Выбей из себя всю дурь

Ойкава, глухо ударившись спиной о твердый пол, жадко глотнул воздух. Легкие горели, судороги непрестанными импульсами пробегали по ногам, горящей болью пульсируя в икрах и ступнях. Он выгнулся, закинув голову, приподнимая себя на трясущихся руках, когда получил удар в грудь. Ойкава перекатился на бок, хватаясь руками за плечи. Все тело словно сжимало, затягивало внутрь самого себя, изворачивало наизнанку. Усталость отрезвляла удушающей паникой, перед глазами расплывались красные пятна, гудением осаждались в висках ритмичные удары по земле над его ухом. Раз, два. Если не встанет, проиграл. Три. – Живой? – голос резанул по ушам. Ойкава приоткрыл глаза, щурясь яркому белому свету. – Сегодня явно не твой день. Тоору непонимающе кивнул, заставляя себя встать. Ханамаки придержал его за плечо, пока тот не застыл на согнутых ногах, оперевшись рукой о границы клетки. Ойкава сдавленно дышал, вытирая тыльной стороной ладони стекающий по лбу пот, от него разило кисловатым запахом, мокрые отросшие волосы прилипали к лицу. – Давай еще. – Он поднял глаза, арена плыла, не поддаваясь законам физики, изменяя правилам гравитации. Свет давил на веки, редкие звуки – вновь бьющаяся о лампу мошка, треск крыльев, нечастые удары, доносящиеся с соседней тренировочной арены, невнятное бормотание – ударяли по барабанным перепонкам. Ойкава скривил лицо, морща брови. – Ты сейчас помрешь, – Ханамаки сложил руки на груди, упрямо сверяя Тоору взглядом. – Я вижу тебя здесь каждый день, и, честно, мне порядком поднадоело твое красное потное лицо. Иди помойся и поспи. Ойкава махнул головой, поднимая сжатые в кулаки руки перед лицом. – Я еще не устал. Ложь. Нескрываемая, наглая, очевидная. Устал до такой степени, что не мог сделать и шага, потому стоял, замерев на месте, в ожидании наступления со стороны противника, усталым взглядом скользя по расслабленному телу Ханамаки. Тот закинул полотенце на шею, пройдясь по ней ладонью, и сдержанно качнул головой. Он обошел Ойкаву, тяжелой рукой хлопнув его по плечу. – Отдохни. У тебя еще есть время. Яку отвел Ойкаве неделю до "проверки" Ушиджимой. И она подходила к концу, песок в часах отсыпал последние крупицы, умещащиеся в двое суток. Предыдущие пять слились в неразличимый день, загнавший Ойкаву в нескончаемый круг зала-душа-столовой-спальни. Тело ломило от непрестанных тренировок, но эта усталость, давящая на плечи и сбивающая с ног, позволяла не сойти с ума от безысходности перед неизбежным столкновением на арене с неизвестностью. Признаваясь себе, эта недосказанность страшила более всего. Кого ему собирались подсунуть? Ханамаки сошел по ступеням с арены, вырывая из рук Матсукавы бутылку с водой и жадно впиваясь в нее губами. Мужчина скосил глаза, но не возразил. Он поднял руку, пальцем указав направление, которому, слегка наклонив голову, взглядом последовал Ханамаки. Стоящее параллельным рядом поле горело оживленностью. Ойкава оперся спиной о границу арены, скатившись вниз, уселся на холодный пол, все еще глубокими рывками вдыхая воздух. Куроо, присвистнув, широко улыбнулся и выкинул на арену карту. С легким шлепком она легка к ногам Бокуто, который, озлобившись, выкинул из рук находившиеся в них карты. – Ты никогда не выигрывал у меня. Каким о-образом? – он уперся ладонями о пол, слегка выдвинув вперед лицо. Куроо сдержанно облизнул губы. – Знаю, – он поднял ладонь. – Не только же мне страдать. У тебя тяжелая рука, между прочим. Бокуто прикрыл глаза, толстые серые брови дернулись, согнувшись к переносице, и он зашипел, когда Куроо рывком опустил ладонь на его щеку. – Что они делают? – Ойкава обернулся к Ханамаки и Матсукаве. Те переглянулись. Матсукава прочистил горло. – Давно не видел их такими... Это, по сути, обыкновенный дурак, с иной развязкой. Проигрывший подставляет лицо, победивший