценить состояние брата. Тот реагирует заторможенно, отчего напрашивается единственно верный вывод: — Ты пьян? Чонгук поднимает голову, и в стеклянных глазах его отображается отчётливая дереализация. Так и Чимин решительно не понимает, почему он здесь. Сесилия писала, что у них всё замечательно, и Адриан останется у неё на ночь. Почему она отпустила его наутро, так ещё и в подобном состоянии, остаётся загадкой. Едва ли он спал эту ночь, ибо накидаться до такой степени в первой половине дня физически затруднительно. Он щурится, непривыкший к рассеянному свету, что исходит из многочисленных окон подъезда. Оглядывает мужчин, которых преданно ждал: — Чимин-а… Когда их взгляды пересекаются, Пак забывает о феномене дыхания в принципе. Он впервые видит жидкие кристаллы, скопившиеся на нижних ресницах юноши, и теряется в пространстве. Чонгук опирается обеими ладонями о пол, чтобы помочь себе встать. Шатается и жмётся к стене для сохранения такой труднодоступной ему роскоши, как равновесие. Но сделав единственный шаг, путается в полах мятого плаща и летит на стоящего перед ним мужчину. Чимин рефлекторно подхватывает падающее на него тело, а набитые продуктами пакеты выпутываются из его пальцев. С последующим грохотом на пол вываливаются ватные палочки, гель для душа, зубная паста, упаковка соли и салат латук. Однако Чон не торопится покидать случайное пристанище — ему в нём уютно, тепло и благословенно. — Пожалуйста, — мямлит он в сгиб длинной шеи, — пожалуйста… От него резко пахнет спиртом с травяной свежестью и щепоткой устрашающего пороха. Пак сгорает от напалма губ, прижимающихся к коже, ему сложно представить собственное выражение лица, с которым он глядит на мужа, крайне обескураженный. — Пожалуйста, люби меня, — к великой печали, шёпот юноши пронзительно громок. Чимин мотает головой, отказываясь верить в действительность ситуации. Намджун, с которого он не сводит глаз ни на миг, тотально нечитаем. Словно в замедленной съёмке тот освобождает руки, дабы с опаской приблизиться к нетрезвому удаву, оковавшему его мужа. — Чонгук, пойдём в дом! — решается он наконец сказать. — Отвали! — Чон локтем пихает вторгнувшегося в его зыбкий мирок кузена, и не теряя ни секунды, возвращается к своему невольному кролику с целью изучить каждую деталь на его лице. Отброшенный в сторону Ким не предпринимает более никаких попыток помешать им. Кажется, будто он провожает взглядом падающего в пропасть возлюбленного, не споря с судьбой. — Пойдём в дом, Чонгук, — вторит последний, запинаясь. — Тебе нужно поспать. Такое допустимо лишь в параллельной реальности: этот полный обожания взор, ласкающий чиминов лоб, брови и нос; эти тонкие пальцы, повторяющие линию скул и челюсти, и полотно кромешной темноты, через которую пробиваются мерцающие лучи света, протыкая жертву насквозь. — Не бросай меня, пожалуйста, — просит младший, а на опухшем лице его вновь сияют влажные полосы. Завораживающий вид розовых век и кончика чонгукова носа полностью лишают Пака навыка сопротивления. — Не бросай! Я так хочу, чтобы ты полюбил меня. Бедное кроличье сердце на мгновение останавливает свою деятельность. Он сам не знает, каким образом всё ещё жив, но умудряется выговорить: — Намджун, он-н пьян, я… не знаю, о чём он… — Чем я хуже него? — Чонгук цепляется за его плечи отчаянно, как брошенный посреди улицы ребёнок. — Тебе же было хорошо со мной. Ты целовал меня. Говорил, что я нравлюсь тебе. Просил меня похитить тебя, — он утыкается макушкой в яремную впадину между чиминовых ключиц, заливая ворот его свитшота слезами. Того пригвождает к полу намертво, он кричит мужу: — Это всё не так! Но младший не даёт ему высказаться. Его руки самовольно блуждают по завоёванному телу, скрепляются вокруг талии: — Расскажи ему, что мы делали! — он требует. — Расскажи ему, что ты говорил про мой член. Точка невозврата официально достигнута. Пак лишь хлопает глазами, наблюдая, как рушится в мгновение ока его брак. Это конец. Без сомнения, конец. — Давай всё-таки уложим тебя спать, — Намджун оказывается рядом вновь. Тянет родственника назад за плечи, сохраняя убаюкивающий тон подобно медбрату психиатрической больницы. Следующее происходит быстрее, чем успевает среагировать мозг. Чонгук выпускает пленника из объятий, где воздуха ноль, и замахивается. Его кулак бьёт Киму по лицу, а Чимин ахает. — Почему? Почему, мать вашу? — бросает Чон вслед покинувшему его парню. Тот уже вовсю крутится вокруг мужа, у которого носом струится кровь. Потеряв опору, юноша вновь сползает по стене. Трёт глаза и вырывает из недр души истошный вопль: — Я так устал от того, что вы пялитесь на меня как на вонючего урода! Манжетой бежевой куртки Намджун стирает с губ алые разводы. Уверяет мужа, что всё в порядке, только ткань надо бы сразу застирать. — Да, я убил твою чёртову крысу! Двое оборачиваются на пьяный бред гостя, что устремляет на них по-детски обиженный взор: — Да, я торговал наркотой! И стрелял в человека. Чимин давно убедился, что бессвязный монолог не приведёт ни к какому исходу, кроме фатального. Он осторожно дотрагивается до намджунова носа, боясь быть отвергнутым в эту же минуту, и заикается: — Н-нужно приложить что-то холодное. — Не уходи! — Чонгук подскакивает с места, хватая паково запястье. — Отпусти меня, — тот изо всех сил старается избавиться от цепких пальцев, но юноша лишь дёргает его на себя, чтобы впиться губами в губы. Чимин ожидал всего, но никак не мокрого языка, насильно проникающего в его рот. Воспоминания о прегрешениях, спровоцированных фиолетовой таблеткой, вспыхивают от поцелуя, длиною в две секунды. Ему неимоверно стыдно поддаваться нажиму агрессивного поцелуя. Это похоже на кошмарный сон, из которого необходимо срочно выбираться. Он отталкивает Чонгука, охваченный мощным тремором. На губах — чужая слюна, отравленная алкоголем. В компании двух мужчин он не может дышать — лёгкие скованы в тесноте узких рёбер. Он припадает к двери, шаря судорожно по карманам в поиске ключа. Наконец вставив его в замочную скважину, он небрежно отпирает дверь, чтобы спрятаться в квартире. — Я отвезу тебя в отель, — слышит он намджунов голос через стену, а сам садится на пол прихожей, потому что в ушах звенит, пространство погружается во мрак, давя на черепную коробку. — Я не поеду в отель! — Ты не можешь здесь оставаться, Чонгук. Такое с ним бывало только в душном вагоне метро раза два от силы. У него внезапно тяжелеют руки и ноги, необоснованно саднят. А вдруг он умрёт сейчас, под дверью, поверженный поцелуем безумца? Ким Намджун сам себе смешон. Он вызывает Чонгуку такси и бережно укладывает его на заднее сиденье салона, стерпев удар по носу и поцелуй кузена с собственным же мужем. На обратном пути собирает раскиданные по всему подъезду продукты и заносит пакеты в дом. Скандалы скандалами, а за порядком следить нужно, и так уж вышло, что самый ответственный житель этой квартиры — именно он. В зеркале его встречает окровавленное лицо. Ким раздувает ноздри и морщит нос, чтобы в очередной раз убедиться: он болит. Повернув смеситель уверенно вправо, он набирает в ладони ледяную воду. Ему необходим арктический холод, иначе он не придёт в себя. — Ты как? — слышит Намджун, пока смывает с кожи засохшую кровь. Разжав веки, он видит возлюбленного за спиной, с кем говорить нет мотивации. Ким окунается лицом в полотенце, лишь бы его не видеть, старательно избегает его взора, бросая: — В норме. Я вызвал ему такси до Сесилии, — и торопится уйти. Чимин следует за супругом на кухню, где тот занимает себя раскладыванием купленной еды по полкам холодильника, и выдавливает из себя: — Я хочу тебе всё объяснить. Наружу вырывается смешок. Забавно слышать подобное после довольно исчерпывающей картины. Ещё забавнее — осознавать, что эти двое и вправду держат его за идиота. — Не утруждай себя, — кажется, Ким только что положил стиральный порошок в холодильник. Да и чёрт с ним. — Я слышал ваш разговор вчера. — Что? Он поднимает взор на собеседника, потому что это выражение надо видеть. Да, как раз такой реакции он и ожидал: Пак стоит, разинув рот. Оказывается, что, если обсуждать секреты в одном помещении с другими людьми, то можно ненароком быть услышанным. — На кухне, когда он просил тебя поцеловать его. Что уж говорить, Намджун и сам притворялся дураком. Думал, проигнорировав, со временем убедит себя, что ему показалось. Просто слуховая галлюцинация или вырванная из контекста шутка, предназначенная не для его ушей. Но вот буквально спустя сутки Чонгук пьяный просит чиминовой любви у порога их квартиры и впивается в губы. — Намджун, мы были под кайфом… — Это я тоже слышал, — он отворачивается снова, потому что не может всерьёз наблюдать эту мыльную оперу. В это невозможно поверить до сих пор. Его ткнули носом в измену, он отказывается верить. — Мы поцеловались, и немного зашло чуть дальше поцелуев, — зачем Чимин это делает? Мнётся и несет ересь, нервно перебирая пальцы. Намджун опирается о столешницу, борясь с желанием закрыть уши. — Но мы не спали… — Чимин! — он почти вскрикивает. Приходится прикусить язык, дабы хоть как-нибудь обуздать колючую энергию внутри. Он выдыхает громко и дрожа. Пробует воззреть на супруга ещё раз: — Не надо, окей? Тоффи проходит между мужчинами, попутно лаская намджуновы щиколотки хвостом. Кокетлива и беззаботна. Едва приметив опустошенный пакет на полу, она залезает внутрь. Пак жмурится, вероятно, в попытке привести в порядок мысли на фоне создаваемого питомцем шуршания. Наконец, кошка принимает наиболее удобную позу в целлофановом пространстве и готовится услышать следующий поток объяснений от хозяина: — Я просто хочу сказать, что это ничего для меня не значит. Мы приняли экстази, но я не предполагал, что всё так обернётся. — Он принуждал тебя? — Ким цепляется за проплывающую мимо спасительную соломинку. Вперившись взглядом в мужа, он надеется на крошечный кивок. Так он найдёт ему какое-никакое оправдание. Но тот не спешит с ответом, из-за чего Ким роняет голову, безошибочно истолковывая паково безмолвие. — Нет, — подтверждает он негромко. — Я сам его поцеловал. Казалось бы: Намджун всё понял наперёд. Почему это не предотвратило нарастающую тошноту при озвучивании неутешительной правды? Столкнувшись с фактами лицом к лицу, он более не может играть в прятки. Настал момент принимать решения, к