Странники

      Прошёл уже месяц, а Леон так и не смог смириться с гибелью Рэйдена, но с момента его похорон юноша напрочь забыл о слезах. На их место пришло другое мрачное чувство – пустота. От опрометчивого шага останавливали лишь Джоанна и сидящий в разуме Гастион, что помогал ему приспосабливаться и утешал разговорами. Он, как и Леон, плохо умел подбирать слова, но пытался. Странник это ценил. Порой они часами разговаривали обо всём на свете, чтобы не думать об общей утрате.       Викери и Николь не появлялись, но один из странников Женевы передал им письмо, где говорилось о том, что они живут и учатся в пансионе и с нетерпением ждут, когда смогут вырваться в Энрию, чтобы рассказать прекрасные новости, но какие именно, уточнять не стали. Должно быть, надеялись оповестить лично.       Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, Леон решил устроиться на работу. Не хотелось вечно сидеть на шее бессферы, которая и так не вылезала из мастерской, пытаясь их прокормить. Хотя Леону думалось, что так она просто подавляет свои чувства. Салум любезно предложил страннику поработать у него в пабе официантом, а заодно проследить за порядком среди клиентов. После стычки с Нэшем те стали побаиваться его, а потому сидели с большим смирением, зная, что странник с лёгкостью выдворит их за дверь.       Леон брался за любое дело, какое только могли подкинуть ему Салум и Сола: помогал поварам на кухне, не с готовкой, естественно, а лишь с хозяйственными нуждами; покупал продукты на рынке и таскал мешки с продовольствием, а порой заменял Салума за барной стойкой. Упорство и трудолюбие, привитые за годы работы в пансионе, давали о себе знать. Иногда у него даже не оставалось сил вернуться в Кронхилл. Несколько раз он засыпал в подсобке среди бочонков с пивом, несмотря на неудобную тесноту.       Застав его однажды ранним утром в коморке спящим на мешке, Сола предложила мужу выделить юноше место в их квартире, что находилась этажом выше, прямо над пабом. Леон не хотел доставлять им неудобства, поэтому отказался, но разве можно долго упрямиться, когда Салум нависает над тобой угрожающей скалой, а после тащит за руку на второй этаж, совершенно не обращая внимания на недовольные возгласы? Хотя Леон не особо и противился. Спать на брошенной на полу перине и одеялах всяко лучше, чем подпирать голову набитым мешком, когда вокруг пахнет копчёными окороками и вяленой рыбой.       Проводив очередного клиента равнодушным взглядом, Леон вымыл стакан и принялся натирать салфеткой, глядя в покрытое пылью окно. Взял на заметку, что его следует протереть, и перевёл взгляд на часы. Он убежал в «Рогатый король» на рассвете, и вот уже начинало вечереть. Часовая стрелка замерла около семи. Его смена ещё закончится нескоро. Обычно он уходил не раньше трёх часов ночи, хотя Салум упорно настаивал, чтобы юноша не нагружал себя переработками. Но Леону было так спокойнее. Даже ворчание хозяина выносить оказывалось легче, чем беспокойный взгляд Джоанны.       – Эй! – Леон грубо окликнул Фрэнка, заметив, как тот в очередной раз смущает официантку бесстыдным поглаживаем её ягодицы. – Либо ты убираешь свои руки от Шамиль, либо я сломаю тебе пальцы и волью выпивку в горло, пока не начнёшь захлёбываться!       – Да чего опять я крайний? – возмутился мужик и спрятал руки под столом. – Я лишь выразил своё расположение!       – Сначала следует спросить у дамы, готова ли она принять твоё расположение, а потом лезть под юбку, Фрэнк.       Пьяница расплылся в довольной улыбке и поглядел на официантку, что равнодушно продолжила убирать пустые пивные кружки с соседнего стола.       – Ну что, Шами, примешь мои ухаживания? – спросил он, расплывшись в скользкой улыбке. – Я так изголодался по женской ласке, так не хочешь ли ты мне её подарить?       Смуглая девушка повернулась к мужчине и смерила скептичным взглядом, изогнув тёмную бровь.       – Если я захочу подарить кому-нибудь свою ласку, то выберу определённо не тебя, Фрэнк. Ты настолько пьян, что, боюсь, у тебя даже член не встанет, как с ним не нежничай, – уколола официантка и, взяв поднос, гордо упорхала к стойке, чтобы обменяться с Леоном удовлетворённым ударом кулаков.       