Он обязательно дождется

*** Рыков в растерянности смотрел на дисплей телефона, исходящий с Ольгой был резко завершен и сердце сжалось от предчувствия чего-то неизбежного. Повторный звонок не предвещал ничего хорошего. - Паш, слушай меня внимательно, сейчас ты вызовешь мне бригаду, - Ольга нервно диктует условия и адрес своего нахождения. - Кровотечение? В ответ молчание, лишь шум на дальнем фоне отвлекал от учащенного сопения в трубку. Изо всех сил Ольга пыталась совладать с собой, чтобы продолжать мыслить здраво. Павел знает, что означает этот тон голоса, он хватает трубку домашнего телефона, готовый набрать телефон диспетчерской. - Достаточно. Подстанция рядом, наши подхватят, - слишком ровно и спокойно поясняет Арефьева. Она отключает вызов, и тяжело выдохнув перемещает руку на живот, осторожно пальпируя. Дно матки в тонусе, ребенок активно бьется, в купе со всем остальным прогноз не радужный... Бригада приезжает быстро, увидев взволнованное лицо Ломагина, Ольга начала терять связь с реальностью. Тело стало казаться ватным, усталость накатывала огромным комом, а активные шевеления, постепенно начали слабеть. Кто-то убрал волосы с ее лица, осторожно придерживая переложил на каталку. Она боялась думать о том, что будет дальше. - Ольга Кирилловна, какой срок? - спрашивает знакомый голос где-то из далека. - 26я неделя, - с горечью сообщает Арефьева, держа руку на животе. - Отслойка, везем в перинаталку, пусть бригаду собирают, - инструктировал Доктор Юрьевич. - кровит не сильно, довезем быстро. Ты, давай пока, катетер ставь и транексамовую лей, и токолитики, тонус снять надо. - А Пал Дмитриевич? - спросил Ушаков. - Сначала систему заряди, а потом звони Рыкову, - Ломагин повернулся к водителю. - люстру включай. В приемнике Ольгу переодели в хлопковую родильную рубаху, сквозняк холодом обдавал нежную кожу, проникая глубже, заставляя цепенеть и покрываться мелкими мурашками. Холод отрезвлял сознание, спать хотелось чуть меньше, но страх при этом усиливался. Всё как в плохом учебном кинофильме, во рту все пересохло, Арефьева пыталась спросить у медсестры, что происходит, но ее опередил зашедший в смотровую врач: - Ольга Кирилловна, нам осталось сделать УЗИ и КТГ... - Он стал хуже шевелиться, - закусив губу, Ольга пыталась сдержать подступающие слезы. - надо родоразрешать... - Кровотечение прекратилось, сейчас все зависит от инструментальных исследований... Холодно, буднично и повседневно, Ольга слушала, проглатывая слезы. Доктор встал, уступая место суетящейся медсестре, натягивающей на животе датчик КТГ и передавая Ольге в руки пульт с кнопкой. С обратной стороны двери послышался знакомый голос, Рыков рвал и метал, пытаясь пробиться в смотровую через приемник, его удерживал Владимир Юрьевич с Ушаковым: - Паш, не надо, Ольге сейчас помогут. Ты своим криком только больше ее нервничать заставишь. - Пусти, кому говорю! - пытался вырваться Паша. - Что тут происходит? - недовольно поинтересовался врач, вышедший на шум из смотровой. - Что с Арефьевой? - Паша нервно скинул с плеча руку Вити. - А вы ей кто? - Муж... почти, - осекся Рыков. - с ребенком что? - Почти муж... не мешайте работать, вот завтра с утра приезжайте, поговорим. - Да вы охренели что ли? - продолжил психовать Рыков. - Пойдем, Павел Дмитрич, в машине поговорим, - напутствовал Ломагин, удерживая Павла под руку, пытаясь вытащить на свежий воздух. - Как же пить хочется, - прошептала Арефьева облизывая пересохшие губы. КТГ не сулило ничего хорошего, шевеления редкие, сердцебиение слабое, медсестра делала какие-то отметки на листе прикрепленном к планшету, взгляд напряженный, плечи наоборот опущенные. В дверях появился гинеколог, хмуро глядя на монитор: - Анестезиолога зови, и операционную готовьте, - медсестра скрылась из виду. - А вам, Ольга Кирилловна, следует подписать согласие. - Все, что угодно, только быстрее... - обреченно согласилась Ольга. - Вы же в курсе всех последствий, 26 недель... - Это предельно мало, спасибо, но это шанс, который мы можем упустить, - она приподнялась на локтях, превозмогая боль в ключице слева и с вызовом, глядя в глаза врача. Светло голубые кафельные стены, яркий свет операционных ламп, она сидит на краю операционного стола неподвижно, глядя в одну точку, придерживая оголенный живот. - Не двигайтесь, - предупреждает анестезиолог, милый седоватый дедок, ставящий ей эпидуралку. Руки фиксируют, перед взглядом появляется шторка из голубой одноразовой простыни. Анестезистка задает бытовые вопросы, контролируя состояние, мониторы мерно попискивают. Горизонтальный надрез Ольга чувствует ярко, представляя, как рассекаются ткани, запах крови ударяет в нос, заставляя мозг немного дуреть от происходящего. Анестезия еще не до конца подействовала, от того ощущения не притуплены. Треск ткани, когда вручную разводят мышцы, она старается сдерживать слезы, но они все равно стекают по щекам, оставляя соленые полоски. Еще один надрез рассекает полость матки, Арефьева старается сконцентрироваться на происходящем, но контроль ускользает от нее, будто вода, струящаяся через пальцы. Минута и врачи достают маленькое синюшное тельце. 