которым он не готов, и менять жизнь, не зная другой. Чимин делает шаг навстречу. Его небольшие ступни в небесно-голубых носках оказываются в сантиметрах десяти от намджуновых. Ким продолжает смотреть на них, выслушивая: — Я знаю, что я ублюдок. Но не хочу терять тебя из-за этой ошибки. Поэтому я боялся признаться тебе. А он, — Пак дышит сбито и поджимает пальцы на ногах — это всё, что доступно для анализа. Намджун по-прежнему не рискует смотреть в глаза, что когда-то чувствовались родными. В них, наверное, столько отторжения сейчас и горести, притворной или правдивой. — Он начал вести себя навязчиво, шантажировать, и сейчас это. Я не знаю, что на него нашло, но это ненормально. Возникает пауза, во время которой Ким замечает, что всё это время ковырял заусенец на большом пальце. Мало ему было пульсирующей боли в носу да завываний в груди. Теперь ещё и кровоточит палец. — Ты что-то скажешь? — молвит нерешительно Чимин. Намджун мотает головой. Он так изнурён и апатичен, что тяжело даже шевелить языком: — Не знаю, что сказать. Я никогда не думал, что ты способен на такое. — Пожалуйста, накричи на меня. — Я не собираюсь на тебя кричать. — Но я заслуживаю этого. Ким проявляет газлайтинг по отношению к самому себе вопросом: а вправе ли он злиться на самое распространённое действие экстази? Он сам в отрочестве принимал его с рук Чонгука, после чего падал в объятия людей, чьи лица уже не помнит. Чимин, выращенный в тепличных условиях, с родителями, контролировавшими каждый его вздох, не имел и возможности узнать, что такое экстази. Так стоит ли винить его? Он не догадывался, что его ждёт. Добровольными ли казались его действия либо принудительными — не имеет значения. Пока он находился под воздействием наркотика, он не в состоянии был дать себе отчёт в ситуации. Оттого и изменой это назвать нельзя, а изнасилованием со стороны Чонгука, в силу профессии и опыта прекрасно разбирающегося в последствиях приёма большинства психоактивных веществ — вполне можно. — То, что ты ему сказал, — Намджун с сожалением окидывает взором потерявшее цвет лицо, — что я важнее всех для тебя. Это правда? Пака заметно обнадёживает долгожданный зрительный контакт. Он судорожно кивает, словно преданный щенок, готовый выполнить всё ради благосклонности хозяина: — Правда. Ты важнее всех. — Хорошо. Он здесь больше не появится. Ким отталкивается от столешницы, чтобы уйти как можно скорее. Он будто просидел три часа в переговорной офиса, где решалась судьба всей компании. И сейчас ему нужен если не кофе, то хоть какой-нибудь брейк. Чимин не относит себя ни к какой конфессии, но, когда дело касается загробной жизни, ему приятнее верить в реинкарнацию. Мысль о том, что после смерти выпадает шанс прожить другую жизнь, в другом теле и в другой обстановке, его всегда успокаивала. Сейчас он — Пак Чимин, гомосексуальный мужчина из патриархальной семьи, безамбициозный неудачник, испортивший отношения с супругом, которого с каждым днём всё больше убеждается, что не любит. Его влечёт к неадекватному наркоторговцу, неспособному предложить ничего, кроме своего красивого лица и приятного парфюма. Влечёт безбожно. Поддавшись искушению, он рискует свалиться на самое дно: потерять дом, удобства, стабильность и безопасность. Выбрав нелюбимого человека, он, вероятнее всего, доживёт остаток своих дней несчастным. Временами, когда он играет в Play Station, некоторые уровни даются ему настолько плохо, что проще перезагрузить их и сыграть заново. Так хочется сделать и со своей жизнью. Примут ли его в клуб 27? Отправляясь за ковриком для йоги, Пак прикидывает наиболее безболезненные способы. Жаль, что Чонгук забрал пушку — ею было бы быстрее всего. Если наглотаться таблеток, то каких именно? Он ещё давно читал историю про актрису Лупе Велес, потерпевшую неудачу в попытке умереть красиво. Потеряв сознание из-за принятого снотворного, она упала головой в унитаз и захлебнулась в собственной рвоте. Можно ещё утопиться — он как раз не умеет плавать. Вот только паника, учащённое сердцебиение, судорога в мышцах, отсутствие воздуха и вода в лёгких доставят ему дискомфорт. Впрочем, как и повешение. Что ж, он нерешителен даже в вопросе самоубийства. Остаётся жить на автопилоте и надеяться на скорое появление очередного вируса, что на этот раз сумеет убить его. Впервые йога и шавасана не оказывают на него положительного влияния. Зачем ему расслабление, если голова и без того не работает совсем? Вот бы сейчас пострелять. Чонгук просыпается на новом диване ближе к четырём дня и первым делом видит Сесилию выходящей из ванной в махровом халате и с полотенцем на голове. В домашнем она по-особенному обворожительна. Она позволяет гостю пережить похмелье в своей компактной розовой квартирке, лепит ему увлажняющие патчи под глаза, чтобы убрать отёки после бурной ночи, и воскресный вечер они проводят, похлёбывая пиво за игрой в Дженгу и Уно. Вопреки её обманчивой гостеприимности, Чон отдаёт себе отчёт, что сие милосердие вызвано лишь чувством долга перед защитником. Девушка до сих пор напугана, но благодарна юноше за проявленную доблесть. Что будет, если она узнает, что Адриан выстрелил в обидчика