бьет. Но чтобы эти двое, еще и без Акааши, вот так проводили время, – он пожал плечами. – Мда. Совсем на ранге А заняться нечем. А мы пахаем ради того, чтобы попасть туда. Ойкава опустил глаза. Действительно ли ранг А был просто названием? Ничего не подразумевающей под собой меткой, дающей некоторые привелегии? Или все же – он вновь взглянул на Бокуто и Куроо – напускное поведение прикрывало их истинную сущность? Ойкава не мог забыть бешенного остервенения Котаро, когда на его глазах избивали Акааши, и потери рассудка Куроо, отрывающего конечность противника с оскалом на лице. Неужели для попадания на высший ранг в резюме необходимо было наличие пометки "не в своем уме"? Увлекшись тренировками, он перестал уделять внимание иеархии и принципу ее работы, что было непозволительно при том условии, что он собирался вскарабкаться по ней вверх. Бокуто вновь испустил непроизвольный скулящий звук, проскрежетав зубами. – Все. Сворачиваемся, я заебался. Куроо пожал крупными плечами. – Как скажешь. – Уголки его губ вздернулись. – Меня тоже немного заебали непрошенные гости. Плохое предчувствие ознобом пробежалось по спине. Он повернул голову, впившись глазами в Ойкаву. – Посмотреть не на что? – Мне казалось, – Тоору оторвался от прутьев. – Что в тренировочном зале нет воспрещающих знаков. Котаро шумно выдохнул. – Ты и правда за языком не следишь, да? Ойкава перевел взгляд с Куроо на Бокуто, первый глядел безразлично, с ленивым, рассеянным вниманием, второй, казалось, проявлял интерес. – Если ты говоришь о моих словах к Ушиджиме, то я был серьезен. – Он дернул плечами, сложив руки на груди. – Я действительно собираюсь стать достаточно сильным, чтобы сразить его. Куроо кашлянул, быстро метнув глазами на Бокуто, и зашелся в приступе смеха. Котаро растянул губы, сдерживая собственный порыв. Стоило ему поймать взгляд Куроо, он гортанисто рассмеялся. Ойкава вжался обратно в прутья. – Ты, – Бокуто вытер пальцем слезящиеся глаза. – Ты действительно забавный. Я расскажу эту шутку Акааши. Он парень мрачный, но хороший юмор ценит. Зал вновь погрузился в тишину. Куроо покачал головой. – И для чего тебе это? – Что? – Ойкава непонимающе повел глазами в сторону притихших Ханамаки и Матсукавы, не найдя в их лицах и отблеска помощи. – Для чего мне победа над Ушиджимой? Тетцуро кивнул. – Ну, я, – Ойкава медлил. Он не знал ответа, более того, никогда не задавался подобным вопросом. Нуждается ли жажда победы основания в виде причины? – Не думаю, что стоит вдаваться в подробности. – Проще говоря, ты понятия не имеешь, для чего тебе, скажем так, взбираться на вершину Империи, – Куроо растянул губы. – Я прав? Бокуто испустил хриплый смех. – Да ты в философию ударился. Не пугай его раньше времени. Он все сам увидит. – Я уже видел многое, – Ойкава нахмурился. – И вас в том числе, – Куроо напрягся. Бокуто замолк. – Не понимаю, к чему эти распинания. Или вы так печетесь о своем месте, что не хотите впускать в свои ряды посторонних? Выдыхайте, до вас мне еще далеко. – Хоть что-то ты здраво оцениваешь, – Куроо поднялся, мышцы перекатились на икрах. – В любом случае, как я уже, если ты понял, сказал, без причины делать тебе в боях нечего. Просто набивая морды игрокам, ничего не добьешься. Думаю, ты еще не до конца осознаешь, как здесь все устроено, но, поверь, время покажет. Бокуто хлопнул его по спине, подгоняя к выходу с арены. Оба сошли со ступений, молча пройдя к дверям. Ойкава не сводил с них глаз. Куроо остановился, пропустив Бокуто вперед. – В любом случае, Ойкава, – он сглотнул. – Ты мне нравишься. Смелый и безмозглый, – обернулся через плечо, хмурым взглядом пробежавшись по лицу Тоору. – Не споткнись, пока будешь бежать наверх. Дверь захлопнулась до того, как Ойкава успел кивнуть. Матсукава театрально вздохнул. – Смотрю, ты друзьями обзаводишься. Тоору махнул головой. Он