На берегу безымянной реки

***

На вас не поднимается рука. И я едва ль осмелюсь говорить, каким еще понятием греха сумею этот сумрак озарить. Но с каждым днем все более, вдвойне, во всем себя уверенно виня, беру любовь, затем что в той стране вы, знаю, отвернетесь от меня. И. А. Бродский.

      Генерал, чьи щеки налились пьяным румянцем, с видом мученика откинулся на спинку скрипучего кресла в комнатушке поодаль от людей, чтобы спокойно закурить трубку. Гул возмущенных голосов не прекращался, отчего голова начинала ломиться; к тому же, во всем помещении противно веело немецким алкоголем, духами, дымом сигарет. Высокого роста мужчина, средних лет, с бледным, но притягательным лицом и выразительными глазами, был крайне раздосадован угнетающей обстановкой вокруг.       — Чертовы либералы, — генерал, впившись взглядом в одну точку, окунулся в бездну собственных дум порнографического характера; он сидел неподвижно. Изящную шею генерала украшал белоснежный воротник с крупными воланами. Этот красивый и статный мужчина, Александр Владимирович Леонтьев, успел не раз пожалеть о спонтанном желании посетить этот, как он выразился, «цирк уродов», где одни идиоты — либералы — отчаянно мечутся в попытках доказать что-то другим идиотам. Кто-то и знать не знает, в чем, собственно, заключается спор, покамест остальные только втихую посмеиваются и делают ставки меж собою. Леонтьев считал себя куда выше всех их вместе взятых.       — Ваше превосходительство, можно? — в проеме двери показался мужчина лет двадцати. Ему явно было совестно нарушать покой высокопоставленного человека: он жалостливо нахмурил брови, опустил детские глаза в пол и теребил длинные не по размеру рукава николаевской шинели, которую безвозмездно отдал ему когда-то генерал. Леонтьев на мгновение впал в ступор, однако резко опомнился и поднес указательный палец к губам, мол, «тише».       — Тебя кто-то видел? — тревожно спросил Леонтьев, когда парнишка закрыл за собой дверь на щеколду. В ответ Князев молча помотал головой: он так и не посмел поднять взгляда, только подошел поближе и встал столбом пред генералом, как провинившийся школьник. Его блестящие глаза были печальны. Александр, пока ждал слов от Князева, внимательно, но сурово рассматривал его: золотые кудри спадали на плечи, красиво обрамляя лицо приятной наружности, шинель облегала его худощавое тело, руки слегка подрагивали. — Чего ты хотел? Что-то случилось?       — Нет, совсем нет, — Князев ответил испуганно, полушепотом, опасаясь чего-то. Тяжелый вздох сорвался с его губ. Он тихонько сел подле. Леонтьев испытующим взглядом оглядел Андрея, доброжелательно положил руку на его плечо, отчего Князев облегченно выдохнул, словно что-то тяжелое, давно терзавшее его изнутри, отступило, давая свободу спокойно выдохнуть. Леонтьев молча поднялся, взял две чашки, налил в них чая с сухими фруктами и поставил на стол. Парнишка наблюдал за его действиями — Александр был разгоряченным лишним бокалом вина за поздним ужином, из-за чего Князев немного побаивался его. — я заскучал, а вы выглядели... — Князев, пытаясь найти подходящее слово, замолчал. — не в духе. Я нисхожу с ума, когда вижу вас в таком состоянии. Я подумал, быть может, я в чем-то провинился, а сам не ведую об этом, или... или...       — Успокойся, — с легким уроком бросил Леонтьев, подав фарфоровую кружку Князеву. Аромат роз и тонкий пар чая растворялись в воздухе. Александр нежно водил пальцами по ручке кресла, в какой-то момент сжав ее; отчего-то Князев задержал на этом движении взгляд, и в животе что-то кольнуло. — лучше расскажи, что нового на работе. К тебе хорошо относятся?       — Да, — Князев был немногословен. Ветер проскальзывал сквозь гроздья сирени и доносил благоухание через распахнутые окна. Андрей фокусировал свое внимание на чем угодно, только не на статном мужчине рядом, от которого у него действительно ехала крыша. А Леонтьев взглянул на Князева глазами, полными чистой любви. — Они... ведут себя так со мной, потому что вы им приказали?       — Что за вопросы, душенька моя? — Леонтьев чуть сщурил глаза, долго и вдумчиво смотрел в лицо Князева и взял свободной рукой ладонь любовника в свою. Андрей снова спрятал лицо за волосами — его гложет чувство беспричинной вины. — Верно, ты прав. Но ведь очевидно, отчего я так поступил; думаешь, я позабыл, как к тебе относились раньше? — Александр замолкнул на пару секунд, ведь понял, что именно имел в виду Андрей. — черт побери, ты об этом... Боже, не придумывай! Они бы и без меня не стали трогать тебя.       — Это нечестно, — Князев посмотрел на Леонтьева так, что у того пробежали мурашки. Князев почувствовал противную ломоту в теле. Гул голосов за дверью стих, оттого в комнате стояла мертвая тишина. Дом, казалось, дремал под лунным светом. Леонтьев отложил чашку подальше, ожидая логического продолжения его мысли.       — Ты так наивен, — Леонтьев снова поднялся и говорил, уже не глядя на Андрея, а в зеркало. Генерал медленно расстегнул и снял пиджак, бросил его на стоящее неподалеку кресло, и принялся за маленькие жемчужные пуговицы на тонкой рубашке. Князев будто смотрел сквозь генерала. Он часто говорил Леонтьеву о его красоте, где-то в душе боготворя его. — Неуж-то ты так и не понял, что абсолютно все в этом низменном мире делается через деньги и связи?       Князев вновь ничего не ответил. Леонтьева крайне раздражала эта черта в Андрее — он чересчур молчалив и скрытен. В той страшной тишине, в которой пребывали мужчины, казалось, что все замерло, что время прекратило свой ход. Генерал молча переодевался. Холодные волны тревоги скользят по всему телу, от грудной клетки — вниз. Князев вздыхает тихо — притворно спокойно, отчего слышится кроткий смешок Леонтьева. Минуты, неуловимые и больные, как песчаные ветра, ускользали. Леонтьев, не до конца расстегнув белоснежную рубашку, резко развернулся.       — У меня голова кругом идет, когда ты строишь из себя невинного мальчика, — Леонтьев, упираясь руками на ручки кресла, наклонился к Князеву. Тот встрепенулся, сглотнул слюну, но не посмел отвернуться. Леонтьев почти не повышал голос, но весь его вид был воинственным. Генерал надавил на затылок Князева, и своими губами припал к его.       Леонтьев честно пытался давить это пошлое влечение к мальчишке, который даже жизни не видел, который поведется на каждое его слово, продаст душу дьяволу за каплю внимания. Если б Князев не был так непорочен, наивен и юн, давно бы оказался в постели Александра, быть может, и не раз. Сделать подобное с Андреем он просто не мог — слишком любил. Секс и душевная любовь — взаимоисключающие понятия. Секс пленяет, не дает покоя, не отпускает ни на минуту. Как только ты сделаешь этот запретный шаг — назад пути не будет. Со временем станешь зависим от секса, а не от самого человека и его любви; его личность навсегда померкнет в твоих глазах. Леонтьев не мог отступить от своих принципов, однако непристойные мысли никогда не оставляли его одного. Леонтьев проклинал Князева, его пленяющий голос и глаза, а еще — себя. Андрей — такой молодой и нетронутый грязными руками — как Леонтьев мог позволить себе так поступить с ним? Верно, никак, оттого и боролся.       Однажды, когда Леонтьев и Князев не были любовниками, а лишь случайными знакомыми, Александр отправил ему письмецо под дом уже через какой-то жалкий месяц после знакомства:       «Дорогой друг мой, здравствуйте. Я смею писать к Вам — ведь моя болезненная голова трещит от нескончаемого потока мыслей. Мне гадко на душе, мутно и тяжело. Слышал, Вы уехали куда-то далече по делам. Оттого-то я Вас и не наблюдал на набережной, и уж было начал переживать... Молюсь, чтобы письмо все-таки передали. От дурного характера я чересчур прямолинейный, но говорить что-то такое — так стыдно. Я невыносимо заскучал по Вам — по мягким глазам, доброй улыбке ко мне, нежным рукам и волосам. Вы столь скромно смотрите на меня — нет, даже не смотрите, а боитесь на меня смотреть — что я готов упасть в обморок от одного этого вида. Мне страшно больно, что Вы так неоткровенны со мной. Последнюю ночь спал очень беспокойно; все думал о Ваших словах. Изволите спросить — чего я от Вас хочу? В общем-то, я и сам не знаю. Мне так тяжело дается молчать! Мои мысли неправильны, унизительны. Прошу, приходите ко мне сразу же как приедете. Адрес знаете. Не сердитесь на меня, не хандрите. Помните же, я буду ждать Вас. Помните!»       — Каждый день приходится глядеть на тебя с пониманием, что никогда не смогу тобой овладеть, — Леонтьев тихо шептал, отчего интимная атмосфера накалялась. — не смогу оттрахать тебя и сейчас, прямо на этом кресле, не услышу громкие шлепки о мой таз... Потому что слишком люблю тебя, друг мой. Мой член сочится неоднократно, когда я позволяю себе, — твоему дурному и покорному слуге, — думать об этом; ты мучаешь меня, и это тебе льстит. Я... слишком отвратителен, но не суди меня.       — Вы пьяны, — Князев совсем смутился: весь раскраснел, съежился, сапфирово-синие глаза стыдливо скрылись за ресницами. Он прекрасно знал о погрешных желаниях своего любовника, но делал вид, что не замечает ничего подобного. Андрей слишком глуп — он не понимает, отчего Леонтьев подавляет в себе, как он выразился, «вполне естественное» желание. Он бледнел с каждым словом, но не мог увести взгляд.       — Я пьян нравственно, из-за тебя, — Леонтьев прикусил губу и почувствовал, как его член уже подрагивающе просит прикосновений и внимания, чтобы поскорее снять это напряжение. Нельзя, нельзя, нельзя. Он томно выдохнул, его дыхание участилось. Князев опять смотрит на него этими глазами. Столь томно и мягко, что Александра буквально осыпает мурашками. — ты такой идиот, Андрей, честное слово, до невозможности. Мне так хочется отыметь тебя хорошенько в рот, кончить прямо туда. Выбить из тебя всю эту надоедливую дурь... Быть может, тогда ты перестанешь меня бесить.       Леонтьев не так много знает о Князеве, опять-таки, из-за его молчаливости. Андрей — сын какого-то купца, холостяка. До знакомства с генералом он работал где придется. Образование у него минимальное. В общем, никаких перспектив не было и быть не могло. Однако, из-за своего красивого личика, он убегал от реальности с помощью коротких романов, ведь, несмотря на бедность, он совсем не выглядел отталкивающе. В голове у него словно что-то ломалось. Он понял, как Леонтьев медленно загонял его в ад. Андрей боялся пошевелиться, спугнуть момент этой внезапной близости между ними. Леонтьеву же хотелось хотя бы приобнять Князева, почувствовать родной запах пшеничных кудрей, проскользнуть пальцами за ворот воротничка, к спине...       Леонтьеву не терпелось погрузиться в омут страсти и похоти. Александр понимал, что это такая же зависимость, как и опиум или алкоголь. Конечно, он мог бы переспать с кем-то втайне от своего парнишки, но с ним так нельзя, да и это — совсем не то. Леонтьев бесился, возбуждался, загнанно дыша, пытаясь ухватиться за что-нибудь. Ему безумно жарко и душно, у него неожиданно крепко стояло только от одних вздохов Князева. Нельзя, нельзя, нельзя. Леонтьев уткнулся носом в изгиб шеи Андрея, жадно вдыхая его запах и наслаждаясь охватившими талию его руками. Ткань брюк неприятно сдавливала налившийся член. Генерал мечтал, и мечтал много. Один раз, месяца эдак два назад, Леонтьев почти сорвался, но сумел сдержать себя в руках, и потом рыдал у него на коленях, извинялся и оправдывался. Он стыдился себя, ненавидел, но не мог ничего с собою поделать.       «Ваше превосходительство, я получил Ваше письмо, прочел его от корки до корки. Как Вы мне прикажите теперь смотреть Вам в глаза? Мне стыдливо пред Вами... Я вовсе не желал... Вернее, желал, но не надеялся. Александр Владимирович, я искренне восхищаюсь Вами. Вы умен, красив... чудесен!... Простите, я не так красноречив, мне тяжело дается писать о чем-то таком. Я не совсем понимаю своих чувств. Мое сердце трепещет подле Вас, но у меня такое впервые... Я непременно зайду к Вам завтра, или послезавтра; сходим вместе к морю...»       — Твои умоляющие глаза... ох, черт. — Леонтьев провел кончиками пальцев по его руке. — Твои умоляющие глаза смотрелись бы лучше снизу, даю тебе слово. — Он схватил Андрея за волосы и притянул вновь к своим губам: безжалостно впился, закусывая до крови и тут же зализывая новообразовавшиеся раны. Руки плавно обшаривали торс Князева и периодически, но на секунду, останавливались на запретных местах, заставляя задыхаться и плавиться под горячим натиском, желая продлить ощущения. Князев откинул голову назад и схватился за плечо генерала, настолько нежно, что зубы сводит. Он слышит говор, но не может разобрать фраз. Из-за двери льется смех. Если можно ещё больше покраснеть в том состоянии, в котором он пребывает сейчас, то ему это удалось.       — Отчего же вы не можете позволить взять верх вашим желаниям?... — Воздух вырывается из глотки с тихим хныканьем, но Леонтьева эти звуки только возбуждают, уж Князев-то знает. В горле застревает ком от того, насколько это унизительно.       — Тогда я разлюблю тебя, — голос генерала негромкий, но суровый, чуть хриплый, а глаза темные, жестокие. — Почитай «Крейцерову сонату» Толстого; тогда ты все поймешь.

***