отнюдь не из благородных побуждений, а просто потому, что захотелось? У него до смерти чесались руки, а похотливый бедолага дал тот самый повод, которого Чон пылко ждал. Во взгляде и жестах Сесилии прочитывается нетерпеливое предвкушение его ухода, однако он остаётся у неё ещё на одну ночь. Перед сном она включает документальный фильм с корейскими субтитрами про иракского диктатора с пышными усами по имени Саддам Хусейн. Делит с Чонгуком диван за просмотром первой половины, где рассказывается о детстве героя с матерью, его не любившей, и отчимом, стабильно его поколачивавшим. Его становление подпольным политическим деятелем Сесилия наблюдает уже полуоткрытыми глазами. К моменту, когда Хусейн становится президентом страны и расстреливает всех, кто когда-либо высказывался против него, девушка уже засыпает, уронив голову Чону на плечо. Последнего увлекают события, связанные с геноцидом курдов и евреев, многочисленными репрессиям, войнами с Кувейтом, Ираном и США, и терактом 9/11, последствием которого стало свержение режима Саддама Хусейна. Сесилия уходит к себе в комнату, оставляя гостя досматривать как некогда великого араба находят в подвале его деревенского дома седым, «уставшим и смирившимся с судьбой». Чон выключает телевизор после того, как героя прилюдно вешают. Ложится спать, и ему снится, что он сам подходит к виселице, пока в него тычут пальцами все: мать; её любовники; тетя Донсу; дядя Соджун; бывшая девушка — Чхве Соён, с которой предпочитал встречаться лишь в постели; люди, которых он подставил; торчки, что, наверное, до сих пор сидят у порога его квартиры в Сеуле; Сесилия, испытывающая неудобство от его присутствия; её поклонник с простреленной рукой; полиция; Намджун и его крыса. У эшафота стоит Чимин, по традиции не улыбаясь, и подзывает к себе. Чонгук тянется за поцелуем, а тот закрепляет узел на шее юноши и толкает стул под его ногами. Верёвка резко сдавливает чоново горло. Он задыхается, выбрасываясь из сна. Наяву обнаруживает, что душил себя собственными руками. Утром Чонгук провожает девушку на работу, а сам пользуется её компьютером, чтобы найти себе съёмную квартиру. Так жить больше нельзя, ему необходимо отыскать новый источник заработка и обрести независимость. Но есть одно «но»: он, чёрт возьми, выстрелил в человека и скрылся. Стоило ли секундное удовольствие новых неурядиц? От навязчивых воспоминаний он чертыхается уже в который раз. И вот следом звонят в дверь. Чонгук подпрыгивает на месте, пораженный, что кара настигла его так скоро. Во всяком случае, суд Испании предоставит ему жилье совершенно бесплатно, и в его поиске не будет нужды. Он избавляется от тапочек, дабы подавить шум собственных шагов. Тянется к стволу в кармане карго, заглядывая в дверной глазок. За дверью, по счастью, не стоят люди в форме. Всего лишь невысокий парень в коричневом пальто, нервно чешущий нос маленькой ладонью. Чонгук кусает нижнюю губу, осознав, что улыбается. Чимин. Чон однозначно помешался, ведь ему хватает единого взгляда в сторону этого человека, чтобы испытать воодушевление, ускоряющее перильстатику. Он щёлкает замком, одновременно приводя в порядок выражение лица. Открывает он, уже полный напускного хладнокровия. В таком образе пребывать особенно приятно, когда посетитель смущённо опускает глаза, молвя: — Привет. — Сесилии нет дома, — отвечает холодно Чонгук, а в душе борется с дилеммой: он, несомненно, роет себе яму преувеличенной строгостью. Однако он хапнул унижений сполна накануне, так что не помешает сбавить обороты. — Я знаю, я ненадолго, — Пак сбрасывает с плеч увесистый рюкзак, принадлежащий Чонгуку, и заявляет: — Привёз тебе твои вещи. Чон переводит взор с румяных щёк курьера на багаж в его руках и обратно. Чимин сам весит не больше шестидесяти килограммов, и наверняка ему довольно тяжело. Но Чонгук не рвётся освобождать его от груза, вместо этого говорит: — А зачем приехал? Мог бы отправить через такси. «Точно так же, как твой муж избавился от моего присутствия нажатием одной кнопки в приложении» — крутится в голове. Он забирает наконец собственный рюкзак, не упустив возможности случайно коснуться аккуратных пальцев. Гость одёргивает руку тут же, будто ошпарившись. — Чтобы спросить тебя об этом, — из кармана шерстяного пальто тот извлекает знакомый снимок. — Как эта фотография попала в твой рюкзак? Чонгук практически теряет лицо при виде глаз-улыбок на продемонстрированном ему портрете. Любопытно, будет ли он когда-нибудь удостоен подобным взглядом от Чимина без внушения, что он вмазанный? — Я её взял, — он вынужден стиснуть зубы, чтобы не сломаться. Но этот явно раздражённый собеседник, показывающий свадебную фотографию, на которой он так счастлив и красив, воздействует на Чонгука разрушительно. — Зачем? — Она мне понравилась. Чон не считает зазорным сказать правду. Напротив, ему интересна пакова реакция на неё. Ему интересна неловкость рук, моментально спрятанных в карманы. Интересен отведённый в сторону растерянный взор. И интересен полный решимости комментарий: — Это ненормально. — Может быть, — Чонгук кивает невозмутимо, догадываясь, что пуще гневит Пака. — Тебе надо лечиться, — плюёт