придержал себя рукой, вцепившись в прутья, и встал, разминая затекшие ноги. Дыхание выровнялось, но усталость не сходила. Он стянул с себя мокрую футболку, закинув ее на плечо. – Уже уходишь? – Да, – Ойкава мягко улыбнулся, одергивая себя. – Нужно кое к кому заглянуть. ХХХ Он сейчас нуждался в душе больше, чем в баре. Второй, полный присутствия Яку, Шое и Акааши, казался сейчас невыносимо громким, смущающим настелением голосов и уставших лиц, дурно пахнущим отравой. Здесь же, в роскошном одиночестве, он мог наслаждаться тишиной. Если бы та не крошилась под натиском спутывающихся в узел мыслей. Слова Тетсуро оглушающе били по ушам, перекрывая шумный напор ледяной воды. Причина нахождения в Империи? – Нужда в крыше над головой. Причина желания победы над Ушиджимой? – Банальное удовлетворение. Но что-то не сходилось. Ойкава ощущал, нечто, подобно воде, струйками стекающей по коже, ускользало от него. То, что он видел, бродя по коридорам, сражаясь на арене, тренируясь в зале, было поверхностным, открытым, показным. Тем, что должно было быть увиденным. Но под этой оболочкой скрывалось нечто глубокое, потаенное, до чего нужно было добраться. И если оно действительно существовало и другие его видели, ему оставалось лишь отыскать лазейку. Ойкава качнул головой, с волос капала вода, он повернул за угол, направляясь в спальню. Ему стоило быть осмотрительнее, внимательнее. Где могла быть лазейка? В игроках, в нем самом или, брать шире, в Империи? Насколько обостренными должны были стать его чувства, чтобы обнаружить ее? Кто мог знать о ней, помимо игроков? Ойкава остановился. Стоило искать наверху или внизу? Ойкава пропустил поворот, делая небольшой круг, не решаясь, куда ему стоит заглянуть. Яку или Иваизуми? Первый, Тоору не сомневался, обладал нужной ему информацией, к тому же бармен не воротил от него нос, в отличии от второго. Но в последнее время ему, Ойкаве, недоставало именно этих недовольно-возмущенных глаз и холодных рук. Он ускорил шаг, проходя мимо кабинета Мивы, свернул направо, прислушиваясь к звуку собственных шагов. Ойкава напрягся, когда к ним примешался инородный шум. Ритмичные удары, словно кто-то избивал несопротивляющегося человека, наносимые с завидной скоростью. Это не были кулаки, словно били ладонями или плоской палкой. Тоору прислушался, неспешно шагая, ведомый звуками, выискивая их источник. Он знал, что бои вне территории арены и тренировочного зала были запрещены. Дверь была приокрыта, когда Ойкава приблизился к ней. Сдавленное, хриплое дыхание, казалось, тот, кого избивают, отчаянно нуждался в воздухе, удары замедлились, теперь они походили на периодически наносимые... Шлепки? Ойкава вжался в стену, выгибаясь корпусом, заглядывая в прощелку, образовавшуюся между дверью и коридором. Внутри было темно, он прищурился, разглядывая два силуэта. Тоору нахмурился, легким нажимом приоткрывая дверь, давая себе больший обзор, намереваясь остановить игрока, воспользовавшегося возможностью вне арены, когда резко замер, едва не ввизгнув. Бокуто грубо вбивал Акааши в стену. Ойкава зажал рот ладонями, боясь испустить звук. Бокуто грубо втрахивал Акааши в стену. Кейджи выгибался в спине, отставляя бедра, за которые, схватившись крупными руками, придерживал его Котаро. Бокуто хрипло дышал, срываясь на гортанные стоны, входя во всю длину в Акааши, который сипло всхлипывал, тут же выходя, кожа билась о кожу с мокрыми шлепками. Оба часто дышали, в унисон друг другу, Акааши скользил ладонями по стене, словно цепляясь за нее, его ноги дрожали, подгибались, он закидывал голову, широко открывая рот, по подбородку стекала слюна. Бокуто водил пальцами по его спине, опускал их по талии на плоский живот Кейджи, приподнимал его, насаживая на член, двигал ими выше, поглаживая грудь и плечи Акааши. Одежда, кучей брошенная в стороне, выдавала