Всё-таки пребывание Леона в пабе приносило плоды. Зная, что рядом находится странник, официантки больше не боялись проявлять характер и оглушали едкими словами всякого, кто вознамерится прикоснуться к ним.       Леон краем уха услышал, как Фрэнк раздражённо пробубнел: «Вот же мелкий выблядок! С его появлением всё пошло по…» Окончание Леон не расслышал, но судя по тому, как подстебнул собутыльника Фоль, тот грязно обругал женский половой орган. Но какое ему было дело до того, кем его считали в пабе? Он и так знал, что многие клиенты не слишком довольны его существованием. Главное, что персонал души не чаял.       – Пфф, и чего ты злишься на мальца? – прыснул один из мужиков. – Салум поступает точно так же.       – Да бесит! Такой мелкий, а ведёт себя так высокомерно с теми, кто старше. Никакого уважения! – заворчал Фрэнк. – А Салума ты видел? Он же одной рукой может пришибить так, что кости по всей улице собирать придётся.       – Рэйден был не слишком старше, и всё же на него ты тоже бочку катить страшился, – расплылся в ехидной улыбке Фоль и подпёр рукой щёку.       – Да он был страшнее, чем Салум, – нервно сглотнул пьяница. – Хочешь сказать, ты бы не страшился, зная, что он одной рукой десятерых раскидать мог?       Был… Это слово эхом разлилось по мыслям. Леон отложил тряпку и растёр разболевшиеся виски. Осознание всё ещё отзывалось дребезжащим чувством в мозгу. Он поглядел на чёрную ленту, обмотанную вокруг запястья. Леон не снимал её. Сдавливающий атлас дарил ощущение, что Рэйден всё ещё рядом, что он продолжает держать его руку, даже будучи так далеко. С ней чувство утраты отступало.       Звон колокольчика над входом в паб привлёк внимание. Леон уже было закатил глаза, мол, очередные пьяницы пришли, но в заведение вошли трое молодых людей. Оглядевшись, они приметили Леона за стойкой и уверенно направились к нему.       – Если нальёшь мне что-то сносное, докину чаевые, – хохотнул Викери, присаживаясь на барный стул.       – А денег хватит? – Леон с усмешкой пожал другу руку, обменялся с Джоанной улыбкой и перегнулся через стойку, чтобы обнять Николь.       – Раз уж такое дело, то и нам налей, – улыбнулась Джоанна. – Сегодня я всех угощаю!       Она сказала это громко, обернувшись ко всем присутствующим клиентам, и они тут же встретили предложение громким одобрительным свистом.       – Чего изволите, дамы и господа?       Друзья высказали свои предпочтения, и Леон, взяв несколько кружек, поплёлся к стене с нагромождением бочонков. Открутив маленький кран, он принялся разливать напитки, спешно вспоминая, кто из клиентов что любит. В таких вещах память его не подводила. Когда пена добежала до самого края, Леон закрутил ручку и выставил в ряд с десяток кружек на стойку. Официантки тут же подхватили наполненные стаканы на подносы и принялись разносить гостям. Все присутствующие – завсегдаи паба, поэтому они точно знали их предпочтения.       Закончив с работой, Леон облокотился на стойку и подпёр рукой щёку, выжидающе глядя, как друзья с наслаждением попивают поданные напитки.       – Что за повод? – поинтересовался он, явно заинтригованный неожиданной добротой бессферы.       – Ну, я закончила с крупным заказом для храма в Люксоне, – пожала плечами Джоанна и загадочно улыбнулась, пытаясь скрыть губы за пузырящимся напитком.       – Это определённо не настолько важный повод, чтобы ты приходила в паб транжирить заработанные деньги на этих попивох. – На него тут же посыпались возмущённые выкрики завсегдаев, но юноша окинул их раздражённым взглядом и угрожающе прошипел: – А ну замолчали, пока я лично всю эту халявную выпивку вам на головы не вылил!       Мужчины тут же притихли и отвернулись, глядя кто куда. Знали, что Леон сделает это, а терять бесплатное поило из-за длинного языка никто не хотел.       – Вижу, что ты держишь их в натянутой узде, – констатировал Викери, обводя взглядом присмиревших клиентов.       – С ними по-другому нельзя, – за спиной вырос Салум и с задорным смехом хлопнул Леона между лопаток. Он вспомнил, какой силой обладали его огромные ладони, только когда странника от удара накренило вперёд.       – Кажется, ты мне лёгкие отбил, – прохрипел Леон, глядя на хозяина паба.       Тот виновато улыбнулся и погладил лысую макушку, принося извинение.       – Что ж, раз все собрались, можно ввести в курс дела, – протянула Николь и, стянув перчатку с руки, продемонстрировала обручальное кольцо на безымянном пальце. – Я выхожу замуж!       Леон замер с широко распахнутыми глазами, переваривая услышанную новость. Подрагивающие от волнения зрачки заметались от широкой улыбки странницы к аккуратному кольцу. Серебряный обруч с камнями сидел как влитой. Вероятно, ювелирный мастер успел убрать ненужных обхват, чтобы кольцо ненароком не свалилось с пальца юной невесты.       Краем уха он услышал, как Салум стал раскидываться поздравлениями и на радостях объявил об ещё одной бесплатной порции выпивки, на этот раз за счёт заведения, а после они вместе с Солой метнулись обнимать держащихся за руки помолвленных. Со всех сторон на них обрушились воодушевленные пожелания счастливой жизни от официанток и завсегдаев паба.       А у Леона всё не складывалась в голове картина. Как давно? Почему он не заметил столь стремительного развития их отношений? Но когда до тяжёлого разума дошло, что всё это неважно, он, не сдерживая эмоций, перемахнул прям через стойку и налетел на Николь и Викери. Он не помнил, когда последний раз чувствовал себя таким счастливым. У него словно пламя в груди разгорелось от вида их довольных раскрасневшихся лиц.       Огорошив их порывистыми крепкими объятиями, он, не отпуская их плеч, отодвинулся.       – Святые боги! – воскликнул он, переводя взгляд с одной на другого. – Вы не представляете, как я рад за вас!       – Вообще-то представляем, – хохотнул Викери. – Ты плачешь, Леон.       Леон удивлённо коснулся век. И вправду. Капли застыли на мокрых ресницах и стекли по кончикам пальцев. Но Леону не было стыдно за эти слёзы. Они служили олицетворением искренности его эмоций.       – За это стоит выпить! – воскликнул Салум и поставил перед ребятами полные стаканы выпивки, один из которых подтолкнул к Леону.       – Бармен не пьёт на рабочем месте, – напомнил странник своему работодателю его же слова.       – Сегодня я разрешаю.       И получив согласие, Леон стукнулся стеклянным ободком о стаканы друзей и залпом влил жгучий виски себе в рот.       – Когда? Когда свадьба? – спешно поинтересовался он, отставляя пустой стакан на столешницу.       – Точной даты пока нет, – пожал плечами Викери. – Сам ведь знаешь, есть правила. Леди Констанция дала своё согласие на брак, но пока у меня не будет собственной финансовой независимости, она не может позволить Николь выйти за меня.       – Ты ведь из обеспеченной семьи, так какая разница, есть ли у тебя собственные финансы? – недоумевал Леон.       – Вот в этом и проблема, – неловко потёр макушку Викери. – Моя мать узнала о нашем нахождении в Энрии.       – Что? Как? – в один голос поразились Леон и Джоанна.       – Узнала, что я стащил её амон и записи отца из мансарды, – развёл руками юноша. – Закатила мне сцену прямо в день помолвки. Сказала, что если я вернусь в Энрию, то не даст своего благословения. Отец, конечно, встал на её сторону, но не был столь категоричен. Сказал, что каким бы ни стало моё решение, он его поддержит, потому что нести ответственность – это поступок настоящего мужчины. К счастью, через пару дней я вернулся в пансион, и нужда слушать матушкины нотации отпала.       – Да плюнь на её благословение! – возмущённо сжала кулаки Джоанна. – Поженитесь в Энрии! У нас согласие родителей не требуется. А деньги на свадьбу я выделю в качестве подарка. Накоплений нашей семьи хватит, чтобы с десяток таких свадеб провести!       – Спасибо, Джоанна, но это ни к чему, – с тёплой улыбкой Николь погладила ладонь бессферы. – Мы не торопимся со свадьбой. Сам факт того, что мы обручены, уже повод для радости. К тому же в связи с последними событиями вы и так порядком потратились. Нам бы не хотелось возлагать такие тяжбы на чужие плечи.       – Какие такие чужие? – оскорбилась Джоанна. – Это не чужие, это родные плечи! Мы же семья, в конце концов.       – Не настаивай. – Леон опустил руку на плечо девушки, усмиряя возмущение. – Это их дело. Когда решатся, тогда помощь и предложишь.       – Да, ты прав, – присмирела бессфера. – Извините за настойчивость. Просто я так взволнована, что едва держу себя в руках.       – Нет нужды извиняться. Мы понимаем твою озабоченность этим вопросом, – рассмеялся Викери и, переведя взгляд на Леона, спросил: – Кстати, когда ты заканчиваешь работу? Джоанна предложила устроить семейный ужин.       – Он уже закончил!       Леон удивлённо покосился на растянутую в довольной улыбке физиономию Салума.       – У меня ещё официальные три часа работы, – запротестовал он.       – Не сегодня, парень, не сегодня, – приобнял его за плечи здоровяк. – Ты и так уже неделю на сверхурочных тут торчишь. У меня скоро так денег не останется тебе зарплату выплачивать, поэтому топай домой и повеселись. Тебе это нужно, а то совсем пылью покрылся. Скоро усохнешь за этой стойкой.       – Давай, Леон! – Сола потянула за завязки на его талии и отбросила фартук за стойку. – Иначе я сама тебя силой вытолкаю!       Леону не оставалось ничего, кроме как сдаться под натиском семейной пары. Они допили заказанные напитки и вышли из паба, заранее расплатившись, отправились обратно в Кронхилл, по пути закупившись продуктами для предстоящего ужина. Ужин готовили все вместе, как положено семье. Правда, подпускать Леона к печи отказались единогласно. Идея ещё одного дымного шоу никого не прельщала. Обмениваясь весёлыми шутками, каждый занялся делом, и даже Леон, которому вновь поручили кромсать картофель.       Вскоре кухню заполонил запах варёных овощей и жареной куриной тушки. Глядя на то, как подрумянивается золотая корочка в духовке, Леон жадно облизнулся. За весь день он поел лишь в обеденное время и то, потому что Сола была решительно настроена насильно запихнуть еду ему в рот, если тот откажется.       Вырвав из закромов шкафа парадную скатерть, Джоанна застелила ей стол и расставила приборы, следуя аристократичному этикету. Хотя это было и не нужно, но бессфера хотела создать атмосферу торжественности в вечно унылом поместье. Викери помог Николь свалить варёные овощи на одно широкое блюдо с жареной тушкой и поставил в центре стола, а его будущая жена расставила тарелки с несколькими салатами. За окном начинало темнеть. Погнав Леона в кладовку, Джоанна заставила его притащить несколько свечей и канделябр. В колыхающемся золотом пламени семейный ужин начинал приобретать интимность.       У каждого из ребят было своё место за столом, которое они занимали во время каждого приёма пищи, и эта привычка осталась неизменна. Джоанне, как хозяйке дома, полагалось находиться во главе стола, но она больше предпочитала сидеть по правую сторону от брата, так как считала его главой рода, и даже сейчас не осмелилась занять это место. Викери и Николь устроились по левую сторону, а Леон разместился на привычном месте в противоположном конце стола, которое Джоанна тоже никогда не занимала.       Лишь столкнувшись с пустующим перед собой местом, он осознал, как ошибся, предпочтя довериться привычке. Вид аккуратно разложенных на салфетке приборов заставлял душу стонать, а разум судорожно изнывать от ожидания, что Рэйден скоро появится и с наглой ухмылкой заявит, что приносит извинения за опоздание. Но этого не случится.       Леон перевёл непонимающий взгляд на Джоанну, но девушка печально подёрнула плечами.       – Я думаю, что он хотел бы быть с нами, – ответила она.       И Леон согласно кивнул. Да, Рэйден хотел бы присутствовать при этом моменте. Он был одним из тех, кто ждал этой женитьбы, и однажды даже предлагал сделать ставки на время, когда Викери решится на столь важный шаг. К слову, если бы Леон тогда согласился, они бы оба проиграли. Один думал, что это случится не раньше, чем через три года, а второй так и вовсе готов был поставить на десятилетие, зная о нерешительности друга.       Приняв решение не поддаваться грусти, они приступили к ужину. Стряпню Джоанны можно было хвалить бесконечно – так она вкусна. Каждый обжигающий кусочек растекался по горлу, словно божественная амброзия. Вскоре разговор заметно оживился. От вина языки начали расплетаться всё больше, а темы становились всё откровеннее. Вот только время остановить было нельзя, чтобы подольше насладиться единением. Викери и Николь нужно было возвращаться. Поблагодарив за ужин, они распрощались с друзьями крепкими объятиями и скрылись в сверкающей пурге.       – Ты, должно быть, устал после работы? – спросила Джоанна, убирая остатки еды в холодильную камеру. – Можешь идти спать. Я всё сама приберу.       Но Леон покрутил головой.       – Мне не сложно помочь тебе. Да и по правде я хотел ещё немного прогуляться. Полезно иногда подышать свежим воздухом.       Джоанна понимающе кивнула и настаивать не стала, хоть и видела, какие круги от недосыпа залегли под его глазами. Пока Леон отмывал посуду и выкладывал сушиться на подставку, бессфера унесла скатерть и свечи, а, вернувшись, опёрлась плечом на косяк двери и задумчиво уставилась в спину Леона.       Первое, что бросилось в глаза, – он похудел. Рубашка, что подшивалась специально под его фигуру, теперь свободно свисала, изгибаясь в складках, а ремень ему приходилось затягивать на одну дырку сильнее обычного, чтобы брюки не спадали. Другой человек такое бы не заметил, но Джоанна обращала внимание просто потому что искала подтверждение своему беспокойству. Он избегал общения, загоняя себя в утомительной работе, не приходил домой и практически не питался. За завтраком он сбегал, не допив чай и не притронувшись к булочкам, а вечером, если появлялся, то тут же скрывался в комнате. Сегодня был первый раз после гибели Рэйдена, когда она заметила искреннюю улыбку на его лице, но после ухода Викери и Николь от неё вновь не осталось и следа. Он снова стал холодным и замкнутым.       Эти симптомы были знакомы бессфере: Леон иссыхал от тоски точно так же, как чахла её мать после гибели отца. И исход этого любовного недуга был печальный. Но она не знала, чем облегчить его боль. Грела лишь мысль, что он обещал её брату не торопиться за ним в багровые поля, но она же и леденила осознанием, что он намеренно доводит себя до такого состояния, чтобы одновременно приблизить и оттянуть этот момент. Он словно наказывал себя за то, что остался жив.       – Ступай. Я закончу, – погладила его по плечу Джоанна.       На этот раз Леон противиться не стал. Взял со спинки стула свой пиджак и вышел из Кронхилла. Он не знал, куда хотел пойти, но ноги сами повели его к старой иве. Он рассуждал о жизни, как о чём-то уже привычном, должно быть, потому что не мог найти для неё повода, но изо всех сил пытался за что-то уцепиться.       Опустившийся сумрак давил. Леон сел у корней старой ивы и уставился в замутнённое тучами небо. Скоро должен был начаться дождь, но его нисколько не волновало то, что он может промокнуть и слечь с простудой. Возможно, в глубине души он именно этого и хотел.       Уткнувшись затылком в шершавую кору, Леон закрыл глаза. В темноте сомкнутых век мгновенно возник образ Рэйдена. Мягкие изгибы бледного лица, слегка приподнятые уголки губ, замершие в самодовольной ухмылке, словно он только что сказал какую-то забавную колкость, прищуренный глаз, не уступающий по красоте синему алмазу, и кожаная повязка на правой глазнице – напоминание о тяжёлом прошлом, – таким его запомнил Леон. Невольно захотелось прикоснуться к образу, чтобы ощутить тепло идеально гладкой кожи, на которой даже не было колкой щетины. Порой Леон завидовал ему. Будучи даймоном, он мог менять свою внешность как пожелает, но его красота была природной, данной от рождения. И странник не понимал, как кто-то настолько прекрасный мог полюбить такого, как он.       В Леоне не было ничего особенного. Он не был красив или умён, ему не доставало образования и воспитания, он считал нормой говорить любую грубость, что придёт в голову, с предельной честностью, если в таковой была нужда. Но Рэйден видел его другим, отличным от его собственного представления о себе. Он не раскидывался банальными комплиментами, но находил способы донести до юноши искренность своих слов, даже когда тот предпочитал ему не верить.       Первые капли дождя забарабанили по листьям старой ивы. Скатываясь по тонким веткам, они падали на землю, вороша зелёные травинки. Но ива, словно добродушная мудрая старица, укрывала Леона плотным куполом, не давая дождю наполнить своим отчаянием. Она оберегала собой, принимая на скрюченную спину весь натиск стихии.       