тот. — Тоже может быть. Нестерпимо. Знал бы этот пушистый лютый зверь, как нелегко Чону оставаться пуленепробиваемым мерзавцем, когда кипяток чувств захлёстывает его с ног до головы. — Это всё? Ты специально приехал, чтобы сказать мне это? — Да, — выдаёт Чимин, гордо вздёрнув подбородок. Только отчего-то не уходит. Продолжает стоять в неприютном подъезде, ожидая от презренного злодея новых провокаций. Чонгук в них чертовски щедр, поэтому спрашивает: — Не жаль было тратить на ненормального столько времени? — У меня много свободного времени. — Может, я просто тебе нравлюсь? — улыбка-таки прорывается сквозь театральное безразличие. Чон позволяет ей быть в контексте задиристости. Мол, он этакий плохой парень из романтической комедии, досаждающий скромной отличнице, в которую тайно влюблён. Та, в свою очередь, в его играх участвовать не намерена и разворачивается со словами: — Счастли́во, Чонгук. — Какой же ты трус, — бросает Чонгук в спину раньше, чем успевает подумать об этом. Он тонет в отчаянии, страхе, разочаровании и печали и должен потянуть за собой окружающих, иначе захлебнётся. Он получает, чего добивался: Чимин останавливается, повернув к нему голову: — Что? Чон понимает: он готов непрерывно вываливать всё, что рождается в черепной коробке, лишь бы тот не уходил. Ускользающий из рук Пак сбрасывает с него маскарадный костюм. Он больше не бетонная стена, он потрёпанный дырявый занавес, за которым обиженный мальчишка. Он ругается в бессилии: — Требуешь не обращаться к тебе как к женщине, но мужчины так себя не ведут. Чимин вздыхает шумно. Да, утомился держать оборону. Он возвращается, чтобы бесстрашно встретиться лицом к лицу. — Мне глубоко наплевать, как ведут себя мужчины. Ясно, папаша? — цедит он. Привычные пренебрежение, враждебность и недоверие в языке его тела теперь кажутся оскорбительными. Этот спектакль уже порядком поднадоел. — Поэтому ты и боишься смотреть правде в глаза. Чон искренне любит эти прикрытые веки. Ему хочется их целовать. Настоящее безумие. Он молчит в такт молчанию старшего, но не отводит взгляда от всепоглощающей усталости, осевшей на тонких ресницах. — Хорошо, — сдаётся Чимин. Он вновь поднимает глаза, и с них стёрта ненависть. — Я думаю о тебе. Так вот, что значит выражение «сердце пропускает удар». Кажется, Чонгук почувствовал это прямо сейчас. В первый раз. Это невероятно. Он восхищается откликом своего тела и Чимином, даже не понимающим, наверное, насколько он силён. Чон по инерции делает шаг вперёд, ведомый могущественным гипнозом, вот только Пак отворачивает лицо: — Но у меня есть муж. Я не хочу потерять его ради одного красивого, но непредсказуемого и агрессивного нарцисса вроде тебя. Это всё не то. Не так это должно быть! Чонгук не знает, что ему сделать, что ему сказать, чтобы перестать быть таким безнадёжным. Он ведь так хочет, так жаждет крохотного шанса на любовь. В остервенелом поиске аргументов он натыкается на один весомый и неоспоримый: — Ты сам говорил, что больше ничего к нему не чувствуешь. — А тебе какое дело? — Чимин лишается щита, отчего размахивает деревянной палкой в виде обвинений: — Какая у тебя цель помимо того, чтобы разрушить чужой брак? И кто из них агрессивный после такого? — Ты нравишься мне… — Чонгук пропускает руку в карман чужого пальто. Там он находит горячие пальцы, с которыми переплетает свои. — Ты гомофоб, — перебивает Пак, но сжимает его руку в своей, словно только этого и ждал. — …сильно, — настаивает Чон. — Это всё, что я знаю. Он касается лбом его лба, носом — его носа, вытягивает воздух из его рта, что изрекает: — Ты погубишь меня. Нет. Нет. Чонгук полон сверхъестественной нежности к нему. Он никогда ему не навредит. Он мог бы многое сказать сейчас, но притяжение к пухлым губам превращает мысли в кашу. Он просто хочет целоваться. Сильно. Это всё, что он знает. Он крадёт поцелуй осторожно, но без особого труда — Чимин готов к нему. Растворяться в нём нужно неспешно и с предельной чуткостью к ощущениям. Чонгук обнимает его талию, увлекая внутрь квартиры. Закрывает за ним дверь, ни на секунду не отрываясь от пружинистых уст. У стены микроскопической прихожей он языком собирает сок из лилий с длинной шеи. Пак прижимисто стонет, неохотно признавая наслаждение. Чон даёт ему попробовать вкус его кожи, когда возвращается к губам. Целует широко, вкладывая язык в открытый навстречу рот. Становится так мокро и горячо, что силы постепенно покидают тело от внушительного возбуждения внизу живота. Они одни в пустой квартире и открыто друг друга хотят. Фантазии о последствиях таких условий вызывают страх и одновременное изнеможение. Он приоткрывает глаза, чтобы найти в убийственном взгляде напротив помощь и успокоение. У Чимина застыли слёзы на нижних веках, а в зрачках горят тысячи звёзд. Вместо спасения Чонгук встречает свою смерть. Ему мучительно видеть серебристую чёлку, упавшую на глаза; сжигающую дотла похоть в них; красные губы, на которых уже неизвестно, чья слюна, и кончик маленького носа, что вкусно время от времени чмокать. Здесь Пак ему не товарищ, он низведёт созерцателя до атомов одним касанием пальцев. — Что ты со мной делаешь? — шепчет