спонтанность, непредсказанность их уединения. Ойкава не мог оторвать взгляда от крупной спины Бокуто, нависающего над прогибающимся Акааши, который теперь, не стесняясь, громко стонал, сбивчиво дыша под ускоряющимся темпом движений мужчины. Бокуто резко вскинул руку, путая пальцы в волосах Акааши, отнимая того от стены, прижимая к себе, резво и размашисто двигая бедрами. Они были на пределе. Тоору ощутил, как кровь прилила к паху, смущение дрожью пробрало тело, он был тайным зрителем нечто интимного, чего он не должен был видеть. Никто не должен был. Бокуто гортанно прохрипел, прижавшись к Акааши, дрогнул в бедрах, Кейджи задрожал всем телом, выпустив протяжный стон. Бокуто отпрянул от Акааши, придерживая того за плечи. Кейджи рухнул на пол, ударившись коленями, глухо застонал. Он часто дышал, грудь вздымалась, его трясло. Бокуто опустился к нему. – Черт, я не сдержался, – извиняющийся, надламывающийся шепот. – Тебе не больно? Кейджи покачал головой, дрожащей рукой проведя по щеке Котаро. – Все в порядке. – Акааши задел подбородок крупного игрока, напрягая руку, притягивая того к себе, но мужчина виновато повел бровями, отворачиваясь. – Бокуто-сан, посмотрите на меня. Раздался протяжный вздох, Бокуто затряс головой. – Нет. – Почему нет? – Я не могу, – Бокуто зарылся лицом на голой груди у Акааши, пока тот, смотря куда-то за него, в глубь темной подсобки, кусал губы. – Я не могу видеть твое лицо, боже, Акааши, прости меня. Не могу... Твой глаз, он сводит меня с ума. Я хочу убить Семи, я хочу убить Ушиджиму, я хочу убить всех и оставить только нас... Я... Акааши мягко коснулся ладонью губ Бокуто, – тише. Все в порядке. Все будет в порядке. Бокуто сильнее прижался к калеке, путаясь пальцами в кудрявых волосах. – Не будет. Ты сам это знаешь. Тоору отпрянул от двери. Он не мог смотреть. Неприятно кольнуло в груди, жаром пройдясь по всему телу, и причиной было не вспыхнувшее возбуждение, но нечто иное. Ойкава тряхнул головой, ускорив шаг, зажмурил глаза, но не мог избавиться от ощущения. Это была зависть. Болезненное, жгучее чувство, опустошающее изнутри. То, как Бокуто трогал Акааши, как Кейджи прижимал Котаро к себе, как они говорили друг с другом дрожащим, трепетным шепотом, словно боясь сломать друг друга, страшась навредить, потерять. Это бережное, хрупкое чувство, рожденное в стенах подобного гнилого места. Ойкава гнал эти мысли, срываясь на бег, борясь с желанием вбиться головой в стену, но они не уходили, нависали над ним тяжелым, давящим на плечи вопросом. Почему не он? Он не заслуживал подобного? Ойкава остановился, замерев посреди коридора. Он не привык убегать от проблем, и, рассуждая здраво, вспыхивающие чувства вызывали некоторые осложнения. Тоору глубоко вздохнул. Стоило столкнуться с ними лицом к лицу. Он развернулся, изменяя маршрут, двинулся вновь по путанным коридорам, щурясь неприятному освещению. Оставалось порядка двух суток до своеобразной проверки Ушиджимы, он не мог рассеивать внимание на утоление тактильного голода, но знал, если не насытится сейчас, жажда поглотит его изнутри. ХХХ Иваизуми сидел, сгорбившись в плечах, над столом, лениво пробегаясь глазами по стопке бумаг. Ойкава тихо закрыл за собой дверь, легкой поступью приближаясь к нему. Он протянул ладонь к плечу Иваизуми, не зная, что ему стоило сказать, когда стул, за которым сидел тот, резко опрокинулся, и к его собственной глотке в опасной близости подлетел скальпель. Зеленые глаза в бешенстве впились в лицо Ойкавы. Рука не дрожала, крепко удерживая острый предмет у горла Тоору, обещая его рассечь. Ойкава мог поклясться, что видел призрачную пелену поверх чужих зрачков, таких узких, что, казалось, тот был под веществами, и когда та наконец спала, Хаджиме отпрянул назад. – Не подходи ко мне со спины. Ойкава мог лишь кивнуть. – Чего ты хотел? Вокруг