Следом за небесными слезами пришёл и холодный осипший крик ветра. Надрывный порыв полоснул защитницу по зелёным волосам, развивая вплетённые старые ленты. Когда-то они были чьими-то надеждами и мечтами, а теперь остались грязными кусками ткани и напоминанием, что вера в чудо не гарантирует, что чудо случится наяву. Если мольбы кого-то однажды услышали Всевышние, это простое везение. Леон убедился в этом. Он столько раз молился прародителям, что стёр колени о полы храмов, которые успел посетить за этот месяц, но его никто так и не услышал. Даже весточки не послал. Так какой прок быть перерождением божества, если те, кто дал эту силу, тебя не слышат? А может, слышат, но им всё равно?       Подхваченные ветром дождевые капли пробились через завесу ивовых ветвей и осыпали лицо Леона брызгами. Холодные струйки пробежали по щекам и шее, исчезая под тонкой тканью рубашки и расплываясь мокрыми пятнами. Леон не стёр их. Ему нравилось ощущение прохлады на коже, которое давало понять, что он ещё что-то чувствует; что несмотря на темноту, он ещё жив. Юноша решил: пусть это чувство продлится чуточку подольше, прежде чем он окунётся в глубину тьмы.       – Даже не смей думать о подобном, – проговорил хриплый голос рядом.       Леон не стал открывать глаза. Знал, что это Гастион решил в очередной раз вырваться из сознания.       – Почему? Это же неминуемо, – усмехнулся он и почувствовал, как эти слова камнем упали на грудь, раздавливая воздух в лёгких.       – Он не хотел бы этого…       – Откуда тебе знать, что он бы этого не хотел? – Уголки губ приподнялись ещё выше, обдавая безумием, что соперничало с ветром в своём холоде.       – Ты и сам знаешь, что в моих словах нет лжи, – насторожился Гастион.       – Знаю, – Леон приоткрыл глаза, – но должно ли это послужить мне утешением?       – Ты должен смириться и идти дальше. Чужая смерть ещё не конец твоей собственной жизни, а будущее счастье не есть оскорбление памяти о прошлом. Ты можешь существовать и быть благодарным почившей душе за предоставленный шанс.       – Какое удачное слово ты подобрал – существовать, – мрачно рассмеялся Леон, и его голос засквозил хрипящей остротой. – В том-то и дело, что не жить, а существовать. А сам-то ты не рискнул существовать, когда думал, что он умер. Или хочешь сказать, что я ошибаюсь, и ты просто случайно упал на клинок со всем своим желанием жить?       Гастион оскорблённо поджал губы. Слова Леона ранили, но сферон не стал оправдываться, потому что это было суровой правдой. С его стороны было опрометчиво поучать человека, которому не повезло пойти по его стопам.       – Я совершил ошибку, в коей раскаиваюсь и по сей день, но я не желаю той же участи тебе. Моя судьба не должна стать твоей, Леон. Тебе нужно жить, чтобы однажды прервать череду этих смертей. Ты тот, кого небеса ждали семьсот лет, тот, кто, будучи чужим в этом мире, сделал больше, чем те, кто были в нём рождены. Ты единственный смертный, что умудряется дарить надежду на светлое будущее божествам.       – Замолчи! – заорал Леон, срывая горло. – Не смей говорить этих слов! Они ничего не значат!       – Они значат многое, Леон, – возразил Гастион, с решимостью встречая его пылающий во тьме взгляд. – Они значат, что тебе был дан шанс стать кем-то большим, отличным от того, кем ты себя считаешь.       В глазах странника полыхнула бесконтрольная ярость.       – Я сказал тебе закрыть рот! Не смей убеждать меня в значимости! Я не сделал ничего, чтобы спасти его! Из-за эгоизма, с которым я принял ту проклятую клятву, и из-за наивности, с которой отдал клинок Малле, он погиб! Может, я его и не убивал, но его кровь на моих руках!       Он схватил камень и швырнул в сферона, но тот прошёл насквозь и рухнул в мокрую траву. Впрочем, Леону было всё равно, причинит он вред духу или нет. Он сжал голову руками и закричал так, что даже шум разразившегося ливня не смог заглушить его. Пробившись через защиту старой ивы, иглы дождя вонзились в кожу, пробирая плоть изнутри дрожащей волной. Леону показалось, что в этот момент он разучился дышать, – настолько нестерпимым казалось захлестнувшее чувство, – но чьи-то руки с усилием сдавили грудь. Столь внезапным напором юношу вжало в ствол дерева, и губы схватили воздух в желании жить. Резкий вдох пронзил лёгкие насквозь, заставляя закашляться.       