младший, сокрушаясь неумолимой мощи. Тот берёт его руку вновь и тянет за собой: — Пойдём. Я хочу, чтобы ты увидел. Он прекрасно знает это место, поэтому ведёт прямиком в спальню Сесилии, где солнечные лучи, соприкасаясь с тонким тюлем, накрывают розовым светом всё помещение. Чон садится на бережно заправленную кровать, становясь зрителем импровизированного шоу. Чимин стоит перед ним, заполняя собой всё поле зрения. Его безупречно выглаженное пальто падает на длинноворсовый ковёр под ногами. Следом он по одной расстегивает пуговицы рубашки, отчего постепенно обнажается гладкая грудь. Чонгук невольно сглатывает, замечая коричневые ареолы. Он помнит, что скрывается за этой одеждой, помнит, как чуть не сошёл с ума, впервые увидев. Он мнёт мягкое покрывало цвета фуксии в ладонях от болезненной эрекции. Под двумя слоями ткани влажно и тесно, и он запустил бы руку внутрь уже давно, если бы не приковавший к себе внимание Пак Чимин. Тот наконец избавляется от верхней одежды, выбивая из чоновых лёгких дрожащий выдох. К проколотым соскам не терпится припасть губами, но старший выставляет вперёд руку, едва юноша делает малейший рывок. — Хочу, чтобы ты видел всего меня. Я хочу, чтобы ты понял, — Чимин расстёгивает пряжку ремня, и всё сиюминутно становится понятно. Чонгук не видел его нагим, и не уверен, готов ли увидеть сейчас. Он не знает, куда себя деть, когда мужчина спускает с себя брюки и освобождается от них, разувшись. Нежная кожа на его бёдрах практически лишена волосяного покрова, а под нею — крепкие мышцы, что были замечены ещё в день его занятия йогой. Чон интуитивно подаётся назад, когда полуобнажённый мужчина подходит к краю кровати и просит: — Дотронься до меня. Озирая возвышающегося стройного красавца, можно сломать шею. Чонгук забывает о том, что нужно закрыть рот, когда кладёт ладонь поверх плоского живота. Мышцы под его рукой вздрагивают, и ясно почему: разница в температурах их тел ощущается сразу же. Он скользит обожжёнными пальцами вниз к резинке чёрных боксеров, и, наконец, решается взглянуть. Да. Определённо, не девчонка. Плотный хлопок туго облепляет твёрдую плоть, отчего выделяются контуры выразительной головки и вен по толстому стволу. Интересно, бывает ли он сверху, и как часто? Кусая язык, Чон широко ведёт руками к натянутой ткани, а там невероятно тепло. Оборачивает пальцы вокруг пульсирующей эрекции, чтобы почувствовать мягкость кожи. Подушечкой большого он мажет там, где образовалось небольшое влажное пятно. От этого Пак обращает лицо к потолку, куда выпускает несдержанный всхлип. Чонгук роняет голову на едва заметный пресс и целует чуть ниже пупка. Он вдыхает настоящий запах тела, пропитанный потом и желанием, и его ведёт не хуже, чем от качественных амфетаминов. Подцепив края трусов, он тянет их вниз и опускается следом губами к идеально выбритому лобку. Чимин сбрасывает с лодыжек упавшие к ним боксеры, позволяя чужим рукам сжимать свои ягодицы. Он зарывается пальцами в макушку юноши, когда тот поднимает к нему голову. — А теперь я тебе нравлюсь? Чонгук теряет счёт, сколько раз в него влюблялся, но чувствует это снова, едва паковых губ касается неширокая, но искренняя улыбка. Он хочет радовать его, хочет дарить удовольствие, поэтому накрывает ладонью голую плоть, признаваясь: — Да. Ты невероятный, — он видит, как краснеют щёки мужчины от услышанного, и продолжает ласкать его, придумывая комплименты на ходу: — и большой. Тот издаёт неловкий смешок, прикрывая запястьем обнажённые зубы: — Ну, ладно, не такой уж и большой. — Поверь мне, если этот истребитель войдёт мне в задницу, от меня ничего не останется. Слушающий заливается озорным, ребяческим смехом, пока Чон фиксирует очередную свою влюблённость. — Не переживай, — Пак наклоняется, чтобы коснуться его лица, — сегодня я возьму весь удар на себя. У тебя есть презервативы? Младший на секунду мешкает, робко оглядывая приближенное к нему лицо. Они вправду будут делать это. — Н-наверное, — выдавливает он. — Поищу в рюкзаке. — Хорошо, — Чимин награждает его недолгим поцелуем в губы, после чего отправляет за контрацепцией. Он не желает думать ни о чём, кроме как о способах хорошенько растянуть себя для Чон Чонгука. Не впервой ему разочаровывать близких своими сексуальными предпочтениями, стало быть, незачем останавливаться. У Сесилии высокий комод напротив кровати, где хранится косметика, парфюмерия, нижнее бельё и вибратор. Среди перечисленного ему нужна лишь смазка или на крайний случай — увлажняющий крем. По счастливой случайности под руку попадается флакон кокосового масла с дозатором. Подарит подруге новый. Что удивительно, подготавливая себя к измене, он не испытывает вины. Как в пирсинг-студии девять лет назад, куда долго не решался идти из-за страха перед родительским осуждением. Осознание, что он волен распоряжаться как угодно собственным телом, освободило от мук совести и стыда. С тех пор, глядя в зеркало, периодически обновляя прокол, он не жалеет ни секунды. Отчего-то он уверен, что и сейчас не будет жалеть. Когда он уже двумя пальцами в себе, появляется Чонгук. Паку нравится любоваться его трогательным замешательством, широко