шеи – петля, и Тоору невесомо коснулся пальцем кожи чуть ниже кадыка, там, куда Иваизуми пытался всадить скальпель. Ни царапины. Он откашлялся. – Ребра... Нет, плечи, или, подожди, – он не ощущал тела, вслепую бегая пальцами по одежде, прощупывая гематомы и ушибы. – И грудь. Болит. Болят. Иваизуми кивнул, отворачиваясь к надламывающимся под весом коробок полкам, поразительно точно доставая нужные ему предметы. – Не стой на месте. Напрягаешь. И сколько раз я просил приходить сразу после боя? – Прости, – Ойкава опустился на скамейку. Ноги подкосились, и он подогнул их, удерживая вес на руках. Спину нещадно ломило. – Обстоятельства. – Футболку сними. Бокуто стянул с Акааши футболку, или тот с него? Бокуто сначала вставил Акааши, а потом избавился от ненужной одежды, или они были последовательны? Всегда ли Бокуто вдалбливал Акааши, или позволял тому быть наверху? – Прием? Ты здесь? – Иваизуми затряс ладонью перед лицом Ойкавы. Тоору моргнул, пальцами нащупывая края ткани и стаскивая ее через голову. Плечи тянуло, и дикая усталость вновь накатывала на него неподъемным весом. Он зацепился подбородком за воротник и, потеряв равновесие, ударился спиной о стену. – Ты безнадежен. Осторожное прикосновение холодных рук к телу, Ойкава задержал дыхание, боясь неаккуратным движением спугнуть эту близость. Иваизуми, ругаясь себе под нос, стянул с него футболку. Он вцепился пальцами ему в лицо, проведя по свежему синяку, чуть повернул голову Ойкавы. Тоору старался не смотреть тому в глаза, но не мог. Такие зеленые, такие сосредоточенные, внимательные, заботливые. Такие красивые. Ойкава постарался пошевелить губами, но вновь потерпел неудачу и расплылся в извиняющейся улыбке. – Напрягает, когда ты молчишь больше, чем флиртуешь, хоть последнее и выходит у тебя чертовски дерьмово, – констатировал Иваизуми, прикладывая к лицу Ойкавы разящую спиртом ватку. – Закрой глаза. Он пребывал в раю. С перебоями попадал в ад, когда по телу искрами взрывалась боль, стоило Иваизуми надавить на ушибленное место. Но само ощущение чужих прикосновений, таких остужающих, даже отрезвляющих, выбивало из головы любые мысли, от слепых глаз Акааши и откушенного уха Терушимы до оторванной руки Тсукишимы и подыхающего от его ударов Суны. Хотелось, чтобы Иваизуми вечно касался его, может, обнимал его за спину, пока Ойкава будет в очередной раз выбивать кому-то зубы. Тоору засмеялся. – Окончательно головой поехал? – Как тут не поедешь? Ойкава несмело приоткрыл глаза и втянул воздух через нос, заметив на губах Иваизуми слабую улыбку. – Ива-чан, насчет Коуши. Я правда не спал с ним. Вообще ни с кем. И тебе я "улыбался" не просто так, – голова шла кругом, он не был уверен в том, что говорил. – И если тебе неприятно, я могу прекратить, но ты должен дать мне знать. Иваизуми протяжно вздохнул. – Лучше бы ты молчал. – Нет, серьезно. Просто скажи "нет" и я оборву всякие попытки. Он ловил взгляд зеленых глаз, но те бегали от него. Иваизуми дышал глубоко, и Ойкава видел, как вздымалась его грудь под обтягивающей черной футболкой, ему даже казалось, что он мог ощущать прохладу на шее, ведь тот сидел в такой опасной близости. Иваизуми давно убрал руки от его тела, но места, которых он касался, до сих пор покрывались дрожью. Хаджиме облизнул губы. И Ойкава понял, что умом он действительно тронулся. Но целовать Иваизуми было больно. До взрывающейся грудной клетки, потому что кислорода не хватало. До вышибленных мозгов, потому что мысли выбило под чистую. До бесчувственных пальцев, потому что сжимать чужие запястья хотелось слишком сильно. Ойкава надавил сильнее, просовывая язык, разнимая цепкие зубы, напирая, вдавливая Иваизуми в скамейку, нависая над ним, совсем теряя связь с реальностью. Но Хаджиме не двигался. Губы, такие горячие и мокрые от слюней Ойкавы, не реагировали на его