Помутнёнными глазами Леон наощупь коснулся чей-то спины. Он знал, что Гастион, будучи духом, мог внушать ему ощущение своих прикосновений, но прижимающее к нему тело было тёплым и осязаемым. Пальцы проскользили по мокрой ткани, облепившей выступающий позвоночник и рёбра. Будь это Гастион, он не смог бы его коснуться. Но Леон отчётливо ощущал обжигающее кожу прерывистое дыхание.       – Пожалуйста, Леон, не вини себя, – глухо захныкала Джоанна, утыкаясь щекой ему в грудь. – Ты не виноват. Никто из нас не виноват.       Леон опешил, различив её голос в завывании стихии. Напряжённые пальцы вцепились в ткань рубашки. Её близость затушила пожар ярости и окутала горячим паром раздробленную душу, давая ей шанс на мимолётное спокойствие. Сердце бессферы, что билось так быстро и ритмично, заставило его осознать, какую боль он причинял ей всё это время. Он пытался отгородиться от неё, надеялся, что так она не будет ощущать своей причастности к его страданиям, но тем самым только усилил её беспокойство.       – Пожалуйста, Леон, – взмолилась она и сильнее прижалась к нему.       Леон ей не ответил, но обнял крепче, укладывая себе на грудь. Он знал, что она плачет, а потому не осмелился взглянуть на неё даже через плотное полотно ночи. Бессфера не позволяла себе проливать слёзы в чужом присутствии, но доверилась ему, открыла свою душу и явила слабость, а Леону полагалось принять её боль и сохранить в секрете.       В занавесе дождя два дрожащих тела укрылись в собственном тепле, храня беспокойное молчание за крепко сжатыми губами. Положив подбородок на мокрую макушку бессферы, Леон наслаждался звуками буйствующей стихии. Размеренный шелест листвы и удары капель о землю успокаивали, а пронзающий лёгкие запах сырости дарил лёгкую свежесть сознанию. Должно быть, именно это ему и было нужно – найти человека, что бросится спасти его от самого себя.       Даже после того, как последние слёзы нашли выход, Джоанна не выпустила его из объятий. Она сидела между его ног, уложив голову на плечо, и задумчиво глядела на плотную стену из водных игл из-под ивовых ветвей. Они не чувствовали нужды говорить, поэтому просто слушали, как за них молвила стихия.       – Ты можешь заболеть, – полушёпотом напомнил Леон, касаясь дыханием её виска. – Может, вернёмся в дом?       – Нет, – покрутила головой бессфера. – Хочу ещё немного посидеть так.       Она не хотела признавать, что продрогла, а Леон не стал уговаривать – молча стянул с себя пиджак и укрыл их обоих. Теплее от этого не стало, но в коконе из плотной ткани было спокойнее.       – Как думаешь, почему небеса плачут на этот раз? – невзначай спросила она.       – Небеса не испытывают чувств, поэтому не имеет смысла искать причину. Таков природный процесс, над которым никто не властен, – ответил Леон, растирая плечи бессферы аккуратными поглаживаниями.       – В Энрии есть поверье, что небеса отражают эмоции Небесной матери. Когда она довольна, солнце ярко светит, подобно её улыбке; когда злится, небо рассекают молнии; когда плачет, её слёзы падают на землю дождём.       – Не хочу знать, что она делает, когда дует ветер, – усмехнулся Леон.       – Бесстыдник!       Бессфера хлопнула странника по бедру и тихо рассмеялась. Леону нравился её смех: до заразного задорный и звонкий, такой приятно было слышать в самые мрачные тяжбы, потому что перед ним отступала даже беспросветная тьма.       – Ветер – это дыхание Небесной матери, – всё же пояснила Джоанна. – Когда он слабый, богиня пребывает в спокойствии, а когда рвёт и мечет, то он превращается в ураган.       – А когда погода безветренная? – продолжил докапываться Леон.       – Не бывает так, чтобы во всех землях Энрии перестал дуть ветер. Если его нет на наших землях, значит, он есть на других. Просто богиня обратила своё внимание на другую часть своих владений.       – А если в одной части Энрии дождь, а в другой – солнце? – лукаво сощурился Леон. – Значит ли это, что у Небесной матери случился истерический припадок?       – До чего ж ты дотошный! – закатила глаза бессфера и толкнула его локтем по рёбрам. – Это всего лишь поверье. Никто не пытается разобраться в нём с такой скрупулёзностью.       – Это лишь доказывает, как мнимо наше представление об устройстве мира, – пожал плечами странник. Он ненадолго замолчал, но после глубокого вдоха всё же добавил: – Моя вера угасает, Джоанна. Я столько раз молился им, что утратил счёт, и всё безрезультатно. Они не слышат нас.       – Они слышат, Леон, – повернулась к нему Джоанна, – но не могут вмешиваться. Таково правило богов: следить, но не принимать участие в делах смертных без крайней необходимости.       – Они прокляли Загана за нарушение клятвы, но помиловали Малле, предпочтя месть любви. Где же здесь справедливость?       – Возможно, нам просто не дано понять их замысел в силу личной заинтересованности вопросом, но я знаю одно – боги ничего не делают просто так.       Уставившись на колышущиеся плети старой ивы, оба погрузились в собственные мысли, но именно в этом молчании Леон нашёл ответ, который искал. Ветер разогнал дождевые тучи с неба, и над Кронхиллом опустилась тишина, нарушаемая лишь тихим порывистым свистом. Другим бы эта тишина показалась гнетущей, но для юного странника она стала долгожданной свободой. Неспешный вдох заставил сердце замедлиться.       – Я хочу освободиться, – выдохнул он, глядя в туманное чёрное небо.       Джоанна отодвинулась от него и, положив руки на колени, беспокойно уставилась в лицо странника, словно пыталась разглядеть сквозь ночную мглу его истинные чувства. Но как только её губы распахнулись в немом вопросе, он поднялся, не обратив внимания на резкую смену эмоций бессферы.       Леон вышел из-под ветвей ивы и откинул голову, позволяя порыву ветра играючи пробежаться по волосам. Обжигающая прохлада забралась под рубашку, хлопая влажными натянутыми воздухом складками. Возможно, у него уже поднялась температура, но Леон не чувствовал холода. Ему казалось, что он жил в нём всю свою жизнь, – в мире обыденной серости и уныния. Подняв руку над головой, он вгляделся в небо через разомкнутые пальцы. Вот она – воображаемая решётка, в которую он себя запер. Но готов ли он сделать шаг из неё? Вряд ли. Даже если он покинет её, то всё равно вернётся обратно, потому что прошлое не отпустит слишком далеко.       – Ха! – сорвалось с его растянутых в улыбке губ при виде затянутой на запястье ленты.       Леон ослабил узел и позволил гладкому атласу рассыпаться ослабленными кольцами по предплечью. Лента была его якорем, но корабль не двинется с места, пока якорь лежит на дне. Странник опустился на колени и сжал чёрную ткань в ладони. Никогда он ещё не ощущал такой острой нужды быть искренним.       Пальцы проскользили по размякшей превратившейся в грязь земле и коснулись мягкой поверхности ткани. Лента была длинной, но Леон вместил лишь три слова, что рвались из сердца. Едва ли кто-то различит эту грязную надпись на чёрном атласе, но Леону достаточно было знать, что она там есть. И поднявшись, он повязал ленту на самую высокую ветку, до которой только мог дотянуться.       Пройдёт следующий дождь, и никто никогда не узнает его слов. Они станут секретом старой ивы, который она никому не расскажет, но будет помнить, как под её кроной зарождались чувства и умирала надежда. Всё исчезнет с шелестом листьев и трелью ночи, но чёрная траурная лента провисит ещё десятилетия, служа молчаливым напоминанием о том, что когда-то над ней были пролиты слёзы.       Это был тот шаг, который он боялся сделать. Шаг в бездонную пропасть без надежды, что его удержат. Глубокий вдох свободы перед тем, как исчезнуть, перед тем, как собственноручно утопить себя в мире, где он был чужим.       Он ощутил, как ладонь Джоанны нежно обхватила его пальцы и чуть сжала, выражая поддержку. Леон знал, что каким бы ни стало его решение, она поймёт и отпустит, и всё же не нашёл в себе сил посмотреть ей в глаза. Его страшило то, что он разглядит в них. Увянут ли зелёные цветущие поля с его признанием? Он хотел верить, что нет.       – Я хочу отпустить его, – проговорил Леон, глядя, как раскачивается повязанная на ветви лента, – но смогу ли?       – Только попытавшись сделать это, ты узнаешь ответ.       – Тогда я попытаюсь, – заверил он. – Я хочу попробовать жить дальше, но пока я здесь, это невозможно.       – И что же ты решил?       Леон крепче сжал её руку. Он боялся, что слова застрянут поперёк горла, но одного взгляда на Джоанну хватило, чтобы решимость вытолкнула их наружу.       – Я должен вернуться в Лондон…