разводя ноги. Он приподнимается на локтях, чтобы спросить, нашёл ли тот, что искал. Младший кивает, показывая две мятые упаковки, наверняка долго лежавшие без дела на дне рюкзака. — Ты можешь смазать меня языком, если хочешь, — предлагает Чимин, бесстыдно массируя вход. В том, что он выглядит абсолютно вульгарно, нет никакого сомнения, и он позволяет себе таким быть. Позволяет себе быть развратным и опьяняюще свободным. Позволяет себе захлебнуться в эндорфинах сегодня и, возможно, от них и умереть. Он подтягивает колени к груди, когда кровать продавливается под весом брюнета. Тот ни слова не говорит, лишь осыпает поцелуями внутреннюю сторону его бедра, неторопливо придвигаясь к скользким от масла ягодицам. Пак требовательно надавливает на его затылок, хотя его предложение изначально не имело принудительный характер. — Вот здесь? — Чон приподнимает лицо, дабы его нахально-стеснительную улыбку можно было увидеть, и большим пальцем давит на чувствительный сфинктер. Чимин выгибается в стремлении почувствовать его в себе, и нетерпеливо выдыхает: — Да, здесь. — Хорошо, — младший надавливает на его ягодицы, чуть их приподнимая, а Пак истекает предэякулятом уже от горячего дыхания между половинок. Мокрый язык с нажимом проходится по промежности, отчего непроизвольно тянет внизу живота. Чимин всхлипывает, требуя большего, и сам крутит тазом навстречу чонову рту. Тот вводит язык в расслабленное кольцо мышц, выбивая из груди Пака одобрительный стон. Его тепло и влага обволакивают изнутри, и это хочется ощущать как можно дольше. — Останься ещё чуть-чуть, пожалуйста, — шепчет Чимин, пока по его стенкам скользит любознательный язык. Он цепляется за длинные волосы, даже не задумываясь, что, вероятно, причиняет боль. В этот момент его заботит лишь собственное удовольствие. Чонгук выходит из него и входит вновь несколько раз, имитируя фрикции, что наводит на мысль: — Ты уже делал так кому-то? — Бывшей, — доносится сдавленный голос в ответ. — Ей с тобой повезло. Еле слышный бархат чонова смешка пускает мурашки по рукам. — Сомневаюсь. Но спасибо. Младший лижет тонкую кожу вокруг входа с особой любовью. Чимин и не подозревал, что парень может быть таким. Откровенно говоря, он думал, что его окунут лицом в подушку и бесцеремонно изнасилуют в пределах пяти минут. Если говорить откровенней — ему бы понравилось и это. — Ты даже здесь красивый, — резюмирует внезапно юноша. — Ты вообще с этой планеты? Пак не успевает скрыть пунцовое от смущения лицо, потому что Чон поднимается за поцелуем. — Не говори так, — отзывается стыдливо старший перед тем, как чужие губы накрывают его. — Я могу и поверить. Он стонет, посасывая горячий язык, когда в него входят два пальца сразу. — Видел бы ты, что я видел, — усмехается Чонгук, — у тебя бы не осталось сомнений. Именно в это мгновение его взгляд наполняется беспрецедентной нежностью. Он кажется таким родным и любящим, что Чимин сомневается в своей адекватности. Неужели можно сблизиться с кем-то до такой степени менее чем за месяц? — Ты до сих пор одет, — Пак отвлекает себя от странных мыслей, цепляясь за край великоватого худи. Он снимает его с Чонгука, чтобы губами прижаться к родинке на его ребре. У него так много подобных пятнышек по всему телу, и каждая неповторимо красива. Уложив юношу на спину, он целует все родинки, что находит, и каждый кубик пресса. Он мокро ведёт языком до идеальной формы пупка, втягивает в рот кожу и оставляет засос на подтянутом крепком животе. Штаны на резинке экономят время, которое могло бы быть потрачено на возню с ширинкой, поэтому он снимает их с молодого человека вместе с трусами. Дорожка из чёрных лобковых волос ведёт к эрекции, упирающейся Чону в живот. Понимание, что ему и вправду нравится всё, что между ними происходит, льстит до спазмов в теле. И Чимин делает то, о чём не раз фантазировал: берёт член в рот. Он настолько крепок во рту, что невозможно подавить стон. Паку нравится, как плоть заполняет его без остатка. Нравится кончиком языка дразнить уретру, смаковать естественную смазку и давиться, когда головка бьётся о заднюю стенку горла. — Вау. Подожди, я хочу видеть, — Чонгук приподнимается, чтобы установить зрительный контакт. Он по привычке дышит ртом, пристально следя за каждым действием старшего. Тот смотрит преданно в ответ, пошло облизывая головку, шлёпая ею по языку и вбирая снова в рот. — Ах, — юноша издаёт невыносимо красивый стон. Чимин чувствует, как дёргается собственная плоть от короткой, но полноценной мелодии, благословившей слух. Он интенсивно сосёт член, помогая себе рукой. Теперь вытягивать из чонова горла стоны является его миссией. — Ах, подожди, подожди, ах, я же… — в бессилии тот прячет лицо за предплечьем. — Я так кончу, не надо! — Мне прекратить? — Пак нехотя отрывается от мокрого органа, что вздрагивает под его пальцами. — Да, прости, — в надломленных бровях — сожаление. Парень тянет руку, чтобы погладить чиминов подбородок, липкий от слюны. — Я просто не хочу кончить раньше, чем войду в тебя. — Ты так хочешь войти в меня? — Я очень хочу войти в тебя. Его откровение действует как афродизиак. Чимин вскрывает лежавшую на покрывале упаковку