00:13 фиксируется время рождения, они не подносят ребенка к Арефьевой, не показывают уточняя пол, не прикладывают, лишь быстро забирают и передают суетящейся бригаде неонатологов. Мальчик настолько мал и слаб, что не издает ни звука, Ольга безмолвно рыдая, сомневается, что он вообще жив. Страх сковывает, опутывая душу и тело, не позволяя нормально вдохнуть воздух. Плаценту отделяют без проблем, передают медсестре на гистологию, врач довольно сообщает, что матку сохранили, все обошлось. - Сейчас зашьют красиво, - тихонько говорит анестезиолог где-то у Ольги над ухом. - через пару лет за вторым придешь. Слезы бегут без остановки, Ольга продолжает всхлипывать, уже не слушая разговоры врачей. Она концентрируется на тишине вокруг того места, куда забрали ребенка. Все происходящее перестало иметь для Ольги смысл, она провалилась в забытье, чтобы потом очнуться в реанимации. Через несколько часов, Арефьева приходит в себя, разлепляет веки, слипшиеся от слез и щурится от яркого света ламп. Тело прикрыто тонкой простынкой, анестезия еще не до конца отошла, она медленно шевелит пальцами ног, пытаясь оценить свое состояние. Живот от напряжения болит, будто все внутренности перемешали, к горлу подкатывает комок тошноты, а пересохшие губы трескаются. В палату заходит медсестра, проверить капельницу: - Вы уже проснулись, это хорошо. - Как ребенок? - Ольге страшно произнести вслух слово "сын". - В реанимации, состояние тяжелое, но врачи делают все возможное. Вы его назвали? - Да... - в голосе сквозит бесконечная грусть. - Паша. - Хорошее имя, - медсестра скромно улыбается. - там муж ваш, приемник грозится разнести. Секундное замешательство, и Ольга понимает, что на такие поступки Арефьев не способен, ему вообще глубоко плевать, что происходит с ней и с ребенком. Другое дело Рыков, импульсивный и отчаянный, готовый порвать любого. -Вы телефон мне можете вернуть? - Ольга слабо поднимает руку. - Я ему позвоню, успокою. *** Павлик мал, критически... едва больше мужской ладони, сердце Ольги сжимается, наблюдая за тем, как аппараты поддерживают жизнь в маленьком, прозрачном как пергамент человеке. Рука задерживается на стекле кувеза, Арефьева вздыхает, ей снова кажется, что она видит сына в последний раз. Прогнозы врачей против Павлика, долгая гипоксия, реанимация в родзале, не до конца сформированные легкие. Миллион последствий, которые Ольга знала, и не хотела о них думать, в данную секунду все казалось второстепенным. Рыков изводил персонал больницы, заявляясь в неурочное время и буяня. Скоро о нервном папаше будут знать во всех отделениях, а не только в патологии. - Паш, - глядя в окно начала разговор Оля, крепче прижав трубку к уху. - тебя не пустят. Не надо кошмарить медсестер. - Я тебя видеть хочу! - не унимался Павел Дмитриевич. - Время придет - увидишь. Со мной все сносно, шов болит, но ходить могу сама. - Что с малым? - Без изменений... - честный ответ с нотками грусти. Ольга не понимала до конца отчаянного рвения Рыкова быть отцом чужого ребенка. В ее голове никак не укладывался простой момент - Павел будет любить ее, и ребенка, произведенного ей на свет. - Прогноз плохой, мы, как реалисты в чудо не верим... но попытаться стоит. Рыков, что у тебя с работой? - Взял пару дней по семейным, все равно сейчас не до спасения чужих жизней... - хмыкнул Паша легонько пнув клумбу. - Лучше бы ты работал, мне бы спокойней было... Через пять дней Ольгу выписывают и отправляют домой, а отделение закрывают на карантин, лишая возможности видеть ребенка. Жить с вечной опекой Рыкова становилось невыносимо. Иногда Ольге хочется завыть в голос и выйти в окно, иногда заснуть и больше не просыпаться. Делая домашние дела, она каждый день проживала день сурка. Однообразную рутину, только теперь у нее не было всегда спасавшей работы. Паша окружал теплом и заботой, а ее каждый раз коробило от попыток мужчины обнять, она терпеть не могла это кошмарное чувство жалости к себе. Кроватка в спальне лишний раз напоминала о важном человеке, который сейчас отсутствует, но которого все ждут дома. Ольга, всхлипывая, покачивала не застеленную