прикосновения, сжатые руки не упирались, безжизненно повиснув вдоль тела. Тоору скользнул ладонью по плоскому животу, цепляя пальцами край твёрдой ткани джинс. Иваизуми не отталкивал Ойкаву. Просто молча подчинялся. Ойкава отчаянно прижал Иваизуми к себе, перебираясь руками на его спину, и ощутил, что тот дрожит. Беззвучно всхлипывает, прижимаемый к горячему голому телу Тоору. Он отпрянул, натыкаясь на острый обиженный взгляд покрасневших глаз. – Блять. Иваизуми отвернулся, прижимая тыльную сторону ладони к искусанным красным губам. Он тер их, сдавленно дыша через нос. – Черт. Я думал, что... – Что ты думал, Ойкава? – сухой голос. Иваизуми коротко бросил на него обжигающе-ледяной взгляд. Тоору терялся в мыслях, путался в словах. – Я... Не знаю. Тут сложно думать, чего ты от меня хочешь? – А чего хочешь ты? – Я же сказал, что не знаю! – Ойкава сорвался на крик. – Я без единого понятия. – Тогда захера ты приперся? Поиграться со мной? Ойкава подорвался со скамьи, на ватных ногах приближаясь к мужчине. Тот среагировал быстрее. В руках – знакомый скальпель, но на лице – совсем незнакомый взгляд. Испуганный. Преданный. – Прости. Я не знаю, почему ты так напуган. Не смогу узнать, если ты не расскажешь, но, что бы это ни было, прости меня. – Прощен. Доволен? А теперь убирайся. – Ива-чан, пожалуйста, – Тоору часто дышал, не в силах справиться с разрастающейся тревогой, поглощающей его, словно черная дыра, изнутри. – Давай поговорим об этом. – Я сказал убирайся, – с нажимом повторил Хаджиме. – Хорошо, – кивнул Ойкава, шагая к двери. – Сейчас я уйду, но, пожалуйста, поверь, ты действительно мне интересен, и... – И поэтому ты прибежал ко мне, когда либидо подскочило? – Иваизуми оскалился. – Тебе потребовалась бесплатная шлюха? Такого ты обо мне мнения, да? Тоору с отчаянием махнул головой, выдавливая жалобные стоны. – Нет! Ты спятил? Будь я такого мнения о тебе, выводил бы я тебя на разговоры? Я бы просто трахнул тебя, и все. Иваизуми расширил глаза, застыв в немом вопросе. Его лицо исказилось в гневе. – Просто трахнул бы?! – Нет, черт, – Ойкава вцепился пальцами в волосы, до боли натянув их. – Это не то, что я хотел сказать. Я имел в виду, что... – Просто пошел вон! – взвыл Иваизуми, грубо отшвырнув Тоору к двери. – Пошел, блять, на хер отсюда. Ойкава припал к металлической поверхности, рывком нажимая на ручку, открывая дверь и буквально вываливаясь в коридор. Грудь когтями разрывало изнутри, голова шла кругом, туманом заволакивая здравый рассудок. – Прости, – перешел на шепот, апатично двигая губами. Поднял взгляд на Иваизуми. Холодно. – Знаешь, в чем ты особенно хорош, Ойкава? – сипло спросил Хаджиме, не глядя на него. Он смотрел куда-то мимо, в пустоту, лишенный эмоций, отрешенным, понурым взглядом. Тоору не хотел знать. Он хотел прижать Иваизуми к себе, нашептывая извинения тому на ухо, не отпуская его, пока тот не обмякнет в его руках, прильнув к нему, пока не простит. Он хотел заткнуть уши, чтобы не слышать его слов, чтобы не ощущать себя еще большим убожеством, не достойным даже взгляда этого человека. – Не надо. – В том, – проговорил Иваизуми, прикрывая дверь. – Чтобы все портить. Дверь захлопнулась перед его лицом, оставив Ойкаву в отчаянном одиночестве. Тоору поднес предплечье ко рту, вонзившись в него зубами и сдавленно завопив. Почему? Почему он такой? Он кричал, разрывая горящие легкие, пока не выбился из сил. Отняв от губ мокрую руку, он уронил ее на пол, поднявшись на ватных ногах, бессмысленно побрел прочь. Он упал на кровать, лицом уткнувшись в подушку. Тело сводило судорогами, он дрожал в плечах, глотая подступающие горькие слезы, давился, кашлял. Хотелось извиниться перед Хаджиме. Хотелось выпить. Хотелось покурить. Хотелось отбить руки о чье-нибудь лицо. Хотелось заткнуть собственное эго. Но больше всего хотелось застрелиться.