презерватива и раскатывает латекс по толстому стволу. Выдавливает на ладонь прозрачное масло, чтобы смазать себя опять. Неважно, достаточно ли он растянут, он также умирает от желания заполнить Чонгуком себя. Повернувшись спиной к юноше, он насаживается на ствол до тех пор, пока тот не оказывается в нём до самого основания. Непривычная ширина давит на узкий проход, и Пак ёрзает на любовнике, пытаясь привыкнуть к его размерам. — Охренеть, как тесно! — шёпотом охает Чонгук, — Какой же ты потрясающий, детка. Чимин задыхается от медленных толчков, от будоражащего шёпота и ласкового обращения. Всё естество его стремится угождать партнёру с целью вырвать из открытого рта как можно больше похвалы и довольных вздохов. Наклонившись вперёд, он принимается раскачиваться на члене, что так хорошо скользит внутри. Он подмахивает ягодицами, шлёпаясь о колючий лобок и выпрашивая удары широкой ладонью по ним. Первый хлопок обжигает кожу и разгоняет струи удовольствия по мошонке. Пак вновь проваливается в попытке сдержать стон. Таким живым он себя давно не чувствовал. Чонгук подходит ему идеально, будто последний элемент пазла, случайно найденный на пыльном полу под креслом. Они спаиваются в единый организм, в единое дыхание. Младший обвивает его живот, чтобы коснуться телами, отчего в очередной раз проникает на всю длину. — Я так глубоко в тебе, — он гладит выпуклость под чиминовым пупком: его плоть прощупывается через тонкий слой мышц. Под новым углом он задевает комок нервов внутри, и Чимин проигрывает ощущениям, буквально за несколько секунд обращаясь в тряпичную куклу в чужих руках. — Потрогай меня, — умоляет он, роняя затылок в сгиб чонгуковой шеи. Последний скользит ладонью вниз к источающей смазку головке и заключает её в кольцо из своих пальцев. Он дразнит, стимулируя самую чувствительную зону, а Пак подпрыгивает на нём, насколько это возможно. — Вот так. Заставь меня кончить. В погоне за наслаждением он упрям и эгоистичен. Его движения хаотичны, он прыгает под разным углом, с разной частотой и амплитудой, дабы ещё раз удариться простатой о пульсирующую плоть внутри. — Ох, это слишком, — всхлипывает Чон. Свободная рука его оковывает пакову шею. От крепкой хватки перед глазами плывёт. Чимин просто открывает рот, встречая язык, позволяет чужим губам терзать свои, а зубам — впиваться в них. — Я сейчас, — младший вбивается в Пака с силой, выбивающей из него дух. Он дрожит и сокращается, туго скованный любовником, что продолжает скакать на нём самозабвенно. Чоновы стенания лишь распаляют. Чимин стремится догнать его, толкаясь в руку и насаживаясь на член, а тот от его настойчивости содрогается всем телом и до покраснений сжимает беззащитную шею. — Ещё чуть-чуть, — просит старший, почти теряя сознание от недостатка воздуха и зашкаливающего сердцебиения. — Я хочу кончить. Я так хочу кончить. От гиперстимуляции Чонгук сопротивляется. Хватает Пака за бёдра, пытаясь отстранить: — Подожди, малыш, я всё сделаю. Остановись. Он покидает разгорячённое тело, в котором после зияет пустота. Чимин падает на кровать, компенсируя потерю пальцами в себе. — Потерпи, я сейчас! — юноша спешно снимает презерватив и завязывает его, прежде чем бросить на пол. Стройный и мускулистый, он представляется Чимину богом уже во второй раз. Ему так хочется сгореть в его ослепительном сиянии, что от долгожданной близости он испытывает угрожающее жизни счастье. Ещё секунда, и вот Чонгук берёт его в рот. Обволакиваемый жаром влажного нёба и мягкого языка, Пак понимает, что осталось ему недолго. Он опускает взгляд, чтобы увидеть изо всех сил старающегося чернокрылого ангела, его стеклянные глаза и красные уши. Запустив руку в бездну его волос, Чимин быстрее толкается внутрь. Возможно, это слишком жестоко по отношению к неопытному гетеросексуалу, но оставлять себя без оргазма ещё бесчеловечней. Он не прекращает, когда чоново горло рефлекторно сокращается от вторжения, а парень царапает его бока. В последние секунды поджимаются яички, и Пак сжимает себя у основания, мямля что-то неразборчивое. Чонгук выпускает его член изо рта, чтобы старший помог себе в последнем рывке. Чимин выжимает из себя семя в полусознательном состоянии, попадая партнёру на лицо. Грандиозное удовольствие током поражает тело, а после накрывает уютнейшим теплом. Пак мякнет, теряя себя, не чувствуя ни своего веса, ни дыхания. Лишь пульс барабанит в ушах. Чон ложится рядом, увлекая в объятия. Обнаружив белёсые капли на его ресницах и щеках, Чимин смеётся и подушечками пальцев стирает с кожи. — Извини, — вкладывает он в нежный поцелуй после. Чонгук ловит его губы без лишней спешки, отвечая: — За что ты извиняешься? За лучший секс в моей жизни? — Нет, за сперму у тебя на лице. Разнеженный и оттого немного сонный юноша тихо издаёт звук «А». Он трётся носом о носогубную складку Чимина в поисках редкого участка на его лице, где ещё не оставлял печати поцелуя. Накрывая тело любовника собой, он произносит тоном мирным и безмятежным: — Этот побочный эффект вполне можно пережить. В травянистом и ничуть не пугающем облаке его аромата Чимин впервые за долгое время закрывает глаза с улыбкой на устах.