кроватку, уткнувшись взглядом в одну точку на стене. Хотелось раствориться, заснуть, а потом резко, открыв глаза, понять, что это всего лишь чертов дурной сон. *** Рыков целует женщину в висок, шепчет, что он ее любит и крепко прижимает к себе, не давая возможности вырваться. Ольга плачет, упираясь лбом в его плечо, выплескивает накопившуюся горечь. Матерью себя ощутить она так и не смогла, лактация тоже напрочь отсутствовала от стрессовых родов, до всего остального дела не было. - Рыков, вот за каким чертом я тебе сдалась? - протяжно рыдая бурчит ему в плечо. - Люблю тебя, дуру, что есть сил, - нежно гладит по волосам. Она поднимает на него свой заплаканный взор, глаза как океаны не расплескавшегося отчаяния, Паша завороженно в них теряется. - Ты ведь примешь любое мое решение? - умоляя спрашивает она. - Да, - хрипло отзывается Павел не замечая подвоха. *** Через месяц метаний Ольга принимает решение выйти на работу, бушует май, весна во всю цветет, в тепле ощущается приближающееся лето. Только Арефьева растворяется в горячи апреля, безумной серости и печали. Она вновь втихаря курит у черного входа, когда Рыков на выезде. Он вновь делает вид, что не заметил запаха, боясь сказать лишнего. Их сосуществование превратилось в коммунальную квартиру, вечно недовольная Ольга, нередко выгоняющая Пашу на диван. А утром хмурый и злой Рыков, пугающий всех на подстанции одним лишь своим появлением. Он врывается к ней без стука, собираясь позвать на обед, но застает лишь тело с отсутствующим взглядом, да телефон с разбитым экраном лежащий у ног. Мысль можно было не продолжать, итак все было понятно без уточнений. Резко подхватывает, вырывая из кресла, крепко сжимает, стараясь не думать ни о чем. Оля обмякает и распадается на миллиард осколков, стараясь заглушить свои рыдания. - Он жить не захотел... - сбивчиво, надрывно, проникая в самую душу. "Лучше бы сразу" - с горечью думает Паша, решая, что ей так было бы проще принять. - Как мне теперь с этим жить? - с мольбой спрашивает, всматриваясь в своего мужчину. - Я рядом буду... помогу. - без тени сомнения обещает. Павлика хоронят рядом с родителями Ольги. Маленькая урна после кремации, белые розы и сходящая с ума Арефьева. Паше казалось, она перестала есть, лицо посерело и осунулось, блеск из глаз пропал. Ольга сломалась. Поход к психотерапевту чудес не обещал, но после антидепрессантов стало лучше. Появились базовые потребности, сон стал лучше, еда не казалось такой ужасной идеей. А на душе все так же было погано. И Рыков это чувствовал, как никто другой. Паша застал Ольгу перед зеркалом, внимательно разглядывающей рубец. Еще розовый, но хорошо заживший, над лоном. Через полгода он будет почти незаметен всем, кроме его обладательницы, для нее это будет вечным напоминанием о неудаче. Ольга ловит его взгляд и спешит побыстрее закрыться, слишком глубоко обнажила душу сама того не желая. *** Июль жаркий, на подстанции некуда деться, все стараются занять приятное место у кондиционера. Арефьева вызывает Павла в себе. Он, как всегда без стука, шутливо улыбается, приветствуя: - Да, любовь моя? Она кидается к нему отчаянно, обхватывая за шею, втягивает в поцелуй. Паша наклоняется, нежно отвечая этим требовательным губам. От жары у Ольги кружится голова, быстро перестает хватать воздуха и, отвлекшись, она пытается отдышаться, прежде чем снова углубить поцелуй. Мужские руки заново исследуют Ольгино тело, скользя по пояснице, опускаясь ниже задерживаются на ягодицах, сжимая их. С губ Ольги слетает стон, она отстраняется перевести дыхание, внимательно смотрит Рыкову в глаза, уже приняв для себя решение. Грудь вздымается от частого дыхания и сердечных сокращений, Арефьева виновато смотрит на него: - Помнишь, ты обещал принять любое мое решение? - Да... - недоверчиво подтверждает Паша. - Тогда пойми меня, - она отворачивается к столу и что-то усиленно ищет. Выхватывая из папки листок а4, она протягивает его Рыкову. - Это что? - подозревая недоброе, спрашивает Паша. - Перевод... - Куда? - разговор ему все больше не нравится. - В Красноярск, в санавиацию на полгода. - А меня ты спросить забыла? - психуя Рыков повышает голос. Ольга скрещивает руки под грудью, стараясь закрыться от мужчины, с которым готова была прожить до конца жизни. - Мне это надо. А ты обещал принять любое мое решение. - Дура ты, Арефьева... - изрек Паша и остервенело сминая листок в руках вылетел из кабинета. Ольга долго смотрела на приоткрытую дверь, молча глотая слезы. Она не могла пережить мучавшую ее трагедию, постоянно видя перед собой сходящего с ума от заботы Павла. Ей нужно было время, чтобы жить дальше.